Текст книги "Амур. Лицом к лицу. Дорога в 1000 ли"

12

Подробная телеграмма начальника Квантунской области вице-адмирала Алексеева легла на стол императора вместе с пояснительной запиской военного министра.

От обилия китайских названий городов, между которыми с боями передвигались русские войска, от перечисления потерь и разрушений, от цифр жертв и убытков у Николая Александровича зарябило в глазах, и он со стоном человека, доведённого до отчаяния, откинулся в кресле. Подумал: ворон, что ли, пойти пострелять? Какоеникакое, а всё же отдохновение. Однако вспомнились слова Ламсдорфа об исторической миссии, проснулось задремавшее было в потоке неотложных дел самодовольное чувство исполнителя этой миссии (кому ж, как не самодержцу великой России её исполнять!), и стало даже легче дышать. Он и в самом деле глубоко вздохнул и отодвинул телеграмму. Ох уж этот вонючий Китай! Вспомнилось, как девять лет назад, будучи в Благовещенске, в один из дней страшно утомительного кругосветного вояжа проплывал вдоль китайского берега на пароходе с напыщенным названием (кажется, «Муравьёв-Амурский», а впрочем, неважно). Там ещё деревушка была, то ли Сахалин, то ли Сахалян – сама маленькая, куча мазанок, а народу на берег высыпало – туча тучей! Несмотря на проливной дождь и ветер, от этой толпы доносился препротивный запах – этакая смесь прогорклого масла и жареной рыбы. (С чего на ум пришло подобное определение противности, Николай Александрович и сам не знал. Правда, он не считал себя гурманом и мог иногда довольствоваться весьма скромной пищей, вроде чёрного хлеба с яйцами и молоком или даже квасом, но о прогорклом масле и его запахе понятия не имел. Слышал, вероятно, от кого-то, не более того.) Китайцы что-то кричали, махали цветными тряпками, многие складывали ладони лодочкой и приседали – выражали, наверное, особое почтение. Цесаревич тоже им помахал с капитанского мостика, что вызвало неописуемый восторг, кто-то даже запустил петарды – получился небольшой фейерверк. Примитивно, по-дикарски, однако не без приятности.

И вот теперь эти примитивные китайцы, пропахшие жареной рыбой, громят христианские миссии, убивают иностранцев, даже детей и женщин, уничтожают железную дорогу, в которую вложены миллионы рублей, и объявляют великой России войну! Да, да, не только России, всем странам, чьи войска находятся на территории Цинской империи, но ведь и России тоже, хотя её вооружённые силы находятся пока что лишь в арендованной Квантунской области. И они там находятся на законных основаниях! Да, участвуют в походе сводного отряда на Пекин, но ведь там, в столице, боксёры в союзе с имперскими войсками осаждают Посольский квартал, послов надо освобождать. А тут какой-то цзянь-цзюнь, провинциальный князёк, осмеливается заявлять, что возьмёт Хабаровск и Владивосток, города, основанные тем самым Муравьёвым-Амурским (ну, который пароход) по высочайшему соизволению деда, императора Александра Освободителя! Подумать только, на что посягает ничтожный чиновник! Нет, всё-таки надо вводить в Маньчжурию регулярные войска, и вводить немедленно! Нарушать договор, конечно, неприятно, русские, в отличие от тех же англичан или французов, никогда так не поступают, но… обстоятельства обязывают. Да и потом, раз уж объявлена война, следует воевать, блюсти свои интересы, в конце-то концов!

Николай Александрович начал было радоваться, что принял решение, однако из глубины сознания всплыл вопрос: а Германия, Англия, Франция пошлют в Китай регулярные войска? Какие-то контингенты там, конечно, имеются, наподобие русского на военной базе в Порт-Артуре, но этого, скорее всего, будет недостаточно. Не позвонить ли кузенам Вилли и Джорджи, не согласовать ли действия? Джорджи, правда, даже не наследник престола, но всё-таки любимец бабушки королевы Виктории, имеет на неё влияние и может что-то подсказать.

