Текст книги "Смотреть на звезды. (Вопрос – половинка сердца)"

Хейвиде, Готланд, 1979

В этот час на шоссе было пустынно. Ни машин, ни людей. Неровный, местами торчащий асфальт здорово растрескался после весенних заморозков. По проезжей части пролегли длинные трещины, а белая линия по краям поблекла и местами стерлась. Элин шла, прыгая с одного отрезка разметки на другой. Пустая матерчатая сумка в ее руке надувалась на ветру. Прыгала она сосредоточенно, осторожно приземляясь на носки поношенных туфель. И тут внезапно перед ней возник он. Смех и шорох подошв по асфальту. Он прыгал гораздо лучше нее, расставив руки и преодолевая в прыжке по две полоски разметки вместо одной. Весь заляпанный грязью от макушки до пяток, в синем комбинезоне и грубых сапогах. Вот он остановился и широко улыбнулся. Веснушки на его лице почти ничем не отличались от пятен грязи. Элин поднатужилась и прыгнула мимо него, пролетев две полоски зараз. Ну, почти.

– Слишком слабенько.

Сквозившее в его голосе чувство превосходства действовало ей на нервы. Она предприняла еще одну попытку, прыгнула, но снова приземлилась ровно между линиями. Повернулась и сердито уставилась на него. Он звонко рассмеялся:

– Сдавайся. Тебе никогда меня не победить. Я же мальчик.

– Ну, ничего, однажды я тебе еще покажу, – проворчала Элин и, показав ему язык, помчалась к магазину.

Перед дверями стоял трактор с прицепом, доверху набитый деревянными ящиками. Свекла, картошка, морковь и капуста прямо с грядки. Из магазина вышел Мике и бросил сердитый взгляд на детей.

– Привет, Элин. Фредрик, кончай балбесничать, марш работать, – грозно рявкнул он.

Элин поежилась – голос мужчины походил на утробное рычание.

Фредрик вихрем промчался мимо нее, напоследок дернув легонько за волосы. Подскочил к прицепу и подхватил с него два ящика, таких больших, что они доставали ему до носа. Увидав, как его спина сгорбилась под их тяжестью, Элин решила помочь и, ухватившись за край верхнего ящика, попыталась снять его:

– Ну и тяжесть. Я тебе помогу. Все равно я никуда не тороплюсь.

Фредрик что есть силы замотал головой:

– Оставь, а то отец совсем озвереет, если увидит. Ничего, я справлюсь, я сильный.

Элин решила не настаивать. Едва она отпустила край ящика, как в дверях магазина снова возник Мике. Не переставая болтать, он взвалил на себя три ящика, и было видно, как под тонкой тканью рубашки напряглись мускулы. В просветах между пуговицами виднелась грудь, покрытая черными курчавыми волосами.

– Я уже три раза успел сходить туда-сюда, пока ты тут амуры крутишь. Сын фермера, называется. Никакого тол ку, – ворчал он.

Фредрик, пошатываясь под тяжестью ящиков, двинулся вверх по лестнице, даже толком не видя, куда ставит ноги. Элин подскочила к нему и придержала дверь. Когда он проходил мимо, она успела шепнуть ему на ухо:

– Я побегу, пока он не разорался, что я путаюсь под нога ми. Увидимся вечером. Условный сигнал прежний.

Она направилась к полкам с крупами и вскоре услышала, как заревел мотор трактора и Гринде, отец и сын, покатили прочь. Сложенные друг на друга ящики, которые они привезли, остались стоять возле полок с овощами. От дверей в глубь магазина протянулась дорожка из грязных следов, словно в напоминание о том, откуда к нам на стол попадают продукты.

Элин проснулась оттого, что кто-то неподалеку насвистывал тихую мелодию. Она тотчас же выпрыгнула из постели и стремительно натянула на себя поношенные джинсы-клеш, которые достались ей от соседки, живущей чуть дальше по дороге; к джинсам – тесную зеленую футболку с большим четырехлистником на груди. Волосы пышным лохматым водопадом упали на плечи, она кое-как пригладила их пальцами и бросила на себя быстрый взгляд в карманное зеркальце. Наскоро соорудила пробор, больно оцарапав себе макушку. Затем осторожно приоткрыла дверь и выглянула в коридор. Там никого не было. Дверь в комнату братьев была закрыта, лампа погашена. Не зажигая света, она прокралась к лестнице и между столбиками перил осторожно глянула вниз. Закутанная в серое шерстяное одеяло, Марианна сидела, склонившись над кухонным столом. Пахло куревом, но Элин не заметила ни зажженной сигареты, ни облака сигаретного дыма. Мать была такой же тихой, как поздний вечер за окном.

