Текст книги "Амур. Лицом к лицу. Дорога в 1000 ли"

Сяосун стащил убитого в яму и вылез наружу. Огляделся, и холод полоснул по сердцу: он увидел между деревьями людей. Они стояли и смотрели на него – кто с ружьями, кто с копьями, как у боксёров, кто с мечами. Но это были не русские и явно не туани. Скорее всего, хунхузы. Сяосун на всякий случай вскинул винтовку, решив подороже продать свою жизнь, и почувствовал, как чтото острое проткнуло на спине рубаху и впилось в кожу.

– Руки вверх, – сказал по-китайски мужской голос за спиной. – Не кричать. И брось ружьё.

Сяосун послушался. Он не только понял, что сопротивляться бесполезно, но и догадался о другом: раз уж его сразу не пристрелили, значит, он зачем-то нужен. А там, глядишь, можно и спастись.

Люди вышли из-за деревьев и окружили место последней схватки. Один из них нырнул в яму, волоком вытащил убитого и бросил к ногам человека, выделявшегося ростом и более дорогой одеждой. Начальник, подумал Сяосун и поклонился ему, сложив ладони перед собой.

– Ты кто? – важно спросил начальник.

– Я – сын сапожника из Сахаляна, – ответил Сяосун. – Меня зовут Ван Сяосун.

Я ничуть не покривил душой, подумал он, отец теперь в Сахаляне. А эти, туани или хунхузы, вряд ли станут проверять его слова.

– Хорошо владеешь ножом, – сказал начальник. – Сразу видно: сын сапожника. – И захохотал, довольный шуткой.

Остальные подхватили смех, передавая друг другу остроумные слова начальника.

Улыбнулся и Сяосун, совсем немного растянув губы. Сложив руки, он снова поклонился и спросил:

– А вы – кто?

– Мы-ы-ы? – посерьёзнел начальник, и все мгновенно смолкли и уставились на него в ожидании важного ответа. – Мы – свободные братья, народные герои, и я, паотоу[31]31
  Паотоу – букв. «пушечный голова» (кит.), начальник передового отряда хунхузов.


[Закрыть] Черноголовых орлов Чжан Цзолинь, по прозвищу Бэй Вэйшенг, восхищён твоим умением убивать.

Вэйшенг, Рождённый великим, подумал Сяосун и усмехнулся про себя. Он уже не боялся. Про свободных братьев и народных героев он слышал от отца. Так себя величали хунхузы.

– Я сегодня убил двух русских, утром офицера, а сейчас солдата, – скромно сказал Сяосун.

– Ты, мальчик, убил двух оккупантов?! – изумился паотоу. – Ты, несомненно, достоин быть среди нас, даже без проверки. Хочешь стать свободным братом?

– Я хочу мстить русским за убийство наших братьев и сестёр. – Глаза Сяосуна загорелись яростью. – Я буду мстить всю свою жизнь! Без жалости!

Он действительно не испытывал никакой, даже малейшей, жалости к убитым. При мысли о них перед глазами всегда вставали русские с топорами.

– Отруби ему голову, – сказал паотоу, указывая на труп солдата. – Повесим её на берёзе. Мы так поступаем с головами презренных врагов.

Он сделал знак, и подбежавший «брат» подал Сяосуну широкий меч. Тот, не раздумывая, взмахнул им…

Отряд Соколова разгромил китайский пикет. В бою и при погоне были убиты четыре десятка солдат и боксёров. Погоня шла до самого Сахаляна. Раззадорившись успехом, добровольцы готовы были ворваться и в Сахалян, но командиры понимали, что сил не хватит, а жертвовать бойцами ради удали было просто глупо. Отряд вернулся, понеся минимальные потери. Подпоручика Юрковского похоронили с воинскими почестями. Салютом ему был артиллерийский обстрел Сахаляна. Пропавшего без вести солдата Филиппа Калинина нашли через несколько дней, когда начался поход на Айгун.

Похоронили его в Благовещенске.