Ну ладно, а что они могут подсказать? Вряд ли что-то полезное России. Англия всегда готова поставить нам подножку, а Германия завидует нашим просторам. Надо рассчитывать только на себя, даже если трудно. Вот решил послать войска, значит, надо посылать, хотя сделать это будет очень непросто. На Дальнем Востоке их мало, а доставить нужное количество войск и снаряжения даже по железной дороге займёт уйму времени. Она, эта дорога, по большей части однопутная, а вокруг Байкала вообще нет пути – только паромом. И кстати, «нужное количество» – это сколько? Впрочем, пусть об этом болит голова у военного министерства.

Николай Александрович вдруг рассердился, правда, не понял, на кого – на Китай с его боксёрами, на военное министерство, на кузенов, от которых никакого проку, – ну не на себя же. Он позвонил в серебряный колокольчик и сказал вошедшему секретарю:

– Вызовите на пять часов пополудни военного министра.

Конечно, мог бы позвонить и сам, так сказать напрямую, но в случаях, когда подчёркивал официоз и превосходство императора над своими слугами – а Николай Александрович совершенно искренне считал всех подданных, не различая сословия, слугами самодержавного государя, – он использовал секретаря. Сегодня – он посчитал – был именно такой случай.

Куропаткин появился в рабочем кабинете императора ровно за одну минуту до пяти часов. Точно в назначенное время открылись двери в апартаменты государя и вошёл Николай Второй. Он никогда не задерживался, считая точность вежливостью королей, и относился с презрением к опаздывающим без исключительно важных причин.

Император сел в кресло во главе стола для заседаний, пригласил сесть военного министра. Куропаткин немедленно разложил перед собой бумаги из кожаной папки и собрался приступить к докладу. Секретарь не сказал, по какому вопросу вызов, и Алексей Николаевич решил доложить о последних преобразованиях в армии.

Ему было что сказать государю. После Крымской войны и неудач на Балканах российская армия находилась в плачевном состоянии. Принявший пост военного министра генерал от инфантерии Пётр Семёнович Ванновский за 17 лет руководства сделал много для её возрождения, и Алексей Николаевич Куропаткин оказался достойным его преемником. С одной стороны, он развил и закончил одни реформы Ванновского, с другой – выдвинул свои, несущие изменения, весьма положительные, по признанию самих военных. Сейчас он принёс проекты преобразования управления азиатских военных округов. Однако государь остановил его прямым вопросом:

– Значит, вы считаете, Алексей Николаевич, пришло время вводить в Маньчжурию регулярные войска? Как я понимаю, это – ваша хрустальная мечта: сделать из Маньчжурии вторую Бухару, некую Желтороссию.

– Да, ваше величество, сейчас самый подходящий момент. На это направлены и проекты изменения руководства азиатских военных округов, которые я намерен представить вашему вниманию, – Куропаткин похлопал ладонью по разложенным бумагам.

– Проекты рассмотрим обязательно, а пока срочно представьте расчёты количества необходимых для интервенции войск и реального времени для их передислокации в Маньчжурию. Сколько понадобится времени для расчётов?

Куропаткин задумался. Нужна была масса исходных данных, начиная с оценки потенциальных противников, что сделать весьма непросто, поскольку постоянно менялось количество повстанцев и переходящих на их сторону правительственных войск; от командующих Приамурского и Иркутского военных округов следовало получить полные данные о состоянии подведомственных им войск, чтобы оценить возможность их участия в интервенции; Министерство путей сообщения должно представить сведения о состоянии железной дороги от Урала до Иркутска и от Байкала до границы Маньчжурии и пропускную способность дороги и прочая, и прочая…

Император ждал, постукивая пальцами по лакированной поверхности своего рабочего стола. Военный министр с ужасом понимал, что потребуется не меньше месяца для подготовки плана кампании, но этого месяца ему никто не даст. Надо было ещё тогда, с доклада Витте, заняться этим вопросом, ведь понятно было, что когда-нибудь мы войдём в Маньчжурию, а я ушами прохлопал, поверил словам государя, что вводить войска не надо, – вот и приходится расхлёбывать.

– Что ж вы молчите, господин военный министр? – окатил император своего верноподданного ледяной волной. – Я спрашиваю: сколько вам нужно дней для подготовки плана?

– Не меньше трёх недель, ваше величество, – с трудом выговорил Куропаткин.