Стараясь не шуметь, Элин спустилась вниз, останавливаясь на каждой ступеньке. Марианна по-прежнему не реагировала, ее съежившееся под одеялом тело медленно двигалось в такт дыханию. Элин слышала, как воздух с усилием выходит у нее из носа. Если не считать этого тихого сопения, дом молчал, безмолвствуя, словно само воплощение тишины. Она на цыпочках преодолела последние ступеньки и, специально делая большие шаги, чтобы джинсовые клеши не шуршали, задевая друг друга, дошла до входной двери.

Стоило ей открыть дверь, как холодный порывистый ветер с моря тотчас же ухватился за створку и попробовал рвануть ее на себя. Она изо всех сил вцепилась в дверь и осторожно закрыла. После чего бегом пересекла двор и помчалась к едва заметной тропинке, берущей начало на опушке леса. Разбудивший ее свист прекратился, тишину нарушал только шум прибоя. Она остановилась, окруженная чернильной тьмой, и настороженно прислушалась. Потом просвистела несколько ответных аккордов. Снова прислушалась, и ей показалось, что она слышит скрип гравия под чьими-то ногами. Сердце забилось быстрее.

– Фредрик, это ты? – крикнула Элин.

Тишина, шаги стихли.

Она принялась снова насвистывать ту же самую мелодию. Наконец в ответ прозвучал тонкий пронзительный свист и плавно затих в ночи.

– Иди вперед, не бойся!

Элин огляделась. Деревья и кустарники превратились в уродливые скрюченные тени и грозно сомкнулись над ее головой. Она закрутилась на месте, испуганно озираясь по сторонам. Внезапно он выпрыгнул на тропинку прямо перед ней и развел руки в стороны:

– Бу!

Элин пронзительно вскрикнула и с размаху врезала ему по плечу:

– Перестань, ты меня напугал!

– Трусишка! Ты что, темноты боишься?

Фредрик громко рассмеялся и помчался вперед по тропинке. Она побежала следом. Они знали всю округу как свои пять пальцев и с легкостью ориентировались темноте. Внезапно он остановился и, схватив ее за руку, потянул в сторону одного из садов, мимо которых они пробегали.

– Что ты делаешь? – запротестовала она. – Разве мы не на берег собрались?

– Шшш, – зашипел он и перешел на шепот: – Вон, видишь? Айна зажгла свет в сортире. Идем подшутим на ней.

Они подбежали к дощатой будке, стоявшей в глубине сада. Через вырезанное в двери сердечко пробивался слабый свет. От дома к туалету над деревьями был протянут электрический провод. Фредрик заполз за будку и открыл дверку, через которую чистили нужник. В нос Элин ударила сильная вонь. Она тут же отпрянула в сторону и, сморщив нос, закрыла лицо руками. Фредрик протянул ей длинный прутик.

– Тс-с-с. Она сейчас появится, смотри, чтоб ни звука, – прошептал он и весело хихикнул.

Айна была самой старой в поселке и передвигалась с помощью ходунков. Вскоре до них донесся скрип колесиков, катящихся по вымощенной камнем садовой дорожке. Женщина со стоном поднялась по ступенькам, и вся постройка угрожающе качнулась, когда она со стуком опустилась на стульчак. Что-то затрещало. Элин с Фредриком переглянулись. Их обоих душил смех.

– Вперед! – прошептал Фредрик и потянулся прутиком к круглому отверстию.

Элин схватила его за руку и укоризненно покачала головой.

– Нет, не хорошо это. Ты только представь, как она разозлится, – прошептала она.

Но Фредрик не послушался и легонько ткнул Айну прутиком прямо в голую задницу. Ночную тишину разорвал полный ужаса старушечий вопль. И тут Фредрик не выдержал – душивший его хохот вырвался наружу. Он прямо-таки рыдал от смеха, когда они быстро, словно тени, скрылись в темном лесу.

