Текст книги "Амур. Лицом к лицу. Дорога в 1000 ли"

24

Еленка вернулась домой, когда солнце уже клонилось к закату. Она чувствовала себя жутко усталой, обо всём случившемся на зейских песках даже вспоминать не хотелось. Хотя прорывались в памяти отдельные мгновения ослепительными вспышками, от которых по всему телу пробегал озноб, от остального она мысленно отмахивалась: потом, потом подумаю, душу потешу.

Мать в летней кухне возилась у очага. Дед Кузьма, как всегда, что-то мастерил в завозне. Бабушка Таня, сидя на нижней ступеньке крыльца, лузгала семечки, доставая их из берестяного туеска.

Она первая увидела Еленку и поманила её рукой.

Еленка подошла, присела рядом, взяла горстку семечек из туеса и тоже стала лузгать, сплёвывая шелуху в плетёную из лыка мусорницу возле крыльца.

Бабушка Таня оглядела девку, покачала головой:

– По материной тропке пошла, да с кем пошла-то – с Пашкой-кандыбой![26]26
  Кандыбать – идти, прихрамывая (амур.).


[Закрыть]

– Не кандыба он! – вспыхнула Еленка. Даже вскочила от возмущения. – Чуть прихрамывает, ну и чё?! Хромает – так уже и не человек?!

– Да не в том дело, что кандыбает, – вступил в разговор Кузьма, выглянув из завозни. Всё-то он видит и слышит! – Бузуй он и выпивоха.

У Еленки даже слёзы брызнули:

– Да чё вы с ним ко мне привязались?! Мне до него и дела нет!

– Ну, нет так нет. – Кузьма махнул рукой и опять скрылся под навесом, застучал молотком.

А бабушка Таня потянула Еленку за руку, усадила снова рядом и даже уголком косынки, которую всегда носила на седой голове, вытерла ей слёзы.

– Ты, девонька, головку-то не теряй. Не то войдёшь в положение, а он тя и бросит.

– Он не бросит, – всхлипнула Еленка. – Сказал, никогда меня не обидит.

Бабушка Таня усмехнулась уголками губ:

– А хошь, расскажу, как мы с Гришей на Амуре очутились?

– Ну так вы ж с бабушкой Любой каторжанками были…

– Мы-то каторжанками, а вот Гриша с Кузьмой мастерами были. Гриша со своим тятей – по дереву, а Кузьма – по железу. Гриша с тятей, Степаном его величали, в Сибирь шёл вольным путём, а я на Урале жила, постельницей была на постоялом дворе. Там, на Урале, мы и встренулись. Токо и успели переглянуться. Меня тем же вечером заарестовали, будто бы я человека убила, а я, вот те крест, не убивала, однако ж засудили и – на каторгу, на семь лет! Так Гриша за мной вослед и пошёл, не схотел терять. Одного взгляда ему хватило! Ты представь себе, девонька: меня на каторгу гнали, а любовь за мной вослед шла! А опосля граф Муравьёв указание дал молодых каторжанок за казаков замуж выдавать, вот мы и поженились. Я уж на сносях была, твою мамку носила. И Люба с Кузьмой тож. Она ко мне в больничку рудничную пришла, я там фельдшеру помогала, Кузьму увидала и – всё! Их как заклинило! И Гриша меня в больничке нашёл. Уж какая там ночка была, – бабушка Таня закатила глаза, – вовек не забыть! Это тебе не на зейских песках миловаться.

Еленка вспыхнула ярче мака майского:

– Откуль ты про пески-то знаешь?

– Дак я всё про тебя знаю. То ж мужики не заметят, а нам, бабам, только глаз бросить – и всё ведомо.

Еленка испуганно оглянулась на кухню. Татьяна Михайловна хихикнула:

– Не боись, не скажу, однако Арина и сама глазаста.

И тут, будто к слову, мать вышла на порог кухни:

– Ага, явилась-таки! А чего так скоро? Мы раней полуночи и не ждали.

Еленка вскочила:

– Мамань, я на пристани была. Там пароходы наши, побитые китайцами, пришли.

– Как это побитые китайцами? – вышел из завозни дед Кузьма.

