Текст книги "Путь Тесея"

– Он не захотел бы меня оскорбить! – взвизгнула вдруг Эфра. – Ты сам это сказал! Так отчего же ты отдаёшь меня на позор, свою единственную дочь? И не стыдно тебе?

– Чего мне стыдиться? После того, как твой распрекрасный Беллерофонт разорвал помолвку, к тебе больше никто не посватался. Он был не так умён, как храбр и красив, и его последующая судьба показала, что не умеет уживаться с людьми. Уже и то скверно, что народ знал его под прозвищем «Убийца Беллера», а не под нареченным при рождении.

– Беллерофонт… Звучит очень красиво… – прошептала Эфра, вытирая рукавом слёзы.

– Вот-вот, а до значения слова «фонт» тебе и дела нет… Впрочем, я надеялся, что сумею воспитать его, как воспитал бы собственного сына. А после него никто не посватался – и знаешь, почему?

– Потому что я несчастная дурнушка, вот почему… – выкрикнула она, снова готовая заплакать.

– Да нет, не оговаривай себя, Эфра! Сложена ты хорошо, ручки-ножки маленькие… Однако женихам нет дела до твоей внешности, да и до возраста, правду сказать, тоже. Сыновей мне боги не дали, и царевич, женившийся на тебе, получил бы в конечном счёте моё царство. Но мне всего сорок пять, терпеть лет тридцать, пока я умру, ни у кого нет охоты. Кто же спорит, можно не ждать столько, а сжить меня со света или изгнать. Да только всем в Элладе известно, что я мудрец и, стало быть, не позволю себя устранить. Так что ребёнок от царя Эгея, пусть и внебрачный – это твой последний шанс, доченька.

– Легко ли мне это – решиться на внебрачного ребёнка, – шмыгнула носом царевна.

– А я кое-что придумал, доченька. Будь Ксанфа свободной, для неё байстрюк был бы проклятием, а я сделаю так, что ты этим ребёнком прославишься. Да что там! Люди запомнят твоё имя, а быть может, и моё, только потому, что мы воспитаем этого незаконнорожденного. Так что прошу тебя: умойся, наскоро накрась лицо, можешь не переодеваться. Лучше босиком иди, оставь здесь золочёные сандалии.

– Босиком? После того, как по дворцу потопталась толпа чужих мужиков? Фу!

Пока приводила в порядок лицо Эфра, догадалась она, что отец нарочно заговаривает её, засыпает словами. Но для неё куда важнее оказалась другая осенившая её тогда мысль: чтό бы она не совершила в ближайшие минуты, как бы не повела себя, ответственность лежит не на ней, и гнев богов, если и разразится, то падёт не на её голову. А у неё сейчас просто нет другого выбора, приходится подчиниться отцу… Что такое?

– … всё равно придётся расталкивать. Но ты разбуди его учтиво, поняла? Подёргай там за плечо…

Да за кого отец её принимает! Злость сорвала Эфру с ложа, она подхватила со столика лампу и, злорадно оставив отца в темноте, быстро пересекла гинекей. Вот и вход в мужскую половину дворца, андрон. Лёгкое посапывание, раздававшееся со всех сторон, сменилось столь же совокупным мужским храпом, а царевна замерла в дверях, осознав, что отец не сказал, в какой из гостевых спален постелено царю Эгею. Потом сообразила, что в той, где оставлена горящей лампа. Афинские воины спали у стен в проходе, а один раскинулся, не сняв панциря, прямо на пороге спальни, занятой его господином. Осторожно перешагивая через охранника, царевна сосредоточила на нём всё своё внимание, поэтому, когда, уже в комнате, она осмелились посмотреть на царя Эгея, её бросило в жар: здоровяк лежал на ложе обнажённым и навзничь. Златотканные одежды его валялись на мозаичном полу, и Эфра, сама не зная зачем, старательно обходила их. Вспомнив кое-что из девичьих баек об ужасах первой брачной ночи, она поставила свою лампу рядом с горящей, затушила её и потрогала глиняный корпус, не нагрелся ли он, как и остаток масла внутри. О Афродита Подглядывающая, разве это имело значение?! Вспомнит ли она о масле в самый страшный момент?

