Текст книги "Великий Миядзаки. Жизнь рядом с бесконечным человеком"

Публичные выступления

Чтобы управлять своей компанией или, возможно, делать это лучше, чтобы слушать отчеты о том, что происходит в его фирмах и создавать рассказы об этом для внешнего мира, Токума-сачо проводил три совещания в месяц по графику. А именно: совещание руководителей отделов-департаментов, совет директоров и общее собрание для всех сотрудников «Токума Групп». Последнее проходило каждый месяц, и на него собирали всех работников компаний, входивших в «Токума Групп». Раз в полгода организовывали собрание акционеров. Любая встреча такого рода начиналась с речи Токумы-сачо. Произносимые им спичи слегка отличались друг от друга в зависимости от настроения господина Токумы и того, что происходило в это время. Само выступление представляло собой нечто среднее между комедийным стендап-монологом и официальным политическим обращением.

Каждое из собраний имело свою цель и свою публику, несмотря на то, что содержание их часто пересекалось и повторялось. Совещание глав отделов посещали примерно тридцать руководителей или их заместителей; они рассаживались вокруг огромного круглого стола на верхнем этаже здания «Токума Сетэн»; каждый из руководителей департаментов должен был встать и рассказать о самых важных направлениях деятельности своего департамента в этом месяце и сообщить, что, по его или ее мнению, следует ожидать в ближайшем будущем. Все места были распределены. Ты обязан прийти вовремя. Совещание начиналось в 10 утра, и если ты не занимал свое место в 9:55, это значило, что ты опоздал.

Текущий статус любого человека в компании наглядно определялся его близостью к Токуме-сачо, сидевшему во главе стола. Тосио Сузуки всегда сидел по правую руку от него. Никому не удавалось удерживать место слева от босса более чем на одном-двух совещаниях. Господин Токума очень любил интригу, и потому большая часть людей за столом часто меняли места, а соперники равного положения сидели на одинаковом расстоянии от босса, глядя друг на друга через стол. Я всегда сидел рядом с Сузуки, отчасти потому, что мысль о наличии гайдзина на одном из первых мест за столом говорила о статусе компании, а отчасти потому, что гайдзин нуждался в частых комментариях шепотом, дабы понимать, что происходит.

Токума-сачо всегда открывал совещание и первые полчаса развлекал собравшихся, зачитывая избранные места из своего дневника. Этот дневник, по крайней мере те части, которые он зачитывал, содержал секретные сведения и намеки относительно верхушки коммерческой и политической власти Японии. Он использовал свои записи в качестве отправной точки монологов. Рассказывал истории об известных людях. Иногда он прерывался, чтобы высказать свои мысли о политике и обществе или просто пошутить. Токума-сачо был одним из самых увлекательных публичных ораторов, когда-либо слышанных мною. И он ожидал, что каждый из тех, кто находился в комнате, тоже выскажется, когда подойдет его или ее очередь.

Выступая на этих совещаниях, вы должны были говорить громко, уверенно и мужским голосом (даже если вы женщина). Какие-то выдающиеся события в отделениях случались нечасто – все шло привычно из месяца в месяц. Слушая выступающего, который пытался приукрасить свою деловую активность (причем делал это громко, чтобы подчеркнуть значительность прогресса), вы либо испытывали неприятное чувство, либо начинали засыпать. (Спать на японской деловой встрече зазорным не считается, если делать это правильно; нужно принять подобающее положение: руки сложены на груди, подбородок тоже опущен на грудь, а выражение лица достаточно неопределенное, чтобы можно было подумать, будто человек слушает с закрытыми глазами.) Часто докладчики говорили о каких-либо неудачах в бизнесе, и все находящиеся в зале понимали, что проблемы создал сам Токума-сачо, но он этого никогда не признает. Сотрудники издательства были подавлены тем, что навязанная им новая книга Сидни Шелдона[17]17
  Американский прозаик и сценарист. Его романы переведены на 51 язык и изданы тиражом свыше 300 миллионов экземпляров более чем в 180 странах, по его сценариям снято 25 фильмов.


[Закрыть] никакой прибыли не принесла. Токума-сачо очень гордился, что заключил с автором невероятно щедрый контракт вопреки совету главы издательского отдела. А поскольку на совещании никто не мог вслух обвинять господина Токуму, то руководитель издательства всю ответственность переложил на Сидни Шелдона, которому так много заплатили.