Еленка рассказала, что видела. Они с Черныхом как раз вернулись из-за Зеи – это она в своём рассказе благоразумно опустила – и влились в толпу встречавших. Про раненых упомянула мельком, но мать на этом месте охнула и схватилась рукой за грудь:

– И много их, болезных?!

– Дак мы не считали, – проговорилась и язык прикусила, но матери не до того было.

– Охти, господи! – причитала она, опустившись на ступеньку кухонного крылечка. – Чё ж теперича будет?!

Дед тоже расстроился жутко. Сел на лавку и обхватил рыжую голову руками:

– Ай как нехорошо! Ой как всё худо!

– Да ты-то чё, Кузя, так убивашься? – подошла Татьяна Михайловна. – Али не казак боевой? Ну постреляли малёхо, поранили кой-кого – всё перемелется.

– Ничего-то ты, Танюха, не понимашь! То ж война не понарошку, всамделишна, а наши Федя с Ванькой в самом пекле окажутся. Арина вона сразу скумекала.

Тут уже пригорюнились все. Две недели миновали, как ушла полусотня в Китай, и, само собой, от родимых нет никаких весточек. Как тут не загоревать! До того держались, виду не подавали, а теперь – как прорвало: Арина с дочкой в голос заревели, да и бабка Таня слезу пустила. Дед сидел и голову лохматил.

Лохматил-лохматил и вдруг встал:

– Пойду к генералу, пущай запросит по телеграфу, как там, где там наши казачки.

– Пойди, папаша, пойди, – встрепенулась Арина Григорьевна. – Тебя генерал уважит, и связь у него с этим… как его?.. Сунгари небось напрямки.

Однако вернулся дед, можно сказать, ни с чем: связь с Сунгари прервалась несколько дней назад. Правда, запрос атаман послал в Хабаровск, но дойдёт ли до Сунгари – неведомо. Хотелось деду поговорить о ситуации с пароходами – Грибский извинился и отказал. Причина была веская: командующий войсками отправлял военную помощь казачьим постам напротив Айгуна. Дело там затевалось серьёзное.

Второго июля в 12 часов дня Городская дума Благовещенска собралась на экстренное заседание.

Заседание действительно должно было быть экстренным и начаться на два часа раньше, но внезапно заболел городской голова Кириллов – врач констатировал кишечный грипп и уложил больного в постель на целую неделю, – и место председателя занял член управы Верещагин.

Вопрос был один, но чрезвычайно важный: организация обороны города от возможного вторжения китайских мятежников и солдат. Комендант города Орфёнов, присутствовавший на заседании, предложил создать вольную охранную дружину, разбить береговую линию в пределах города на несколько участков и распределить по ним добровольцев более или менее равномерно.

– А если они пойдут тысячами? – спросил один депутат.

Орфёнов развёл руками, но добавил:

– Для тысяч надо готовить лодки, мы успеем заметить и отступить.

– Отступи-ить?! – возмутился депутат. – Отдать город им на разграбление?!

– Жизнь людей дороже, – твёрдо ответил комендант и снова добавил: – А может, и помощь из Хабаровска подоспеет. Губернатор запрос послал.

– Господа, предложение по дружине мне кажется весьма дельным, – сказал Верещагин. – Если нет других, давайте голосовать. Лишнего времени нет.

Предложение приняли. Десять вёрст береговой линии разбили на шесть участков, выбрали для них начальников и помощников, главным по обороне предложили подполковника Орфёнова и тут же отрядили его в сопровождении двух гласных думы с постановлением к военному губернатору – на согласование и одобрение.

Генерала едва успели застать: ещё десяток минут – и пришлось бы догонять на зейском перевозе, а то и дальше. Он уже садился в пролётку, чтобы ехать в Маньчжурский клин: собирался на месте провести рекогносцировку и принять решение по противодействию вторжению. Четыре казака сопровождения гарцевали рядом на конях, а возле пролётки стоял полицеймейстер Батаревич с вытянутым угрюмым лицом: он только что получил нагоняй из-за очередной драки пьяных горожан с китайцами.