В спальне несло винным перегаром, царь не только храпел во сне, но и похрюкивал время от времени. Стоило Эфре подкрасться и протянуть робко руку, как он рыкнул и отвернулся – носом к расписной стене, а к царевне спиной в буграх мышц, густо поросших полуседым волосом. Отдёрнув было руку, Эфра снова принялась приближать её к плечу царя, но опять не успела коснуться – он сам вдруг подхватился, уселся на ложе и очумело уставился на девушку.

– Ты кто? А-а-а…

Как был, голый, царь Эгей прошлёпал к двери, ногой отодвинул за порог охранника, тот заворчал было возмущённо, однако проснулся ли, Эфра не увидела: стукнула дверь, и за нею засов проскрипел.

– Чего стоишь? Раздевайся… И-и-ик… А как зовут?

– Ксанфа, – ляпнула она и принялась освобождать пряжку на левом плече. Хитон, шурша, упал на пол.

– А ты ничего, ладненькая… – и вдруг царь Эгей зевнул, выворачивая челюсти. Продолжил уже скорее капризно. – Знаешь, что? Я с дороги, устал. Мы с твоим царём Питфеем вина попили всласть. Давай развлечёмся поскорее, без этих бабьих ужимок… Я желаю снова заснуть.

Эфра решила чуточку ещё погодить и тогда открыть глаза. Не хотелось ей этого делать, да придётся. Она проснулась уже некоторое время тому назад и не желала возвращаться к реальности. Из отвращения к происшедшему и к самой себе не желала. Однако в гостевой спальне возникли новые шумы, и надо было разобраться, что происходит.

Ну вот, наступило утро. Утро её позора. В дверях стоит бледный отец. Скривился, будто зубы опять разболелись. Встретился с нею глазами и процедил:

– Могла бы хоть прикрыться, бесстыдница.

А Эфре после событий ночи казалось, что отныне мир вокруг изменился, и, в частности, можно не стыдиться отца. Она, однако, прикрылась руками и прошипела с не меньшей злобой:

– Зачем? Теперь ты убедился хоть, что я сохраняла свою девственность.

Тут подвинулось рядом это храпящее чудовище, это скопище твёрдого мяса, прикоснулось отвратительно горячей ногой, засипело-заскрипело:

– Питфей, друг! Никак решил прилечь вместе с нами? Где ты взял эту неумеху? Неужели увёл воспитанницу из храма Артемиды? Я, правду сказать, после твоих вин мало что помню, однако ночь была ещё та…

– Нам надо поговорить, друг Эгей. А ты, Эфра, поди, приведи себя в порядок и жди у себя в комнате моих приказаний.

Эфра влезла в хитон, справилась с пряжками, обулась. Хотела было прихватить с собой лампу из своей комнаты, да только та валялась, опрокинутая, на столике в лужице масла. Царевна почувствовала, что краснеет, и выскочила из спальни. Последнее, что услышала, захлопывая дверь, были слова царя Эгея:

– … говорил, что дочь твою Эфрой зовут…

Час оказался ранний. Рабы ещё не вставали. Царевна отправилась в прачечную и отмылась в глиняном тазу, стараясь не разбудить прачку и её помощницу, спавших на самом сухом месте. Подумав, прокралась мимо спящих и просыпающихся афинских воинов к гостевой спальне и принялась подслушивать. Говорил снова этот противный гость:

– …понимаю, что ты, Питфей, человек очень умный. Я когда-то заучил наизусть твоё изречение о дружбе, его тогда передавали з уст в уста по всей Греции. Сейчас подзабыл уже. Но в жизни ты всегда стремишься устроить так, чтобы пошло на пользу именно тебе, чтобы воплотилась именно твоя задумка. Ну, сам подумай, как ты меня подставил в этой истории с твоей дочерью! Не зная правды о ней, невзначай обесчестил я благородную девушку, царевну – и как теперь, спрашивается, должны мы с тобой поступить?

«Да он не такой тупой кусок мяса, каким мне показался», – удивилась Эфра. Надо же, раскусил отца-лицемера, что ей самой удалось только совсем недавно. Вот и сейчас отец принялся нудить:

– Да разве я лишь для себя ловчил, друг мой Эгей? Теперь моя Эфра родит тебе сына-героя, а мне – внука-героя, мы оба будем в выигрыше и прославимся. А что тебе пришлось, не желая того, мою дочь обесчестить, то это моя беда, не твоя. И я кое-что придумал, чтобы горю нашему помочь.