Николай Александрович с удивлением взглянул на него, сказал с сарказмом:

– Видимо, ваше министерство работает с такой же скоростью, с какой вы думали над моим вопросом… – И оборвал сам себя: – Даю десять дней, а пока подготовьте приказ командующим Приамурского и Иркутского военных округов и Квантунской области о немедленном введении войск в Северо-Восточный Китай. Следует очистить его от всяческих боксёров и дезертиров, предавших империю.

Гневная патетика, возвысившая последние слова самодержца, была воспринята военным министром как ослабление личного недовольства, и он осмелился спросить:

– Вы полагаете, ваше величество, что Декларация императрицы Цыси об объявлении войны вынужденная, принята под давлением предателей?

– Я полагаю, что Россия может действовать в соответствии с секретным соглашением и прийти на помощь правительству Цинской империи. И надо спасать КВЖД. Иначе не видать вам Желтороссии.

– Не могу с вами не согласиться, – радостно кивнул военный министр.

13

Станцию Янтунтунь поезд Вагранова и Саяпина прошёл без остановки. Она была пуста – ни русских железнодорожников и строителей, ни боксёров, ни китайских солдат, ни человека из местных. Словно какой-то неведомый ураган вымел людей без остатка, не повредив при этом постройки и пути.

– Вот бы так до Сунгари, – мечтательно сказал Иван подхорунжему Трофимову.

Он лежал на войлочном потнике, обнажённый по пояс – загорал под яростным китайским солнцем. Патронная лента была проверена, заправлена в приёмник, делать нечего – почему бы не понежиться?

Трофимов по-прежнему сидел на седле за пулемётом, в полном снаряжении, нещадно потел, но не сдавался, внимательно следил за окрестностями.

– Не накаркай, – угрюмо отозвался он, посасывая трубку. – До Сунгари ещё вёрст триста с гаком, всю жопу отсидишь.

Леса тут было меньше, поезд всё чаще вырывался на открытое пространство, обзор увеличивался. Это и радовало и пугало одновременно. Радовало, что у противника уменьшались возможности устраивать засады с перекрытием пути, а пугало то, что поезд становился виден издалека. «Как таракан на стене», – говорил подхорунжий.

Почему Янтунтунь оказался целым, осталось загадкой. Может быть, служащие КВЖД образцово провели эвакуацию, а боксёры ещё сюда не добрались, но, возможно, была другая причина – ни Василий Вагранов, ни тем более Фёдор Саяпин особо не задумывались. Их заботило другое: что ждёт на следующей станции – Сяохаоцзы?

– Надо было остановиться, – Фёдор проводил взглядом уползавшее одноэтажное здание вокзала с навесом над пассажирской платформой. – Вдруг тут есть связь с Сунгари?

– Не думаю, – возразил Василий. – Я как начальник станции при эвакуации обязательно вывез бы телеграфные аппараты и телефоны. Это – имущество первой степени ценности. Наравне с кассой.

– Чё ж, – вздохнул Фёдор, – остановимся на перегоне, где есть лес, и снова вышлем разведку. Заодно запасёмся дровами.

– И водой, – добавил Василий. – Речушек тут полно. В проекте дороги запланировано почти полторы тысячи мостов. На каком-нибудь и остановимся.

На станции Сяохаоцзы царила суматоха. Сюда пришло известие о страшной ночи в Пекине, захваченном боксёрами, ночи с 23 на 24 июня. Подстёгнутые объявлением войны всем великим державам, откусывающим ломтики Поднебесной империи, боксёры и войска – теперь уже наравне, поскольку боксёры приняли правительственный статус – устроили поголовную резню христиан, настолько кровавую, что какой-то острословец назвал её Варфоломеевской ночью Пекина. В добавление к этому кто-то пустил слух, что по железной дороге до Сунгари не добраться, поскольку на некоторых участках повстанцы разрушили пути. На станции были паровозы и вагоны, но они одномоментно стали бесполезны. Железнодорожные и строительные служащие и рабочие, со страхом и ужасом ожидавшие прихода необузданной многотысячной толпы, заметались в поисках надёжного пути бегства. Охранная стража и малочисленные команды русских солдат, месяц назад присланные сюда из Квантунской области, с трудом пытались навести хоть видимость порядка. Тем временем начальство искало в городе лошадей и повозки, чтобы сформировать обоз и двигаться вдоль дороги.