– Хватит хмуриться, Леонид Феофилактович, – говорил губернатор. – Ну, упрекнул я вас, так ведь упрекнул за дело, вернее, за отсутствие оного. С китайцами надо поступать по закону, то есть не чинить над ними никакого насилия…

– Да как же не чинить, ваше превосходительство?! – воскликнул Батаревич. – Шныряют они всюду, где не положено, будто бы редиской торгуют, а сами высматривают, высматривают… Возле лагеря военного! Редиской они, вишь ли, торгуют, как будто у солдат деньги есть редиску покупать! Шпионы, как есть шпионы!

– Шпионство надлежит пресекать! Но – аккуратно!

– Выгнать их надобно из города, – стоял на своём полицеймейстер. – Посадить в лодки и отправить на тот берег.

– Много их в городе?

– Тыщи две-три. Мы ещё хватим с ними мороки.

– Вот и займитесь, не откладывая. Можете, конечно, и в лодки сажать, но боюсь, у нас лодок не хватит. К тому же следует учесть, что лодки эти могут понадобиться мятежникам для нападения на нас. Так что лучше следите за порядком и пресекайте, пресекайте!

– Городовых не хватает, ваше превосходительство.

– Обратитесь в войсковое правление. Скажите, атаман приказал выделить полтора десятка казаков – следить за порядком.

– Полтора десятка маловато, лучше полсотни.

– Лучше, но у меня их нет. Два десятка, и – точка!

– Слушаюсь!

Генерал разговаривал с полицеймейстером и не видел, что за спиной терпеливо дожидается депутация. Батаревич деликатно кашлянул и слегка кивнул головой, намекая на постороннее присутствие.

Генерал резко обернулся:

– Господа?! Чем обязан?

Вперёд выступил подполковник Орфёнов. Он вручил военному губернатору постановление городской думы. Генерал бегло просмотрел две страницы текста:

– Похвально, господа, похвально. Я уже издал приказ об охране береговой линии теми силами, которыми располагаю. Ваше решение дополняет мой приказ. Следует лишь обеспечивать летучую почту между участками обороны для эффективного взаимодействия. – Подложив полевой портфель, генерал карандашом написал записку и вручил Орфёнову. – Вот, передайте в войсковое правление мой приказ о выделении казаков.

– Ваше превосходительство, – выбежал из дома губернатора дежурный офицер с телеграфной лентой в руках, – срочная от генерал-губернатора! Вы приказывали немедленно докладывать.

Грибский принял ленту, пробежал глазами текст.

– Вот, господа, ответ на мою телеграмму о выделении войск. В ближайшее время прибудут специальные части для обеспечения безопасности движения судов по Амуру и охраны города. Так что не волнуйтесь: опасности пока никакой нет. Занимайтесь ополчением, развесьте объявления о призыве добровольцев. А то ведь у нас на словах все патриоты, а свистнет пуля – сразу в кусты!

25

Насчёт патриотов генерал-лейтенант Грибский как в воду глядел.

Жаркое воскресенье понемногу скатывалось к вечеру. Всё было как обычно. У торговой пристани грузились три парохода. Отчалил и двинулся вверх по реке почтовый «Бурлак», который должен был уйти три часа тому назад, но почему-то задержался. Впрочем, задержка была не первой и, как всегда, никого не обеспокоила.

В военном лагере, расположенном между городом и Верхне-Благовещенским посёлком, вместившем сотни полторы запасных, томившихся без оружия и без дела, унтер-офицеры сговорились обратиться к начальнику лагеря капитану Восточно-Сибирского линейного батальона Рейху с просьбой отпустить подчинённых купаться на Амур. Капитан, и сам уже одуревший от жары и неопределённости положения – боевой офицер, он не привык быть начальником лагеря, – вяло махнул рукой:

– Валяйте! Только не разбегаться. Вы все отвечаете лично.

– Так точно, ваше благородие!

Не прошло и десяти минут, как берег Амура оказался усыпан голыми парнями. Кто-то успел окунуться, кто-то нырнул, как вдруг произошло нечто невообразимое: с китайского берега грохнул ружейный залп, и пули вспороли водную гладь, подняв серебристые фонтанчики. Плескавшиеся голяки, матерясь, бросились к берегу, а те, кто ещё не добрался до воды, сиганули врассыпную, оставив на песке одежду. Несколько человек упали, окровавив прибрежные камни.

