Текст книги "Вы помните Пако?"

Глава IV

Поднимаясь по лестнице к себе в квартиру, Мигель с тревогой думал о той минуте, когда они с Кончей посмотрят друг другу в глаза. Хотя в глубине души Люхи признавал правоту дона Альфонсо, как настоящий испанец, он считал, что никакие, пусть самые разумные основания не оправдывают отказа от мести за Пако, а потому обвинял себя в трусости. Комиссар Мартин напрасно вмешался не в свое дело. Когда затрагивали его честь, Мигель переставал быть не только гражданином и полицейским, но и вообще цивилизованным человеком, с него мигом слетала вся мягкость и прирученность, свойственные людям нового времени, и оставался лишь жаждущий мщения дикарь. Инспектор понимал, почему Конча предупредила дона Альфонсо. Действуя таким образом, она тоже выполняла свой долг, как справедливо подчеркнул Мартин, долг преданной супруги, но будучи уроженкой Арагона, она, возможно, предпочла бы иметь мужа-арестанта, которому грозит смертная казнь, нежели человека, из уважения к субординации пренебрегшего честью.

Конча ждала у двери. Она не бросилась мужу на шею, поскольку бурные проявления чувств были вообще не в ее привычках, а лишь окинула его беглым взглядом и с облегчением перевела дух.

– Все хорошо…

Потом сеньора Люхи отвела супруга на кухню, давно уже ставшую их любимой комнатой, тем более что посторонние никогда не переступали ее порога.

Садись, Мигель, я приготовила тебе кофе…

Люхи, вне себя от счастья, не стал спорить. Рядом с Кончей он, как всегда, успокоился. От одной мысли о том, что он мог бы попасть в тюрьму и надолго, если не навсегда расстаться с женой, инспектора охватил такой панический ужас, что недавние благородные сожаления мигом улетучились.

– Ты звонила дону Альфонсо, Конча?

– Да, я страшно испугалась… ты на меня сердишься?

– Нет, ты правильно поступила… и избавила меня от ошибки, которая могла бы очень дорого обойтись нам обоим…

Мигель описал жене сцену в кабаре. Услышав, как вовремя явился комиссар Мартин, сеньора Люхи быстро осенила себя крестным знамением.

– Дон Альфонсо требует, чтобы мы сели в первый же поезд на Сарагосу… значит, ты только-только успеешь собрать вещи, Конча.

Сеньора Люхи ужи встала, но муж удержал ее.

– …Но если ты не против, мы никуда не поедем.

– И ты ослушаешься приказа дона Альфонсо?

– Да.

– Из… из-за Пако?

– Ради моих мертвых.

Мигелю так хотелось заслужить одобрение Кончи, что он вдруг начал с величайшим пылом объяснять свою точку зрения.

– Мне не следовало нападать на них открыто. Видела бы ты эту банду убийц, Конча… Как бы мне хотелось запираться с каждым по очереди в хорошо изолированной комнате и лупить до тех пор, пока не сдохнут! Кроме, быть может, Нины де лас Ньевес… Она, похоже, ничего не знала и даже упала в обморок, услышав о смерти Пако…

Конча глухо застонала.

– Замолчи, Мигель, хоть из жалости…

Но Люхи уже вновь охватила навязчивая жажда мщения, и он даже не слышал слов жены.

– Убей я сейчас Виллара, это было бы для него слишком мягким наказанием… Надо разделаться с ним публично… надо, чтобы он с позором вошел под конвоем в зал суда… прочувствовал весь ужас ожидания в камере смертников, ожидая, пока его поведут на казнь. И это я, слышишь, Конча, я, а не дон Альфонсо должен подвести его к этой минуте. Дон Альфонсо не имеет права занять мое место, а поэтому мы не поедем в Сарагосу!

– Но все будут против тебя!

– Что за беда, если ты рядом?

