Текст книги "Шара"

Каждую минуту я думаю, как выбраться из этого кошмара.

Сумма моего долга велика настолько, что, выбрав погашение вместо «отработки», я лишусь почти всего состояния, стану нищим и тем более ей не подходящим.

Я просил Ленисса отыграться – он отказал мне.

Я мучаюсь каждый раз, составляя отчеты о графине, о ее привычках и характере. Как мне пояснили, любая информация о Саше как о личности имеет значение и помогает анализу. Что успел понять Ленисс за это время, мне неизвестно, но очевидно, что графиню подозревают в причастности к измене. Интерес англичанина для меня загадка, ведь он всего лишь руководит астрономической обсерваторией Императорского университета и никак не связан с государственными делами.

Чувствую себя предателем и вором.

Буду писать о новостях.

Твой друг Гулявин.

Душа моя!

Бесконечно скучал всю неделю.

Как Вы и предполагали, путешествие обернулось трагедией. Так и не добравшись до цели, я вернулся в Луги ни с чем.

Достигнув Новгорода, я всю неделю провел в лихорадке, греша на отравление трактирной едой. Я не хотел останавливаться при въезде в город и обедать, поскольку торопился добраться до Волхова до ночи, но предшествующие дни поста и молитвы истощили меня, подтолкнув к искушению.

Своим бледным отравленным видом я подсказал камердинеру везти меня в номер при трактирной гостинице и звать доктора.

Василий, смышленый и хозяйственный слуга, не покидавший меня с двадцати лет, приставленный маман на смену учителям и нянькам, и сейчас был настойчиво спроважен вместе со мной против моей воли перед самым отъездом, и, как выяснилось, не зря.

Вы были правы, когда предупреждали про возбуждение лукавого, все так и случилось.

Я плохо помню, что было в дни моей лихорадочной болезни, хотя сейчас, спустя неделю, в памяти всплывает очертание доктора, потом образ сиделки, вызванной Василием, и его самого, бесконечно обтирающего мой взмокший лоб спиртовой настойкой.

В беспамятстве я провел трое суток и, как только прекратил источать из себя последствия злосчастного обеда, приказал вести себя обратно в усадьбу.

За сутки пути я окреп до состояния абсолютного здоровья.

Благодарю за это черные сухари и пергу, купленную в деревеньке по пути у бородатого селянина, который, прознав от моего кучера о трагедии, всучил ему снадобье со словами: «Пусть барин, да по крупинке, дюже хорошо, да крепко, задорным станет». Но про его напутствие я узнал потом, а вначале Василий принес мне желтые катышки, сказав: «Для темпераменту хорошо». Услышав про волшебные свойства, я не стал медлить и, отсыпав целую горсть, проглотил, надеясь вернуть себе всю утраченную с нездоровьем энергичность. Как выяснилось позже, пчелиный отход имеет весьма колоритное влияние на человечий организм. Этот чудодейственный концентрат не просто одарил меня бодростью, но и лишил сна на следующие двое суток. На обратном пути, когда, казалось, всё располагает к отдыху и сну, меня распирало желание действовать, и я потребовал от Василия интеллектуальных развлечений.

Василий где-то раздобыл «Врачебный вестник» и читал мне весь обратный путь, представляя мировые медицинские новости. Я узнал много интересного про человеческий организм и, если захотите, расскажу Вам потом, какие невероятные действия можно с ним проделывать. Признаюсь, о чем-то я услышал впервые!

Кроме прочего, меня привлекла статья немецкого доктора Корнелия Шейне, в которой он утверждал, что изобрел лекарство, способное излечить человека от любой хвори. Чудодейственное средство он назвал «питьевое золото». Мне стало любопытно, я решил написать ему о своем интересе. Если всё так, как он утверждает, то, применив препарат, я стану еще неутомимее и крепче.

Милая Сашенька. Я всё еще надеюсь на нашу встречу, хотя понимаю, что после рассказанного Вы повремените с нашим свиданием, указав его условием посещение Тихона.

Неудача доказала мою дьявольски угодную крепость. Чтобы разрушить ее, мне понадобится время для благочестивой молитвы и соблюдения строгого поста. Но даже если все слуги ада встанут на моем пути помехой, я не отступлю.

Ваш решительный Родион.

Здравствуйте, Родион.

Не удивлена такому исходу. Вот если бы Вы добрались и проделали всё то, что решили, я бы поразилась. Тихон – суровый протоиерей. Получить от него дозволение принять причастие непросто. Единственный путь – предшествующая праведная жизнь, что для Вас едва ли что-то значит.