На совещаниях не предлагалось ни решений по исправлению ситуаций, ни реальных планов, а комментарии и вопросы звучали очень редко. Глава департамента или его заместитель выступал с речью, все кивали и переходили к прослушиванию следующего докладчика. Никаких неожиданностей, никакой информации о введении новых брендов здесь не было. Однако я поначалу об этом не знал.

На самом первом собрании глав департаментов-отделов, на которое меня пригласили, присутствующие встали, и меня им представили. Все прошло довольно хорошо. Однако на втором подобном мероприятии я немного отвлекся и попал в неприятную ситуацию. В «Токума Сетэн» существовал ряд топ-менеджеров, занимавшихся определенной работой в сфере международного бизнеса. Эта группа бралась за любой возникающий проект, который не входил в сферу деятельности других подразделений и с которым никто не хотел иметь дело. Сотрудники, отвечающие за различные зарубежные проекты, были очень рады передать их мне. Одним из наиболее уважаемых работников являлся некий Охцука-сан, которому поручили осуществлять внутрикорпоративную связь между мной и остальными частями компании «Токума» (возможно, Токума-сачо решил, что Сузуки не может являться моим единственным наставником). Охцука-сан отвечал за работу с Кореей. Была одна корейская компания, с которой Токума вел различный бизнес. И Охцука-сан хотел, чтобы я встретился с ее руководителем и завязал с ним деловые отношения.

Охцука-сан организовал первую личную встречу с директором корейской компании за ужином. Его назначили на 4 часа дня, и он должен был проходить в довольно дорогом ресторане неподалеку от Хигаси-Гиндза[18]18
  Станция метро в Токио, расположена в престижном районе Гиндза.


[Закрыть]. Мне показалось странным, что для ужина выбрали такое раннее время, и я подумал: а будет ли уже открыт этот суши-ресторан? В назначенное время я прибыл в назначенное место, и меня представили главе корейской компании, руководителю «Вук оф Дайджен Коммюникейшнз» (мы всегда обращались к нему «кайчо»). Заказав пиво, Охцука-сан быстро выпил его, затем, к моему удивлению, встал, вежливо поклонился и просто ушел.

В течение следующих трех с половиной часов, проведенных за суши и пивом, Вуккайчо рассказал мне обо всем, чего я не знал о киноиндустрии в Корее. Большая часть моих провалов в знаниях касалась истории взаимоотношений Кореи и Японии. Корейский закон не позволял демонстрировать японские фильмы в Корее – отчасти из-за продолжающейся враждебности, которую многие корейцы испытывали по отношению к японцам после Второй мировой войны, но также и из-за экономического протекционизма. Корея мечтала о процветании собственного кинематографа, а японские фильмы, популярные у корейской молодежи, представляли в этом отношении угрозу.

Запрет на японские фильмы постепенно ослаблялся, но это касалось только японского игрового кино. Вероятность снятия запрета на анимацию была мала, поскольку имелось много местных начинающих корейских студий мультфильмов и анимацию смотрели дети. Благодаря постоянному дорогостоящему лоббированию со стороны компаний вроде «Дайджен», желающих импортировать японские мультфильмы, корейские законодатели сделали единственное исключение для фильмов, завоевавших главные международные награды. Таким картинам разрешили коммерческий прокат, но их нельзя было показывать по телевидению или продавать на видеоносителях.

Вук-кайчо сказал, что в Корее есть бизнесмены и некоторые политики, ведущие активную кампанию по устранению этого бессмысленного пережитка прошлой эпохи, что ситуация меняется и в ближайшем будущем определенно станет другой. По его мнению, показ всех японских игровых фильмов должны были вот-вот разрешить, а запреты на их трансляцию по телевидению снять. Запрет на мультфильмы и телевизионные шоу пока останется, но это лишь вопрос времени: скоро отменят и его.

Я спросил кайчо, откуда ему известно о планах корейского правительства снять запрет. Он наклонился поближе и произнес тихим голосом:

– Мы знаем людей, которые принимают такие решения, – ответил он. – И у нас есть способы влияния на них.