– Ну, во мне можешь не сомневаться… А вдруг дон Альфонсо потребует, чтобы ты подал в отставку?

– Что ж, подам.

– Но ты ведь не сможешь жить без своей работы, Мигель.

– Научусь.

– Тогда поступай как хочешь, и да хранит тебя Бог!

– Теперь для меня самое главное – действовать быстро, быстрее дона Альфонсо. Я не стану показываться в управлении и буду выходить только по ночам…

– Зачем?

– Слушай, Конча… Я только что очень хорошо рассмотрел их всех – Виллара, Пуига, Миралеса, Риберу и Гомеса… и уверен, что по меньшей мере один из них здорово напуган… У него не такие крепкие нервы, как у прочих, и он меньше других верит во всемогущество Виллара… Именно с ним мне и надо поговорить наедине и убедить выложить всю правду.

– Кого ты имеешь в виду, Мигель?

Инспектор вытащил из кармана несколько фотографий и разложил на столе.

– Сегодня днем я прихватил в картотеке фото всех членов банды. Посмотри на них, Конча… Вот это Хоакин Пуиг, директор «Ангелов и Демонов», трус и наркоман, но я сомневаюсь, что кто-то сумеет нагнать на него больший страх, чем Виллар. Вряд ли Пуиг расколется. А это андалусиец Гомес, самый опасный и храбрый из всей компании. Он наверняка отступит последним. Это Миралес, бывший боксер из Бильбао.

– Какой жуткий тип!

Склонившись над плечом мужа, Конча разглядывала отталкивающие физиономии бандитов, которые представлялись ей лишь разными ликами смерти.

– Теперь, после того как я разбил ему скулу рукоятью револьвера, Миралес наверняка выглядит еще гаже… Это полубезумная зверюга, но преданная, как сторожевой пес. Только Миралес и пытался спасти хозяина. Не думаю, чтобы я смог заставить его изменить Виллару…

Инспектор взял последнюю фотографию и поднес к глазам.

– Остается Хуан Рибера. Я думаю, он-то мне и нужен… Хуан уязвимее других. Я сейчас пойду к нему, Конча. Вряд ли сегодня ночью парень ожидает меня увидеть, неожиданность сыграет мне на руку, а если мне удастся расколоть Риберу – оттащу его к дону Альфонсо.

Перепуганная Конча выпрямилась.

– Мигель! Ты же не собираешься возвращаться в баррио? Это было бы безумием!

– Успокойся, моя Кончита, кроме Хоакина Пуига, который обосновался над залом кабаре, никто из членов банды не живет в баррио. Они не желают якшаться со шпаной! Нет, ты только погляди на адреса! Я их записал на каждой фотографии. Миралес и Гомес устроились в старом городе: первый – на калле Руль, второй, как добрый андалусиец, поселился рядом с церковью, выбрав храм Санта-Мария дель Марна калле Эспадериа, Рибера снимает квартиру на калле де ла Аурора, а у главаря банды есть своя вилла в Тибидабо. Я еду на калле де ла Аурора. Если Рибера дома – тем лучше, а нет – подожду.

Она попыталась удержать мужа.

– Неужто не понимаешь, в каком ты сейчас состоянии, Мигель? Тебе необходимо отдохнуть!

– Вот сядет Виллар в тюрьму – тогда и отдохну. Отпусти меня, Кончита… Сама понимаешь, надо действовать немедленно, пока они не пришли в себя.

– Послушай, он не откроет тебе дверь, а то и вызовет полицию!

– Еще нет и трех часов, Конча, а я уверен, что Рибера, как и прочие, не уходит из кабаре раньше четырех-пяти. Так что мне придется караулить на улице.

– Он не пустит тебя в дом!

– Еще как пустит! Я напугаю парня больше, чем все быки, какие только нагоняли на него страху на аренах!

Смирившись с неизбежным, сеньора Люхи отпустила мужа.