О том, что Вы не добрались до Волхова, загодя позаботился Тихон. Он отвел Вас, не дав даже приблизиться. Храня себя для праведных трудов, он решил не отвлекаться на человека, далекого от Бога, потому что понимает: мольба о Вас не будет услышана.

Склонить отче к милосердию Вы сможете лишь благочестием.

Приняв решение ехать, Вы проявили желание, не подкрепленное тяготением усмирить алчущую удовольствий душу.

Я помню, как мне рассказывали про страдальца, сбежавшего каторжника, решившего покаяться. Он добрался до храма и стал ждать. Не дождавшись отче, он пошел к нему домой. Немыслимая самонадеянность. Тихон выслушал его, написал на листке его имя, да и кинул его под печь, присыпав пеплом. Могу только догадываться о том, что это значит. По всей вероятности, жест близок к словам «гореть тебе в аду».

Родион, до следующего рывка до Волхова в стремлении к совершенству и святости Вам надобно внедрить благопристойность в характер. И уже сейчас, ничего не страшась, а как Вы уже поняли, может случиться самое несообразное и пугающее, повиниться перед самим собой и в молитве, перед Богом. Сердечные страдания будут замечены, позволив Вам узреть проблеск сознания. Желаю Вам усердия.

Графиня Добронравова.

Илюша!

Не нахожу больше сил тянуть с признанием. Подобно петле на шее и последнему табуретному шагу, бьется мое сердце в преддверии смерти. Руки мои скованы, не сорвать удавку. Я все твердо решил, я не передумаю, ведь мириться с собственной гнусностью и оправдывать подлость более немыслимо. Аргументы, доводы, слова, мирившие меня раньше с гадостью, сейчас – бессмысленная пустая укоризна.

Не знаю, как обернется далее, потому и пишу, заставляя тебя с отвращением читать эти жалобные стоны.

Что бы ни решила Саша, всё будет верным, я примирюсь с любым исходом.

Твои слова про ее вероятное понимание и прощение вселили робкую надежду на благополучный исход – этим и спасаюсь от душевных мук, это и подталкивает меня к решительному шагу.

Помышляя о том, что она после подумает, фантазирую, как она вскинется и прибудет ко мне с визитом: будет ходить взад-вперед по комнате, высказывать мне нелепости, вздумает уйти, но потом резко остановится, кинет сперва через плечо: «Гулявин», а затем подойдет ко мне, взглянет своими васильковыми глазами и немного смущенно вымолвит: «Гулявин, Вы – человек невероятной силы и стойкости. Сперва-то я вспылила, пронзилась обидой, душевной иглой оскорбления, но теперь, теперь я всё поняла, Вас поняла, Гулявин. Как же Вы, должно быть, страдали, как мучились. А от любви не отступали, и приблизиться не могли, и отдалиться были не в силах, рвали сердце на части – немыслимая боль!

А сейчас?! Этот шаг – доказательство непомерного мужества! Откуда в Вас это, Родион? Где та отвага, что я была не в силах рассмотреть раньше? Зачем Вы скрытничали, зачем ее таили?! Набраться храбрости и сознаться во всем – отчаянный жест, сильный! Вы – такой! Сильный, честный! Я, как прежде, на Вас теперь смотреть не могу. Смотрю, а всё внутри от Вашего поступка рвется. Мысли сейчас для меня стыдные, точно я… готова идти за Вами, как положено женщине следовать за своим мужчиной! Нет, не идти, а робко ступать по следам, боясь заступить миллиметром от Вашей линии.

Я теперь Ваша, Гулявин! Вы своим проявлением стали мне совершенством, а это ничего кроме уважения не терпит.

Все прошлое надобно нам забыть, стереть из памяти, как излишние, напрасные частицы, и никогда более, слышите, никогда прошлое не вспоминать и не оборачиваться к нему за подсказками. Нет его, ничего нет до этого самого момента, когда я узнала вас настоящего – сильного, искреннего, открытого человека, такого, о каком я всегда мечтала и всегда ждала».

Вот как я думаю, Илюша. Вот что меня спасет.

Давай же вместе похохочем над ее речами, потому как оба знаем про то, что она ответит как угодно, но только не так, если вообще удостоит меня хоть каким-то ответом.

Не вспоминай меня по-злому. Дурак – да, пропащий – да, подлый – уже нет.

Прощай.