На Береговой улице в это воскресное время, как всегда, скопилось много гуляющих, в палатках торговали пивом и ситро, пронзительно кричали лотошники, предлагающие пирожки, сладости и лёгкие закуски, в городском парке неподалёку гремела духовая музыка. В этом месиве звуков ружейный залп как-то затерялся, остался незамеченным. Лишь те гуляющие, кто был ближе к лагерю, с изумлением воззрились на разбегающихся голых людей.

Второй залп услышали уже многие, а когда вслед за ним весь китайский берег окутался дымом от ружейной пальбы и над головами, а где-то и ниже, засвистели пули, гуляющая публика бросилась бежать, снося нерасторопных лотошников и палатки. Вопли ужаса на время перекрыли остальные звуки. Однако ещё громче оказалась артиллерийская канонада с последующим свистом ядер, обрушившихся на пароходы у пристани, на склады грузов и дома на набережной. Одно из ядер угодило в краснокирпичную стену гостиницы «Россия» возле Триумфальной арки, оставив в ней глубокую вмятину. Команды пароходов и грузчики Финогеновой артели, работавшие в воскресенье, спешно покинули пристань.

Пашка Черных замешкался было в раздумье, куда податься, но взрыв очередной артиллерийской гранаты оказался равен хорошему пинку под зад, и он, прихрамывая, побежал под защиту Царских ворот, как благовещенцы называли Триумфальную арку.

Тем временем «Бурлак» поравнялся по траверзу с лагерем, однако фарватер здесь проходил ближе к китайскому берегу, и потому пароход немедленно был обстрелян. Хорошо, что не из пушек. Пули изрешетили палубные надстройки. Капитан приказал повернуть обратно, однако рулевой так круто переложил штурвал, что судно завалилось на правый борт и начало тонуть. Команда попрыгала за борт и вплавь добралась до берега. Последним ушёл капитан. «Бурлак» благополучно затонул, обошлось без жертв.

Убегать с набережной можно было лишь по улицам, перпендикулярным к Амуру, а они-то как раз и простреливались из Китая. Кто подогадливей, укрылись за Триумфальной аркой. За её стенами скопилось не меньше полусотни человек – любопытство преодолело страх: ждали, что будет дальше. Ругали китайцев, грозили им адскими карами, Россия, мол, с ними посчитается. Но нашёлся трезвый голос, напомнил, что в городе всего две пушки и совсем мало солдат.

– Да, мало, и китайцам это хорошо известно, – поддержал трезвомыслящего торговец из разбитой палатки. – Даже лучше, чем нам. У них тут каждый второй – агент.

– Как бы не каждый первый, – то ли возразил, то ли добавил молодой франт, похожий на приказчика, нарядившегося по случаю вечернего гуляния. Но сказал с явной ноткой превосходства.

Стоявший рядом Пашка хмыкнул презрительно, франт мгновенно ухватился:

– А что, не так, что ли? – и на всякий случай отодвинулся от парня в грязноватой грузчицкой рубахе.

Пашка не удостоил его даже взглядом. Ему хотелось уйти подальше отсюда, может быть, на ту же Северную – мелькнула мысль: как там Еленка? – но то и дело просвистывавшие пули к передвижению не располагали. Приходилось ждать затишья.

Вот и война начинается, думал он. Ванька с Илькой, наверное, уже вовсю воюют, а я тут прячусь, со всякой шушерой якшаюсь. Пойду в Правление, пущай в Четвёртый полк к Григорию Васильевичу Винникову запишут. Пешак я никакой, а на коне усижу не хуже других.

– А что ж наша контрразведка? – спросил торговец, показывая осведомлённость в делах военных. – Или полиция, на худой конец?

– Вот именно: на худой, – ухмыльнулся франт.

У Пашки зачесались кулаки – уж так захотелось дать ему по шее! Полицию он уважал. По крайней мере, к нему там всегда относились по-человечески.

– Помолчал бы ты, выблюдок[27]27
  Выблюдок – внебрачный ребёнок (амур.). Здесь – сын проститутки.


[Закрыть], – процедил он. – Китайский прихвостень!

Франт поспешно протолкался от него подальше, однако тлеющий уголёк сомнения упал на сухую траву.

Собравшиеся заспорили, обсуждая действия полиции. Вернее, по мнению многих, бездействие.