– Будь осторожнее, Мигель… Ты хоть вооружен?

– Дон Альфонсо отобрал у меня револьвер, но я прихвачу нож.

Инспектор ушел в спальню и почти тотчас вернулся, держа в руке одну из тех страшных арагонских навах, рукоять которых украшает гордый девиз во славу мести.

– Помнишь, Конча?

Еще бы она не помнила! В день помолвки в Сопейре они обменялись ножами, пообещав хранить друг другу верность до гроба.

Сразу после ухода комиссара Мартина все вернулись в кабинет, к Игнасио Виллару. Все, кроме Нины, пребывавшей, по-видимому, в отвратительном настроении. Миралес с залепленной пластырем щекой выглядел довольно забавно. Гомес опять подошел к приемнику. Андалусийца занимали не столько намерения полицейских, сколько дальнейшие планы дона Игнасио. Впервые он увидел своего патрона испуганным и готовым покориться, и доверие Эстебана к Виллару пошатнулось. Однако, прежде чем принять окончательное решение, следовало выяснить, временная ли это слабость или, напротив, за все еще внушительным фасадом скрывается окончательно сгнившее и уже никуда не годное нутро. Как только все собрались, Виллар заговорил:

– Возможно, я напрасно так подшутил над инспектором… а может, и нет… ибо, если, с одной стороны, эта, несколько специфическая шутка настроила полицию против нас, то, с другой – она толкнула Мигеля Люхи на действия, которые будут стоить ему карьеры, и мы от него навсегда отделаемся… По правде говоря, в последнее время инспектор стал что-то уж слишком назойлив.

– А по-моему, патрон, вы сделали ошибку. Во-первых, избавиться от одного фараона, чтобы посадить себе на хвост целую свору – далеко не лучшая политика, а во-вторых, неуважение к мертвым еще никого не доводило до добра.

Наступило тягостное молчание. Все смотрели то на дона Игнасио, то на того, кто осмелился ему перечить. Виллар чувствовал, что для него настал решающий момент. От его реакции зависело, восстановится ли подорванный полицейским авторитет. При этом он вовсе не желал ссориться, понимая, что в случае серьезных неприятностей положиться можно лишь на Эстебана Гомеса. В конце концов дон Игнасио решил слегка одернуть парня, от души надеясь, что андалусиец не станет лезть на рожон и окончательного разрыва не произойдет.

– Я не спрашивал вашего мнения, Гомес! Не забывайте, что пока тут распоряжаюсь я, а ваше дело – подчиняться.

И, не давая Эстебану времени возразить, он быстро продолжал:

– Что до полицейского, я думаю, можно не уточнять, какая его ожидает судьба…

Возможно, Гомес, которому очень не понравилось замечание Виллара на его счет, и затеял бы свару, но вмешательство Миралеса разрядило обстановку.

– Позвольте мне им заняться, патрон! Мне бы ужасно хотелось хорошенько обработать фараона, прежде чем он сдохнет!

Дон Игнасио с облегчением перевел дух: этот старый добрый дурень Миралес спас положение. Вот на ком можно безнаказанно сорвать злость!

– Заткнись, Хуан! И прежде чем молоть чушь, старайся шевелить мозгами, если, конечно, ты вообще на это способен!

Рибере, Гомесу и Пуигу он объяснил:

– Комиссар Мартин знает, что его любимчику конец и что я разделаюсь с ним, когда захочу. А потому он будет следить за нами в надежде поймать на какой-нибудь глупости. Для Мартина это единственный способ доказать начальству, что поведение Люхи можно оправдать. Следовательно, сейчас главное – осторожность. Я запрещаю трогать хотя бы волос на голове этого полицейского.

Слова патрона не убедили Миралеса. Негодование возобладало над привычной покорностью хозяину.

– Значит, ему все сойдет с рук? А то, что он меня изуродовал, не в счет?

