Текст книги "Путь Тесея"

Тесей очнулся отдохнувшим, а что касается голода, то герой должен уметь о нём забывать. Снаружи стоял уже белый день, и он прежде всего осмотрелся в комнатке. Оказалась, что выспался так хорошо на ложе, предназначенном для растягивания низкорослых путников. Над головой его торчали всю ночь крючья, к которым привязывал Прокруст руки несчастных, нашлись и ремни, зажимающие тело. Судя по всему, попав в лапы к Прокрусту, мало кто смог бы выбраться живым: высокие попадали в первую спальню, люди ниже среднего роста – во вторую.

Собравшись в дорогу, Тесей вышел в коридор. От двери его ночного обиталища начиная, пятна засохшей крови петляли по коридору и заканчивались у выхода во внутренний дворик. А под дверью первой спаленки натекла изнутри целая лужа. За дверью – тишина. Тесей позволил себе туда не заглядывать: если бы рабы вытащили Прокруста, то потоптались бы по приторно воняющей луже, а их следов нет. И вообще, ночью обрубка-разбойника сумел бы спасти разве что сам Асклепий, вот только зачем бы этому порядочному, спокойному нравом богу озабочиваться жизнью или смертью злоумного преступника?

Прекрасный мир позднего утра цвёл за стенами разбойничьего логова. Шагая подсохшей дорогой, Тесей искренне надеялся, что на Прокрусте череда его кровавых подвигов завершится, и удивлялся, почему не бывает подвигов, столь же полезных для эллинов, однако бескровных и не вызывающих тайного ужаса в душе даже прирождённого храбреца? И мечталось ему о поединках воинов в золотых доспехах, сражающихся мечами, сплетёнными из лозы, на цветочной поляне. И чтобы вокруг летали бабочки и попугаи, а по земле прыгали лягушки и ползали крабы… Э, если уж крабы заползали по поляне, это сон на ходу, и вот-вот жди явления очаровательной Амфитриты. Прелестной, доброй, недалёкой… И вдруг в ушах у царевича сначала будто боевая труба прогремела-прозвенела, а потом раздался резкий голос Афины Паллады: «Кончай мечтать о глупостях, Тесей! Немедленно пройди очищение после убийства своих кровных родственников Синида и Прокруста!».

На несколько мгновений возвратившись в бесправное детство, юный герой с размаху уселся на обочину, отбросил узелок и закрыл лицо руками. В душе он понимал, что без обряда очищения не обойтись, но уж очень не хотелось ему. Кроме того, Тесей просто-напросто боялся. В обряде очищения за убийство человек оказывается наедине с гневливыми богами, и предсказать их решение невозможно. Осознав сейчас, после вмешательства суровой Афины, глубину и серьёзность своего страха, Тесей возмутился. Пройдя такие жестокие испытания, как посмел он устрашиться жалкой струи свиной крови, льющейся на голову! И он поклялся самой ужасной клятвой, что пройдёт обряд при первой же возможности и уж точно до своего входа в Афины. Он помнил, что уже присягал в этом отцом своим Посейдоном, однако полагал, что лишняя клятва не помешает.

Тесей решил просить об очищении хозяина первого же дома, встреченного на пути. Но ему пришлось прошагать едва ли полдня, выйти к реке, и только тогда сквозь кроны зелёных верб на её берегах проглянули белые стены поместья. Он постоял, собираясь с духом, и решительно зашагал по колее, ведущей к дому.

Видно, хозяева рассмотрели его издали, потому что вышли навстречу. Братья, судя по всему, один почтенных лет и второй помоложе, они и приветствовали Тесея первыми:

– Кто бы ты ни был, благородный юноша, будь нашим гостем!

Старший представился Космой, младший Периклом. Тесей в ответ назвал себя, кратко рассказал о своём кровавом путешествии и с замиранием сердца изложил просьбу.

Братья переглянулись, и старший заявил не без торжественности:

– Мы оба – Фиталиды. Наш предок Фитал принял, накормил и обогрел в своём доме в Элевсине несчастную богиню Деметру, когда она, приняв чужой облик, скиталась в поисках дочери Персефоны, и мы с тех пор пребываем под особым смотрением богов. Заходи в наш дом, и мы прямо сейчас начнём готовить тебя к ритуалу очищения.

