Текст книги "Прав ли Бушков, или Тающий ледяной трон. Художественно-историческое исследование"

«Впервые плачет девочка моя совсем не детскими, тяжёлыми слезами, и не могу её утешить я, подняв её над головой в Колонном зале». (Евг. Долматовский. В Колонном зале. Там же.)

Справедливости ради следует отметить, что многие горевали искренне – агрессивный культ сталинской личности делал своё дело, пропитывая сознание и подсознание, зомбируя народ.

Впрочем, волна народного горя как-то быстро схлынула после погребения «лучшего на планете», и вместе с ней увяло поэтическое вдохновение. А если серьёзно, то не было никакого вдохновения. Я поверю, что могло лить искренние слёзы неразумное дитя или малограмотная работница. Но сытые, благополучные члены Союза писателей по капле, с потугами выдавливали из себя косноязычные верноподданные вирши, от коих за версту веяло лицемерием. Повсюду царил казённый дух насильно навязанного «культа Верховного существа».

Давным-давно, ещё на заре Советской власти, Ленин изрёк: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино». Ну, посудите сами, мог ли советский кинематограф остаться в стороне от шумной кампании превознесения заслуг товарища Сталина и выражения преданности его делу? Пожалуй, «киносталиниана» внесла наибольший вклад в оболванивание народа и искажение истории в угоду культу. Причём товарищ Сталин лично участвовал в создании каждого фильма со своим участием. Нет, не в качестве исполнителя главной роли, хотя, казалось бы, кто ещё может лучше изобразить тебя, кроме тебя самого? И не в качестве режиссёра. Но, несмотря на чудовищную занятость, понимая важность «важнейшего из искусств», Сталин находил время прочесть сценарий и просмотреть кинопробы актёров. И только после утверждения Сталиным сценария и исполнителей главных ролей начиналась работа над фильмом.

После окончания съёмок первым зрителем фильма также становился лучший друг кинематографистов. Без его одобрения фильмы в прокат не выпускались.

Революционный фильм «Великое зарево» стал первым истинно революционным фильмом о вожде. Революционным в том смысле, что из него народ впервые наконец узнал, кто сыграл главную роль в дни Октября. Какой там, к чёртовой матери, Троцкий? Даже Ленин предстаёт фигурой малозначительной, чуть ли не случайным человеком. «Великое зарево», вышедшее на экраны в конце 1938 года, на пятнадцать лет вперёд предопределило каноны создания псевдоисторических кинолент о «великом и ужасном». Определился на все эти годы и главный «Киносталин» советской кинематографии – грузинский актёр и режиссёр Михаил Геловани. Он с радостью дал согласие на предложение режиссёра «Великого зарева» Михаила Чиаурели сыграть роль вождя, и азартно приступил к работе. Часами просматривал он кинохронику и фотографии, вслушивался в сталинский голос с граммофонных пластинок. Несомненно, ему рисовалась блестящая кинематографическая карьера, множество разнообразных ролей в будущем, в случае успеха «Великого зарева». Мог ли он предполагать, что величавый киношный псевдосталин с трубкой и по наполеоновски заложенной за борт френча рукой буквально вселится в него, поработит его на долгие пятнадцать лет? Увы, только эта, одна-единственная роль долгие годы, в кино и на сцене МХАТа предстояла несчастному Геловани. Могло ли быть иначе, если сам великий прототип после просмотра долго-долго молчал, а потом сказал (свидетельствует М. Чиаурели): «А я не знал, что оказывается, я такой обаятельный. Хорошо!»

Прошлое становилось всё более непредсказуемым. В следующем, 1939 году, зрителя ошеломили новым шедевром, фильмом режиссёра Михаила Ромма «Ленин в 1918 году». Название предложил товарищ Сталин, видимо, из врождённой скромности, поскольку фильм был посвящён ему нисколько не меньше, чем Ленину. Кинематограф начинал лепить образ великого полководца, ожелезившего царицынский фронт, отстоявшего твердыню на Волге, «красный Верден», и обеспечившего хлебом Москву и Петроград. Эта тема получила своё продолжение и логическое развитие в картине братьев Васильевых «Оборона Царицына», снятой в военном 1942 году. Сами понимаете, не было в эти страшные дни у стоящей на краю гибели Советской державы более важной задачи, чем напомнить защитникам реального Сталинграда о событиях двадцатичетырёхлетней давности, и о том, кто по версии авторов фильма стоял в центре этих событий.