– Ублюдки чертовы! Мелкота голодранная! Чтоб вам провалиться! – кричала им вслед Айна.

Элин на бегу оглянулась и увидела, как старушка яростно грозит кулаком через распахнутую дверь сортира, отчего вся постройка ходила ходуном.

– Все-таки мы с тобой нехорошо поступили, Фредрик. Представь, а вдруг после этого мы не сможем больше при ходить к ней в гости и она больше не будет читать мне книги вслух, – запоздало сокрушалась Элин.

– Да ладно, это было здорово! Да и потом, она тебя так любит, что ни за что не поверит, что это была ты. – Фредрик утер со щек слезы, выступившие у него от смеха.

Стоило Элин услышать его звонкий заливистый смех, как она уже ничего не могла с собой поделать. Они смеялись до самого моря, где на берегу между скал у них было устроено потайное место с очагом, в котором можно было разводить огонь. Фредрик насобирал хвороста и сухой травы и положил сверху на угли, оставшиеся от предыдущего костра. Элин улеглась на спину и принялась разглядывать золотисто-белую россыпь звезд на небе.

– Смотри, небо прояснилось. Сегодня мы точно сможем все увидеть, – негромко проговорила она.

– Ну да, большую часть уж точно. Но не Венеру. Чтобы ее увидеть, тебе пришлось бы встать в пять утра. В это время она появляется во-о-он над тем береговым обрывом.

Он ударил лезвием ножа по камню, пытаясь разжечь костер. В ночи ярко сверкнули искры.

– Пять утра… Что ж, почему бы и нет, все равно в школу завтра не идти. – Элин подложила руки под голову. Было жестко лежать спиной на твердых камнях.

– Мой папаша встает в пять утра, так что мне в это время лучше быть дома. Иначе он разозлится как сто чертей.

Фредрик изо всех сил сражался с камнем, но больше никаких искр ему высечь не удалось. Элин протянула руку и насобирала с земли немного сосновых иголок:

– Вот, держи. Попробуй разжечь костер с помощью сухой хвои, должно получиться. – Она перевернула ладонь, и иголки дождем посыпались на хворост.

– Э, да что ты об этом знаешь? Только и умеешь, что разжигать костер с помощью газеты и спичек. Погоди немного, у меня сейчас все получится.

– Мой папа всегда разжигал костер с помощью сухой хвои. Уж он-то умел это делать, он вообще все умел делать. Да, пока не стал этим… как его… Ну, ты знаешь…

– Не думай об этом сейчас. Ведь я же с тобой, рядом, и я обязательно разожгу огонь. Обещаю.

Фредрик продолжил лихорадочно чиркать ножом по камню, выбивая искры. Наконец в сухой траве затеплился огонек. Он осторожно раздул пламя. Разгораясь, желтый огонек резво побежал по сухим веткам. Фредрик подбросил еще несколько палочек и тоже улегся на спину, чуть в стороне от костра.

Элин вытянула руку и положила ему на ладонь. Они лежали на земле, держась за руки, и она чувствовала исходящее от его тела тепло.

– Видишь Кита? – Он показал на небо свободной рукой.

– Нет, где?

– Да вон же, на юго-востоке. Неужели не видишь? Его сегодня хорошо видно.

Фредрик придвинулся поближе и, взяв ее за руку, показал на созвездие.

– Нет, что-то я не пойму, где это, – вздохнула Элин и, высвободив руку, продолжила в молчании изучать звездное небо.

– А вон там я, кажется, кое-что вижу, – подала она голос через какое-то время. – Это Кастор и Поллукс. А рядом, по-моему, созвездие Близнецов, верно?

– Отлично, ты начинаешь чему-то учиться.

– А что это за Кит на самом деле?

– Обычный кит.

– Но ведь в честь обычных китов не называют созвездия?

– Ты слишком много думаешь. Перестань думать. – Фредрик кинул в нее маленьким камушком, и тот, отскочив от ее живота, упал, затерявшись среди других камешков на берегу.

Элин вздрогнула.

– Смотри! – прошептала она. – Сразу три падающие звезды.

– Вижу.

– Значит, можно загадать три желания?