Дон Игнасио охотно расцеловал бы Миралеса. Глупость парня и его смехотворная злоба окончательно рассеяли неловкость, наступившую после стычки патрона с Гомесом.

– Хуан, ты преувеличиваешь! Куда уж фараону тебя изуродовать! По-моему, это сделали задолго до него!

Все рассмеялись, и Виллар понял, что опасность со стороны Гомеса миновала… по крайней мере на время. Однако за андалусийцем придется приглядывать.

– В любом случае, распоряжения будут таковы (и советую исполнять их неукоснительно, если не хотите рассердить меня по-настоящему): сидите смирно и занимайтесь своим делом, как и надлежит честным гражданам. Если заметите какого-нибудь ангела-хранителя, приставленного Мартином, не обращайте внимания. Это лишь придаст веса его рапорту. А сейчас расходитесь по домам. Пуиг сообщит, когда вы мне снова понадобитесь. До встречи, господа.

Когда Мигель Люхи вышел на Каталунью, там было еще довольно людно. Он свернул в сторону набережных и по калле дель Кармен двинулся в сторону квартала Риберы.

Гомес, Моралес и Рибера вместе вышли из кабаре. Пожелав тысячу раз всяческого благополучия швейцару и услышав в ответ, что Бог их не покинет, приятели пошли к набережной – ни дать ни взять мирные буржуа после трудового дня. Если бы не поздний час, иллюзия была бы полной. Они спокойно обсуждали события этого вечера, но ни погруженный в размышления Эстебан Гомес, ни Миралес и его приятель Рибера, слишком увлеченные разговором, не заметили, как за их спиной от стены дома на Конде дель Азальто отделилась тень и скользнула следом.

Вся троица благополучно добралась до калле де Фернандо. Тут им предстояло распрощаться. Гомес и Миралес свернули направо – к старому городу, а Рибера продолжал идти к калле дель Хоспиталь. Прежде чем расстаться, приятели пожали друг другу руки и договорились встретиться завтра в кафе на площади Каталунья. Теперь, когда Виллар предоставил им неограниченный отпуск, можно было изображать мирных рантье. Темная тень скользнула за дерево и, подождав, пока андалусиец с Миралесом углубятся в старый город, последовала за Риберой.

Антонио любил бродить по пустынным ночным улицам. В такие минуты он мог дать волю воображению и утешиться, забыв о безнадежно загубленной жизни. Грезя наяву, Рибера населял безлюдные проспекты призраками восторженных зрителей и улыбался приветственным крикам, которые слышал лишь он один. Антонио гордо распрямлялся и начинал слегка пританцовывать, как будто снова шел по залитой солнцем арене и, пьянея от тщеславия, переживал минуты величайшего триумфа, словно и не было того дня, когда этот бык в Саламанке не только нанес ему тяжелую рану, но и заронил в душу страх. А ведь страх – смертельный враг любого тореро… Но Рибера так и не смог от него избавиться, несмотря на все насмешки и оскорбления публики, два сезона наблюдавшей, как Антонио уклоняется от решительной схватки со зверем. В конце концов перед ним закрылись все арены Испании. Парень навсегда запомнил быка из Саламанки, и порой тот являлся ему по ночам, в кошмарных видениях. Чтобы прогнать наваждение, Рибера все больше пил, и Виллар держал его в банде только потому, что в свое время присутствовал на мадридской корриде, когда Антонио получил альтернативу[12]12
  Официальный прием ученика в число матадоров.


[Закрыть] из рук Мартиаля Лаланды, и сочувствовал его несчастью.