Эпизодически мелькал Сталин-Геловани в самых разнообразных ситуациях в фильмах «Человек с ружьём» (1938 год, реж. Сергей Юткевич), «Выборгская сторона» (1938 год, режиссёры Г. Козинцев и Л. Трауберг), «Член правительства» (1939 год, режиссёры И. Хейфиц и А. Зархи), поражая зрителя то тёплым человеческим юмором, то бурными овациями по поводу своего появления.

В блестящей картине М. Калатозова «Валерий Чкалов» (1941 г.) товарищ Сталин предстаёт в образе весьма компетентного и мудрого патрона советской авиации, что в общих чертах ближе к истине, чем все иные его киновоплощения. Например, в «Клятве» (1946 год, реж. Чиаурели), Сталин внезапно обнаруживает недюжинные способности механизатора, на слух, по стуку тракторного мотора определяет неисправность, принимает деятельное участие в ремонте и на закуску даже даёт на тракторе несколько кругов по Красной площади!

Вторым исполнителем роли Сталина в кино стал актёр Алексей Дикой, сыгравший вождя в фильмах «Третий удар», «Рядовой Александр Матросов» и «Сталинградская битва». Если в исполнении Михаила Геловани экранный Сталин ещё не лишён черт живого человека, то в исполнении Дикого Сталин предстаёт полубожеством, ходячим памятником самому себе, ожившей статуей Командора.

В фильмах Чиаурели «Падение Берлина» (1949 г.) и «Незабываемый 1919» (1951 г.) убогая историческая реальность окончательно рушится под натиском воображения. Мы узнаём, что товарищ Сталин был спасителем не только Царицына, но и Петрограда, отстранителем впавшего в панику Гришки Зиновьева, отменителем предательского решения об эвакуации города и подрыве балтийских военных кораблей, разоблачителем белогвардейской агентуры в руководстве обороной, подавителем мятежных фортов и даже победителем английского флота. Как и в «Великом зареве», бестолково суетится где-то на заднем плане Ленин, будучи не в силах и шагу сделать без консультаций с истинным вождём. «Падение Берлина» ещё раз особо подчёркивает полководческий талант великого Сталина, наследника и продолжателя традиций Суворова и Кутузова. В своём кремлёвском кабинете Верховный главнокомандующий накануне решающей операции даёт Жукову чёткие указания о направлении ударов, распределении боевой техники, и, пыхнув трубкой, выражает спокойную уверенность в том, что «С Берлином скоро будет покончено». И правда, Берлин падает. Под занавес товарищ Сталин прилетает в только что разгромленное вражеское логово на самолёте, который совершает посадку не где-нибудь, а на площади перед Рейхстагом…

И далёким от авиации людям было абсолютно ясно, что тяжёлый самолёт не смог бы там приземлиться, даже если бы площадь не была завалена баррикадами, как в реальности. Берлин штурмовали многие сотни тысяч советских солдат и офицеров, и все они прекрасно знали, что товарищ Сталин не посещал дымящиеся развалины столицы Третьего рейха. Да что там говорить, товарищ Сталин и на самолёте никогда не летал, хоть и была авиация его любимым детищем, ну, не доверял он самолётам свою драгоценную жизнь. Но всё это не смутило кинематографистов. Создателей фильма, что называется, несло.

По степени разнообразных преувеличений и полному отсутствию жизненной и исторической правды самые выдающиеся ленты «киносталинианы» можно сравнить разве что с произведениями индийского кинематографа.

До самой Сталинской кончины его экранный двойник в исполнении Геловани продолжал назойливо маячить перед зрителем. «Донецкие шахтёры» (1950 год, реж. Л. Луков), «Огни Баку» (1950 год, режиссёры И. Хейфиц и Р. Тахмасиб), уже упомянутый «Незабываемый 1919-й», «Джамбул» (1952 год, реж. Е. Дзиган), «Феликс Дзержинский» (1953 год, реж. М. Калатозов). И Дзержинский, и Свердлов догадались вовремя уйти из жизни, благодаря чему были канонизированы, а не уничтожены и оплёваны как враги народа.