Тесей поклонился и поблагодарил. Они вошли в дом, и Перикл отвёл Тесея в гостевую комнату, а Косма отправился в триклиний подготовить всё для беседы. Она началась неожиданно для Тесея, потому что, когда уже умытый и с чистыми ногами, он занял место на почётном среднем ложе, увидел он на столике для угощения только кувшины с напитками.

– Тебе, Тесей, перед очищением придётся попоститься, – пояснил Косма, улыбаясь в чёрную бороду, – ну, а мы не станем сейчас есть, чтобы не огорчать тебя, нашего гостя. Скажи нам, когда ты в последний раз принимал пищу?

– Позавчера вечером я заодно и пообедал, и поужинал в Кроммионе, – припомнил Тесей. – С той поры у меня и макового зёрнышка во рту не было. Боюсь, столько крови видел, что не смог бы есть.

– Перед очищением необходимо поститься три дня, а ты почти два полных дня уже пропостился. Здорово! – воскликнул Перикл. И заглянул в свой пустой киик.

– Глупости говоришь, Перикл! – отмахнулся от него старший брат. – Ничего себе у тебя представление о посте, если во время него ждущий помощи от богов убивает разбойников, да ещё и родственника своего!

– Я, конечно же, во всём согласен с уважаемым Космой, – скромно заметил Тесей. – Разумеется, время поста я намерен посвятить благочестивым размышлениям. Давайте обозначим начало моего поста сегодняшним полднем, к тому же и кое-что произошло тогда… Неважно. А через три дня, в послеобеденное время, если это не противоречит обычаю, я жду от вас очищения.

Братья переглянулись. Потом Косма улыбнулся.

– Если бы ты знал, благородный Тесей, как мне, хозяину дома, горько говорить об этом, но… Три дня ты не имеешь права взять в рот даже крошку. Если муравей заползёт тебе в рот ночью, а ты во сне его разжуёшь и проглотишь, это станет нарушением поста.

– Понял я, – улыбнулся в ответ Тесей. – Три ночи придётся мне держать оборону от муравьишек. А как насчёт попить, уважаемый Косма?

– Питьё не запрещается. То есть вино тебе не позволено, в том числе и размешанное с водой, конечно, а вот кикеон можно. Попить кикеона даже желательно, потому что именно его пригубила богиня Деметра в доме нашего предка. Тут рядом, в Элевсинах, его употребляют посвящённые и посвящаемые во время мистерий. Но об этих вещах следует помалкивать.

– В составе кикеона ячменная мука и мята, поэтому он питателен, и тебе не придётся страдать от голода, – быстро добавил Перикл.

– Я не против пострадать от голода, если это поможет избежать преследования смрадными эринниями и уничтожить проклятия убитых мною злодеев, – заявил Тесей с полной искренностью. – Но я ещё чересчур молод, и не пробовал по-настоящему вина. И на время поста мне понадобится трезвость. А кикеон, мне говорили, сильно пьянит и даже сносит голову.

Братья снова переглянулись. Косма сказал вполголоса:

– Хмелён кикеон, если он перебродит, а для этого он должен постоять довольно долго в тёплом месте. Наша кухарка смешает для тебя свежего кикеона – и такой же свежей останется и твоя голова, Тесей.

– Это замечательно, – признал царевич. – И срок до проведения обряда определён – твое суток, ведь так? А место его – далеко ли отсюда? И кто будет проводить?

Косма широко улыбнулся, показав недостаток зубов.

– Ты задал простые вопросы, царевич, и отвечать на них просто. Очищение твоё состоится недалеко отсюда, на древнем алтаре Зевса Милостивого. А действовать будем мы с братом.

– Прекрасно. Итак, свое присутствие, притом в надлежащем виде правильно постившегося просителя, я обеспечу. Однако вы не сказали, что ещё потребуется для обряда. И сколько я должен заплатить?