– И я тоже не останусь в долгу, хитроумный Питфей.

Но что они там порознь или вместе придумали, стало вдруг Эфре абсолютно безразлично. Потому что в ушах у неё зазвучал вдруг мужской голос, приятный такой, ласкающий: «В полдень жду тебя на берегу бухты Погон». Пытаясь понять, что бы это значило, она вернулась в свою спаленку, где уже хлопотала недоумевающая Ксанфа. Поразмыслив, Эфра приказала старательной горничной причёсывать, подкрашивать, одевать и обувать себя по-праздничному.

Уже готовая, съела царевна завтрак, не почувствовав вкуса, и вернулась в свою спаленку. Падая из отверстия под самой крышей, солнечный лучик не прочертил ещё и половины дороги до полудня, когда к ней заглянул отец и дёрнул бородой, вызывая на выход.

В саду за гинекеем их поджидали двое мужчин. Силуэт первого, как только Эфра распознала царя Эгея, заставил её передёрнуться от страха и отвращения. В дальнейшем ей удалось ни разу на него не взглянуть. Второй был афинский воин с мечом у пояса и кожаным мешком, ремешком завязанным.

– Пойдём с нами, дочь, – буркнул царь Питфей.

Они вышли на поле между бывшими Гипереей и Анфией, поднялись на невысокий холм. Здесь, в окружении акаций, лежала большая глыба известняка.

– Давай, Линос, поди посторожи, чтобы нам никто не помешал, – приказал царь Эгей, показывая на ближайшие белые домики. – Эй! Мешок-то оставь.

Воин положил мешок у грязно-белого камня и ушёл. Эфра проводила его глазами, чтобы не смотреть на царя Эгея. Да что происходит? Это два царя ухватились за камень и переворачивают его, покряхтывая. С той стороны его, что лежала раньше на земле, обнаруживается большая выбоина.

– Прежде я в одиночку двигал камень. Играючи двигал, – бахвалится отец Эфры, отряхивая руки. – Пока я не построил дворец, мы с покойным братом моим Трезеном держали тут наши общие сокровища.

– Водой в дожди не заливало? – осведомился царь Эгей. – Нет? Это хорошо.

Царские колени затрещали, когда он присел на корточки. Царь Эгей развязал мешок и вынул из него меч в ножнах и сандалии. Положил их рядом с камнем, чтобы, если вернуть его на место, меч и сандалии оказались под выбоиной. Мужчины снова взялись за камень, и вот он в прежнем положении.

– Это запасной мой меч. Новый, со стальным лезвием. Обувь тоже новая, запасная. Без запасных сандалий в пешем походе никак.

– Известное дело, друг мой Эгей, – подтвердил царь Питфей. – Запасливый удачливей богатого.

– А теперь ты, царевна Эфра, выслушай меня, – и царь Эгей тяжело вдохнул. – Вижу я, ты и смотреть на меня не хочешь. Что ж, ты в своём праве. Я и в самом деле неучтиво поступил с тобою, не зная, кто ты такая. И извинился за это. Или ещё не успел?

– Ты, друг мой Эгей, попросил прощения у меня, отца Эфры. Этого вполне достаточно, – чопорно, не глядя на дочь, заявил царь Питфей.

– Ладно, тогда я сейчас извиняюсь перед тобой, Эфра. Можешь на меня не глядеть, да только запомни накрепко то, что скажу тебе, и сохрани сказанное мной в глубокой тайне. Если мой друг царь Питфей ничего не напутал, ты понесла этой ночью и в положенное время родишь мальчика, моего сына. Отец твой воспитает внука как положено, а когда ты увидишь, что юноша достаточно силён, чтобы перевернуть этот камень, приведи его сюда. Пусть тогда забирает меч и сандалии и отправляется ко мне в Афины. Ты поняла ли меня, благородная царевна?

– Нет, я не всё поняла в наших отношениях, царь Эгей, отец моего будущего ребёнка, – покачала головой Эфра, не отрывая глаз от белого камня. – Ладно, жениться на мне ты не можешь. Но что помешает тебе признать своего сына на пятый день после рождения, дать ему имя и отдать под покровительство богов?