Спор остановил всё тот же трезвомыслящий горожанин:

– Высадят десант, а нам и защититься нечем. Оружие в магазинах ещё вчера расхватали, когда «Михаил» с «Селенгой» пришли.

– В управе в ополчение записывают, – сказал мальчишка, как-то затесавшийся среди взрослых. – Говорят, ружья выдадут и револьверы.

Услышав про запись, несколько мужчин, пригибаясь, зигзагами побежали к управе, благо она была неподалёку, на углу Большой улицы. Остальные лишь проводили их взглядами.

– Вот они, истинные патриоты! – с пафосом сказал трезвомыслящий гражданин.

– А что ж вы сами не побежали? – послышался насмешливый голос.

– Я бегать не могу. У меня ноги больные и одышка. – Трезвомыслящий усиленно задышал, показывая всем, как ему трудно.

«Пойду-ка я в правление, – подумал Павел, – до него ж тоже рукой подать, там наверняка кто-то должон быть, можа, сразу и решат со мной».

Он не побежал, как другие, а спокойно пошёл, стараясь быть как бы в тени колонн Царских ворот, пули с того берега пролетали по сторонам тени, не попадая в неё. Прятавшиеся возле арки удивлённо проводили его взглядами, но последовать за ним никто не рискнул.

А в городской управе действительно шла запись добровольцев в ополчение. Несколько десятков уже записавшихся, выйдя на улицу, оказались на пути убегавших с набережной, однако не устремились вместе с ними в глубину города, а бросились обратно в управу, требуя немедленно выдать оружие. Его было так мало, что добровольцы вырывали ружья друг у друга, и дело доходило до крови. Неизвестно откуда появилось известие, что полсотни ружей есть в магазине купца Чурина. Он был тут же, на Торговой улице, его моментально вскрыли. Заодно взломали замки ещё у нескольких магазинов, но оружия всё-таки не хватало, и взять его было уже негде. К тому же нашлись ушлые обыватели, которые, захватив желанные стволы, понесли их домой с намерением применить для обороны собственных единоличных владений.

Зато другая часть вооружившихся устремилась на берег, чтобы дать отпор маньчжурскому десанту – слух пронёсся, что тот на подходе, – но там негде и нечем было укрыться, да и десанта не оказалось. Однако, словно в награду за их порыв, солдаты прикатили на берег конной тягой две пушки, имевшиеся в наличии, и, невзирая на огонь с китайской стороны, сделали несколько выстрелов по Сахаляну зажигательными бомбами. В городке вспыхнули пожары. Китайцы, видимо, в отместку, запустили по Благовещенску гранаты, но их разрывы не нанесли ощутимого вреда.

Паника в городе поутихла, да по-настоящему её, собственно, и не было: просто поначалу сработал эффект неожиданности. А потом горожане убедились, что противник стреляет плохо, попыток вторжения не наблюдается, и успокоились. Когда же через пару часов обстрел затих, на участках, определённых городской думой, развернулась работа по сооружению ложементов и траншей для укрытия ополченцев.

К тому времени июльские сумерки окутали дома и улицы. Увеличился поток телег и повозок из города на север: многие обыватели, опасаясь вторжения, предпочли выбраться в чистое поле и там переждать неопределённую и опасную ситуацию. У кого было оружие, берегли его как единственную в жизни опору, не продавали ни за какие деньги, а пытающихся отобрать грозили пристрелить на месте. За городом разбивались настоящие бивуаки, на кострах готовилась еда, и появились нищие – они ходили между кострами и выпрашивали еду ради Христа. Их не гнали, кормили и отводили душу в разговорах о будущих неприятностях и возможных бедах.

Военный губернатор, бывший за Зеей на посту № 1, узнал об обстреле поздним вечером и немедленно приказал вернуть в город две роты солдат, сотню казаков и четыре пушки с боеприпасами. А для восполнения уходящих сил велел создать крестьянское ополчение, что и было исполнено буквально на следующий день. Причём никто у крестьян согласия не спрашивал, всех здоровых записали поголовно. Кроме того, в Благовещенск были отправлены курсировавшие между постами пароходы «Газимур» и «Селенга». Их китайцы несколько раз подвергали ружейному и артиллерийскому обстрелу. К счастью, пока без жертв.

