Текст книги "Самозванец. Кровавая месть"

А тут и большой праздник наступил, Спасовка. Хомяк послушал пение в церкви, подивился, что по приказу епископа-униата разобрали в ней иконостас, дабы больше походила на костел, потом выпил с такими же учениками. Домой вернулся уже ночью. Матери не было дома. Что ж, понятно, куда подалась… С упорством пьяного принялся Хомяк искать метлу – и не нашел ее, зато на кухонном столе обнаружил горшочек с дурнопахнущей мазью. Припомнились тогда пареньку истории о мужиках, подсмотревших, как их жены полетели на шабаш. Те ловкачи намазались – и вслед за ними! Сдуру разделся и он догола, размазал желтую мазь по коже… А вот что было потом, и сам до сих пор не поймет – то ли и в самом деле, оседлав черенок от лопаты, летал на Лысую гору, где его обнаружила мать и отправила домой еще до поганого их ужина, то ли просто приснилась ему эта бодяга спьяну. Одно хорошо, что из-за дурманящей мази проспал он во второй день Спасовки до полудня и не видел, как погибла его мать.

Рассказали ему приятели, что Гнидиха вернулась домой на рассвете голая, вся в грязи, пьяная, с метлой под мышкой и в весьма задорном настроении. У дома ее уже поджидали. В толпе кричали, что ведьмы вечером вытащили из беременной Даринки плод, чтобы угостить им главного черта на Лысой горе. Мать начала огрызаться, пообещала сгоряча, что всех их испортит. На это муж Даринки сунул ей под нос свой пудовый кулачище и предложил заговорить его так, чтобы ее не смог ударить. Тут же размахнулся и засветил матери Хомяка в ухо. Она так и повалилась навзничь. Тогда соседи скопом бросились ее переворачивать, чтобы посмотреть, имеется ли у нее хвост.

Долго возились, потому что мешали друг другу, вот и дали Гнидихе опомниться, хвоста не успев обнаружить. Завизжала она, принялась защищаться, немало рук перекусала, немало щек исцарапала. И ее сильно отдубасили, но баба, уже еле ворочая языком, пригрозила, что каждого, кто тронул ее за жопу хотя бы пальцем, превратит в собаку. Когда утомились мещане ее бить, поволокли они Гнидиху на Днестр проверять, потонет баба или не потонет. Так она и здесь показала свой норов. Вроде и потонула – и не потонула как будто по-настоящему: лежала на воде бездыханная, лицом вниз, однако ж и на дно не уходила. Посовещались, решили, что проявила себя Гнидиха на испытании ведьмой. Тогда два парубка разделись и вытащили ее на берег, пока не уплыла далеко по реке, а соседи пошли и разбудили Хомяка, чтобы оплакал мать и зарыл где-нибудь не в освященной земле.

Так остался Хомяк круглым сиротой… За ним примечали, но ничего указывающего на потомственного ведьмака не находили. Единственно, что попытался он из-за угла напасть с колом на мужа пресловутой Даринки, чтобы отомстить за смерть матери. Вот только неудачно: тот здоровяк вырвал у него кол, да и измочалил об неудачливого мстителя. Залечил Хомяк ушибы да ссадины и принялся мечтать о том, как разбогатеет, накупит оружия, научится им владеть и пройдется по Замковой улице, вихрем пронесется, оставляя кровавые трупы в каждом дворе – как знаменитый Шелудивый Буняка, которым в Самборе пугают маленьких детей. Правда, тот еще и маленьких детей ел, а ему ни к чему, вот только сучке Даринке от него не поздоровится. Потом вернулась к нему прежняя мечта. Сунулся он было на бывший пустырь, теперь огород Яковчиков, в надежде, что клад теперь, после всех несчастий, с его семьей и с ним случившихся, соблаговолит открыться, – и еле отбился лопатой от собак, которых напустил на него старый Яковчик.