Царь Эгей снова тяжело вздохнул.

– Моё положение в Афинах не столь устойчивое, как твоего отца в Трезене. Младший брат мой Паллиант ухитрился наделать полсотни сыновей, и вся эта свора спит и видит, как лишает меня царства. Мне ещё надо придумать, как удержаться на троне до той поры, пока мальчик возмужает. А если паллианты узнают о нём раньше времени, то вполне могут подослать к моему… к нашему сыну наёмного убийцу – с них станется.

Эфра ахнула и закрыла рот ладошкой. Потом покосилась на солнце, прикусила губу и, наскоро поклонившись, пошла каменистой тропинкой в сторону залива.

– Ты куда это навострилась? – негромко спросил её отец.

Она тотчас остановилась, повернулась к царям и пояснила, что идёт погулять на берег моря. Нужна будет, ищите справа на пляже бухты Погон, напротив пристани. Напряглась, готовая убежать, если отец не разрешит.

Они переглянулись, и царь Эгей сказал:

– Да пусть уж пройдётся, Питфей. Она у тебя теперь взрослая.

Царь Питфей поглядел на него как-то странно, однако молча кивнул. Эфра повернулась и побежала, сама не понимая, зачем. Она бежала, пока не скрылась за первым домом бывшей Гипереи. Вскоре тропинка пошла петлять редколесьем, огибая скалы. Деревья и травы радовали царевну своей весенней зеленью, но её огорчало, что к концу лета вся эта роскошь выгорит под безжалостным солнцем Арголиды. Эфра жалела, что не прихватила с собой рабыню с зонтиком или хотя бы шляпу-зонтик, но не захотела возиться, перематывая гиматий, чтобы прикрыть голову. Ночью по ней вроде как тяжкую колесницу боевые кони промчали, утром всё тело болело, но по пути ломота утихла.

А вот и залив. Воды его сверкнули ей навстречу ослепительно, а потом и в своём сине-зелёном обличье приветствовали царевну. Она огляделась: пристань пуста, поблизости никого. Эфра разделась и с визгом несколько раз окунулась в ещё прохладные по-весеннему морские волны. Выбралась на полосу сухого песка, расстелила одежды, улеглась навзничь и быстро согрелась. Её потянуло в сон – но почти сразу же разбудил прибой, омывающий ей ноги: из прохладных его барашки вдруг стали приятно тёплыми. Эфра приподняла голову и открыла глаза – к берегу быстро приближался, сияя не хуже солнца, великий бог Посейдон на квадриге из морских коней.

У Эфры сердце забилось чаще, она хотела было прикрыться, но не смогла пошевелить ни руками, ни ногами. Тем временем Посейдон воткнул своё длинное копьё с трезубцем на конце в песок, мановением руки отпустил гиппокампов и встал на мелководье, чтобы Эфра смогла им полюбоваться. О, морской бог был восхитителен! Его голубые глаза, прекрасные, как у девушки, источали приязнь, лицо, обычно гневное, разгладилось в доброй улыбке. Борода его красиво подстрижена, тонкие усики подбриты, длинные волосы тщательно вымыты, завиты в косички, а надо лбом уложены в сложную причёску – и всё это для неё, Эфры! Не успела она разглядеть узоры на его лазурных одеждах, как они будто испепелились, и Посейдон предстал перед царевной во всём своём телесном великолепии. Ни капли жира не было под его свежей кожей, все члены налиты мощью и соразмерны. Огромный мужчина, он выглядел изящным, будто терракотовая статуэтка.

Бог легко наклонился, поднял с песка Эфру, готовую уже потерять сознание от восхищения, и взял её на руки, словно ребёнка. Знакомый, да, да, тот самый голос прошептал: «Мы опекаем Трезен совместно, я и сестра моя Афина, и я не жалею для его царей и их потомства своих милостей. Я утешу тебя, Эфра, любовь моя, и ты родишь сына от меня, бога Посейдона». Морской свежестью пахло от него, чистой кожей, не знавшей вонючего мыла и притираний оливковым маслом. Осыпая нежными ласками, Посейдон уложил царевну снова на песок, и сладостное любовное томление бога заразило её, как болотная лихорадка.