– Очень хорошо, что ты об этом первым заговорил, – обрадовался старший из братьев. – Расходы потребуются. Надо будет купить жертвенных животных, это раз. После очищения ты должен будешь надеть на себя новые, длинные одежды, тебе придётся вымыть голову, подстричь и причесать волосы. Это два. Если у тебя нет сейчас денег, мы сумеем устроить всё в долг, а потом когда-нибудь рассчитаешься. Да, чуть не забыл. Во время обряда ты должен иметь в руках то оружие, коим совершал убийства.

Подумав самую малость, Тесей попросил разрешения покинуть на время триклиний и вернулся в него со своей мошной. Не развязывая, положил её на столик рядом с кувшинами и предложил Фиталидам взять содержимое на расходы, а что останется, вернуть после очищения. Братья сначала отказывались, потом согласились.

Вот так и пришлось Тесею трое суток проваляться на удобном ложе в гостевой комнате Фиталидов на берегу реки, странным образом называвшейся так же, как и давно оставленный позади ручей – Кефисом, по имени аттического речного божества. Молодой герой потягивал из килика напиток элевсинских мистерий и, пока не начало посасывать в животе, не чувствовал, что постится. Благочестивые размышления ему не удались, он снова и снова перебирал в памяти детали схваток, пытаясь взглянуть на них глазами старых бойцов Коннида и деда Питфея. Как ни крути, выходило, что он ничем не уронил свою честь. Если зазевался и оттого перетрусил, когда в первый раз бросилась на него кроммионская свинья, так об этом и не узнал никто. Да ведь она животное к тому же, потому как противник не в счёт. Людям он спуску не давал, и пугали его не разбойники, тут ему не в чем себя упрекнуть, а их кровавые раны и жуткие обстоятельства смертей. Оставался ещё на совести юного храбреца испытанный им страх высоты после схватки со Скироном, но это случилось ведь уже после расправы и со стражниками. Ну, что ж, он испугался высоты, как некогда боялся смирной лошадки Псиллы. И от этого недостатка он освободится – самостоятельно, или снова с помощью богов. И людей – ведь как долго возился с ним конюх Фоант!

Попытался царевич весьма осторожно, и всеми силами пытаясь избежать самовосхваления, сравнить совершенное им во время путешествия со знаменитыми подвигами Геракла – и пришёл к выводу, что деяния могучего родича неизмеримо более величественны и значительны, чем его расправы с разбойниками. Если Тесей вступал в единоборства с обыкновенными людьми, пусть нечеловечески злыми и преступными, то Геракл – либо с беспримерной храбростью нападал на сверхъестественных монстров, либо в одиночку сражался с вражеским войском. Здраво оценив свои победы над разбойниками, Тесей мечтал теперь только о том, чтобы Геракл узнал о них и похвалил родича.

К концу поста вкус кикеона опротивел царевичу, напрасно напоминавшему себе о питательных свойствах напитка. Чтобы утолить жажду, он, прихватив килик, выходил к речке.

Никогда больше не повторились сны, явленные ему во время поста. Тонкой, прозрачной окраски, они почти полностью сводились теперь к беседам мудрых и речистых людей (или всё-таки богов?), спорящих на пиру, устроенном прямо на лесной лужайке. Иногда он слышал и себя, и этот второй Тесей говорил вещи не менее умные, чем призрачные собеседники, однако утром он не мог вспомнить ни слова. А если пытался воспроизвести весь сон, то ловил себя на том, что невольно сочиняет его заново.

Нельзя сказать, чтобы Тесей и в самом деле потерял счёт часам и дням, однако он пребывал в полусонном, а наполовину в мечтательном состоянии, когда в гостевую комнату к нему вошли братья Фиталиды и заявили, что пора, мол. Царевич молча оделся, прихватил меч и дубинку. Вслед за братьями побрёл по тропинке, петляющей среди пронизанного солнцем леса. Алтарь, действительно старенький, замшелый, открылся среди кустов на берегу Кефиса. Был он, впрочем, подготовлен к жертвоприношению: обвешен гирляндами свежих цветов, на площадке сверху сложены две кучки хвороста, а возле него седой раб сторожил связанных белую свинью и чёрного барана.