Антонио Рибера сохранил от прежнего ремесла необычайную легкость шага и чуть заметное покачиванье бедер, свойственное тем, кто привык в расшитом плаще открывать блистательные пасео перед корридой. На площади Бокьериа Антонио свернул налево, на калле дель Хоспиталь и только теперь заметил, что за ним следят. Рибера мысленно поблагодарил дона Игнасио за предупреждение и от души восхитился его проницательностью. Антонио остановился и закурил. Бравады ради он нарочно как можно дольше держал у лица зажженную спичку – пусть, мол, фараон убедится, что не ошибся. Слежка так забавляла Риберу, что он решил облегчить бедняге работу. Правда, желая продлить удовольствие, Рибера не пошел домой кратчайшим путем, а стал блуждать по улочкам и переулкам квартала. Эта прогулка без всякого видимого толка и смысла наверняка поставит в тупик вынужденного таскаться следом ангела-хранителя. Сейчас, перед рассветом, весь город наконец уснул, и шаги бывшего тореро звонко отдавались на мостовой. Порой Антонио вдруг замирал, пытаясь уловить эхо шагов преследователя, но тот, надо думать, хорошо знал свое дело, ибо Рибера ни разу не услышал ни единого звука. Это злило его, как личное оскорбление. И без того слабую голову потихоньку затуманивала злоба. Забыв о наставлениях дона Игнасио, парень решил оторваться от полицейского. Быстро промчавшись вниз по калле Мендизабаль, он еще быстрее поднялся обратно по параллельной ей калле де Робадор, свернул на калле Сан-Рафаэль и вылетел на калле Сан-Херонимо, но, обернувшись, увидел, что преследователь держится на прежнем расстоянии. Риберу охватила слепая ярость. Юркнув за угол, на Беато Орьоль, он прижался к стене и стал ждать, когда ангел-хранитель на него наткнется. Так и вышло. Антонио не мог устоять перед искушением унизить того, кто так навязчиво шел за ним по пятам.

– Ну? – спросил бандит, поймав его за руку.

Но полицейский и не подумал вырываться, а, напротив, подошел вплотную. Бывший тореро самодовольно рассмеялся.

– Ты хочешь поближе познакомиться с Антонио Риберой, мой мальчик?

И в тот же миг его живот пронзила острая боль. Антонио выпустил руку противника, и тот бросился прочь. Рибера ошарашенно смотрел ему вслед, еще не понимая толком, что произошло. Тронув живот, он увидел, что рука в крови, и недоверчиво уставился на окровавленные пальцы. Фараоны не убивают! Полицейский не мог пырнуть его ножом! Но от живота поднималась волна боли, и Рибера был не в силах осмыслить происшедшее. Бандит хрипло вскрикнул, пытаясь позвать на помощь и чувствуя, как вместе с кровью из него уходит жизнь. Антонио зажал рану руками и с трудом переставляя ноги побрел к калле Сан-Пабло, где наверняка еще должны быть люди. Шаг… еще один… и вдруг ему показалось, что улицу окутал густой туман, мешая видеть и продвигаться вперед. Рибера споткнулся и чуть не упал. Пытаясь сохранить равновесие, он невольно застонал от боли. Очень странный туман… Антонио внезапно понял, что никогда не доберется до калле Сан-Пабло, и перепугался. Он хотел крикнуть, но это причиняло такую боль, что он тут же умолк. Стиснув зубы, Рибера сделал еще два шага. Теперь уже он почти ничего не видел. Никогда еще бывший тореро не сталкивался с таким туманом, даже в Севилье, даже зимой на болотах Гвадалквивира… Намокшие брюки прилипали к рубашке и к коже. Антонио не знал, туман ли так пропитал ткань или его собственная кровь. Впрочем, он и не хотел этого знать. Обессилев, парень упал на колени, попробовал глубоко вздохнуть, но все нутро обожгло, как огнем. Страх заставил Антонио рвануться изо всех сил, и ему почти удалось снова выпрямиться, но в последний момент Рибера пошатнулся и упал ничком.

Когда, на рассвете, Мигель вернулся домой, Конча все еще ждала его в кухне. Усталость привела инспектора в дурное расположение духа.

– Почему ты до сих пор не легла?