– Ну конечно! По одному на каждую.

– Вообще-то у меня только одно желание.

– Какое?

– Я хочу, чтобы все мои желания сбывались.

Фредрик громко застонал.

– Ничего не выйдет, – со вздохом произнес он.

– Почему это?

– Да потому что ты произнесла это вслух, глупенькая.

Нью-Йорк, 2017

Элин просыпается рано. Сэм лежит на своей половине кровати, повернувшись к ней спиной, и крепко спит. Она протягивает руку и нащупывает на тумбочке телефон. На экране высвечивается ответ от Алисы. Всего две буквы. ОК. Она вздыхает и свешивает ноги с кровати. Быстро набирает еще одно сообщение:

Прости. Я действительно искренне прошу прощения. Может, нам поужинать как-нибудь вместе? Ты можешь сама выбрать ресторан. Люблю тебя.

Опять двое на одного, думает она и трет пальцами глаза, прогоняя остатки сна. Опускает взгляд на экран и разглядывает слова, которые только что написала. После чего легким нажатием кнопки убирает с экрана переписку с дочерью и со своей нечистой совестью. Затем читает другое сообщение – от Джо, ее ассистента:

Я заеду за тобой пораньше, в 7:15, идет? Оказывается, чтобы добраться до места, нам потребуется куда больше времени, чем я думал.

Элин смотрит на часы, и сна как не бывало. У нее в запасе всего полчаса. Она вскакивает с постели и со всех ног несется в душ, по дороге выпутываясь из ночной сорочки.

Сэм все еще спит, когда она прокрадывается мимо спальни и подходит к гардеробу. Не зажигая света, роется в одежде. Выбирает черную блузку и черные брюки и одевается, уже стоя на площадке перед лифтом. Сэм по-прежнему не просыпается. Или просто притворяется, что спит. На последних совместных визитах к психотерапевту они говорили в основном о ее работе, и он изъявил желание, чтобы она меньше времени проводила в своей фотостудии и побольше дома. Да уж, как время меняет людей. Когда-то он сам рвался построить свою карьеру, а теперь, кажется, поутих и старается больше времени проводить дома или с друзьями. Для Элин же работа всегда означала нечто большее, чем обычный карьерный рост. Когда она фотографировала, время останавливалось и все мысли уходили из головы.

Чтобы собраться и выйти из дому, ей потребовалось чуть больше получаса. Джип Джо уже стоял припаркованный на обочине, а сам он торчал в открытом окне машины. Покрытые татуировками руки, обтянутые футболкой мускулистые плечи. Он протянул ей большую кружку капучино, и она с благодарностью тут же сделала большой глоток.

– Готов поспорить, что ты прочла мое сообщение только утром, – смеется Джо.

Элин прячет лицо за темными солнцезащитными очками. С кружкой в руках выходит на проезжую часть и, пропустив два сигналящих такси, быстро забирается в машину.

– Очень может быть, но главное, что я здесь, – улыбается она, опускаясь на мягкое сиденье.

– Но ты хотя бы знаешь, куда мы едем?

Старый джип вздрагивает, когда Джо отпускает сцепление и трогается с места.

– Опять в какие-нибудь дебри, – вздыхает Элин.

Джо газует, и вместе с двигателем вибрирует весь салон. Элин морщит нос от сильной вони бензина.

– Что? – Джо, заметив ее реакцию, хлопает по приборной панели. – Да это настоящий реликт! Поэтому не вздумай жаловаться на мою машину, а то она и обидеться может.

– Хорошо, поговорим об этом позже, когда доедем. Если, конечно, доедем, – вздыхает Элин. – Почему ты не взял мою машину?

Она приспускает боковое стекло и подставляет лицо ветру. Зажмуривается от яркого утреннего света.

– Кого сегодня будем снимать? – небрежно спрашивает она.

Джо поворачивает голову и смотрит на нее во все глаза, машина чуть виляет в сторону.

– Шутишь, что ли? Или еще не проснулась?

– А что?

– Ты же всегда помнишь, кого мы будем снимать. Ты, случаем, не заболела? Что-то вид у тебе не совсем здоровый.

Элин легонько качает головой, не отрывая взгляда от вида за окном.