После двадцатого съезда с его скандальными разоблачениями большинство вышеперечисленных фильмов надолго легли на полку. Продолжили экранную жизнь лишь те, где ножницам цензоров досталось не слишком много работы по вырезанию сцен со сталинским участием.

Товарищ Сталин находил время не только для того, чтобы курировать создание фильмов о себе, любимом. Безусловно, нуждались в сталинском личном надзоре также авторы его «Краткой биографии» и составители собраний и сборников его сочинений. Книга «Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография» увидела свет в 1947 году. И первое, и второе издание вышли явно недостаточными для огромной страны тиражами в два и пять миллионов экземпляров. Скромностью и достоинством веяло от набора помещённых в книгу фотографий, иллюстрировавших жизненный путь вождя, от выпускника духовного училища в сером подряснике до маршала и генералиссимуса. В тексте ещё раз повторялось, казалось бы, очевидное. Ближайший соратник, по сути дела – заместитель Ленина. (Отдаёт преуменьшением сталинской роли в истории, но скромность, скромность – прежде всего.) Революционный полководец. Строитель социализма в отдельно взятой стране. Организатор победы советского народа в Великой Отечественной войне. И так далее. Народу ещё раз следовало напомнить, насколько ему повезло, что в самые критические моменты истории у руля страны стоял не кто-нибудь, а великий и ужасный (для врагов) Сталин!

И формат «покетбук», и толстый крупный шрифт, как у появившихся позже пресловутых цитатников Мао, рассчитаны были именно на широкие народные массы. Книжицу не только продавали в магазинах, но и принудительно распределяли в учреждениях и организациях по спискам сотрудников, так что со стороны могло показаться, что она пользуется невиданной популярностью.

Собрания сталинских сочинений, в отличие от краткой биографии, предназначены были для немногих интеллектуалов. Соответственно оформленные, сияя тиснёными золотом корешками, вместе со столь же роскошными изданиями Маркса, Энгельса и Ленина они украшали полки и шкафы в публичных библиотеках и кабинетах высоких руководителей. Но именно что только украшали. Вряд ли кому-то кроме студентов и преподавателей истории партии да марксистско-ленинской философии приходило в голову в них заглядывать, ибо пропасть пролегала между теорией и практикой. То, что Сталин говорил с трибун и писал в своих сочинениях, зачастую отличалось от того, что творилось в реальности, как небо от земли.

Впрочем, кое-что товарищ Сталин подмечал верно. Юрий Мухин приводит цитату из книги доктора медицинских наук Д. В. Колесова (рецензент – доктор психологических наук В. А. Пономаренко) «И. В. Сталин. Загадки личности». Вот что пишет Колесов: «Принципиальный творческий характер имеет и работа Сталина «О политической стратегии и тактике русских коммунистов» (1921) и её вариант «К вопросу о стратегии и тактике русских коммунистов» (1923).

В них производят большое впечатление суждения Сталина по таким вопросам, как пределы действия политической стратегии и тактики, область их применения. Выделение лозунгов пропаганды, лозунгов агитации, лозунгов действия и директив: «Искусство стратега и тактика состоит в том, чтобы умело и своевременно перевести лозунг агитации в лозунг действия, а лозунг действия так же своевременно и умело отлить в определённые конкретные директивы» (Соч., т. 5, с. 67).

Здесь и оценка степени готовности ситуации к возможным действиям, и оптимальный выбор непосредственного момента начала действия. Тактика отступления в порядке. Роль меры в процессе пробы сил. Оценка необходимого темпа движения. Пределы возможных соглашений.

…Если оценивать содержание этих работ по общепринятым в науке критериям, то выводов здесь больше, чем на очень сильную докторскую диссертацию по специальности «политология» или, точнее, «политическая технология» … Здесь нет «красивых» слов, ярких образов «высокого» литературного стиля – только технология политики». (Юрий Мухин. Убийцы Сталина. См. примеч. 91.)