Шатаясь от усталости, Эфра вернулась во дворец только на закате. Царь Питфей встретил её у входа в гинекей.

– Где это ты бродишь? Я должен был с тобой встретиться, прежде чем ты начнёшь болтать с рабынями-сплетницами. Запомни, что ты понесла от бога Посейдона.

– А как ты прознал об этом, отец? – удивилась Эфра.

Глава 3

Коринф, Трезен, Афины

Пагубное увлечение земного отца Тесея

Ещё не заходя в Трезен, царь Эгей посетил Коринф. Он хотел увидеться там с царём Креонтом, чтобы обсудить военные и торговые дела. Но куда более привлекали его Ясон и его жена Медея, гостившие тогда в богатом Коринфе. Царевич Ясон, знаменитый предводитель плавания на корабле «Арго» в Колхиду за золотым руном, приглашал в своё время царя Эгея принять участие в этом путешествии, но тот побоялся потерять царство, надолго отлучившись. В те времена Ясон показался царю Эгею слишком уж честолюбивым и заносчивым молодым человеком, и ему теперь представлялось не слишком интересным увидеть, каким он стал в зрелом возрасте. А вот Медея, варварка-царевна, волшебница и жестокая убийца, иногда даже навещала его в снах. Снилась такой же, какой царь Эгей воображал её себе наяву – белокожей и зеленоглазой, с роскошными рыжими волосами и кроваво-красным ртом. Что ж, характер Ясона не изменился, только внешне он оплешивел и немного сгорбился, а вот Медея… Жена Ясона запала в душу царя Эгея ещё сильней.

Прославленный герой Эллады тогда уже не уделял своей варварской супруге столько внимания, сколько ей хотелось. Всё больше времени Ясон, назначенный царем Креонтом правителем коринфской гавани Лехейона, проводил в царском дворце, и по Коринфу ходили слухи, достигшие, понятно, и ушей Медеи, что придворные уговаривают её мужа порвать с нею и жениться на царевне Главке, дочери Креонта. Может быть, поэтому, или оттого что считалась иноземкой и варваркой, но Медея пользовалась достаточной свободой, чтобы с одной рабыней прогуливаться по набережной Лехейона, посещать храмы коринфского Акрополя и покупать травы для волшебных зелий на базаре.

Царь Эгей возвращался из бани и проходил через базар, когда раб показал ему Медею, задумавшуюся возле прилавка лидийца-травника. С красиво подстриженными волосами и бородой, в чистом хитоне и благоухающий притираниями, царь чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы подойти и приветствовать скандальную знаменитость. Тем более, что настоящая, живая колхидская царевна вовсе не походила на грезившуюся ему пышную варварку из страны Гипербореев: Медею, хрупкую, смуглую и черноволосую, издалека можно было принять и за гречанку. Но вблизи сразу же бросались в глаза её выразительные карие глаза и полные, почти негритянские губы. Царь Эгей был очарован и проявил предприимчивость, в общем-то не свойственную ему в отношениях с женщинами.

Они покинули базар, на набережной сели на каменную скамью и отослали прочь рабов. Женщина очень умная, Медея сразу же покорила сердце царя Эгея своим даром выслушивать собеседника, с явным пониманием и с несомненным сочувствием, чем выгодно отличилась от его жен: пустые болтушки обе, что мёртвая, что пока ещё живая. Царевна из Колхиды с того и начала разговор, что поинтересовалась, как царь Афин оказался в Коринфе. Он и рассказал, что ходил в Дельфы к оракулу, и зачем. Добавил, что направится теперь в Трезен к своему приятелю царю Питфею, чтобы помог истолковать прореченное Пифией. Медея, попросила, если не секрет, повторить слова оракула. Он и повторил. Тогда она предсказала, что мудрый царь Питфей обязательно поможет ему, и что Эгей ни в коем случае не останется бездетным. Она заявила, однако, что сама не берётся истолковать оракул, потому что считает своё знание греческого языка недостаточным.