Прибытие поезда со стороны Цицикара добавило нервозности, потому что многие отнеслись к приехавшим как к конкурентам на места в обозе. Правда, пошумели и отстали – своих забот хватало. Узнав, что поезд дальше не пойдёт, Фёдор собрался вести свою полусотню конным ходом отдельно от гражданских, но Василий Вагранов попросил не бросать его людей на произвол судьбы, а сформировать конный караван.

– Не могу, Василий Иваныч, – начал отказываться Саяпин. – Мне уже давно надо быть в Сунгари, явиться под начало генерала Гернгросса. А с караваном мы сколь кандыбать будем!

– Вас всё равно пошлют в помощь на такую же станцию.

– Куда пошлют, туда и пойдём – такая наша служба.

Они по-прежнему находились в тесной будке машиниста, разговор шёл лицом к лицу, и со стороны они, хмурые и нахохленные, походили на двух котов, выясняющих отношения. Сидевший на поленьях у выхода на тендер Илька живо представил себе эту картинку и хихикнул. Спорившие разом глянули на него: не ко времени веселье – и продолжили разговор. Препирались ещё несколько минут, а потом Вагранов пустил в ход последний довод.

– У нас двенадцать детей, – сказал он, – а у вас два десятка запасных лошадей. Вы же не бросите русских ребятишек под ножи и вилы боксёров.

Сотник ничего не ответил, побагровел и заорал:

– Подхорунжего ко мне!

Илька Паршин метнулся на крышу вагона, где по-прежнему восседали Трофимов и Иван Саяпин.

Не прошло и минуты, как оба предстали перед командиром.

– А ты чё заявился? – рявкнул Фёдор на сына. – На кого пулемёт оставили?

– Илька попросился… – Иван глянул исподлобья, нарвался на свирепый взгляд отца и мгновенно исчез.

– Вот чё, Прохор, – немного успокоившись, сказал Фёдор. – Ты уже, верно, слышал, что поезд дальше не идёт, надо из нашей команды обоз сооружать. Повозок тридцать запонадобится, а то и сорок.

– Нашей команде и двадцать станет с избытком. И тех ещё найтить надобно, – возразил Трофимов.

– Сколь найдём, – жёстко сказал Саяпин. – И здешних ребятёнков заберём. Всех до единого!

Прохор хотел что-то сказать, но взглянул в тёмное лицо командира и промолчал.

– Я пойду договорюсь с местным руководством о совместных действиях, – сказал Вагранов, до того молча наблюдавший за казаками. – А то я знаю здешнего начальника станции – бюрократ, каких поискать. Инструкции выучил до последней запятой. Начнёт мешать – не остановишь.

– Начнёт мешать – расстреляю, – Фёдор произнёс эти страшные слова совершенно спокойно и от этого они показались Вагранову ещё страшнее: он понял, что сотник не шутит. Время-то военное.

– Надеюсь, до этого не дойдёт, – пробормотал Василий и поспешно спустился на землю.

– Погодите, – высунулся из будки Саяпин. – Всё ж таки где повозки-то возьмём?

– У местного населения – где ж ещё? Но так не дадут – платить надо.

– У меня денег нету, – растерянно сказал Фёдор.

– В станционной кассе есть немного, но я не имею права их трогать. Подсудное дело.

– Не столь подсудное, сколь паскудное, – заметил подхорунжий.

Сотник лишь мрачно глянул на него и снова обратился к Вагранову:

– Придётся реквизировать по закону военного времени.

– Вряд ли разумно. Получим несколько тысяч новых боксёров.

– Я имел в виду кассу.

– Это – пожалуйста. Только кому тут нужны российские рубли? Они ценят серебряные ляны[14]14
  Лян – мера веса, а также денежная единица в Юго-Восточной Азии. Серебряные слитки (ямбы), вес которых измерялся в лянах, служили валютой.


[Закрыть].

Вагранов оглянулся на вокзал, где безостановочно бурлила толпа перепуганных людей; Саяпин тоже посмотрел.

– Можа, съездить к местному старосте, припугнуть? – сказал раздумчиво.

Подхорунжий оживился, взмахнул нагайкой, которая всегда висела у него на шнурке на левой руке:

– Это мы запросто!