– Вот твой камень, Тесей, – заявил Косма, и голос его показался царевичу совсем незнакомым, пришлось посмотреть, кто говорит. – Этот приступок внизу. Садись и закатай на себе одежду, открывая больше тела. Глядишь, и удастся отстирать твой потрёпанный хитон.

Теперь Тесей сидел спиной к алтарю и не мог видеть, что делается на нём и с другой стороны жертвенника. Там бубнил Косма, умоляя богов прилететь и принять участие в очищении. Громко зафыркал и вдруг захлебнулся баран. Вдруг отчаянно завизжала свинья. Тесей припомнил, как Коннид убеждал его, что свиньи намного умнее овец или коров и, в отличие от них, догадываются перед закланием, что им предстоит смерть. Поэтому сопротивляются изо всех сил и кричат. Рассказывал Коннид, и что есть варварские народы, приносящие в жертву людей. Тут проскользнула в сознание совершенно неуместная догадка, что и боги тех варваров не без вины… Неизвестно, как повернулось бы очищение, если бы свинья на высшей руладе визга не замолчала вдруг, а на голову Тесея не обрушилась бы внезапно мощная струя горячей и вязкой жидкости. Вот оно, главное унижение для убийцы кровного родственника! Гордый дух героя возмутился, однако тут же поник, когда он представил ничтожество своих сил и своего разума в сравнении с небожителями. Глубочайшее раскаяние и стыд охватили царевича, и на высшей степени самоумаления и умиления наказанием ему почудилось, что рядом с ним возникло нечто вроде высочайшей воздушной трубы, ведущей на небо, а в верхний конец трубы, улыбаясь, заглядывает Зевс.

Видение тут же рассеялось, и конец обряда Тесей перетерпел под отвратительной пахучей коркой свиной крови, слушая молитвенное бормотание Феталидов и вдыхая противные запахи подожжённых на алтаре бедер барана, отрезанных по обычаю. Наконец, дождался. Чья-то рука обхватила его правую кисть и потянула вверх. Хрипловатый голос (Космы) прогудел:

– Ну, всё, поднимайся. Я отведу тебя к речке. Помоемся начерно.

– А почему начерно? – не удержался от вопроса Тесей. Он не хотел, чтобы свиная кровь попала ему в рот. Если бычья кровь – известный яд, то разве можно быть уверенным в том, что кровь свиньи безопасна, хоть и обсыпаны были жертвы ячменной мукой?

– Эй, оставь на берегу сандалии, а то так и войдёшь в воду… В поместье наша рабыня Тефала сейчас топит для всех нас баню, а тебя она отмоет по-настоящему.

Оказавшись в прохладных струях Кефиса, Тесей первым делом промыл глаза, и всё, что происходило с ним впоследствии, расценивал как разные стадии мытья и наделения внешностью, с которой не стыдно будет показаться перед земным отцом, царём Эгеем. Заметив, что Феталиды уклоняются от разговора об обряде, Тесей тоже помалкивал. Только когда старушка, отмыв ему голову мыльным корнем с пахучими травами, пощёлкала перед его носом огромными ножницами и принялась за стрижку, он не выдержал:

– Только на лбу подстриги мне, как было!

– Как же, как же, благородный юноша, – пробормотала Тефала. – Известное дело, «чёлка Тесея». Как же, я умею эту модную стрижку – ты хоть на младшего хозяина погляди!

Как же это он не обратил на это внимания раньше? Волосы на лбу у Перикла были подстрижены точно на такую же длину, какую Афина Паллада показывала на его, подростка, лбу. Он дождался, с мытьём было покончено, ужасные ножницы напоминали о себе только обрезками волос, щекотавшими спину под новым длинным хитоном. Снова его привели в триклиний, но теперь столики были заставлены блюдами с едой, и раб-виночерпий стоял в полной готовности с кувшином. А главное, наступало единственное разрешенное обычаем время, чтобы, не боясь гнева богов, обсудить обряд и его результаты.

Начали разговор Феталиды. Косма заявил:

– Не было ни одного мгновения обряда, когда бы я не чувствовал спокойной уверенности. Мне кажется, что очищение нашего гостя не вызвало возражений у всеблагих. Оно состоялось!