Он понимал, что в Самборе и последний бедняк не отдаст за него дочери. Нужно было начинать жизнь заново, в городе, а еще лучше в стране, где его не знают. Набор царевичем Димитрием войска для похода в далекую и богатую Московию, как показалось Хомяку, давал для этого все возможности, только вот выступило из Самбора войско без него. Хозяин не желал рассчитываться с Хомяком до Спасовки, когда истекал третий год их договора, а получив, наконец, заработанное, завозился парень, закладывая у ростовщика Исаака родительский дом, покупая коня, выбирая на опустевших прилавках самборских купцов чего подешевле из сбруи и оружия. У оружейника и познакомился с Федком, подмастерьем кожевника, который тоже решил догнать московского царевича. А уж Федко прознал случайно, когда выезжает из города с той же целью старый пан Толочинский со слугами, и они вдвоем, прямо перед Киевскими воротами, перехватили бывшего ротмистра и упросили принять на время путешествия под свою рыцарскую руку.

Что скрывать, мнилось Хомяку прошлой кровавой ночью, что расправляется он с самборскими мещанами, погубившими его мать. Но что тогда означают его превращения? Кто дал «добро» на них – Бог или дьявол?

Тут прервались воспоминания Хомяка-человека, потому что проснулся Хомяк-нетопырь. Повозка остановилась, вокруг замелькали сапоги спутников, люди громко переговаривались, кони радостно ржали. Протопал рядом, с облучка с кряхтеньем слезши, конюх Лизун, весело выматерился и, не глядя, снял с крюка кожаное ведро. Под собою увидел Хомяк не прибитый копытами чахлый татарник проселка, а густую луговую траву. По-видимому, отряд добрался до воды и становится лагерем. И в самом деле, впереди раздался плеск, захохотали, закричали его спутники. С некоторым запозданием разобрал оборотень, что это казак Лезга похвастался, что выпьет хоть два ведра воды, а чернобородый атаман посоветовал ему сначала напоить коня. Повеяло дымком – и не вонючей дрянью пищальных фитилей, а благородным дымом от дубового сушняка. Притопал, ворча, повар пана Ганнибала, снял с повозки тяжелую кладь (котел, наверное), зашуршал мешком с припасами, ушел.

Огляделся Хомяк-нетопырь – и понял, что настал благоприятный момент для того, чтобы отцепиться от повозки. Недолго думая, он так и поступил, расправил крылья-руки, опустился на траву под задком повозки, а оттуда уже взлетел, стараясь не подниматься выше кузова, и направился к недальней опушке. Лошади зафыркали, его увидав, да тем тревога и ограничилась.

Оказавшись в густом лесу, почувствовал Хомяк-нетопырь, что только стоит ему захотеть, как обратится Хомяком-упырем – а ему надо? Упыря тотчас бы начала терзать жуткая жажда – и как ты ее утолишь, если бывшие товарищи, эти ходячие бочонки, полные вкусной крови, уселись вокруг костра кучей? Подлетел он к старому дубу, рассчитывая найти на нем дупло, – и не ошибся. Узловатая, корявая дыра в стволе затянута была паутиной, а в ней бился заблудившийся слепень. Не задумываясь, проглотил Хомяк слепня, а потом и вовсе безвкусного паука, затем, окутанный ошметками паутины, забрался в сырую темноту дупла. Почему не знал он раньше, как удобно засыпать повиснув вниз головой? Надо дождаться ночи, а уже тогда… Тут услышал он звуки возни снаружи, стряхнул дрему и осторожно высунул из дупла ушастую головку. Душа у него ушла в длинные розовые пятки, когда увидел за стволами дубов матерого медведя, копающего землю лопатой. Собрался Хомяк с духом и снова выглянул – на полянке медведя не оказалось.

Пригрезится же такая дичь! Где это видано, чтобы медведь орудовал лопатой?

Глава 13
Два висельника лучше, чем один

Хуторское малое войско продвигалось вперед проселком, быстро продвигалось, однако с оружием наготове. Сделали только остановку, чтобы избавиться от чужого мертвеца. Опять Медведь лазил на дерево, а, когда уже отъезжали, Домашний дедушка причмокнул и пропищал: «Хорошо висят!» Потом долгое время ничего особенного не происходило, впереди только погромыхивало. Вот и березовая рощица осталась позади и слева. Сопун вздохнул: он до последнего мгновения надеялся, что Змей и Зелёнка поджидают мстителей здесь. И они действительно догнали хуторское войско примерно через полверсты, при этом Змей прибежал с томною Зелёнкой на руках.

– Хоть выспались? – Это живой мертвец расслышал легкий топот догоняющих и повернулся к ним в седле, запустив над дорогою волну тяжкого духа потревоженной мертвечины.