32

Положение Сунгари ухудшалось с каждым днём. С севера и северо-запада приближались войска цицикарского цзянь-цзюня Шоу Шаня, пригрозившего сровнять город с землёй, уничтожить русских и победоносно войти в Хабаровск; с остальных сторон – полчища повстанцев, плохо вооружённых, но пугающих своим несметным количеством. К ним присоединялись жадные до поживы банды хунхузов.

Станции и разъезды КВЖД, до которых доходило это воинство, подвергались полному разорению: ихэтуани разбирали рельсы, разрушали полотно дороги, уничтожали телеграфную и телефонную связь.

Русские строители и путейские служащие бежали с семьями. Толпы беженцев негде было размещать, нечем кормить; главный инженер КВЖД Югович и начальник Главного управления Охранной стражи дороги генерал-майор Гернгросс, пользуясь любой возможностью, на пароходах и баржах отправляли их по Сунгари в Хабаровск. Охрана судов была минимальная – силами казаков и отставных солдат. Пароходы и баржи шли под непрерывными обстрелами с берегов, теряли людей, но всё-таки бо́льшая часть беженцев достигла русской земли.

В начале июня Сунгари могла защищать лишь резервная рота Охранной стражи во главе с поручиком Кондратом Апостоловым. Потом с беженцами стали прибывать остатки охраны станций; самая большая группа прорвалась с боями из Телина – двести стражников под командованием штабс-капитана Ржевуцкого, но для успешного противостояния и противодействия мятежникам требовалось больше – в двадцать, а то и тридцать раз. Гернгросс слал в Петербург и Хабаровск отчаянные телеграммы, прося подкреплений. На них сначала не обращали внимания, считая, что никакой опасности для русских нет, поскольку целых полвека проблем с Китаем не было, да и маньчжурские цзянь-цзюни выказывали чрезвычайную доброжелательность; играло, наверное, свою скверную роль и обычное русское «авось обойдётся», однако внезапное кровавое нападение ихэтуаней и солдат на Мукден, крупную станцию Южной ветки КВЖД, заставило российские власти взглянуть в лицо реальности. Взглянуть, ужаснуться и начать наконец действовать. Но ведь в России «начать действовать» вовсе не значило что-либо делать быстро и энергично: многовековая бюрократия, как вязкая грязь, засасывала колёса военной машины, и она пробуксовывала на каждом очередном метре.

В Хабаровске приступили к формированию группы войск под началом генерала Сахарова, в Забайкалье собирал отряд кавалерийский генерал-майор Ренненкампф. Как всегда, это потребовало массу времени: на то, что можно было решить за час-два, уходила неделя. У сунгарийцев его не было: летучая разведка, основой которой была полусотня амурцев, докладывала генералу Гернгроссу о приближении крупных сил противника.

– Тыщ восемь на подходе, со стороны Ху… лань…чена. Фу ты, господи, язык сломаешь! – Голос Фёдора Саяпина от усталости стал сиплым, он почти сутки не покидал седла. – Есть и артиллерия, насчитали шесть полевых пушек. Версты три ниже по Сунгари большой отряд переправляется на лодках на правый берег, видать, с востока хотят ворваться в город. И у них пушки тож имеются. Думаю, к завтрему начнут. А у нас там ни людей, ни окопов.

Генерал рассматривал карту, делал карандашные пометки. На последних словах сотника вздохнул и покачал головой:

– Мало у нас возможностей, Фёдор, ох как мало! Чуть больше трёх тысяч, даже с добровольцами из строителей. А главное – нет артиллерии! Ружья – сплошное старьё! Придётся твоих казачков ссаживать с коней в окопы. У вас хоть карабины надёжные. И пулемёту вашему самое место. Эх, пяток бы таких.

– Да было два, было! – с досадой просипел Фёдор. – И пушки были! Старые, правда… Не дотащили бы. Утопили мы их в озере! Хорошо хоть, патронов к пулемёту в достатке!

– Патроны – это хорошо… – Карандаш Гернгросса упёрся в точку на карте. – Гляди сюда, Фёдор. Пригород Фуцзядянь, здесь ты встанешь со своими казаками. Отправляйся немедленно, чтобы к утру успели зарыться в землю. И костьми лягте, но бандитов в город не пустите. Не то они нам устроят ещё одну Варфоломеевскую ночь.