– По-твоему, я могла бы уснуть?

Не отвечая, Мигель подвинул себе стул.

– Я бы с удовольствием чего-нибудь выпил, – проговорил он, не глядя на жену.

Конча достала бутылку хереса, хранившуюся в доме для торжественных случаев. Полицейский осушил две рюмки подряд.

– Похоже, я не скоро забуду эту ночь! – вздохнул он.

– Ты его видел? – робко спросила жена.

– Риберу? Нет… Должно быть, он остался в баррио. Я ужасно устал. Пойду лягу.

Мигель встал и по дороге ласково положил руку на плечо жены.

– Прости, что заставил тебя волноваться… Боюсь, я уже ни на что не годен… Только и делаю, что ошибку за ошибкой, а из-за этого Пако…

Конча перебила мужа.

– Не думай больше о Пако, Мигель. Мы не должны о нем говорить…

– Но ты одобряешь мое решение отомстить за него, правда?

– Возможно, но, повторяю, лучше бы ты оставил эту заботу другим. У тебя и без того неприятности.

– Хорошо, Кончита, – немного поколебавшись, сказал он, – раз ты так хочешь… Мы немного поспим, а потом уедем в Сопейру.

Их разбудил телефонный звонок. Оба проспали всего несколько часов. Конча с трудом открыла глаза. Мигель же погрузился в такое оцепенение, что не мог двинуться с места.

– Пусть себе звонят, – проворчал он.

Инспектор снова уснул, а его жена натянула на голову одеяло, чтобы больше не слышать пронзительного звонка. Однако, надо думать, тот, кто хотел с ними поговорить, отличался большим упрямством, ибо телефон продолжал трезвонить. В конце концов Конча не выдержала и подошла к телефону.

– Алло!

– Донья Конча?

– Да.

– Это Мартин… Так вы не поехали в Сопейру?

– Мы слишком поздно легли, дон Альфонсо, и решили сесть на дневной поезд.

– Мигель дома?

– Да, спит.

– Разбудите его! Нечего валяться в постели в десять часов утра!

– Послушайте, дон Альфонсо, не могли бы вы дать Мигелю еще немного отдохнуть? Он совсем недавно вернулся…

– А ведь я не так уж поздно привел его домой, верно, донья Конча? Или Мигель опять куда-нибудь ходил?

По тону комиссара Конча поняла, что для него очень важно получить ответ на этот, вроде бы безобидный вопрос. Лгать дону Альфонсо она не решилась, но попробовала уклониться.

– Вообще-то…

Но голос комиссара на том конце провода вдруг зазвучал необычайно сухо.

– Я хочу знать, выходил ли Мигель из дому. Так да или нет?

Пришлось отвечать.

– Да.

Дон Альфонсо совсем посуровел.

– Немедленно разбудите мужа, донья Конча, и передайте ему, чтобы сейчас же ехал в управление. Слышите? Сейчас же!

И, забыв попрощаться с собеседницей, комиссар повесил трубку. Это так не походило на всегда любезного Мартина, что Конча встревожилась. Мигель спросонок очень плохо принял распоряжение начальства и, сердито ворча, побрел в ванную. Увидев в зеркале собственное отражение, он подумал, что не раз задерживал людей, куда меньше смахивающих на висельника, нежели он сам в данную минуту. Из дома инспектор вышел с мучительной мигренью, однако он надеялся, что пока доберется пешком до управления, боль несколько поутихнет.

Когда Мигель вошел в кабинет комиссара Мартина, тот поглядел на часы и сухо заметил:

– Четверть двенадцатого… Вы, я вижу, не слишком торопились.

Тон дона Альфонсо не понравился Люхи.

– Я шел пешком, – буркнул он.

– Кажется, я достаточно ясно дал понять вашей жене, что хочу видеть вас безотлагательно!

Мартин держался так агрессивно, что Мигель сразу ощетинился.