– Да нет, я просто пошутила. Конечно, я помню, – про износит она тихо, так тихо, что ее голос едва пробивается сквозь шум двигателя.

К тому моменту, когда они оказываются на месте, в саду уже не протолкнуться от оборудования и людей, которые ходят туда-сюда по газону, налаживая аппаратуру. Вся команда в сборе. Одна за другой разматываются катушки с проводом, чтобы обеспечить питанием софиты, которые уже установлены на зеленой лужайке. На подъездной дорожке стоит автоприцеп, и под натянутым тентом визажист готовит к съемке женщину, которую предстоит запечатлеть на фотографиях. Длинные волосы накручены на бигуди, она сидит, высоко задрав подбородок, и смотрит вверх, чтобы визажистка смогла добраться косметическим карандашом до ее нижних век.

На этот раз им предстоит работать с писательницей. Элин не читала ее книг. В последнее время она вообще мало что читает – просто не хватает на это времени. Хотя когда-то ее было просто не оторвать от книг. В кармане пиджака лежит бумажка с кратким содержанием последнего романа. Но она даже ее не прочла. В том же кармане лежит карта звездного неба – лист глянцевой бумаги, сложенный в четверо. И она постоянно ощущает этот листок.

Издательство хочет, чтобы на заднем плане были цветы. Это привнесет в портрет немного сельской романтики. Вот для чего им пришлось оставить город и отправиться в сад на окраине.

Элин с фотокамерой в руках обходит вокруг дома, Джо и еще два ассистента следуют за ней по пятам. Время от времени она подносит камеру к глазам, ища хороший кадр. И наконец, замирает возле клумбы у задней стены, на которой в живописном беспорядке цветут ноготки и астры. За клумбой – две низкорослые яблони, ветки гнутся под тяжестью круглых спелых плодов.

– Вот, – показывает она, – здесь гораздо лучше. Перетаскивайте все сюда.

Джо ошарашенно смотрит на нее. Фотовспышки уже установлены, все провода подключены. Но он не протестует. Ассистенты молча уходят и принимаются разбирать и перетаскивать на новое место тяжелое оборудование.

Элин продолжает свою прогулку в одиночестве. В самой глубине сада, за густой стеной из кустарника, притаился крошечный сарайчик. Деревянная дверь выкрашена синей краской. Яркого, прямо-таки кобальтового оттенка. Она протягивает к двери руку и проводит пальцами по поверхности. На ощупь неровная, сразу видно – красили вручную, обычной малярной кистью. Между мазками виднеются черные просветы. В замочной скважине торчит старый ржавый ключ. Она проворачивает его, вправо-влево. Чувствует холод от прикосновения к железу. И внезапно замирает, нев силах пошевелиться. На память приходит другая дверь. На нее обрушиваются кадры из прошлого. Она видит старый дом с облезлыми стенами. Запущенную клумбу с розами, которые уже давно никто не подстригал и чьи стебли намертво сплелись друг с другом. Чувствует запах. Давно забытый запах прелой листвы и влажной земли.

Сделав два шага назад, Элин достает телефон и фотографирует дверь. Освещение никуда не годится, поэтому цвета наверняка получатся неяркими. Затем, опустив телефон, замирает, безотрывно глядя на дверь.

Кто-то подходит и берет ее за локоть. Она стряхивает руку. Ей что-то говорят, но она не слышит слов – лишь невнятное приглушенное бормотание. Сейчас она маленькая и босая. И дверь, перед которой она стоит, внезапно оказывается ее собственной дверью.

Хейвиде, Готланд, 1979

Элин услышала, как в прихожей громко хлопнула выкрашенная в синюю краску входная дверь, после чего все стихло. От усталости у Марианны часто сводило судорогой конечности, и тогда она устраивалась в позе зародыша прямо на коврике у порога. Или там, где ей случалось оказаться в тот момент. Брошенная куртка лежала рядом, похожая на растекшуюся лужу рыжей глины. Лоб уперся в колени, бледные щеки. Элин приблизилась к матери и ласково погладила ее по голове. Та сонно пробормотала, что ей просто нужно немного отдохнуть, что она скоро встанет, а Элин пусть идет куда шла.