– Ишь какой бежкий, – сказал Фёдор. – Давай-ка лучше займись лошадьми, они уже застоялись. Проверь снаряжение. Пулемёт приноровьте так, чтобы при нужде пустить в ход.

– Пулемёт в порядке, – откликнулся Трофимов, огорчённый отказом припугнуть: нравилось ему, когда его боится кто-то из неказачьего сословия. – А лошадей ещё выводить некуда.

– И то правда. Поезд надо отогнать от вокзала, – сказал Вагранов. – Не перед людьми же снаряжаться.

– Илька, – позвал сотник. Казачок вырос как из-под земли. – Найди и доставь сюда Ланя и Лю Чжэня. Мигом!

– Есть! – откозырял Паршин и исчез.

– Зачем тебе китаёзы? – удивился Трофимов. Их он тоже не любил. – Хочешь выслать разведку?

– Разведку посылать нет смысла. Ну пройдем по рельсам десяток вёрст, а потом всё едино придётся на землю спускаться. Так уж лучше здесь. Лань узнает, куда поезд отогнать, а Лю с его артельными пошлю добывать повозки. Думаю, он с местными китайцами легше договорится. Скажет: доберёмся до места, повозки вернём вместе с лошадьми. Хозяева могут иттить ездовыми.

Трофимов звонко хлестнул нагайкой по сапогу:

– А вот энто дело говоришь, командир.

– Само собой, – усмехнулся сотник. – А ты иди-иди, занимайся нашими.

Трофимов ушёл, похлёстывая нагайкой по сапогам.

– Старосту напугать вряд ли получится, – сказал Вагранов. – Он для виду, конечно, перепугается, а сам какую-нибудь каверзу устроит.

– Ну какую он может устроить каверзу?!

– Запретит своим давать нам повозки и – всё! Китайцы законопослушны, как нашим и не снилось. Но… китайские чиновники любят уговоры да подарки.

– Будто наши их не любят, – ухмыльнулся Саяпин. – А чё ему я-то подарить могу?

– Выбери хорошего коня из трофейных.

– Хороший конь – лишняя повозка, а на повозке – пять-шесть человек, бабы с детьми…

– Ну, как знаешь.

Вагранов хотел что-то ещё сказать, но махнул рукой и ушёл. А к сотнику уже спешил Илька с китайцами.

Поезд перегнали на запасный путь. Лю Чжэнь и шестеро рабочих из его артели направились по местным сыхэюаням, или десятидворкам, договариваться о повозках, а Саяпин всё-таки последовал совету Василия – выбрал коня и в сопровождении верного Ильки Паршина поехал к старосте общины личжэну.

Сяохаоцзы и городом-то трудно было назвать, скорее большая деревня цунь, на полтора десятка ли, то есть триста дворов; поэтому и управлялся он маленьким, всего семь человек, советом старейшин. Вернее сказать, управлялся он назначенным личжэном, а старейшины могли только что-то советовать, но совсем необязательно, чтобы личжэн к ним прислушивался. Он и только он был вершителем судеб жителей поселения. И поэтому, как не раз убеждался Саяпин, был всегда переполнен самодовольством.

Дом личжэна, одноэтажный, с деревянными крашеными колоннами на входе, под черепичной крышей с загнутыми вверх углами, стоял на небольшой площади в центре городка, окружённый служебными постройками. У дома толпились мужчины разного возраста, все в серых рубахах и штанах, в островерхих шляпах, плетённых из соломы, по большей части босоногие.

Завидев подъезжающих казаков, кое-кто пустился бежать, а те, кто остался, сгрудились в стороне; от них на чужеземцев повеяло холодом неприязни и даже враждебности.

Саяпин спрыгнул с коня, приказал Ильке держать ухо востро, а коней в поводу, и прошёл в дом. Встречные китайцы шарахались от него в стороны, он на них не обращал внимания.

Сам личжэн – невысокий седобородый человек в полуофициальном халате чифу с перепёлкой на буцзы, квадратной нашивке на груди, в бамбуковой конической шапке с вороньим пером и бронзовым шариком на вершине (всё вместе означало его чиновничий ранг, правда, самый низкий) восседал в жёстком кресле с подлокотниками, обмахиваясь большим веером с той же перепёлкой. Перед креслом на коленях стояли два китайца, старый и молодой – похоже, шло судебное разбирательство. С правой стороны кресла за длинным столом сидели семь старцев – совет старейшин.