Тут царь Эгей насторожился. Уж не лукавит эта иноземная красавица? Ему, напротив, показалось, что греческим языком она владеет великолепно, а если выговаривает не так, как дорийцы, так это для варварки естественно. Но тут Медея принялась жаловаться на свою судьбу, и его неприятное чувство растаяло. Ведь царь Эгей вполне разделял её мнение, что Ясон поступает постыдно, бросая её и детей ради царевны Главки, и что решение царя Креанта изгнать Медею с детьми от Ясона, быть может, и целесообразно, если из интересов государственных исходить, однако бесчеловечно. И уж, во всяком случае, славы ему не принесёт.

– Меня это поддерживает в моих бедствиях, царь, что ты одинаково со мной оцениваешь низкие поступки Ясона и Креанта, – торжественно заявила Медея, глядя задумчиво на спокойную гладь Коринфского залива. – Но кто теперь приютит меня, безвинную колхидскую царевну, доверившуюся коварному греку? Кто защитит от врагов?

– Ты называешь себя безвинной, Медея, но разве не ты убила брата своего…? Не вспомню имени, прости…

– Апсирта? Он был моим сводным братом, – оживилась Медея. – И я своей рукой не убивала его, нет. Убил его Ясон, и предательски, надо признать, а я виновата только в том, что заманила Апсирта на переговоры на одном из островов в заливе Кварнер. Апсирт преследовал «Арго» на нескольких боевых кораблях от самой Колхиды.

– Тогда, быть может, это не ты разрубила мёртвое тело брата не несколько кусков и бросала их по очереди в море, чтобы догоняющий вас на корабле твой и Апсирта отец царь Ээт, подбирая их и поднимая на борт, отставал от «Арго»? Ты уж прости мою прямоту: у меня обычай такой, что думаю, то и на языке.

Тут Медея повернулась к нему, взяла за руку и грустно улыбнулась. Сказала проникновенно:

– А ты посмотри на меня, царь, и сам реши, могла ли я совершить такое зверство? Это была выдумка Ясона, и тупой силач Геракл удерживал меня за руки, пока Ясон бесчинствовал над телом бедного моего брата. От этих преступлений нас очистила моя тётка Кирка на острове Ээя, и я поняла дело так, что теперь мы с Ясоном в них неповинны.

Тут понял царь Эгей дело так, что очарован ею навек. Тем не менее, проворчал:

– Такое очищение у нас, греков, успокаивает гнев богов и прекращает преследование с их стороны. Впрочем, боги могут не признать очищения, а люди, так те по-прежнему числят убийц в убийцах. Вот только не наказывают их, хоть личная месть возможна.

– Благодарю тебя, царь. Стану теперь осторожнее.

– Но тебе, Медея, приписывают и жестокое убийство Пелия, царя Иолка в Фессалии, дяди твоего мужа Ясона. Впрочем, на сей раз вам с Ясоном, насколько я помню, и очищение не понадобилось.

– Опять-таки я его своими руками не убивала, царь. Это противный Пелий не хотел передавать царствование Ясону, хотя мой муж должен был править после смерти отца своего Эсона, старшего сына… Уж не могу вспомнить сейчас, как звали деда-царя… Пелий – вот он настоящий убийца, бестрепетный и коварный! Родителей Ясона он заставил покончить с собой, при этом мать моего мужа Амфинома бросилась на меч у царского очага, а Промаха, брата Ясона, приказал убить. Нам бы тоже не поздоровилось, хоть мы и привезли Золотое руно, как обещал ему Ясон. Что ж, пришлось мне распустить слух, что я жрица Персефоны, вашей владычицы преисподней, и умею омолаживать стариков.

– А ты и вправду умеешь? – усмехнулся он.

– И даже несколькими способами, – ослепительно улыбнулась она в ответ, – один из них весьма приятен. Но тогда мне нужно было обвести вокруг пальца глупых гусынь, незамужних дочерей Пелия. Им очень хотелось превратить в юношу своего старенького отца.

– И зачем бы это?

– Я не задавалась тогда такими вопросами… Возможно, дурочки надеялись, что молодой и деятельный царь Пелий быстрее выдаст их замуж. В большой тайне, ночью, при свете факелов, я показала им, как происходит волшебное превращение. Привела старого козла, разрубила его на части, сварила их в котле… Ну, и воняла же требуха того козла, пока булькала вместе с обрывками смрадной шкуры! А потом я сумела вынуть из кипятка блеющего козлёнка. Целеньким и живым!