Что верно, то верно, невозможно не согласиться. Кем-кем, а политтехнологом товарищ Сталин был великолепным! Не грех и поучиться кое-кому. Отдадим, наконец, должное сталинской мудрости, и той, что приписывал он себе сам, и той, что признавали за ним другие…

***

Другой гениальный политтехнолог, средневековый итальянский философ и публицист Николо Макиавелли начал свой трактат «Государь» такими словами: «Обыкновенно, желая снискать милость правителя, люди посылают ему в дар то, что имеют самого дорогого, или чем надеются доставить ему наибольшее удовольствие, а именно: коней, оружие, парчу, драгоценные камни и прочие украшения, достойные величия государей». (Н. Макиавелли. Государь. Предисловие: «Его светлости Лоренцо деи Медичи». См. примеч. 92.) Товарищ Сталин в этом смысле – не исключение. Кроме того, что он сам себя незаслуженно восхвалял и принимал благосклонно незаслуженные похвалы других, часто неискренних людей, профессиональных льстецов и прихлебателей, желавших снискать его милость, он ещё принимал от них и подарки. Нет, нет, я вовсе не имею в виду банальные взяткообразные подношения типа тех, которыми одаривали брежневского зятя Чурбанова. Товарищ Сталин до барахла жаден не был. Но от подарков не отказывался, хотя и не рассовывал их по карманам и не украшал ими свои покои в Кремле и на загородных дачах. Он поступал проще и мудрее. Он подарки выставлял на всеобщее обозрение, чтобы почитающий своего вождя народ ими полюбовался и убедился лишний раз, сколь много у любимого вождя почитателей. Воистину огромное количество подношений привалило к славному его семидесятилетию. Выставка была устроена в музее Революции, где, по свидетельству очевидцев, они еле уместились в десяти залах. Чего только не было там! Дары природы, творения искуснейших мастеров, изделия лучших инженеров и рабочих были разложены и расставлены в стендах, витринах и прямо на полах, развешаны на стенах… Сам товарищ Сталин приехал осмотреть ночью. Вылез, как филин из дупла. Ничего себе не взял. Где сейчас всё это? Растащено по частным коллекциям…

А сколько пришло поздравительных писем! От коллективов, семей и отдельных граждан! Мешки писем, горы писем! Наиболее выдающиеся решено было опубликовать в Правде. Печатали по десятку-другому ежедневно, так до самой смерти вождя растянулось.

Вообще поток писем «дорогому и любимому» товарищу Сталину, похожих друг на друга, как две капли, начался ещё в тридцатые, и не иссякал ни на день. Ежедневно по радио происходили длительные сеансы оглупляюще-отупляющего чтения. Дикторы старались передать эмоции, якобы водившие перьями авторов, читали «с выражением», с дрожью в голосе и восхищёнными придыханиями. Современники свидетельствуют, что нормальному человеку слушать их было невыносимо. Словно липкая патока заполняла эфир, назойливо лезла в уши, и рука сама тянулась к регулятору громкости, чтобы приглушить или выключить совсем. Здесь, кстати, таилась опасность, ибо на этом тоже можно было заработать срок. На того, кто выключал репродуктор во время чтения, иногда доносили соседи по коммуналке. Такому светила всё та же 58—10, пропаганда и агитация. Вы только вникните: уклонение от принятия дозы официальной пропаганды считалось злостной вражеской пропагандой!

Как нечто вполне естественное и закономерное, напрашивается сравнение Сталина с Гитлером. Будучи во многом согласен с В. Суворовым («Самоубийство»), всё же позволю себе несколько замечаний по сути вопроса. Немецкий народ тоже дарил подарки своему фюреру. И, надо сказать, подарки эти выглядели сделанными дарителями собственноручно и преподнесёнными искренне, от души. Вот взять груду носков, связанных для фюрера немецкими женщинами. (Помню фото этой кучи по фильму М. Ромма «Обыкновенный фашизм». ) Ну, никак не заподозришь, что изготовлены они в рабочее время по заданию профкома и парторганизации и труд изготовителей стимулировался повышенной оплатой. Дорогих промышленных изделий и произведений искусства Гитлер дарить себе не позволял, и ему нечего было выставлять в огромных залах на всеобщее обозрение. А вот письма фюрер тоже получал во множестве. В частности, экзальтированные немецкие девушки писали ему, предлагая себя на первую ночь. Наверно, если бы эти письма зачитывали по радио, немцев не оторвать было бы от репродукторов. Согласитесь, совсем не то, что письма Сталину. Есть изюминка (или клубничка?), а потому искренность авторов тоже не вызывает сомнения. Адольф Гитлер сказал как-то: «Толпа как женщина, а женщина охотно подчиняется силе». Для немецких женщин фюрер был, в первую очередь, Мужчиной. Первым мужчиной в государстве.