Змей ответил ему после того, как усадил Зелёнку в телегу (Гривка, коренная, только дико покосилась на них), а сам присел на облучок рядом с домовым. А ответил Змей уклончиво:

– Это как посмотреть, мертвец Серьга…

– Ты, дядюшка Серьга, чем задавать ехидные вопросы, лучше бы раздобыл в лесу мяты и себе за пазуху положил, – сморщив носик, посоветовала русалка. И вдруг затараторила: – Почитай и не спали мы вовсе. А ты, колдун, напрасно лыбишься, потому что никакой стыдной сладости мы так и не испытали. И скрывать сей позор, как честная девица, я вовсе не намерена. Нет, вы поглядите на него, мил-друга моего: разве не красавчик? А проку – чуть.

– Ей-богу, Зелёнка, мне сейчас не до смехов – показалось тебе. И сдается мне, прекрасная девица, что это вовсе не наше дело, а твое со Змеем. Тем более что на войну едем, – Сопун сказал это осторожно, предчувствуя, впрочем, что русалка не остановится, пока не выскажет всего, что накопилось на зеленой прозрачной душе.

Красавец Огненный Змей, видно, тоже предчувствовал такое из Зелёнки словоизвержение. Ибо проговорил быстро:

– Полететь дорогу впереди разведать.

Поерзал взад-вперед на облучке, вдруг встал на него ногами, подпрыгнул – и в воздухе уже рассыпался искрами, немало напугав тем лошадей. Окончательно обратившись летучим Огненным Змеем, принялся он набирать высоту и вскоре скрылся из виду в небе.

– Разумно поступил, – заметил Сопун. – И ему оттоль все видно, и наше место ворогу не выдаст.

– Вот ведь глупенький, – проводив любезного друга глазами, проворковала Зелёнка. – Я ведь подожду, не стану на него бочку катить, пока не вернется.

Мужики: живой, мертвый и домовой – переглянулись и одновременно вздохнули.

– Вздыхают они тут! – вдруг завопила русалка, да так, что лошади едва не понесли. – Сами, окаянные, налюбились этой грешной любовью – ешь, не хочу, а я вот уже триста лет в нелепом девическом чину пребываю! Вам-то могу сказать – вас-то к чему мне стыдиться, козлы старые?

– Тьфу! – одновременно отозвались мертвец и домовой.

– И на кого это вы вздумали плевать, спрашивается?

Тогда, спасая положение, заговорил Сопун. Как довольно часто с ним случалось, не ведал он, чем закончит свою речь, однако начал, опять-таки как всегда, весьма бойко:

– Любезнейшая Зелёнка! Мы тебе по гроб жизни благодарны за то, что извела ты первого из наших супостатов, сделала славный почин. А теперь едем мы на битву, и нам, извини, не до твоих любовным размолвок со Змеем. Вот только мне любопытны стали твои слова про столь долгое твое девичество. Ведь видели мы этого последнего твоего ухажера, иноземца, коего ты оставила в виде… ты уж извини как честная девица, но из песни слова не выкинешь… Похабный был, в общем, у парня вид.

– А, вот ты о чем, колдун… – И тут Зелёнка впервые за все время знакомства с нею Сопуна пожелтела лицом, что, видимо, передавало испытываемое девицею крайнее смущение. – Как бы вам, мужикам, пояснить? Начинаешь с парнем играть, вроде и чувствуешь желание, чтобы… Ну, понимаете меня? Ну, чтобы девичество свое, наконец, потерять… А как возьмешься за щекотку, тут сразу так увлекаешься, так увлекаешься… И до того заведешься, что приходишь в себя, рукою рядом лап-лап – а играть-то уже не с кем! Все равно что с тобою, дядька Серьга!

– Если хотела ты меня уязвить, балаболка ты зеленая, то просчиталась. У меня одно-единственное теперь желание: зубами загрызть убийц моей семьи.

– Ну и Велес тебе в помощь, дяденька-покойничек.

– Подумать только, как девки испортились за последние четыреста лет! – горестно пропищал Домашний дедушка. – Еще немного – и додумаются штаны на толстые свои зады напялить!

Русалка фыркнула. Взор ее блуждал беспокойно по странно серебристому пустому небу.