– Думаю, что днём тебе труднее было бы совершить это чудо, – ухмыльнулся царь Эгей. Он чувствовал себя в ударе.

– Не ожидай, царь, что я, известная волшебница, начну вдруг сама изобличать себя в обмане… Во всяком случае, три дурёхи убили своего отца, предварительно договорившись, что каждая нанесёт ему смертельный удар ножом и что каждая примет участие в разрезании тела. Страшно вымазались при этом в крови, потому что не догадались раздеться донага перед неизбежно кровавым деянием… Потом долго варили расчленённого отца в том же самом котле, где булькала похлёбка из козла. Поняв, что обмануты, решили было всей шайкой повеситься, но Ясон отговорил сестёр. До сих пор не пойму, с чего бы это вдруг. Ведь он человек жестокий, а с замужеством каждой сестры из рук его уходил бы хороший кусок царства Пелия, а мы тогда ещё надеялись, что трон достанется Ясону, герою плавания на «Арго». Однако жители Иолка, сами далеко не образцы прадедовской добродетели, до того возмутились этой плохо пахнущей историей, что вооружились против нас, и нам с Ясоном пришлось, не солоно хлебавши, бежать сюда.

– Я слышал, будто твой дед Гелиос предоставил вам для бегства крылатую колесницу, запряжённую драконами… Это правда?

– А я слышала, что ты потомок богини Геи и бога Гефеста, это правда? – и она открыла свои безукоризненно белые зубы в улыбке, на сей раз скорее грустной. – Однако жаль мне, что ты наотрез отказываешься впустить меня в свою страну и дать мне приют, несчастной изгнаннице. Ведь я пообещала бы тебе, что будешь иметь детей, есть у меня верное средство. Мы с тобой могли бы прямо поехать в Афины, не заезжая в Трезен. Я и оракул растолкую тебе с лёгкостью.

И вдруг услышал царь Эгей свой собственный голос, говорящий такое, о чём он мгновение тому назад и подумать не мог:

– Откуда ты взяла, Медея, что я наотрез отказываюсь предоставить тебе в Афинах место для жилья и защиту от твоих врагов? Меня очень привлекает твоё обещание наделить меня детьми. Однако я не люблю отменять свои замыслы. В Трезен я всё-таки пойду. И лучше будет, если мы не вместе покинем Коринф, так как я не хочу ссориться из-за тебя с приятелем моим царём Креонтом. Совсем иначе моё решение принять тебя будет выглядеть, если ты сама придёшь ко мне в Афины. То бишь прилетишь на драконах.

В ответ Медея взмахнула своими длинными и изогнутыми ресницами, притворилась, что хочет стать на колени у скамьи, однако только сложила руки молитвенно.

– Нет у меня слов, благородный и щедрый царь, чтобы поблагодарить тебя так красноречиво и искренне, как того заслуживает твоя несравненная доброта! Но я опасаюсь, что под давлением моих врагов, а твоих друзей ты переменишь решение.

– Тебе, Медея, разве недостаточно моего царского слова? – удивился он, почему-то не рассердившись. Огорчился только, будто на ребёнка за детскую глупость.

– Будет лучше, если ты поклянёшься, что примешь меня несмотря ни на что, – заявила Медея со спокойным убеждением. – Тебе же сподручнее оправдываться присягой, если вдруг судьба заставит.

– Ты права, пожалуй, – нехотя согласился Эгей. – И если уж ты взялась указывать мне, царю, как поступать, то подскажи, будь добра, какими богами мне поклясться.

– Клянись всеми богами, известными тебе, царь. Всем божественным родом ваших греческих небожителей.

– Хорошо. А теперь скажи чётко, мудрая жена, что же именно я должен пообещать.

Она улыбнулась, но сразу же погасила свою волшебную улыбку и сосредоточенно отчеканила:

– Что сам ты не прогонишь меня из Афин, своею волей. И что никогда не выдашь меня моим врагам, если они потребуют этого. Так поклянись же, царь!