– У меня болела голова, и я подумал…

– Я люблю, когда мои приказы исполняют неукоснительно, инспектор!

– По-моему, я всегда так и делаю. Разве нет?

– Я тоже так думал, но не вам ли было приказано сегодня утром уехать в Сопейру?

– Я слишком устал и никак не думал, что отсрочка всего на несколько часов…

– Что вы думали или не думали, меня не интересует, инспектор. Между прочим, вы достаточно давно здесь служите и должны бы знать, что приказ есть приказ!

– Я уеду сразу после полудня, жена уже собирает чемоданы.

– Возможно, это больше не понадобится.

– Не понимаю, сеньор комиссар…

– В последнее время вы что-то многого не понимаете, Люхи, слишком многого… С недавних пор вы начали изрядно своевольничать, инспектор. И я вынужден снова напомнить вам, что здесь отнюдь не приветствуются действия по собственному почину. Мы не любим тех, кто воображает, будто он умнее всех на свете, а в результате делает одни глупости, если не кое-что похуже!

Мигель хорошо помнил, чем обязан дону Альфонсо, но допустить, чтобы с ним разговаривали подобным тоном, не мог.

– Я полагал, что сегодня ночью мы уже окончательно объяснились на сей счет?

– Я тоже так думал, но, очевидно, ошибся, раз вы продолжаете делать по-своему. Инспектор Люхи, я должен с прискорбием отметить, что вы не заслуживаете доверия, которое я оказывал вам до сих пор.

Мигель вскочил, побледнев от обиды.

– В таком случае, сеньор комиссар, прошу вас принять мою отставку!

– Боюсь, что не могу этого сделать.

– Простите?

– Инспектор, в отставку может подать лишь тот, кто состоит на действительной службе, а вы более не служите у нас, Мигель Люхи.

– И с каких же пор?

– С десяти часов этого дня.

– Иными словами, вы меня увольняете?

– Возможно, дело гораздо серьезнее… В котором часу вы вернулись домой?

– Но вы ведь были со мной и…

– Нет, во второй раз?

Вопрос застал Мигеля врасплох, и на мгновение он растерялся.

– Что ж… пожалуй, часов в пять…

– И куда же вы ходили?

– Просто погулять… никак не удавалось уснуть…

– А в каких краях вы гуляли?

– Да так, брел наугад…

– А вы, случаем, не побывали на калле дель Хоспиталь? Точнее, в окрестностях калле де Аурора?

Мигель опешил. Откуда, черт возьми, дон Альфонсо об этом узнал?

– Верно, сеньор комиссар.

– Так-так… Быть может, вы хотели повидаться с Антонио Риберой?

– Да, действительно.

– И… зачем же?

Люхи пожал плечами.

– Сами знаете… Пако…

– Так вы виделись с Риберой?

– Нет… Я битых два часа прождал у двери, но парень так и не появился.

– Странно. И однако он был совсем неподалеку – на калле Беато Орьоль.

– И что же он там делал?

– Умирал… и, я думаю, очень мучительной смертью. Риберу пырнули ножом в живот. Точно так же, как некогда вашего отца…

– Не может быть!

– Но это правда, Мигель Люхи. И мне было бы очень интересно узнать, каким образом вы докажете, что не вы его убили.