Еще граф, Родион Гулявин.

Саша!

Моя совесть мной повелевает! Продолжать как есть невозможно!

Я серьезно виноват перед Вами. Я расскажу Вам о своем низком поступке и его причинах, хотя знаю заранее, чем обернется моя откровенность. По всей вероятности, это письмо между нами последнее, ведь моему желанию искупить грех предательства и обрести покой Вы не дадите ни одного шанса.

Этой весной я попал в скандальную историю с Симоном Лениссом.

Уверен, Вам незнакомо имя этого незаурядного англичанина. Ленисс – профессор, приглашенный университетом для руководства астрономической обсерваторией.

Минувшей весной я крупно проигрался в карты этому самому астроному. Он оказался весьма милосердным: понимая мое положение, сжалился и не стал требовать выплаты незамедлительно, согласившись на двухмесячную отсрочку.

Раздобыть невероятную сумму в этот срок у меня не вышло, о чем я ему сообщил, попросив год на погашение долга.

Срок его не удовлетворил, однако иного предложить я ему не мог.

Тогда он потребовал немыслимого: велел ухаживать за Вами и рассказывать об этом ему. Сперва я не понял, зачем ему это, помню, как подумал о том, что он таким вот образом забавляется, ведь всем известно, что астрономы по своей природе чудаковаты, им приходится разбираться в вещах, недоказуемых и абсолютно абстрактных, что, на мой взгляд, не может не привести звездочетов к излишнему мистицизму в отношении любых поступков. Я поверил в его тайную увлеченность Вами и, так как рассматривать небо для него занятие постоянное, в то, что и Вы, ставшая для него звездой, тоже должны пребывать под бдительным надзором.

Но на мой вопрос он дал мне понять, что его интерес не имеет ничего общего с развлечением. Ваша деятельность и недюжинный интеллект привлекли внимание его высокого руководства.

Да, Саша, все эти полгода я отчитывался мистеру Лениссу о нашей связи, описывая Вас в самых мельчайших подробностях, так бережно хранимых моим сердцем. Всё, что мне удавалось выведать, я передавал ему. По его требованию ему были пересланы два Ваших письма.

Я не знаю, что они выясняют, но могу догадываться, что все из-за Вашего общения с Ренинским. В одном из посланий он вскользь упомянул про фонетический разбор написанных Вами текстов, с помощью которого им удастся кое-что прояснить.

Это то, в чем я хотел признаться и чем только что перечеркнул наше будущее.

Я знаю, что будет далее: Симон потребует оплаты, равной величине моего состояния, но это малая цена тому, что я потерял Вас.

Остается свести счеты с никчемной жизнью, прекратив дальнейший позор.

Грешный предатель, Гулявин.

Гулявин, Вы дурак.

Читала и хохотала!

Мне было так весело, что захотелось поделиться Вашей байкой с дядюшкой. Представляю, как Вы довольны, радуясь хитроумному домыслу.

Полагаю, Вы потратили на сие не так много усилий, преобразив привычное безделье.

Мастерство Вашей творческой фантазии оказалось вне пределов здравого смысла, хотя, если говорить откровенно, конструкция получилась роскошной.

Ленюсь что-то объяснять, ведь Вы пытливы и подозрительны, а Ваша выдумка легка и разнообразна, словно галлюцинация, поэтому в любых моих словах Вам удастся высмотреть доказательство службы на иностранное государство.

Скажу лишь одно: последние четыре года я пишу любовные записки от лица моего дядюшки его многочисленным дамам и тем его развлекаю. Читая наполненные страстью и признаниями ответы, он бодрится и чувствует себя молодым. Лихое влюбленное состояние помогает ему в сложнейшем государственном деле.

Вы же, Гулявин, абсурдной гипотезой заставили меня задуматься о Вашем психическом нездоровье. Я вспомнила, что никогда прежде не имела столь близкого общения с душевнобольным человеком.

Мне сложно представить, как жить в атмосфере, наполненной вымышленными персонажами, такими, например, как некий английский астроном по имени Симон. Мне стало за Вас страшно.

Однако если «связь» с мистером Ленсисом увлекла Вас так сильно, что Вы чувствуете причастность к «большому делу», то не следует прекращать этот абсурд. Пусть так, но Вы хоть чем-то заняты. Поэтому напишите ему доподлинно то, что я велю: «Добронравова – самая последняя агентурная собака в империи» и ждите, что он ответит!

Графиня Добронравова.