– Вы имеете в виду взятки? – поинтересовался я.

Мой собеседник откинулся назад, взял бокал и сделал очередной глоток пива.

– Я просто знаю, что в конце года запрет отменят, – произнес он.

– И что мне, по вашему мнению, нужно делать? – спросил я.

Проблема кайчо заключалась в том, что он был очень давним спонсором фильмов «Гибли». Он заключил десятилетний договор на распространение этих фильмов в Корее. Сейчас контракт стремительно подходил к концу. В нем было оговорено, что если запрет на японские анимационные фильмы все еще будет существовать на момент окончания контракта, «Дайджен» потеряет большую часть задатка, который заранее был выплачен компании «Токума» за корейские права на фильмы. Десять лет почти прошли. Запрет не отменили. Кайчо хотел, чтобы я продлил лицензию еще на десять лет, причем без дополнительной оплаты.

– Я знаком с политиками. Я трачу деньги. Я обещаю вам, что запрет будет снят к концу года. Я гарантирую вам это, – сказал он.

На следующем совещании руководителей департаментов, когда пришла моя очередь выступать, я сказал, что давний корейский запрет на анимационные фильмы вот-вот будет снят. Мое заявление накрыло цунами буйного хохота. На меня накатывали все новые и новые волны его. Токума-сачо повернулся ко мне и почти добрым, отеческим голосом сказал:

– А, да вы говорили с Вук-кайчо. Видите ли, Арубах-то-сан (господин Токума никогда не мог правильно произнести мое имя), в последние десять лет Вук-кайчо приезжает в Токио дважды год и всякий раз говорит нам в точности эти слова. Мы тоже сначала ему верили. Запрет в ближайшее время точно не снимут – неважно, что он там вам сказал».

И, конечно, его не сняли.

Кроме выступления на совещании глав отделов, раз в месяц каждый руководитель департамента должен был произнести короткую речь перед большой группой работников «Токума Групп» – обычно собиралось около трехсот человек. Совещание проходило в здании «Токума Сетэн», в корпоративном театре Токума-холл. Все руководители отделений по очереди поднимались на большую сцену и обращались к тремстам сотрудникам. Перспектива говорить по-японски, стоя на сцене перед большой аудиторией, заполненной людьми, пугала меня, и это происходило каждый месяц.

Я знал, что всегда выступаю третьим. После самого Токумы-сачо и сразу после Сузуки-сан. Токума-сачо являлся виртуозным оратором. Его речи всегда в равно мере были актуальными, пробуждающими мысли, с юмором и при этом важными. Он произносил их зычным, громким голосом опытного сценического актера, но, если требовалось, умел придать тону жесткости или грубоватой доверительности. Он мог быть ласковым, как добрый дедушка, и мудрым, или громоподобным и сердитым, или очень, очень смешным. Конечно, почти все, что он говорил, являлось придумкой и по большей части неправдой, но аудитория, замерев, внимала каждому его слову. Он правда был хорошим оратором.

Затем вставал и говорил Тосио Сузуки – протеже господина Токумы. Обычно Сузуки был даже лучше Токумы-сачо. Его речи отличались тем же качеством, и недостаточность властного тона и зрелости возраста искупалась остротой ума и тем, что содержание его речей не было выдумкой. Он говорил ясно, кратко и понятно. Часто вслух произносил то, о чем другие только думали. Сузуки обладал сильным ораторским голосом. Он тоже отлично умел выступать на публике.

Моя очередь говорить наступала вслед за ними.

Единственным для меня способом произнести речь на японском языке – это подготовиться к ней заранее. Я записывал то, что хотел сказать, и затем переводил текст на японский. Затем я показывал кому-нибудь свой японский перевод, чтобы убедиться в отсутствии очевидных ошибок. Потом, в тот день, когда я должен был выступать, я все утро и весь день до обеда проводил в парке у залива, что в садах Хамарикю и в пяти минутах ходьбы от здания «Токума Сетэн». Я шел в это уединенное место и в течение нескольких часов учил речь и практиковался в ее произнесении вслух. Думаю, если бы в такой день вдруг пошел дождь, я бы отменил выступление и где-нибудь спрятался.