Генерал вернулся в город глубокой ночью и первым делом вызвал к себе подполковника Орфёнова и полицеймейстера Батаревича. Они явились полусонные, от усталости еле стояли на ногах. Заметив это, Константин Николаевич немедленно усадил их и попросил дежурного офицера приготовить чай.

Выпив свою чашку и подождав, пока офицеры придут в себя, требовательно сказал:

– Рассказывайте всё без малейшей утайки. Что произошло и что сделано. Начните вы, Леонид Феофилактович.

Рассказы Батаревича, а затем Орфёнова произвели на губернатора такое впечатление, что он не смог усидеть в кресле, вскочил и начал вышагивать по кабинету туда-сюда. Головы подполковника и полицеймейстера поворачивались, следуя за его движением. Они не знали, о чём думал при этом командующий войсками, но не сомневались, что о крайне важном на данный момент. Потому что сами думали о том же.

А генерал-лейтенант и наказной атаман Амурского войска размышлял о том, какой же он никудышний стратег – не сумел просчитать варианты поведения противника, двинул вверенные ему войска на самое простое, можно сказать, лежащее на поверхности направление и оставил Благовещенск без защиты. Китайцам ничего не стоило форсировать Амур, захватить город и устроить резню, подобную той, что была в Пекине. Не иначе как сам Господь спас русских.

Молчание затягивалось.

Наконец генерал остановился и глубоко вздохнул. Облегчённо вздохнули и офицеры, но, как оказалось, напрасно.

– Леонид Феофилактович, – негромко, но достаточно сурово произнёс Константин Николаевич, – вы ничего не сказали о наших городских китайцах. Мне сказывали, что они бегают с ножами по городу.

– Никак нет, ваше превосходительство, – вскочил полицеймейстер. – Это – безосновательные слухи. Когда начался обстрел, многие китайцы бежали из города и укрылись где-то по Марковой дороге, полагаю, в ложбине под горой, в перелесках. Завтра пошлю полицейских и казаков, чтобы вернули в город и всех переписали. И в городе проведём обыски. Всех соберём и отправим на ту сторону, чтоб не путались под ногами.

– Сколько предполагаете собрать?

– Да не меньше чем тысячи полторы-две.

– И где же вы их столько разместите?

– А во дворе лесопильни Мордина, – подал голос подполковник. – Места хватит.

– А как и где переправлять?

– Есть одно лишь место, где не стреляют, это – не доходя до Верхне-Благовещенского, – сказал Батаревич. – Но там нет лодок.

– На такую прорву лодок не найти, – снова вмешался Орфёнов. – Пусть уходят вплавь.

– Мы не знаем, умеют ли они плавать, – развёл руками генерал.

– А это, ваше превосходительство, не наша забота. Могли бы и научиться.

– Ладно, – поморщился Грибский, – собирайте, переписывайте. Как быть, решим потом. Что ещё?

– Да вот, – Батаревич вынул из кармана, развернул и подал губернатору большой лист плотной бумаги, на котором был изображён зверского вида китаец с дюжиной ножей в обеих руках, склонившийся над поверженным русским. Надпись иероглифами, видимо, поясняла изображение.

– Что это такое? – Константин Николаевич повертел лист туда-сюда и даже заглянул на обратную сторону, но там ничего не было.

– Расклеено в разных местах: в Китайском квартале, на дверях китайских магазинов и мастерских, – лаконично пояснил полицеймейстер. – Из-за обстрела поначалу не обращали внимания, а потом кто-то сказал, что это – указание китайцам, что им делать, когда начнётся вторжение и во время грабежа.

– С этого надо было начинать, – рассердился губернатор. – А когда ожидается вторжение?

– Говорят, в ночь с третьего на четвёртое.

– Говорят, говорят! Не могли сыскать переводчика?!

Батаревич развёл руками.

– Понятно. И мой Чжан тоже сбежал. В общем, так. Немедленно форсируйте сбор китайцев и отправку их из города. Пошлите казаков на Маркову дорогу, чтоб вернули беглецов, проведите облавы и обыски. И ещё, крайне важно: нельзя допустить малейшего пожара. Пожар сработает для вторжения как спусковой крючок. Поэтому, Леонид Феофилактович, разошлите по всем дворам посыльных с приказом не топить печи. Три-четыре дня потерпят, посидят на холодном.