За те несколько дней после прибытия в Сунгари каравана Саяпина и Вагранова генерал-майор Гернгросс настолько сблизился с сотником, что легко перешёл от официального обращения к простому – по имени-отчеству, а то и просто по имени. Фёдор генерала по имени, конечно, не называл, но по отчеству иногда позволял себе. С глазу на глаз. Вот и сейчас позволил.

– Казаки с ног валятся, Александр Ляксеич, сил нет в землю зарываться. Ты бы мне дал на время кого-нито в по́мочь, вона хоть Вагранова Василия.

Генерал подумал.

– Хорошо. Твою группу всё равно усилить надо, а с Ваграновым ты уже взаимодействовал. Найди его, он был на пристани, тоже окопы рыли. Найди и скажи, что я приказал подключиться к твоей группе. С богом, Фёдор Кузьмич!

На выходе Саяпин оглянулся:

– А связи с Хабаровском так и нет? Наши-то дома в безвестии с ума сходят.

Генерал развёл руками.

Группу Василия Вагранова нашли на пристани Иван Саяпин и Илька Паршин. Между Полицейской и Китайской улицами, возле Биржи, были вырыты окопы полного профиля со стенками, обшитыми горбылём, нишами на двух-трёх человек, в которых и сидели строители и путейцы, ставшие солдатами обороны. Сидели в обнимку с ружьями, покуривали и беседовали о житье-бытье в ожидании нашествия противника.

Была здесь и кухонная землянка, из которой далеко разносился аромат солдатского варева – просяной каши с салом. Время близилось к ужину, и пустые с утра желудки молодых казаков неудержимо потянули их на этот замечательный запах. Они спешились, привязали коней к ближайшему тополю – деревья росли вдоль всей набережной – и заглянули внутрь полуподземного довольно просторного помещения. Бо́льшую часть его занимало какое-то устройство, похожее на печь с утопленными в ней котлами. Из-под крышек вырывался тот самый запашистый пар. В топке горел яркий огонь, жара стояла просто нестерпимая, и в этой жаре суетились три женские фигуры – две крупные, объёмные, а одна тонкая и гибкая, как былинка. Все были заняты готовкой – что-то чистили, резали, крошили – и поначалу не обратили внимания на заглянувших парней.

– Ой, да это наши старые знакомые! – приглядевшись, воскликнул Иван, и все женщины повернулись на его голос.

Это и верно были спасённые казаками от бесчестия Клавдия, Василиса и Настенька. Они бросились, заобнимали спасителей. Настя так прильнула к Ивану, что ему стало много жарче, а она вдобавок ещё и поцеловала. Хорошо хоть, не в губы.

– Ну, ты это… – забормотал он, чувствуя, как полыхает лицо, – не больно-то обжимайся… а то подумают…

Илька откровенно хихикнул, но под бешеным взглядом друга сдулся. А Настя резко отстранилась и, опустив глаза, отошла к печке. Иван помрачнел: ну вот, ни за что обидел девушку; но он же не виноват, что у него есть другая.

Клавдия и Василиса переглянулись с чуть заметными улыбками и вернулись к рабочему столу, на котором горками лежали зелень и овощи, стояли миски со шкварками и варёным мясом, китайской башней высились караваи хлеба.

– Вы бы нас, красавицы, угостили чем-нито. С утра не емши, – поглядывая на Ивана, зачастил Илька. – Скачем и скачем, китайцев высматриваем…

– Ой, ребятки, ну конечно! – Клавдия схватила две пустые миски, одну отдала Насте, открыла котёл, из которого выпахнуло облако густейшего запаха каши, черпаком наполнила обе миски, сверху положила шкварки и по куску мяса, и парни получили такую вкуснятину, какой, казалось, отродясь не едали. Клавдия подала Ильке, а Настя – Ивану. Василиса тем временем отрезала от каравая и добавила по куску хлеба, не аржанины, а пшеничного, но тоже ничего.

Казаки уселись на скамье, стоявшей у стены, и за минуту уплели всё угощение.

– Может, добавки? – спросила Клавдия.

– Хорошо бы, – поднялся Иван, – но спасибо и на том. У нас задание. Надобно Василия Вагранова найтить.