– На Змея надейся, а сам не плошай, – пробурчал Сопун. – Лучше бы ему вернуться поскорее. Неладное со временем делается, день слишком долог, а это значит, что и темнота может подкрасться внезапно. Да и впереди подозрительно притихло. Я вот думаю, что нам не худо бы снова вызвать Лесного хозяина.

Сопун ехал впереди всех, а говорил обернувшись к товарищам, поэтому немало перепугался, когда почувствовал, что его Воронок встает на дыбы, а справа от проселка трещат ветки. Оказалось, что это Лесной хозяин, перепрыгнув через придорожные дубы, лихо приземлился прямо под ноги Воронка. Видно, при этом леший забыл о своей ране, потому что распрямлял ноги скривившись и рукою держась за правый бок. Люди успели спешиться, а Медведь – соскочить с телеги, в общем, все товарищи, кроме русалки, оставшейся на месте, уже окружили лешего, когда он, по-прежнему скособоченный, сумел заговорить:

– Не хер меня березками вызывать, мужики, – и без того много лесу загубили! Ох, недаром опасался я этих клятых немцев с их длинными пищалями! Сумели, канальи, мне, Лесному хозяину, пулей в бок угодить! А потом, когда уже пришел я в себя, перевязал рану, да и взялся за негодяев по-настоящему, они догадались переодеться да переобуться шиворот-навыворот – и развеяли чары. Вот-вот будут на Чертовой мельнице, умники…

– Это та мельница, у коей запруда на болоте? – оживился Сопун.

– Она самая. Там мы их и прижучим, если Велес даст.

Тут Медведь рыкнул, привлекая внимание хозяина и приятеля, потом принялся бить себя в грудь лапами, желая, по-видимому, показать, что такое несчастье могло случиться только в его отсутствие. Раскинул передние лапы пошире и направился к лешему на задних, ворча умильно и высовывая острый красный язык. Леший принял зверя в объятия и потрепал по холке:

– Славно, друг, что ты с людьми остался. Еще застрелили бы тебя те негодяи – что бы я тогда без тебя делал?

А Медведь, зацепив когтями, осторожно размотал на лешем кушак, отвернул полу кафтана и принялся зализывать рану. Лесной хозяин закрыл глазки, его безбровое лицо разгладилось и приняло довольно глупое выражение.

Сопун кашлянул, прочищая горло:

– Спасибо тебе, Лесной хозяин, что бился за нас за всех и рану принял. Теперь мы к бою-драке тоже готовы, а Домашний дедушка нам и лошадок наших вернул.

– Ох уж эти немцы! Да не конец ли света приближается? А супостаты ваши могут, на Чертовой мельнице не останавливаясь, выйти снова на дорогу, а та через пару часов их приведет на Бакаев шлях. А я вот прямо сейчас на весь лес ночную темень напущу, безлунную. Тогда им на мельнице уж точно придется остановиться.

Тогда вскинулась из телеги Зелёнка:

– Дядюшка, да подожди ты с теменью! Там мой мил-друг Змей летает, боюсь, как бы он в темноте меня не потерял.

– Мил-друг? Змей? Уже он тебе мил-друг, негодница? Что он тут делает, этот прощелыга, в моем лесу? Мало ему сельских и городских вдовушек, теперь моим собственным дурочкам головы кружит! Да уж не замуж ли ты за него собралась, Зелёнка! Смотри у меня! Моей власти, Лесного хозяина, над тобою, вертихвосткою, еще никто не отменял!

Тут русалка встала в телеге во весь свой рост, подбоченилась, склонила зеленую головку набок и принялась отвечать весьма велеречиво – и столь визгливо, что Медведь, продолжая зализывать рану хозяина, предпочел бережно развернуть его так, чтобы закрывал от разгневанной лесной ведьмы. Из того, что успел услышать Сопун, прежде чего догадался заткнуть уши, самым пристойным было сожаление о том, что немец попал из мушкета в правый бок «лесного Ирода», а не на полсажени ниже и влево. Мертвому батьке Сопуна услышанное уже по барабану, для Домашнего дедушки, хоть и ссорятся они с Лесным хозяином, леший и русалки все-таки свой брат, однако сам Сопун, хоть и был колдун, не желал бы услышать об отношениях между малыми и большими божествами чего-нибудь лишнего и соблазнительного для себя как для человека. В таких делах излишнее знание столь же опасно, как и полное невежество.