Тесей, усердно прожёвывая, закивал утвердительно головой. Жертвенное мясо с дымным привкусом казалось ему после поста верхом кулинарного совершенства. Желудок забрал у души все жизненные силы, царевич чувствовал себя изрядно поглупевшим, однако надеялся собраться и произнести речь после того, как своё слово скажет Перикл. Так, так, а перед следующим куском горелой баранины пучок сельдерея не помешает. И парочка маслин… Что там говорит этот Феталид с чёлкой, как у него, безгрешного Тесея?

– Я, в отличие от моего брата, в первый раз принимал участие в мрачном обряде очищения и был сосредоточен на своих действия в качестве жреца. Да, жреца у нашего почти домашнего алтаря. Однако я сумел заметить, что в тот важнейший момент, когда Косма возливал на голову нашего героя жертвенную кровь свиньи, в пасмурном небе образовался разрыв между облаками, и на кровавую макушку Тесея упал солнечный луч! Боги приняли жертву, и молодой герой, чья слава ещё догонит его в Афинах, может с чистой совестью завершать свой путь!

Герой, полупьяный от сытости, отметил сказанное Периклом о славе, но решил обдумать этот пассаж потом. На сей раз он ограничился темой солнечного луча:

– Ну, да, в небе открылось отверстие, чтобы я мог увидеть в небесах всеблагого Зевса, вот зачем! Великий Зевс улыбнулся мне – разве я вам этого ещё не рассказывал? Таким вот образом… А что же это так удивило тебя сейчас, почтенный Косма?

Прежде чем ответить, Косма изумленно переглянулся с братом. Потом прошептал:

– От жертвенника и до триклиния ты, Тесей, оставался у меня на глазах. Скажи, где взял ты, хитро-мудрый, и когда это ухитрился надеть на голову золотой венец – да так, что мы с Периклом и не заметили?

Глава 9

Афины

Первые шаги пришельца

Разумеется, когда Тесей вступил в Афины, золотой лавровый венец, наконец-то полученный подарок от богини Амфитриты, он нёс в дорожном узелке. Острый от природы разум вернулся к нему, как только удалось переварить праздничный обед, чересчур, наверное, обильный после трёхдневного, нет, почти пятидневного голода. И тогда даже издалека Афины с их Акрополем произвели на него неизгладимое впечатление. В отличие от родного Трезена и других увиденных им городов, Афины казались неподдельно величественными уже в то время, и он с несколько даже и священным ужасом предугадывал, что в будущей истории Эллады они сыграют поистине судьбоносную роль. И если уж суждено ему самому не только пожить здесь, но и поучаствовать в управлении этим великим городом, отныне и навсегда будет он называть город не Афинами, а только «великими Афинами».

Тесей вошёл в долину, по которой тогда ещё робко раскинулись Афины, с северо-запада, по Священной дороге. Он спросил у прохожего, где дворец царя Эгея, и тот показал ему на Дельфиний, где как раз достраивался храм Аполлона. Проходя мимо стройки, Тесей не сразу сообразил, что это к нему обращаются с крыши рабочие, укладывающие балки. Быть может, Тесей, очень красиво причёсанный, в длинном, до пят, платье, и в самом деле показался этим мужланам похожим на девушку. А скорее всего, они решили посмеяться над явным провинциалом. Самым пристойным из ими вякнутого оказался издевательский вопрос:

– Как это отец отпустил тебя, дева на выданье, путешествовать одну?

Сначала вспылил Тесей, и рука его легла на рукоятку дубинки. Однако он вовремя сообразил, что едва ли это лучший способ привлечь к себе симпатии афинян – в первый же день убить и искалечить нескольких жителей города, и не важно, свободных или рабов. Вздохнув, Тесей решил поступить по-другому. Возле уже выложенной каменными плитами паперти стояла повозка, на ней строители подвозили материалы для крыши. Заставив раба-возчика отпрячь и отвести в сторону быков, Тесей положил на паперть узелок и поднял повозку на уровень груди. Потом присел и с выдохом взметнул её в воздух, после чего подобрал узелок и отошёл в сторонку.