– А чего искать? У него тут неподалёку командирская землянка. Настя, проводи, – приказным тоном сказала Клавдия.

Девушка молча вышла из землянки, казаки за ней. Без единого слова прошли по окопам. Командирская землянка действительно оказалась близко. Настя указала на неё и повернулась было, чтоб уйти, но Иван схватил её за плечи, заглянул в глаза.

– Погодь малость… спросить хочу. Ты говорила, что у тебя из родичей никого не осталось… – Настя моргнула, на глаза навернулись слёзы. Иван понял, заторопился: – Когда эта заваруха кончится, хочешь к нам прийти? В наш дом?

– Как это – в ваш дом? Кем? Кухаркой?

– Да ты чё?! – испугался Иван. – Дочкой названой!

– Твоей, чё ли? – сквозь слёзы засмеялась Настя.

Хихикнул Илька, терпеливо ждавший друга. Иван тоже не сдержал улыбки:

– Да нет, конечно. Ну, вроде как сестрой… Еленке и мне.

– Так это не ты, а твой тятя скажет… ежели захочет.

– Захочет! Он захочет! А ты-то сама… хочешь, али нет?

Настя подняла голову:

– Хочу!

Сказала твёрдо, потянулась, поцеловала Ивана и побежала по окопу, расставив руки, чтобы держать равновесие.

– Не теряйся! – крикнул вслед Иван.

Она не обернулась.

– Не сестрой тебе она хочет быть, – задумчиво сказал Илька странным тоном. Иван быстро глянул на него, хотел остановить, но Илька закончил, как приговорил: – И станет!

33

Двадцать человек всю ночь рыли окопы на окраине пригорода – в посёлке Фуцзядянь. А закончив, немедленно взялись за ружья: наблюдатель с крыши окраинного дома крикнул «Идут!» – и все поняли, что сейчас начнётся, может быть, главная битва за Сунгари.

Китайцы шли толпой – видимо, знали, что защитников мало, и хотели задавить психически. Передние ряды выставили копья или пики с длинными ножевыми наконечниками. Редкие фигуры среди них были с ружьями.

Русских в окопах было около двухсот человек. Незадолго до атаки командиры провели совет. Оборона сложилась из нескольких групп, в каждой был свой руководитель. Поэтому для начала выбрали, как сказал Дмитрий Вагранов, главнокомандующего. Им стал, по предложению Фёдора Саяпина, Василий Вагранов. Тот было начал отказываться и выдвигать Фёдора, но сотник сказал:

– Василь Иваныч – офицер-артиллерист, в атаки не хаживал, зато знает порядок на линии, а нам, казакам, сподручнее шашки вон и в атаку. Я и сейчас предлагаю моих ребят держать наготове. Пулемётным и ружейным огнём китайцев остановим, а там и мы вылетим. Лошадки у нас во дворах ближайших фанз, накормлены и под сёдлами. Думаю, как увидят китайцы лаву с шашками, так и побегут.

Всё произошло, как предположил Фёдор. Когда китайцы подошли ближе, Вагранов отдал приказ, и началась стрельба. Сначала ружейная – наступающие и не подумали остановиться, даже при падении то одного, то другого из их нестройных рядов. Потом заговорил на своём тарабарском языке пулемёт. Первая же уложенная им группа повстанцев заставила соседей шарахнуться в стороны и попятиться. Однако сзади напирали, и передовая шеренга вынуждена была двигаться вперёд, навстречу смертоносному рою пуль. Она, а затем и другая полегли полностью, и только тогда толпа остановилась.

Наступила странная тишина. Китайцы запереглядывались, не понимая, в чём дело, а потом, очевидно, решив, что у русских кончились патроны, наклонили вперёд копья-ножи, явно собираясь броситься в атаку. И тут из дворов ближайших фанз со свистом, гиканьем выскочили казаки. Один десяток… другой… третий… В лучах полуденного солнца засверкали клинки.

И мятежники испугались. Толпа попятилась, потом рассыпалась и через мгновения превратилась в беспорядочную мешанину бегущих людей. Казаки вертелись среди них, рубя направо и налево, и никто им не мог противостоять, потому что убегающие побросали свои копья и даже ружья. Кто-то вставал на колени, поднимал руки, но казакам пленные были не нужны.