Подложив матери под голову сложенную кофту, Элин нехотя вернулась к своему рисунку. Все стены кухни были увешаны ее рисунками. Полевые цветы нежных пастельных оттенков. Это Герда научила ее рисовать цветы, когда Элин была еще совсем маленькой. Поначалу все было просто – четыре маленьких кружочка, нарисованных рядом друг с дружкой, зеленый стебелек-палочка и два зеленых овала – листочки. Каждый день Элин приходила в магазин, чтобы поупражняться в рисовании. Когда у нее начало получаться, Герда разрешила ей нарисовать цветок в своем альбоме. Элин сделала его желтым. Желтым, как солнце. Как улыбка Герды.

Теперь она умела рисовать любые цветы: клевер, подмаренник, цикорий… Карандашами тщательно прорисовывала листья до самой мельчайшей жилки. На кухонном столе в старой стеклянной вазе часто стоял букет. Правда, сейчас была осень, и цветов почти не осталось, а те, что были, сморщились и увяли.

Уже начинало смеркаться, когда Марианна наконец поднялась с пола в прихожей и отправилась к Элин на кухню. Открыла холодильник и обозрела пустые полки. Тусклый свет умирающего дня резкими тенями лег на ее изможденное лицо, обозначив на щеках старые шрамы. Мать стала такой из-за Зверя. Который пробуждался всякий раз, когда отец напивался. Марианна тоже частенько выходила из себя, но до отца ей было далеко. Маму можно было дразнить, не боясь получить за это по шее. Отец же впадал в такую ярость, что его злоба получила свое собственное имя: Зверь. Зверь проснулся. Элин вздрогнула, вспоминая.

Это по вине Зверя однажды к ним домой нагрянула полиция и забрала отца. Полицейские же не знали, что папа может быть совсем другим, не знали о тепле его рук, о крепких любящих объятиях. Как они могли так поступить?

Она скучала по отцу, но не по Зверю. Теперь-то он, должно быть, утихомирился.

Элин собственными глазами видела, как отец таскал Марианну за волосы по двору в тот вечер, когда ее щеки покрылись шрамами. Видела, как рвется на матери платье и как по ноге побежала струйка темно-красной крови, когда ее худенькое тело со всего маху полетело на землю. Элин, еще совсем маленькая, стояла на цыпочках у окна и смотрела. Ругань, крики, отчаянный мамин взгляд. Когда же отец наконец отпустил ее и, пошатываясь, убрался со двора в своем пьяном угаре, мать ползком добралась до двери, переползла порог и подползла к детям, к Элин и Эрику. Все их ссоры заканчивались одинаково. Марианна оставалась, а Лассе уходил. Возвращаясь, он снова был таким же, как всегда, – добрым и ласковым, его большие теплые руки гладили Элин по спине.

– Молоко?

Голос Марианны вывел ее из задумчивости. Слабый и хриплый, он прозвучал так, словно мама уже давно не открывала рта. Элин подняла голову – Марианна стояла перед ней, держа в руке пакет молока.

– Я его не украла. Просто Мике дал мне пять крон, вот я и решила купить.

– Мике? Это который? Гринде? За что он их тебе дал?

– Не знаю.

– Нам не нужна милостыня.

– Милостыня? А что это такое?

– Я верну эти деньги ему при встрече. А ты чтобы больше не брала.

– Но ведь нам нужно молоко, правда? Что же в этом плохого?

– Перестань. Никто из нас не умрет, если будет пить воду.

– Я просто подумала, что…

– Все, хватит! Я устала, черт побери, едва держусь на ногах, а ты смеешь мне перечить. Вода из-под крана бесплатная, а это именно то, что нам сейчас нужно.

Марианна сердито уставилась на дочь.

– Ты выругалась, – спокойно заметила Элин.

– Да.

Элин взяла с кухонного стола ручку и провела черту на приклеенной к шкафчику бумажке. Вся дверка шкафчика была обклеена бумажками, на которых значились имена каждого из членов семьи. Под именем Лассе было множество тонких штрихов, сливавшихся в одну толстую жирную линию.

– Если не брать в расчет папу, то у тебя больше всего, – вынесла вердикт Элин.

– Ага, просто отлично. Черт, черт, черт, черт, черт, черт, черт. Вот, теперь у меня стало бранных слов еще больше, – произнесла Марианна вялым голосом.