Повозка взлетела выше крыши недостроенного храма, а Тесей, пока парила она в воздухе, загадал: если не сломается при падении, его знакомство с Эгеем пройдёт гладко и счастливо. Увы, с треском рухнув на каменистую дорогу, повозка развалилась. Подошвой сандалии Тесей придержал и уложил на землю колесо, подкатившее к нему, помахал рукой оторопевшим строителям и направился к царскому дворцу, маячившему под холмом.

Еще в дороге царевич решил, что не станет называть себя земному отцу, а вот об очистке большой дороги от разбойников, пожалуй, расскажет. Тесею хотелось, чтобы Эгей узнал его по мечу, если уж сандалии за столько лет не сохранились. Надо признать, что трезенский царевич ничего не знал о семейной жизни Эгея в последние годы. В противном случае он сразу же назвал бы своё имя.

Дело в том, что к приходу в Афины Тесея отношения Эгея с очаровательной Медеей здорово изменились, да и сам афинский царь сильно сдал. Прежде всего оказалось, что иноземная красавица и в самом деле не убивала своих детей от Ясона. Это преступление совершили коринфяне, и в наказание за него у них стали умирать малые дети. Кара прекратилась только после того, как коринфяне установили памятник детям Медеи, Мермеру и Ферету. Приняв на себя вину сограждан-убийц, жители Коринфа постановили приносить в память невинно убитых мальчиков ежегодные жертвы в храме Геры, при этом их дети должны были носить чёрную одежду и остригать волосы. Был установлена также статуя Ужасная, изображавшая женщину страшнее не бывает. Глядя на неё, коринфяне пугались, вспоминая преступление своих соотечественников.

Весьма довольный этими известиями, царь Эгей сразу же, без особой помпы, вступил с иноземной волшебницей в законный брак. Надо сказать, что все эротические ожидания его и робкие мечты, вызванные экзотической красотой вечно юной Медеи, вполне оправдались. Она, благодарная за поддержку, одарила его наслаждениями, о которых он раньше и помыслить не мог. Его искренняя влюблённость, да и её неподдельные добрые чувства придавали невероятный шарм их изощрённым слияниям, и не раз думал Эгей, что такого он не мог был получить ни от одной храмовой гетеры ни за какие деньги. Но любовный союз Эгея и Медеи со временем начал давать трещину – и потому, в основном, что царь Афин вступил в него чересчур поздно для себя. Другой старик расцвёл бы рядом с вечно юной подругой, пережил бы вторую молодость, да и сумел бы, наверное, уговорить жену-волшебницу по-настоящему омолодить его, как это она некогда проделала с Ясоном. А вот Эгей полностью поседел, оплешивел и начал стремительно дряхлеть.

Надо сказать, Медея выполнила своё обещание излечить царя Эгея от бесплодия. Во всяком случае, со временем она родила от него сына, названного Медом. О своём сыне от царевны Эфры, растущем в Трезене, царь Эгей помалкивал, не сказал о нём и Медее. Возможно, у него были для того серьёзные политические соображения, но можно предположить и другое объяснение: одряхлев и выпустив из рук бразды правления в собственном дворце, влюблённый царь Эгей боялся разозлить молодую жену. Ещё более он опасался политических соперников. Те явно дожидались его смерти, чтобы захватить власть, а узнав о существовании молодого и сильного наследника, могли попросту потерять терпение.

Рождение сына Меда, в теории наследника Эгея, и без того раздразнило царского брата Палланта и племянников, числом пятьдесят. Мятеж не вспыхнул только потому, что у смуглого сына иноземки не было никаких шансов понравиться афинянам. Тем не менее, царь Эгей чувствовал себя в своём дворце в Дельфинии, словно путник на вершине вулкана, знающий, что тот вот-вот проснётся.

Появление у ворот дворца юного красавца-силача, не желающего назвать своё имя, однако заявившего, что царь Эгей должен будет непременно порадоваться его приходу, вызвало нешуточный переполох. Наскоро посоветовавшись с Медеей, царь Эгей приказал юношу пропустить, устроить его в гостевой спальне, накормить и помыть в бане. Официальный приём он назначил на завтрак следующего дня.