Иван наметил себе одного китайца, который убегал, не бросая оружия. Погнался за ним, поднял шашку и привстал в стременах, чтобы рубануть со всей силы, но китаец вдруг остановился, повернулся навстречу и выставил копьё с ножом, нацелив в грудь коня. Иван еле успел отвернуть и рубануть по деревянному древку копья – ещё мгновение, и его верный Рыжик мог получить нож в бок.

Древко не перерубил, но китаец копьё выронил и остался с голыми руками. Он не стал падать на колени и поднимать руки, прося о пощаде. Иван снова замахнулся. Китаец гордо поднял голову, откинул густые и длинные чёрные волосы, закрывающие лицо…

– Сяосун! – невольно в полный голос вырвалось у Ивана.

Во внезапно опустевшей голове вихрем пронеслись мысли: как, почему, откуда он здесь… да ещё среди ихэтуаней, которых боялся, как огня? Нет, конечно, просто очень похож… и гораздо старше, это видно: юноша, не подросток… Но как похож, как похож на брата Цзинь! Да они все – братья его любимой, а значит, и ему родные…

Иван опустил клинок, повернул коня и шагом поехал к окопам. Он не видел, как китаец выхватил из-за пазухи пистолет и прицелился. Но это увидел Илька, тоже возвращавшийся к своим.

– Ваня-а-а! – заорал он.

Иван повернулся на крик, услышал хлопок, и в тот же миг, как ему показалось, в левый бок под мышкой вонзился нож того самого недорубленного копья. Ему вдруг не хватило воздуха для вдоха, он хлебнул неизвестно откуда взявшейся во рту противной жидкости и повалился с коня.

Илька, мчавшийся к Ивану, походя снёс клинком голову стоявшему как столб китайцу.

Первое, что увидел Иван, очнувшись, были мокрые от слёз глаза Насти Пичуевой. Обнимая двумя руками, она лежала на его груди, лицом к лицу.

Увидев, что Иван пришёл в себя, радостно вскрикнула, чмокнула его в заросший рыжим пухом подбородок и куда-то умчалась. Через минуту вернулась в сопровождении Фёдора и человека в белом халате, очевидно, врача.

– Ну, сынок, здравствуй, – без тени улыбки сказал Фёдор и легонько пожал руку сына, безвольно лежавшую рядом с телом.

Иван лишь моргнул в ответ. Не было сил.

Зато доктор широко разулыбался:

– С возвращением, Ванюша! Как ты себя чувствуешь?

Иван прислушался к себе. Внутри, похоже, было тихо, спокойно. Если не считать лёгкой щекотки в левом боку, почти под мышкой. Он вспомнил: туда вошёл нож… или это был не нож? Перед ним прямо в воздухе возникло лицо Сяосуна… плотно сжатые губы… ненавидящие глаза… или это был не Сяосун? Иван застонал от невозможности знать правду.

– Что такое? – всполошился доктор. – Где болит? Что болит?

– Погодь, – нахмурился Фёдор. – Сам скажет.

– Ничё не болит, – как можно громче прошептал Иван. – Это… другое.

– Вот и славно, – снова разулыбался доктор. – Другое тоже пройдёт.

– Не мельтеши, – отстранил его Фёдор и обернулся к Насте: – Стул принеси. Иль табуретку.

Настя метнулась из палаты и через минуту принесла две табуретки. Грубоделаные, даже не крашеные. Фёдор хмыкнул, взглянув на них, а доктор поспешил объяснить:

– Лазарет у нас новый, инвентарём не обзавелись. Сами делаем.

– Дак я тому и дивлюсь, что сами ладите. Батю бы моего сюды, он бы вам на все палаты табуреток настрогал.

Фёдор сел возле кровати, предложил вторую табуретку доктору, но тот замахал руками: у меня дела, обход, – и исчез. Табурет взяла Настя и села в изголовье.

Фёдор посмотрел на неё пристальней, Настя покраснела, но не отвернулась, смело взглянула ему в глаза.