При виде Саяпина личжэн быстро свернул веер и махнул им в сторону. К стоящим на коленях подскочили прислужники, подхватили их под руки и куда-то уволокли. Старейшины даже не шелохнулись.

Сотник поднял сжатые в кулаки руки на уровень лица – выполнил приветствие гун-шоу. Личжэн в ответ слегка наклонил голову, развернул веер и опахнул им лицо, дав понять, что готов слушать. В его позе явно появилась надменность.

Фёдор знал некоторые правила китайского церемониала, но понятия не имел, как полагается говорить. Поэтому начал напрямую, без предисловий и на том китайском наречии, который не раз слышал от Ван Сюймина:

– Уважаемый личжэн, русские хотят побыстрее уйти из Сяохаоцзы, чтобы не доставлять лишнего неудобства для местного населения. Для этого нам нужны повозки, много повозок. Мы просим вас, уважаемый личжэн, распорядиться, чтобы жители общины дали повозки. Хозяева могут пойти с нами возницами; потом они вернутся обратно. У нас нет денег, чтобы им заплатить, но каждый возница получит в виде платы ту лошадь, которая будет тянуть его повозку.

От такой длинной речи, для которой, к тому же, приходилось подбирать слова, Фёдор несколько раз облился потом.

Личжэн слушал с непроницаемым лицом и неторопливо обмахивался веером, но на последних словах Саяпина оживился и свернул веер.

– А что получу я за такое указание? – спросил он без ритуальных обиняков. Его совершенно не смущало, что Китай находится в состоянии войны с Россией, а он принимает в присутственном месте врага.

– Вы, уважаемый личжэн, уже сейчас получите отличного коня, который ждёт у входа в ваш дом.

Фёдор вздохнул с облегчением: главное было сказано, оставалось ждать. Но ждать пришлось недолго: личжэн довольно живо поднялся с кресла и устремился мимо Саяпина к выходу. Старейшины как по команде повернули головы ему вслед, а сотник вытер оставшийся пот и пошёл за ним.

Подарок личжэну понравился. Он дважды обошёл коня, огладил бока, пропустил сквозь пальцы волосы гривы и повернулся к ожидавшему результата Саяпину:

– К концу дня вы получите сорок повозок с возницами. Но такому коню нужна хорошая кобыла, не то он заскучает и умрёт.

А у тебя, сукин сын, губа не дура, подумал Фёдор. Ну, коли ты напрямую, то и я напрямую.

– Кобыла найдётся, когда мы получим повозки. И не вздумайте звать ихэтуаней. Мы им всыплем, как следует, но и вам, уважаемый личжэн, – произнёс Фёдор сквозь зубы, – не поздоровится.

Личжэн кивнул, соглашаясь. Лицо его по-прежнему ничего не выражало, лишь в узких глазах промелькнул огонёк – то ли припрятанной ненависти, то ли злобной радости: русские-то уходят!

Ранним утром следующего дня, 28 июня, на дорогу к поселению и станции Ламадяньцзы выступил караван из сорока семи повозок, управляемых китайцами в соломенных шляпах. Семь повозок раздобыл Лю Чжэнь с товарищами. На повозках горками лежали тюки с вещами и сидели старики, женщины и дети. Мужчины шли пешком, гражданские и стражники вперемешку. Голову и хвост каравана охраняли верховые казаки. В голове их было больше, там находился сотник, который раз за разом отправлял в разведку тройки казаков.

Впереди ждала смертельно опасная неизвестность.

Подобные караваны, большие и малые, шли от станций Сарту, Аньда, Сунь на юго-восток, от Чан-Ту-Фу, Гунчжулин, Яомынь – на север, от Гаолиньцзы, Уцзыми, Сяолинь – на запад, также от многих других путевых посёлков, все двигались к Сунгари. Русский город, рождённый русской железной дорогой на китайской земле, как огромное существо, почуявшее угрозу, втягивал в себя щупальца, чтобы собраться и дать отпор враждебным силам.