Тем вечером Тесей засыпал, чувствуя на теле дорогие и ароматные умащения, а из-за двери доносились до него стук и звон доспехов стражи. Однако совесть у царевича была чиста, постель под ним чиста и мягка. Он спал без задних ног, без сновидений, как и надлежит спать герою в конце долгого и трудного пути.

А вот у Эгея и Медеи выдалась бессонная ночь. Их тела будто чувствовали, что вскоре расстанутся навсегда, и никак не желали размыкаться. Среди мучительных ласк Медея пыталась соображать, а приняв решение, безжалостно растормошила мужа, по-детски прикорнувшего после сладких трудов у неё под бочком.

– О, как ты ненасытна нынче ночью, моя колхидская тигрица…

– Очнись, о мой мудрый Эгей! Я догадалась, кажется, зачем к нам явился этот юноша.

В свете масляной лампы увидела Медея, что Эгей раскрыл, наконец-то глаза, и блаженная улыбка исчезла с его морщинистого лица. Она вздохнула. Поверить теперь невозможно, что этот костлявый старец поразил её некогда в Коринфе своей спокойной силой и усмешливой рассудительностью! Она начала осторожно:

– Наш гость не назвал своего имени, потому что замыслил убить тебя, а быть может, заодно и меня с маленьким Медом. – Она запнулась, потому что соврала: днём хорошо рассмотрела незнакомца и увидела, что он не из тех, кто возьмётся убить женщину или ребёнка. – Убийцу нанял за деньги Паллант – или его сыновья, а твои племянники в тайне от старика. Гость хочет скрыть своё имя, чтобы его нельзя было поставить перед судом за убийство.

Эгей помолчал. Пару лет назад Медея выиграла судебный процесс, открытый против неё в Афинах неким Гиппотом, сыном коринфского царя Креанта. Она сумела доказать, что не виновна в гибели отца Главки, погибшего из-за собственной неосторожности. С тех пор царь Эгей предпочитал доверять Медее, когда речь заходила о юридических вопросах. И всё-таки он спросил:

– А как ты, моё сокровище, пришла к догадке о том, что незнакомец нанят нашими врагами?

– Сразу же после его прихода я разослала служанок по городу, на базар и в бани. Представляешь, уже несколько дней бродят слухи о юноше-герое. Он идёт большой дорогой и, начиная с Эпидавра, убивает всех разбойников, встреченных на пути. Я задумалась, а каким образом его слава обогнала самого героя? А потому, что он задержался в дороге, договариваясь с выехавшими ему навстречу твоими племянниками.

– Я согласен, что этот юноша не пешее войско, чтобы его обгоняли вестники, – медленно выговорил Эгей. – Однако он мог задержаться в пути не только для того, чтобы сговориться с паллиантами о моём убийстве. Да я и не разбойник, знаешь ли, а законный государь.

– А почему тогда он не снимает оружия в нашем доме? – поджала губы Медея. – Мне говорила, что он не расставался с мечом и дубинкой даже в бане.

– Такая осторожность и у меня вызывает тревогу, – вздохнул царь. – Так что ты предлагаешь, моя умница?

Медея помолчала.

– Нашим стражникам с незнакомцем не справиться. Он один уничтожил мегарскую заставу, когда убил Скирона. Да и твои воины, я заметила, глазеют на него с обожанием. Что бы ты сам обнажил меч – о таком я и не помышляю…

– Послушай, Медея, что это всё «незнакомец» да «незнакомец»… – лицо Эгея побагровело, но он старался не показать жене, что обиделся. – Ну, нам он не назвался, но на базаре звучало же его имя!

– Я не очень хорошо расслышала. Вроде «Фесей» или «Фесис». Короткое имя, вы их так любите в Аттике… Я уже придумала. Придётся мне опять самой всё сделать. Я приготовлю яд, утром волью его в вино, смешаю и сама поднесу нашему гостю-убийце утром за завтраком. И я всю вину возьму на себя. Если он не назвал своего имени, то и суда не будет. А если меня всё-таки поставят перед судом, для оправдания я найду достаточно доводов, любимый.