Фёдор снова хмыкнул и обратился к сыну:

– Тебе в спину стрельнул китаец, которого ты пожалел.

– Он был похож на Сяосуна, – прошептал Иван.

– На кого?! – удивился отец.

– На брата Цзинь. Невесты моей.

– Цзинька – твоя невеста?! – изумился Фёдор. – Да ты никак рехнулся, парень! Китайчонка – невеста!

– Мы поженимся, когда я вернусь, – прошептал Иван и отвернулся, показывая, что обсуждать этот вопрос не намерен.

Настя вдруг всхлипнула и бросилась из палаты, опрокинув табуретку.

Фёдор посмотрел ей вслед и покачал головой:

– А с Настей чё будет?

– У Насти нет никого, китайцы отца и матушку убили, – горячо зашептал Иван. У него от волнения даже голос временами прорезывался. – Тятя, в дочки её возьми! Она хорошая, очень хорошая!

– Да знаю я, что хорошая, – с досадой сказал Фёдор. – Тебя, беспамятного, она и обихаживала, кровью своей поделилась.

– Как это – кровью поделилась?

– А вот так! Из тебя много вытекло, она дала свою. Токо какая ж она будет сестра? С тебя вона глаз не сводит.

– Это пройдёт. Она ж девчонка ещё, как Еленка.

Помолчали. Иван лежал, закрыв глаза, – отдыхал, а может быть, задремал. Отец смотрел на его похудевшее лицо, обрамлённое рыжим пушком бороды, тихо радовался, что сын остался жив после страшной раны: пуля из китайского пистолета прошила его насквозь, едва не задев сердце и разорвав лёгкие, и вышла в правой подмышке, повредив плечевую кость. Повезло, что в Сунгари нашёлся хирург, который сделал операцию, но Иван потерял много крови, это поставило его на грань жизни и смерти, и хирург предложил переливание.

– Это чё за хреновина? – не на шутку испугался Фёдор.

– Мой учитель Карл Ландштейнер открыл, что кровь у людей не одинакова, и определил три группы крови. Если группы совпадают, кровь можно переливать от одного человека другому.

– Так бери мою. У меня крови много!

– Мою возьмите! – воскликнула Настя, слышавшая разговор. – Моя-то моложе!

– Я проверю по группе и тогда решу.

Доктор взял понемногу крови у Фёдора и Насти в пробирки и ушёл в лабораторию, как проверял – неизвестно, но объявил, что подходят обе.

– Ладно, – сказал Фёдор, – бери Настину. Она, и верно, моложе, а значит, сильнее.

– Теперь вы брат и сестра по крови, – пошутил доктор после переливания, а Настя вдруг заплакала.

– Ты чего, девочка, всё ведь хорошо, – начал он утешать. – Это ведь просто так говорится.

И Настя утешилась. Вытерла слёзы и принялась ухаживать за раненым.

Да уж, сестра, думал Фёдор, но в глубине души затеплилась надежда, что Иван забудет свою китаянку и полюбит эту славную девчушку. Ладно, увезут они её к себе, а там видно будет.

Хотел Фёдор рассказать сыну, как отбили ещё две атаки мятежников и солдат, как амурские казаки гнали их аж десяток вёрст, никого не оставляя в живых, мстя, конечно, и за рану Ивана; как расстреливал Василий Вагранов осаждающих из пушек, захваченных у них же; как по Сунгари пришла войсковая флотилия генерала Сахарова, уничтожившая по берегам реки боксёрские скопления и снявшая блокаду города; как хоронили погибших казаков в братской могиле на Старом железнодорожном кладбище…

Хотел, да не рассказал. Понял, что сыну сейчас не до победных реляций и печали по товарищам: гложет его тоска по китайской девчонке, так гложет, что на русскую, которой только руку протянуть, он и смотреть не хочет. А с китайской теперь ой как сложно будет! Пока Иван лежал в беспамятстве, прочитал Фёдор в сунгарийской газете про осаду Благовещенска и изгнание китайцев. Где оно теперь, семейство Ванов, уцелело ли? И сказать Ивану об этом нельзя – сердце может не выдержать.

Скоро домой, думал Фёдор, там всё и узнаем.