Не думая ни о чем, кроме речи, я возвращался в Токума-холл и занимал свое место на первом ряду рядом со звездочкой месяца «Токума Джапан Коммуникейшнз». Последнее представляло собой музыкальное отделение «Токума Групп». Оно работало с многими талантливыми и порой очень успешными музыкантами, а также с теми, кто продавал CD, основываясь на том, насколько хорошо они выглядят на обложке диска. На ежемесячных собраниях компанию знакомили с новыми молодыми артистками.

По какой-то причине самые новые звездочки «Токума Джапан Коммуникейшнз» сидели рядом со мной, когда я ожидал своей очереди идти выступать. Обычно это была девушка лет шестнадцати с телом взрослой женщины, которое кое-как прикрывали привлекающие внимание мини-юбка и крошечный топ. Ее имя объявляли до начала речей, она вставала, покачиваясь в туфлях на высокой платформе, и поворачивалась, чтобы поклониться, продемонстрировать свои формы и помахать рукой публике. Я видел ее телодвижения так близко, что заготовленная речь вдруг частично улетучивалась из моей головы. Эти молодые девушки почему-то всегда заставляли меня задумываться об эволюции, биологии и естественном отборе. Ведь гигантский динозавр, имея мозг размером с орех, все же мог функционировать.

Речи Токумы и Сузуки ошеломляли аудиторию, а потом объявлялось мое имя. Я бросал последний взгляд на прелестную девушку, откинувшуюся для удобства на стуле и положившую ногу на ногу. Затем я уверенно шел на сцену. Когда ты говоришь на иностранном языке, неважно, насколько хорошо ты им владеешь, это все равно напоминает процесс приема пищи или воды сразу после визита к дантисту. В десны тебе вкололи новокаин, и ты можешь правильно двигать челюстями или неправильно – у тебя все равно нет нужного ощущения. Тебе кажется, будто ты все делаешь верно, но говорить на самом деле ты не можешь. Если ты скажешь что-нибудь совершенно и ужасно неправильное, то поймешь это только по реакции публики. У президента США Билла Клинтона во время государственного визита в Польшу был переводчик, который при переводе президентского приветствия польской прессе сказал, что президент ощущает сильную потребность в сексуальных отношениях с Польшей. Возможно, перевод был верным с точки зрения грамматики. Только вот практика разговорной речи подкачала.

Хотя я, несомненно, не говорил достаточно хорошо в такой степени, чтобы выступать после Токумы или Сузуки, мне везло в том, что именно нужно было сказать, когда я выходил на сцену. Мы как раз находились в середине, казалось, бесконечного процесса дублирования на английский язык фильма Хаяо Миядзаки «Принцесса Мононоке», который побил все рекорды; мы работали вместе с «Мирамакс», тогда дочерней фирмой компании «Уолт Дисней». Каждую неделю Харви Вайнштейн, директор «Мирамакс», утверждал, что он вот-вот пригласит в группу по работе над английской версией фильма кое-кого новенького и потрясающего. И мне нужно было просто доложить об этом. Руководители других отделов говорили об актуальных изменениях в их невероятно трудном бизнесе. Большого количества хороших новостей не находилось, а господин Токума не любил выслушивать на больших совещаниях плохие, поэтому такие развлекающие публику темы, как разного рода бедствия и возможность финансового коллапса, из обсуждения исключались. В то время как всем остальным приходилось бороться с трудностями их тем, я выступал в качестве «Энтертейнмент Тунайт»[19]19
  Или просто «ЕТ» – новостной тележурнал о всяческих развлечениях, информационно-развлекательное телешоу.


[Закрыть], упоминая громкие имена самых известных американских кинозвезд, которые могли бы, с точки зрения Харви Ванштейна, поучаствовать в нашем проекте (но это было очень маловероятно).

Когда я поднимался на большую сцену под внимательным взглядом сотен глаз, уши публики были уже взбудоражены информацией и развлекательными моментами динамического дуэта господина Токума с его блистательным и неистовым старым миром (эрой самураев) и господина Сузуки с его информативным, глубоким и в то же время забавным сообщением о том, что компания вот-вот примет на вооружение новые технологии, которые приведут ее к успеху. Я брал микрофон и изо всех сил старался хорошо говорить по-японски. Я прикладывал все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы произнести свою речь подобно тому, как это делает уверенный в себе мужчина-японец.