Покряхтывая, царь Эгей поднялся со скамейки, а за ним и Медея взвилась, лёгкая, как пушинка. Он поднял торжественно руку, как это положено при присяге, и негромко, но чётко пообещал:

– Небом, Землёю и морем, всеми богами Эллады я клянусь, что не изменю Медее, что исполню обещание, ей данное: не изгонять Медею из Афин и не выдавать её врагам, как бы они не угрожали. Если же не исполню я этой клятвы, да будет моя участь равной участи безбожников.

Бездонные карие глаза Медеи просияли. Она поймала десницу царя Эгея, когда он опускал её, легко прикоснулась губами к тыльной стороне кисти и прошептала:

– Благодарю тебя, прекраснодушный властитель. У тебя будут дети, родится сын – и даже не один. До встречи, мой царь!

Стройная фигурка колхидской царевны уже растворилась в толпе праздных коринфян, пришедших на набережную поглазеть на корабли из далёких италийских колоний, а царь Эгей всё стоял возле скамьи, дул тихонько на место поцелуя Медеи, горящее огнём, и удивлялся себе: в зрелых уже летах и совершить такую благоглупость?

Он продолжил путешествие, погружённый в мечты о загадочной Медее. Поэтому вовсе не удивительно, что скромные прелести невинной царевны Эфры, внешне выглядевшей как обычная греческая девушка, как и обстоятельства соития с нею, не произвели на него особого впечатления.

Что же касается трезенской царевны, то она вовсе выбросила царя Эгея из головы, потому что мечтала о новой встрече со своим божественным возлюбленным, Посейдоном. У неё прекратились ежемесячные неприятности, и она соображала, как наилучшим образом сообщить любимому и богу, что он станет отцом. На помощь ей пришла богиня Афина, посоветовавшая отправиться на остров Сферос и там совершить погребальные возлияния на могиле Сфайра, возницы её деда царя Пелопса. Эфра перебрела через мелководье на остров, почтила память героя, однако напрасно трое суток ожидала свидания с Посейдоном. Бог, наверное, был сильно занят другими своими женами и любовницами, да и делами тоже. Тем не мене Эфра заложила на Сферосе храм Афины Апатурии и переименовала остров на Гиера, то есть «священный».

Тем временем до Афин доходили жуткие слухи о содеянном Медеей в Коринфе. Будто бы, когда Ясон ради царевны Главки покинул Медею, а царь Креонт приказал её изгнать, колхидская царевна, изъявляя полную покорность, уговорила Креонта оставить её детей в Коринфе при отце. Потом она детьми передала Главке свой роскошный, почти невесомый пеплос как свадебный подарок. Увы, предварительно злобная волшебница обработала одеяние ядовитыми травами. Стоило довольной подарком Главке закутаться в пеплос, как он вспыхнул на ней. Так сгорела соперница Медеи, а с нею и её обидчик царь Креонт, попытавшийся сорвать с дочери пылающие одежды. Изменщик Ясон спасся. Он полагал, что хорошо знает, чего может ожидать от своей первой жены, ему и в голову не пришло тушить несостоявшуюся невесту и тестя. Однако и бессовестный Ясон недооценил Медею и был сокрушён последним её ударом: она собственноручно зарезала своих детей от него, мальчиков Мермера и Фарета. После чего, разумеется, убийца улетела на крылатой колеснице, запряжённой драконами.

Первое время после того, как пришли из Коринфа эти удивительные известия, царь Эгей приобрёл привычку посматривать время от времени на западную полусферу неба: а не летит ли там тройка драконов, влача колесницу? Потом, прервав каждый раз скучное чередование лет и зим, произошли два новых важных для него события. Угасла, наконец, от неведомой болезни жалостно похудев, его вторая жена Халкиопа, и тем самым отпала сама собой неприятная задача объяснить ей приезд Медеи, о возможности, а если подумать, то и о неизбежности которого царь Эгей благоразумно умалчивал в Афинах. И почти тотчас же пришла из Фив весть, что Медея обосновалась там под покровительством Геракла. Незадолго до её появления в Фивах великий герой в припадке безумия, насланного на него вечной недоброжелательницей Герой, убил своих детей от Мелеагры. Медее удалось излечить его, но даже Геракл не сумел защитить свою спасительницу и некогда спутницу в плавании на «Арго» от фивян, не желавших терпеть её присутствие в своём городе.