Уважаемый мистер Ленисс.

Могу с уверенностью утверждать, что все подозрения в отношении Саши развеются, как только Вы ознакомитесь с письмом, которое прилагаю. Без колебаний готов повторять: никакими тайными делами она не промышляет, а ее мысли – деятельность чистого разума. Саша талантлива и очень добра.

Симон, мое состояние не позволяет исполнять поручение без ущерба для душевного равновесия, потому я прошу освободить меня от обязательств, обеспечивающих выплату долга. Я не в праве этого требовать, Симон, но, рассчитывая на ваше великодушие, готов упрашивать заменить задание на другое, не связанное с осведомительством о графине.

Гулявин.

Сашенька, душа моя.

Ох, как мне понравилась придумка про любовные записки! Симонушка-звездочет притащил Ваше письмо Родику. Вот уж я хохотал! Позабавила старика, моя девочка!

А что, если нам забрать себе эту шутку? Попробуем методу для моего воодушевления и бодрости, разнообразим таким способом наши скучнейшие государственные занятия!

Недаром я, как будто уловив заранее романтичное настроение, на прошлой неделе обзавелся любопытными сближениями с двумя прехорошенькими дамами.

Имею на примете княжну Вронскую, ту, что, к своему величайшему облегчению, овдовела прошлым летом, и баронессу Лили Котикову – о, она само очарование, а ее белые ручки так прелестны, что я становлюсь взбудораженным сразу же, как только представляю, как она берет чернила и перо. Хотя, вспоминая ее дерганую речь, из которой я не понял ни слова, сомневаюсь в ее способностях изысканно изъясняться.

А что, если ее письма будут наполнены такой же неразберихой? Связываться с ней – обременять себя пустым расходом времени.

Это по Вашей вине я стал разбалован и чванлив. Теперь, как только беру в руки чернильный документ, то сразу выхватываю из текста несуразности и ляпы. От неуклюжести некоторых фраз меня начинает мучить удушье. Праведные возмущения от стилистических промахов в сопровождении нехватки воздуха продолжаются до тех пор, пока я не прочту что-нибудь Ваше.

Я наслаждаюсь художественным текстом, полным вдумчивых умозаключений и четких эмоциональных посылов. Став большим знатоком словесности, я начал ко многому относиться предвзято. Я бы хотел не замечать ошибок, но мой визуальный и слуховой контроль стал сильнее моего желания и не позволяет мне игнорировать лексические оплошности.

Возвращаясь к Вашей выдумке, повторно выражаю свою готовность к участию. Поэтому велю завтрашним паровозом вернуться в столицу. Довольно бездельничать! Я дал достаточно времени на отдых! Да и кое-кто здесь по Вам очень скучает и уже трижды осведомлялся о Вашем возвращении, да еще и с таким удивлением, будто это я Вас держу в Лугах и сам выдумал эту комбинацию!

К. П. Ренинский.

Сёмушка!

Отвлекитесь от небесных тел, вернитесь ненадолго на грешную землю и смените подзорную трубу на окуляр! Сегодня же велю написать Родику, графской бестолочи, записку. Пусть срочно меняет место дислокации на столичную, с тем чтобы установить самый нежный контакт с баронессой Моладиной по тем же самым причинам, что и до этого с графиней Добронравовой. Построже там с ним! Мне надобно, чтобы он счел перемену Вашей величайшей милостью и принялся выполнять задание с послушным рвением.

К. П. Ренинский.

Родион Алексеевич.

Прискорбно слышать от благородного человека абсурдные новости. Я напомню Вам, что Вашей вынужденной службе предшествовали заверения в добросовестности и усердии, и, соглашаясь на уговор, я полагал, что для Вас, блистательного столичного аристократа, обязательство – не пустое слово. Подлинные аристократы так не поступают.

Не Вы ли в недавнем прошлом убеждали меня в преданности и клялись не переменить настроений?

Я крайне опечален Вашей запиской, но, вняв просьбе и получив предварительное дозволение, готов переменить задание.

Я поручаю Вам наладить близкий контакт с баронессой Эстер Моладиной. Вам требуется стать ей ближайшим другом, доброжелательным и нежным помощником, единомышленником. Называйте как угодно этот союз, но Вам следует быть при ней и сделаться ей ближе, чем самый близкий родственник, а после, так же как и теперь, Вам будет велено сообщать мне всё, что Вам удастся вызнать. Я крайне надеюсь, что Вы исполните мое требование со всем усердием, на какое только способны, ведь я, как и мои влиятельные наставники, крайне разочарован Вашей предшествующей неудачей. Велю с этим не медлить и в самые кратчайшие сроки вернуться в столицу.