Как и в качестве кого воспринимали Сталина советские женщины? Бог его знает… В одном я уверен: наши женщины до подобной срамоты додуматься не могли, а потому, если подобных писем не зачитывали у нас по радио, то их и в самом деле не было.

Гитлер, в отличие от Сталина, не награждал себя орденами и не позволял это делать никому, ограничиваясь Железным крестом, самым законным образом полученным за храбрость в годы Первой мировой войны. Не присваивал он себе и воинских званий, оставшись навсегда в ефрейторах, в которые произвели его также ещё при императоре Вильгельме. Сталин же, лично не провоевав и одного дня, дослужился до маршала, а позже и до генералиссимуса. Гитлер не озадачивал германских кинематографистов съёмками фильмов о своём участии в мировой войне, хотя действительно в ней участвовал. Сталин же повелел (или хотя бы позволил) снять о себе фильм «Незабываемый 1919», где было показано, в частности, как будущий вождь всего прогрессивного человечества, стоя на подножке вагона несущегося бронепоезда, шашкой рубит наскакивающих беляков (всё же у создателей фильма хватило ума не изображать лучшего друга физкультурников верхом на жеребце). И этот фильм товарищ Сталин тоже смотрел! («Нэ так всё это было! Савсэм нэ так!» И одобрил его выпуск в прокат.)

Отрывок из беседы с непосредственным участником событий:

«– Дед, а кто в Гражданскую больше всего прославился?

– Ну… Троцкий… Тухачевский… Ворошилов!

– А Сталин, дедушка, Сталин?!

– Никогда не слышал!..»

Всё правильно, на фронтах Гражданской войны Сталин был комиссаром. «Конечно, сабли он в руки не брал и под пули не лез, он дороже был для Революции, он не мужик Будённый. А приедешь в новое место – в Царицын, в Пермь, в Петроград, – помолчишь, вопросы задашь, усы поправишь. На одном списке напишешь „расстрелять“, на другом списке напишешь „расстрелять“ – очень тогда люди тебя уважать начинают». (А. Солженицын. В круге первом. См. примеч. 93.)

Вот как в своей книге «Самоубийство» (см. примеч. 94) В. Суворов в пику Гитлеру расхваливает Иосифа Виссарионовича. «Гитлер – ефрейтор из Первой мировой войны. Его опыт – отрицательный, он ему только мешал. (Ну каково! – С. Ю.) Военный опыт Гитлера был неизмеримо ниже опыта Сталина. (! – С. Ю.) Первая мировая война была позиционной. Сталин на ней не был. А Гражданская война в России была не позиционной, а маневренной, как и Вторая мировая. Сталин бывал на многих фронтах Гражданской войны, он занимал ответственные должности в высшем руководстве фронтов, он знал, как надо проводить операции и как не надо. (В основном – как не надо, но об этом позже. – С. Ю.)» А вот как В. Суворов характеризует Гражданскую войну в своей книге «Очищение». (См. примеч.95.) «Гражданская война – это вовсе не война, а карательные экспедиции против мужиков. Основные тактические приёмы: сжигание сёл, порка шомполами и массовые расстрелы». Это чтобы лягнуть Тухачевского, чего тот, в общем, заслуживает. Вы уж сами решайте, какая из приведённых характеристик вам ближе. Замечу только, что если уж критиковать за участие в Гражданской войне товарища Тухачевского, то не надо за то же самое расхваливать товарища Сталина.

Ну и памятники при жизни Гитлер себе не ставил. Уж чего-чего, а до этого он не опускался. Не хотел быть посмешищем. Позволялись только небольшие бронзовые бюсты в кабинетах высших руководителей Третьего рейха…

***

В сущности, на этом главу можно было бы и закончить. Но, я думаю, читатель ещё не забыл Васю Тёркина, которого мы оставили в том месте, откуда не возвращаются. Казалось бы, о чём говорить? Но конец этой истории необычен.