– Ну зачем ты так? Ты что, хочешь проиграть? Ты же сама придумала ставить черточку каждый раз, когда кто-нибудь из нас выругается.

– Только для того, чтоб ты перестала сквернословить в школе и мне больше не пришлось выслушивать очередную порцию дерьма от твоей учительницы.

Элин повернулась к бумажке и провела еще одну черту под именем Марианны:

– Сама виновата. Это же вы с папой меня научили.

– Уж помолчала бы лучше! По части выражаться твоему отцу не было равных. Хоть теперь мы вздохнем без него свободнее. – С этими словами Марианна швырнула кофту прямо в лицо Элин.

Та ее поймала и осторожно бросила обратно. В глазах Марианны замерцало нечто похожее на огонек. Она схватила с диванчика подушки и принялась ими швыряться. Подушки полетели во все стороны. Элин ловила их и кидала обратно. Тихая, напоенная тоскливым безмолвием кухня внезапно преобразилась, наполнилась неуверенным, но крепнущим с каждой секундой смехом.

– Эй, что это вы там делаете? – громко крикнул Эдвин с верхнего этажа и сбежал вниз по лестнице.

Марианна с Элин молча ждали его, затаившись в глубине кухни, но стоило ему показаться в дверном проеме, как они тут же с хохотом закидали его подушками.

Все трое повалились на пол, образовав куча-мала. Голова Элин оказалась на плече Марианны. От мамы пахло сигаретным дымом и сладкими духами. Эдвин, хихикая, ползал по ним. Их лица раскраснелись от возбуждения и долгожданного смеха. Ноги перепутались, и уже невозможно было понять, где чьи. В волосах запутались хлебные крошки и собачья шерсть.

– Что ни говори, а нам и так хорошо. Без мужиков, молока и чужих денег. – Марианна притянула к себе детей и крепко их обняла.

– Черт побери, так что ж, выходит, у нас больше никогда не будет молока?! – огорченно вскричал Эдвин.

Марианна и Элин тут же рассмеялись.

– Верно, черт, черт, черт, черт, – пробормотала Марианна.

Элин поднялась с пола и снова подошла к дверце шкафчика. Провела черту под именем Эдвина и еще четыре под именем Марианны.

– Нет, мама, ты точно проиграешь.

– Знаю. – Марианна отпихнула Эдвина в сторону и поднялась. Уселась за стол и закурила. Помещение наполнилось дымом. – Я всегда проигрываю.

На кухне стало тихо. Элин снова легла на пол и подло жила под голову одну из подушек. Она лежала, уставившись в потолок, слушала тиканье настенных часов и тяжелое дыхание матери, наполнявшее кухню клубами сигаретного дыма.

Проворно перебегая от одной сосны к другой, Элин с любопытством следила за медленно бредущей по каменистому берегу парочкой – мужчиной и женщиной. Когда фигуры остановились и слились в объятии, она присела на корточки за куст и сквозь просвет в желтеющей листве попыталась разглядеть мужчину, но увидела только его спину. Тело скрывала мешковатая куртка, на голове незнакомца была темно-синяя, натянутая до самых бровей шапка. Они стояли совсем близко друг к другу, ее руки гладили его по спине. Головы ритмично двигались в страстном поцелуе.

Элин огляделась, пошарила по земле рукой и, нащупав камень, со всей силы швырнула его в целующуюся парочку. Камень со стуком приземлился среди других камней на берегу, и парочка расцепила объятия.

– Что это было?

У Элин перехватило дыхание. Она узнала этот приглушенный мужской голос. Тут же вскочила и, пригибаясь, пулей дунула в лес. Ее ноги мчались по устилавшей землю хвое, перепрыгивали через торчащие корни и огибали изогнутые стволы сосен, словно флажки на слаломной горке. Наконец она остановилась и прислушалась. Шум волн и скрип гальки под ногами удаляющейся парочки. Никаких голосов. Никто не гнался за ней. Элин с облегчением опустилась на землю, по-турецки скрестив ноги. Достала из кармана джинсов клочок бумаги и огрызок карандаша. Задумчиво повертела карандаш в пальцах и дописала еще несколько размашистых строк к тем, что уже там были:

У мамы появился мужчина. Просто чтоб ты знал. Пака ты там сидишь и гниешь в своей тюрьме, она целуется с другим. Это просто атвратительно. Вазвращайся. Твое место здесь. Хотя ты, наверное, и так это знаешь. Я надеюсь, что ты раскаиваешься. И больше не будешь пить. Мама – самая лучшая. Пайми же это наканец. А не то будет поздно.