Симон Ленисс.

Моя милая Эстер.

Я возвращаюсь в столицу. Вчера получила от Карла Павловича на это дозволение. Точно ты, моя дорогая, услышала мои тягостные мольбы забрать меня отсюда и похлопотала, вовремя познакомив «Карлушу» с княжной и малышкой Лили, чем и закончила этот балаган, не дожидаясь осени. Свое задание я успешно выполнила: забирай мальчишку со всеми «потрохами».

Как от меня и требовалось, он полностью деморализован и усмирен. Бронас сообщил мне, что Родик встретил новость о новой службе баронессе Моладиной с благодарным смирением, крайне схожим с радостью. Теперь, моя дорогая крестная, одного взмаха руки тебе будет достаточно, чтобы он веселил тебя и вдохновенно подпрыгивал, усматривая в этом занятии величайшее благо избавления.

Дорогая моя, я тосковала все тягостные месяцы разлуки. В деревенской тишине я многое вспомнила и поклялась никогда не переставать радоваться и благодарить тебя за всё, что ты сделала для меня.

Если бы не твоя величайшая милость и веление «Карлуше» попробовать меня на службу Государю, так бы я и осталась Сашкой Добровой, облезлой незаконнорожденной помещичьей дочкой. Смотрела эти месяцы, как ковыряются деревенские девки, и видела в них себя. Мое признание тебе вечно.

Навсегда твоя,

графиня Александра Добронравова.

Душа моя, Сашенька.

С нетерпением жду тебя в столице.

Родик уже прибыл к моей многослойной юбке. Этот пакостный мальчишка сам во всем виноват: не захотел быть милым, так пусть служит!

Представь себе, каких усилий мне стоило сдержаться, а ведь так хотелось хохотать, глядя, как он, пренебрегая словами приветствия, бесцеремонно бросился навстречу, стягивая с себя на ходу сюртук. Усердно лобызая меня, он сорвал десяток жемчужных ниток с моей накидки и сам же на них неаккуратно подвернулся. Распластанный на полу, он отлично держался. Должна признать, он не выглядел при этом ни растерянным, ни стыдливым.

За мгновение собравшись, он крикнул: «Искушаешь меня!!! Играешь мной!!! Я же полыхаю, Эстер!!!» – и крикнул это так требовательно и важно, что, не зная всей истории, я бы, возможно, усомнилась в его неискренности.

Ох и дурак Гулявин, но пылкий!

Пока мой кураж не пройдет, пусть побудет возле, хотя я знаю, что к весне он мне опротивит.

И вот что я придумала дальше: велю подумать про Илюшу Римского! Этот гадкий мальчишка такой же глупый и недальнозоркий, как Родион: он посмел отвергнуть мою благосклонность, изобразив при этом на лице возмутительную невежественную гримасу.

Поэтому хочу как можно скорее наблюдать за его искренним сладострастием и неподдельной радостью от любого моего кивка!

Не знаю, знакома ли ты с ним, но должна уведомить тебя: Илюша – непреклонный, крепкий человек. Он не родовитая бестолочь Гулявин – не будет ни настаивать, ни каяться, он умнее. Живет религией, моралью. Обладает философским складом ума.

Поэтому, пока у нас есть немного времени, хорошенько продумай, как мы сможем его проучить.

Этого аристократа не заставить томиться и не пронять репликами о Страшном суде; он не Гулявин, не будет упрашивать, да и за карты не сядет, не напьется до беспамятной дрожи. Ничего из того, чем можно уязвить любого другого да поднять скандал, к нему неприменимо.

Впервые я его увидала в Петропавловском соборе, где он по юности служил псаломщиком; еще тогда я поняла, что мальчику чужды мирские желания и нужды. Но он не выбрал служение Богу убежищем, чем и показал собственную уязвимость, ведь если бы не было связи с мирским, он бы выбрал для себя духовный путь.

Это тебе предстоит выяснить! Его теперешняя жизнь не представляет никакого любопытства: чтение, размышления и редкие вылазки в гости. Возможно, тебе придется выбрать тактику, противоположную той, что ты применила с Гулявиным: назовем ее «Падший ангел» – есть вероятность, что он сердобольно кинется тебя спасать.

Жду тебя в Петербурге!

С любовью,

твоя Эстер.