Эгей, конечно же, прекрасно понимал, что отравление гостя за завтраком неизбежно замарает и его самого, поправшего старинные законы греческого гостеприимства, но его поразил последний довод супруги: «Да, эллины гостеприимны, но почему тогда этому же Фесею без конца приходилось расправляться с хозяевами, желавшими его ограбить и убить?». Ночная кукушка, как говорят, всегда перекукует дневную, а тут и дневной не нашлось. Под утро Медея убедила супруга в своей правоте и, позволив ему, наконец, заснуть, сама накинула хитон и отправилась в заветную коморку гинекея готовить яд.

Утром стражник отвёл Тесея в царский триклиний. Царевич, ожидая приглашения, подумывал, не украситься ли ему подарком Амфитриты, однако счёл такое щегольство нескромным. Достаточно и того, что он явится с мечом на перевязи. С облегчением увидел гость, что и царь Эгей к завтраку не надел венка на свою плешивую голову, следовательно, местные обычаи не нарушены. Эгей предложил Тесею среднее, почётное ложе, сам возлёг, естественно, на хозяйском. Других гостей за столом царевич не увидел, однако столики у лож ломились от блюд и закусок, еды хватило бы на десяток гоплитов.

Тесей так волновался, что ему вовсе не хотелось есть. Он даже не заметил, что царь Эгей бледен, заикается, когда говорит какую-то чушь о том, будто всегда рад молодым гостям-воинам, лишь бы только не нашлось от них какой-нибудь подковырки.

Тесей не стал вникать в тайный смысл сказанного царём Эгеем, он судорожно придумывал, как ему представиться, какими словами, если земной отец так и не заметит на нём своего меча. Тем временем раздались лёгкие шаги, и в триклиний впорхнула восточная красавица, роскошно одетая и в украшениях, сияющих под отсветами утреннего солнышка. Она несколько испуганно улыбнулась гостю и протянула ему полный килик.

– Это, незнакомец, жена моя Медея, колхидская царевна. Она желает угостить тебя чашей лучшего афинского вина, – по-прежнему заикаясь, пробормотал царь Эгей.

До того удивился Тесей, что и волноваться стал меньше. Где это видано, чтобы жена хозяина приходила в триклиний и угощала гостя вином? Вон стоят слуги-рабы, это обязанность одного из них. Вот того старинушки, с кратером в руках, он и вид имеет глупый, потому что тоже недоумевает. Да и не может быть жена его старенького отца такой молодой и ослепительно красивой…

И желая, и боясь снова взглянуть на царевну, Тесей обратился к царю Эгею:

– Это замечательно. Я благодатен твоей жене за такую честь, великий царь. Вот только я по малости лет своих не пил ещё по-настоящему вина, и не хотел бы начинать сегодня, в такой важный для меня день. Об этом после, впрочем… Вот если бы холодной воды мне из хорошего ручья или немного кикеона. Только свежего, перебродивший кикеон не подойдёт.

Супруги переглянулись беспомощно. Тесей пожал плечами и, оглядевшись, поднял с ближайшего столика блюдо с жареным оленьим бедром, густо посыпанным всякой зеленью. Не нашёл на столике ножа и, поставив блюдо на ложе, добыл правой рукой меч из ножен, чтобы разрезать мясо. Левая рука у него оставалась свободной, и Медея, вдруг решившись, сунула ему в эту руку килик. Тесей заглянул в него. Это же надо: в середине кубка вино клубилось, как тучи в грозу, а по бокам пенилось. Он искал место на столике, чтобы поставить кубок, а тогда уже с удобством заняться олениной – и вдруг посудина вылетела у него из руки и, разбрызгивая напиток, покатилась по глиняному полу триклиния. Медея ойкнула и отскочила в сторону. Тесей сначала на неё взглянул удивлённо, и только потом – на своего отца. Царь Эгей ведь вышиб килик у него из руки, больше некому. Он успел сползти с хозяйского ложа, и стоял теперь рядом с лежащим Тесеем.