Визг и крики Зелёнки оборвало только возвращение ее долгожданного дружка. Приняв человеческий облик, Змей отряхнулся, почистил перчаткою рукав и застенчиво обратился к Зелёнке:

– Пока летел я, свистело у меня в ушах, однако послышалось мне, моя милая, что ты песенку пела…

– Все мои песни о тебе, мой сладкий, – проворковала она как ни в чем не бывало. – О том я пела, что тебя давно не видала.

Леший рыкнул. Чтобы предотвратить ссору, Сопун спросил торопливо:

– Так что же удалось тебе разведать, скорый летун?

– Да не разведка то была, колдун, – так себе, безделица… Супостаты наши у Чертовой мельницы, отселе версты две, не больше. Видно, станут лагерем. Кони пьют из запруды как были, взнузданные, не расседланные, а они сами рядом с ними лакают, как собаки. Поставили было дозорного, да и он к запруде прибежал.

– И все-таки мне неясно, станут ли они там отдыхать, – прогудел леший. – Ну хоть сам опять беги к ним да смотри.

– Мне кажется, станут, – встрял Сопун. – Они же и не ели с утра, разве что на ходу. Им надобно огонь развести, котел повесить, сварить кашу. А нам хорошо бы туда засветло попасть, чтобы успеть ямы-ловушки выкопать, самострел и капканы установить. Сейчас они воды напьются от пуза, а потом им понадобится вылить лишнее. А мы тут как тут!

– Теперь мне тоже кажется, что они разобьют стан. Что же до ночи, так ночь давно настала, до рассвета сейчас… – Лесной хозяин прищурился на по-прежнему странно-серебристое небо, пощелкал языком, – да, еще порядочно осталось, пятая часть ночи примерно… Ночь, когда надо будет, я очень просто вам верну, вот сделать наваждением из ночи день – сие уже чарование большое, без помощи Хорса не получается… Давай, Михайло-друг, теперь наворачивать кушак будем.

Медведь зацепил когтем кушак, а когда убедился, что хозяин закрепил противоположный конец за очкуром штанов, отошел на задних лапах на длину кушака и принялся бегать по сужающемуся постепенно кругу, наматывая пояс ровно и туго. Леший похвалил умного зверя, подпрыгнул на месте и заявил, что готов пуститься в путь.

– А что будем делать, если они, коней напоив и напившись, ушли от Чертовой мельницы? – хмуро спросил живой мертвец.

– Тогда нам придется, батя, их догнать и ударить в спину. Ничего иного не придумаешь, – развел руками Сопун.

– Разве что я нашлю темень перед самим нашим нападением, – проворчал Леший. – Надежду имею, что их пищальники не видят в темноте, как кошки.

– Зато я вижу, как кошка, – вскочил с облучка домовой. – Разгоню телегу, а сам пересяду на коренную, ударю оглоблей по дозорному, вскочу паршивцу на спину и задушу вот этими своими руками!

– И мне немца, и мне! – завизжала Зелёнка, и было заметно, что огорчила тем своего дружка. – Защекочу усатого красавчика!

– Тихо! – Это мертвец не вынес визга русалки. – Надеюсь все же, что они на мельнице. Тогда мы должны подъехать незаметно, ползком выбрать место для ловушек, а поставим их уже в темноте, так и быть. А как будем готовы, мы, мужики, затаимся возле ловушек, а ты, Зелёнка, и ты, Змей, вы останетесь с лошадьми и телегой. Чтобы было на чем, если побьют нас, сматываться.

– Только оружие мне оставьте, мужики, потому что сабелька моя… Не для того она – одни ножны да рукоять.

– Боюсь, мил-друг, у тебя не одна сабля такая.

Однако тут живой мертвец гаркнул на русалку, остановил поток ее ядовитого красноречия, а Огненному Змею протянул одно из копий, посоветовав:

– Ты, парень, ежели что, улетай. Еще не народился на свете мужик, который сумел бы твою подружку обидеть.

– Кажется, все! – подытожил Сопун и вдруг хлопнул себя по лбу. – А на чем вы, молодежь, поедете, и ты, господин Лесной хозяин? Отпряжем для вас чужую конячку, это раз…

– Вот и пусть молодые на ней едут, а я на телеге с Медведем, а устанет ваша Савраска, меня Михайло, богатырь наш косматый, на себе повезет. Годится?