В Японии существует тщательно хранимый секрет – из тех, о которых японцы не расскажут тебе, если ты не проживешь рядом с ними лет двадцать пять (а может, и потом не расскажут); он состоит в том, что большинство мужчин-иностранцев говорит как женщины. Японский язык в основном преподают женщины, и они на самом деле никогда не упоминают тот факт, что мужчины и женщины говорят по-японски совершенно по-разному и что если мужчина говорит подобно женщине, то это сразу же сводит его значимость как публичного оратора практически к нулю.

Японцы в общем и целом обычно еще не скрывают своего отношения к темнокожим людям и гомосексуалам как к людям низшего уровня (хотя они менее открыты в своих высказываниях о таком же отношении к китайцам и корейцам, а также к группе бывших отверженных среди самих японцев, которых эвфемистически, или смягченно, называют буракумин — «деревенские жители»). Если ты мужчина, но говоришь как женщина, то первым впечатлением о тебе будет, что ты слабак, или гомосексуал, или то и другое вместе (или китаец – в зависимости от твоего внешнего вида). Когда я узнал об этом, то исправлять что-либо было уже слишком поздно. В отношении публичных выступлений я чувствовал себя более уверенным, чем раньше. А благодаря нашему председателю в «Токума Сетэн» существовала культура правильного мужского поведения. Но ведь, в конце концов, разве не было трудно стоять на сцене и сыпать именами самых любимых папарацци американских кинозвезд?

Я начинал свою речь с небольшого количества бизнес-новостей, давая кое-какую информацию о зарубежных продажах анимационных и игровых фильмов компании. Студия «Мирамакс» купила фильм компании «Дайэй» «Давайте потанцуем?» и имеет большие планы на его прокат в США. Назвав некоторые цифры, которые всегда звучали более впечатляюще, будучи выраженными в долларах и евро, потомучто большинство людей не были сильны в математике, я переходил к докладу о кастинге для американской версии ««Принцессы Мононоке».

Список актеров менялся еженедельно, а Харви Ванштейн редко видел разницу между теми, кого он желал видеть, и теми, кто подтвердил свое участие. Леонардо ди Каприо согласился озвучивать Аситаку. Робин Уильямс будет говорить за Дзико-Бо. Жюльет Бинош будет Госпожой Эбоси. А Кэмерон Диаз – Сан. Мерил Стрип собирается озвучивать Моро. Публика впечатлялась и уже даже не замечала и не принимала во внимание того, что актеры, названные месяцем раньше, затем исключались в следующем месяце. Я был близок к открытию одного из собственных секретов «Токума Сетэн»: если ты говоришь достаточно занимательно, то для определенного рода публики на самом деле неважно, что ты сообщаешь нечто неточное или вообще неверное. Хватит и легкого штриха правдоподобности.

Кроме того, если ты гайдзин, который произносит речь по-японски, у тебя сразу же есть огромное преимущество. Ты получаешь много очков просто за то, что умеешь говорить и говоришь на более или менее узнаваемой версии японского языка. Да, если ты гайдзин и мужчина, ты, возможно, чаще всего употребляешь женские обороты речи, которым научила тебя преподавательница-японка. Многие из используемых тобой слов неправильные, как, например, в фильме «Выбор Софи», когда героиня Мерил Стрип ошибочно принимает костюм из легкой ткани в полоску за одежду женщины легкого поведения, или когда польский переводчик президента Клинтона подбирает неверный перевод для слова «рад, восхищен».

Хаяо Миядзаки и автор в детском саду, который строится для детей работников студии «Гибли» по его проекту.

Будучи гайдзином, ты мил, забавен и, возможно, менее подвержен опасности быть несовершенным. Публика прощает тебе ошибки в области культуры и языка, потому что ты хотя бы стараешься. Когда тебе дают слово, то от тебя, как от маленького ребенка, не ожидают понимания сложностей японской психики или тонкостей языка. Что бы ты ни знал о этом, ты все равно кажешься не по годам развитым. Так, выступая как публичный оратор, ты добиваешься успеха, даже если ты не особенно хорош в произнесении речей. Может, это неверно, а в конечном итоге несправедливо, но ведь справедливость на самом деле не азиатское понятие.