Она уставилась на слова, перечитала их несколько раз. Потом вернулась к началу письма, пестревшему сплошными знаками вопроса:

Привет, папа! Пачему ты не пишешь? Ты савсем не скучаешь по мне? Не скучаешь по Эрику с Эдвином? Разве тебе не интересно, как мы тут живем? Ты вспоминаешь о нас хоть изредка? Я могу сказать палиции, что иногда ты бываешь харошим.

Она скатала бумажку в круглый маленький шарик. Огляделась, раздумывая, куда бы его запулить, но рука словно онемела. Эти слова ей надо было излить. Она подумала и запихнула бумажку обратно в карман. Туда же убрала обгрызенный карандаш. После чего легла на спину и принялась смотреть, как ветер играет с облаками в небе. Смотрела на чаек в вышине, на то, как они парят, расправив крылья. Как бы ей хотелось стать птицей. Летать, порхать, нырять. Не думая ни о чем. Она раскинула руки в стороны, покрутила туда-сюда головой и закрыла глаза.

– Элин! Элин! Что с тобой случилось?!

Пронзительный крик выдернул ее из дремоты. Она подскочила и увидела бегущую к ней от берега Марианну. Рядом с матерью уже никого не было.

– Тебе плохо? Ты заболела? – Марианна бросилась к дочери и упала рядом с ней на колени.

Элин сердито отпихнула руку матери, не дав ей коснуться своей щеки:

– Не трогай меня!

– Я подумала, что ты умерла. Ты так странно лежала… – Марианна глядела на нее расширившимися от ужаса глазами. – Я так испугалась. Чем ты тут занимаешься?

– Ничем. А ты что тут делаешь?

– Просто гуляла по берегу. Погода сегодня хорошая. Но сейчас уже холодно, пора домой.

Элин вскочила и быстро зашагала прочь.

Марианна побежала за ней следом:

– Подожди, Элин! Пойдем домой вместе.

Вместо ответа Элин прибавила скорость, переходя на бег. Все быстрее и быстрее. Ее куртка развевалась на ветру, словно плащ на супергерое.

По щекам текли слезы. Острые камни впивались в ноги через тонкие подошвы туфель, но это не мешало ей мчаться дальше. Она не знала, почему плачет. Должно быть, потому что со всей ясностью вдруг поняла, что пришел конец всему. Конец их семье. Конец тому небольшому, единственно нормальному, что у нее было.

Слезы душили, не давая дышать, и она остановилась. Оперлась руками о ствол дерева и принялась яростно пинать его ногами. Пальцы ныли, матерчатые туфли служили плохой защитой от ударов, но слезы все сильнее текли из глаз, и вовсе не от боли. Она плакала, чтобы дать выход душившим ее рыданиям. Она плакала, потому что внутри больше не было места для слез. Вся ее душа до краев была переполнена мерзким зловонным дерьмом.

Наконец Марианна догнала ее. Элин обняли худые мамины руки, совсем близко зазвучал ее шепот:

– Дружок, ты чего такой грустный? Что с тобой случилось?

Элин не ответила и заревела с новой силой, хлюпая и сморкаясь, слезы ручьями текли по щекам, затекая в уголки рта. Она вытирала их рукавом кофты. Марианна прижала ее к себе, баюкая и что-то успокаивающе шепча.

– Ну же, пойдем домой. Я приготовлю тебе горячего шоколада.

– У нас же нет молока, – всхлипнула Элин и шумно втянула носом сопли. Щеки покрылись полосками от грязных рук, которыми она не переставала вытирать слезы.

– А вот и есть! Я стащила из кафешки пакет Oboy.

Элин ошарашенно уставилась на расплывшуюся в улыбке Марианну.

– Ты? Стащила?

– Ага, и я тоже. Нас всех давно пора посадить в тюрьму. Всех скопом. Мерзавцы – вот мы кто.