– Вот только беда, – потупился летающий бабий угодник. – Не умею я, мужики, верхом ездить. Как-то все на крыльях да на крыльях… Уж извините.

– Ладно, я спереди, неумеха ты, – буркнула Зелёнка. И вдруг улыбнулась прельстительно. – Кто знает, миленький мой дружочек, может быть, хоть таким манером чему-нибудь научишься?

– Так чего же мы ждем? – рявкнул живой мертвец, бесконечно сейчас далекий от любовных переживаний Зелёнки. – Помолимся нашим вечным богам – и вперед!

Оказалось, что противник был совсем рядом. Сопун не успел даже освоиться на месте переднего дозорного, как с телеги раздалось шипение, и ему пришлось натянуть поводья. Обернувшись к малому войску, он увидел, что Лесной хозяин резво скатился с повозки и бежит к нему.

– Однако же ты и торопыга, – заявил леший, хватаясь за стремя. – Не придержи я тебя, прямо бы к ним в стан и въехал. То-то бы удивил!

– Быстро мы слишком, – буркнул колдун.

– А будто и сам не замечал, что лес может стягиваться и растягиваться. Может статься, я перемудрил со всякими чарами, он и того…

– А как же ты, господин Лесной хозяин, догадался, что мы уже невдалеке от мельницы?

– Имеются у меня тайные приметы, – прищурил леший свои безбровые глазки.

Подъехавший тем временем живой мертвец загоготал:

– А ты и купился на суесловие лешего, сынок! Да вон он, столбик дыма над лесом. Кашу, подлецы, варят.

– Вот с того дуба, – показал леший, – можно увидеть поляну перед Чертовою мельницей. Но сам не полезу теперь, потому как вы, хуторские, имеете наглость меня высмеивать.

– И как только тебе такое в голову пришло? – снова загоготал Серьга. – Можно подумать, что нам жизнь не дорога!

– Эй, Домашний дедушка, а не хочешь ли ты полезть да посмотреть? – поклонился Сопун с коня домовому. – Ты ведь так лихо оборачиваешься кошкой!

Старичок вздохнул:

– Обернуться котом дело нехитрое, да вот карабкаться долго… А как залезу на верхушку – кто меня, спрашивается, будет оттуда снимать?

Тогда Медведь принялся бить себя в грудь, предлагая тем самым другу сердечному свои услуги.

– Тогда, Михайло Придыбайло, – встрепенулся Сопун, – не выручишь ли ты сам всех нас, не залезешь ли ты сам на этот проклятый дуб?

Медведь согласно рыкнул, спрыгнул с повозки (Савраску, успевшую подзабыть, что везет страшного зверя, домовой еле удержал), вперевалку подбежал к дубу, принялся ловко взбираться по стволу и вскоре скрылся в остатках листвы. Некоторое время с дуба падали сухие сучки, спускались, кружась, узорчатые желто-коричневые листья, потом раздался треск, за ним второй, рычание, сухие листья и сучки слетели целым облаком, большая обломанная ветвь повисла на дубе, не долетев до земли, потом опять все успокоилось. Наконец, Медведь спустился задом на самую нижнюю, толстую ветвь дуба, повис на ней, держась, как человек, передними лапами, спрыгнул, пару раз перекувыркнулся и остался сидеть под деревом с выражением сильного удивления на морде.

Домашний дедушка подскочил к нему и погладил по холке:

– Вишь, Мишенька, не надо было на самую верхушку взбираться… От них, от верхушек, одни неприятности… А ты храбрый какой зверь, не завопил…

– Дай знак, дружище, удалось ли тебе рассмотреть наших супостатов? Там ли они? Что делают? – Это уже Лесной хозяин подошел огладить зверя с другой стороны.

В ответ Медведь часто закивал головой. Затем поглядел на обоих своих друзей круглыми умными глазками да и принялся водить правой лапою над ладонью левой, будто помешивал. Снова часто закивал.

– Да сколько можно болтать? Весь день одна болтовня! – загремел вдруг живой мертвец. Подковылял к Медведю и сунул ему лопату. – Пойдем, наконец, ямы копать!