Мигель так ясно понимал всю безвыходность положения, что даже не отреагировал. Кто-то другой прикончил Антонио Риберу, который мог бы рассказать ему об убийстве Пако. По этой ли причине разделались с парнем или тут дурацкое совпадение? В конце концов, его мог ударить ножом и какой-нибудь бродяга… Мигель слишком хорошо знал полицейскую кухню, и тут же сообразил, что угодил в тупик и выпутаться почти нет надежды. Все оборачивалось против него: и желание отомстить за Пако, и ссора с Вилларом и его подручными, и то, что он побывал ночью в квартале, где произошло убийство… Даже самый щепетильный судья не колеблясь отправит его на эшафот. Люхи с трудом проглотил слюну. Но больше всего его заботила не столько собственная незавидная судьба, сколько будущее Кончи. Что станется с ней, если его приговорят к смерти? На что она будет жить? Он, Мигель, не желал подчиняться ничему, кроме жажды мщения, и прислушивался лишь к ненависти, с давних пор поселившейся в его душе, и вот результат. Он не только потерпел поражение, но и погубил ту, что ни разу не причинила ему никакого зла, наоборот! Не говоря уж о том, что на дона Альфонса тоже могут возложить ответственность за ошибки подчиненного – все ведь знают об их дружбе… Люхи посмотрел на комиссара.

– Так, значит, тюрьма?

Мартин промолчал.

– Дон Альфонсо, в память о прежних временах я хотел бы, чтобы вы сами сообщили об этом Конче…

Мигель подождал ответа, но комиссар опять не проронил ни слова.

– Вы сумеете объяснить ей все, что нужно… Я не сомневаюсь, Конча поверит в мою невиновность.

– Ты что ж, вообразил, будто я в нее не верю?

Мигель даже рот открыл от удивления. Комиссар обогнул стол и подошел к Люхи.

– Да в конце-то концов, что происходит, Мигель? Совсем ты сдурел, что ли?

– Но вы мне сказали…

– Убивал ты Риберу или не убивал?

– Нет.

– Ну, вот это мне уже больше нравится.

– А вы и в самом деле подумали, будто…

– Даже не знаю… В тебе есть что-то жесткое, какое-то постоянное внутреннее напряжение, и это мешает тебе жить нормально… Если пользоваться модным жаргоном, ты закомплексован… Уже тридцать лет у тебя навязчивая мысль – отомстить за отца. И все твое существование подчинялось этому наваждению. А теперь появился новый долг – смерть Пако. Не отдавая себе в том отчета, ты стал бесчеловечен… Даже судьба Кончи не в счет по сравнению с твоей ненавистью! Не спорь! Бросившись в одиночку на банду Виллара, ты отлично знал, чем рискуешь, но мысль о горе, которое это причинит донье Конче, тебя не остановила… Коллеги уважают тебя, но не любят, потому что ты внушаешь им страх. Узнай они, где ты был сегодня ночью, ни один не поверил бы в твою невиновность.

– Но вы-то поверили!

– С трудом, Мигель, с трудом! И то пришлось забыть, как вчера вечером ты стоял в кабинете Пуига с револьвером в руке, готовый совершить одно, а то и несколько убийств! Но я слишком хорошо тебя знаю и, думаю, ты не способен хладнокровно прикончить жалкую шестерку вроде Риберы. Если бы труп нашли дома – другое дело. Там могла произойти ссора, а под горячую руку ты вполне мог бы наделать любых глупостей. Однако лучший способ доказать, что ты не повинен в смерти Риберы, – это найти его убийцу. Стало быть, ни в какой отпуск ты больше не едешь. Принимайся за дело.

– Но каким же образом…

– Понятия не имею. Но заруби себе на носу: если Виллару взбредет в голову, что это твоя работа, я недорого дам за твою шкуру. Либо он прикажет своим убийцам отправить тебя на тот свет, либо подаст в суд, ссылаясь на то, что ты публично угрожал ему расправой. Меж тем, он неизбежно сопоставит одно с другим, и это для тебя очень опасно. И тут уж я ничем не смогу помочь.

– А что бы вы мне посоветовали, дон Альфонсо?

– Во-первых, и это самое главное, не рыпаться и оставаться в тени, чтобы дон Игнасио и его присные малость подзабыли о твоем существовании. А кроме того, я просил Виллара принять нас обоих сегодня в пять часов.

– Но вы, надеюсь, не заставите меня извиняться перед ним?

– Нет, но надо попытаться его хоть немного умаслить.