…Нет, явно не ко двору пришёлся наш Василий в ином мире! Старый друг, давно уж превратившийся в «прах от праха того света», уже смотрит подозрительно, уже задаёт каверзный вопрос:

«– …Не условный ли меж нас ты мертвец покамест? Посмотрю – ни дать ни взять, все тебе охота, как в живых, то пить, то спать, то еще чего-то…»

В их обществе чужим не место, и общение с чужаком до добра не доведёт, опасается друг, что за это «пошлют дальше преисподней». Потому: «– …что хочешь жить, дружба, знаешь, дружбой, я обязан доложить… – Ясно… – Куда нужно».

На ребром поставленный вопрос: «Всё же – как решаешь, Тёркин?» следует ответ: «Да как есть: решаю жить».

Вот чудак! Видел же, что за поезда сюда прибывают неизменной дорогой?

«– Все сюда, а ты обратно, да смекни – на чем и как?»

Но упорствует Тёркин в своём заблуждении:

«– Поезда сюда, понятно, но отсюда – порожняк?»

Нет, ну чудак, да и только! Ведь:

«– Ни билетов, ни посадки нет отсюда «на-гора».

Но стоит на своём наш Василий:

«– Тормозные есть площадки, есть подножки, буфера…» Эх, друг, друг! Жаль, не решишься ты «бросить всю эту халтуру» и бежать вместе из царства мёртвых! Да, конечно, здесь у тебя и стаж, и опыт, и видный пост… А там, наверху, ты можешь в номенклатуру и не попасть. Ну, прощай на вечные века…

«И внезапно из тоннеля – вдруг – состав порожняка. Вмиг от грохота и гула онемело все вокруг… Ах, как поручни рвануло из живых солдатских рук!»

Но вцепился Тёркин, вскочил на подножку, преодолел инерцию, тяжким грузом тянувшую сзади за шинель, и вот он уже на площадке! Ещё немного, и осталась позади конечная станция вместе с комендантом иного мира, тому-то что, порожняк и порожняк… Сделал Тёркин генералу ручкой, не обессудьте, товарищ генерал, я сам за всё в ответе, каждому – своё, очень рад, что не гожусь пока в мертвецы.

«И как будто к нужной цели, прямиком на белый свет, вверх и вверх пошли тоннели, в гору, в гору. Только – нет!»

Устал солдат, и стоило ему чуть смежить глаза, как вмиг исчезли и площадка, и состав… Оказался солдат в кромешной тьме, тишине гробовой, да на своих двоих, пошарил слепо руками по стене. Ясно по всему, что дорога с того света ещё ох как далека и трудна! И началось, и пошло кругами всё то, «от чего кричат во сне». Гася звёзды, толклись в чёрном небе огни разрывов. Рушился на грудь горячий щебень руин, вязли в дорожном песке бессильные ноги, громоздились под них завалы и кручи. Драл по голой коже мороз, жара сушила горло, и опять был дороже самой жизни глоток холодной воды… Терзали солдатское тело боль и усталость, и так хотелось ему покоя! Но вела, толкала вперёд сила жизни, и как ни билась смерть, доплёлся, дотащился Тёркин до столба, до границы двух миров, до того самого шлагбаума. Вот она застава, жердь поперёк дороги, и сама Смерть утомилась, отстала на шаг. Только бы преодолеть эту последнюю преграду… Но падает солдат в конце дороги бессильно:

«Точка, Теркин. Помирай.

А уж то-то неохота, никакого нет расчета, коль от смерти ты утек. И всего-то нужен кто-то, кто бы капельку помог. Так бывает и в обычной нашей сутолоке здесь: вот уж все, что мог ты лично, одолел, да вышел весь. Даром всё – легко ль смириться, годы мук, надежд, труда… Был бы бог, так помолиться. А как нету – что тогда? Что тогда – в тот час недобрый, испытанья горький час? Человек, не чин загробный, человек, тебе подобный, – вот кто нужен, кто бы спас…

Смерть придвинулась украдкой, не проси – скупа, стара… И за той минутой шаткой нам из сказки в быль пора. В этот мир живых, где ныне нашу службу мы несем…

– Редкий случай в медицине, – слышит Теркин, как сквозь сон. Проморгался в теплой хате, простыня – не белый снег, и стоит над ним в халате не покойник – человек». (А. Твардовский. Тёркин на том свете. См. примеч. 96.)