Текст книги "За день до полуночи"

– Да, малышка, он очень хороший человек.

– А он приведет папу назад ко мне?

– Да, сладкая моя, обещаю тебе, он приведет. – Акли посмотрел в ясные, чистые глаза девочки. – Обещаю тебе, он приведет твоего папу к тебе.

21.00

В трубке слышались только гудки.

– Алло? – Наконец-то!

Сердце Григория чуть не выскочило из груди. Ее голос звучал для него прекрасной музыкой, так сильно он хотел услышать его. Сначала Григорий просто ошалел, не в силах вымолвить ни слова, но затем взял себя в руки и закричал:

– Молли, о Молли, это ты, слава Господу, это ты!

То, что он услышал в ответ, было просто замечательным.

– Ох, Боже, Григорий, дорогой, я уже начала бояться, что потеряла тебя и ты больше никогда не позвонишь! Григорий, я все узнала! Ты не поверишь, что творится, Григорий. Это просто невероятно, я все тебе расскажу.

– Молли, что это? Пожалуйста, скажи мне сейчас. Я должен знать.

– Григорий, ты о таком и мечтать не мог. Ты не только спасешь свою карьеру, но и шагнешь еще выше. Это невероятно. Я все для тебя узнала. Ты где?

Григорий находился в очередном баре на Четырнадцатой улице, в этом районе осталось всего несколько подобных заведений, которые он еще не обошел.

– Гм, я в Джорджтауне, – солгал он.

– Как быстро ты сможешь доехать? У меня документы, фотографии, отчеты. Боже, ты не поверишь. Это происходит прямо сейчас, в штате Мэриленд. Это касается… послушай, дорогой, приезжай как можно быстрее.

– Считай, что я уже у тебя. Ох, Молли, Молли, я люблю тебя, ты знаешь? Я люблю тебя, я так тебе благодарен.

Светясь от радости, Григорий выскочил из бара. Вечерний воздух был чистым и свежим, он пах триумфом. Ему срочно требовалось выпить, чтобы отметить это дело. Григорий огляделся и увидел невдалеке открытый винный магазин, но когда он подбежал к нему и влетел в сверкающее помещение, то обнаружил, что у него осталось всего три доллара.

– Мне надо водки. Сколько стоит бутылка?

– Самая лучшая русская, «Столичная», – ответил продавец, – четыре доллара двадцать пять центов. «Абсолют» – пять с половиной долларов. Есть еще…

В конечном итоге Григорий, как и утром, купил американскую «Водка-сити», которая, как он обнаружил тут же на улице, была не крепче пощечины слабой женщины и отнюдь не укрепляла его огромную радость.

Ладно, не имеет значения. Любая водка лучше, чем отсутствие водки. Пока Григорий бежал к машине, он еще несколько раз приложился к бутылке. К стеклу машины была прилеплена штрафная квитанция за неправильную парковку, но Григорий просто скомкал ее и швырнул на землю. Забравшись в машину, он направился в сторону Александрии.

Через двадцать минут, в течение которых Григорий еще несколько раз хлебнул из бутылки, он был на стоянке возле дома Молли. Сегодня утром он покинул эту стоянку в темноте, в темноте и вернулся. Круг замкнулся. От отчаяния к триумфу – вот каким был этот круг, вот к чему привели его ум и ловкость. Он сунул водку в карман пальто, вбежал в подъезд, поднялся на лифте и буквально подлетел к двери.

Он постучал.

Молли рывком распахнула дверь.

– Григорий!

Боже, что за прекрасная женщина! На Молли было ее обычное домашнее платье в гавайском стиле, но благодаря массивным плечам она походила на профессионального футболиста. Щедрые синие тени на глазах, волосы начесаны и аккуратно уложены, на коренастых ногах открытые домашние туфли на высоком каблуке и с золочеными ремешками, ногти на ногах покрыты розовым лаком.

– Я хотела получше выглядеть сегодня вечером, – сказала она.

– Тебе это удалось, моя дорогая. Да, удалось, сейчас ты просто великолепна.

Молли за руку потащила Григория в комнату. Его охватило страстное желание, сердце колотилось, как метроном, член торчал, словно ракета SS-24, и готов был взорваться. В гостиной горели свечи, царствовал полумрак, стол был накрыт для ужина, на столе Григорий заметил бутылку вина.

– Думаю, нам есть что отметить, – заметила Молли.

– Конечно. Отметим. Ведь я теперь никуда не уеду!

– Садись, дорогой. Налить тебе шампанского?

– Шампанского! Да! Боже, как чудесно! – Он-то знал, что водка и шампанское вместе имеют потрясающий эффект.

Григорий уселся в большое, легкое кресло. Молли подошла к нему с бутылкой шампанского.

– Пожалуйста, дорогая, я тебя внимательно слушаю, – поторопил ее Григорий.

Он весь светился в ожидании желанного момента.

Молли устроилась напротив него.

– Послушай, Григорий, есть одна маленькая деталь, которую я сообщу тебе, прежде чем начну свой рассказ. Одна ма-асенькая деталь, – по-детски протянула Молли, изобразив на своем пухлом личике что-то глуповатое и ребяческое. – Только, пожалуйста, не сердись на меня.

– Я все тебе прощаю. Отпускаю все твои грехи. Ты не можешь сделать ничего плохого. Ты ангел, дорогая, ты просто святая. – Григорий взял ее на удивление тонкую руку и посмотрел ей прямо в глаза. Странно, он как-то раньше не замечал, что у нее совсем нет скул, лицо Молли было похоже на белую подушку с глазами.

– Но ко всему этому я еще специальный агент отдела контрразведки ФБР.

Она улыбнулась. Григорий посчитал ее слова забавной шуткой.

– Ох, ну ты даешь, Молли. – Он рассмеялся, но тут только до него дошло, что в комнате полумрак лишь по той причине, что здесь еще полно людей. Люди в костюмах быстро обступили Григория, что повергло его в шок. В комнате зажегся свет, из спальни вышел еще один агент и задул свечи. Несколько агентов появились из стенных шкафов и из ванной. Трагическая сцена, как в театре, когда пьеса закончена, зажегся свет, и ты понимаешь, что сидишь всего-навсего в старом здании театра.

Молли встала.

– Отлично, Ник, – бросила она, – он полностью в твоем распоряжении. – Молли повернулась к Григорию. – Извини, дорогой, жизнь иногда бывает очень суровой. Ты очень хороший парень, но, Боже мой, ты же грязный шпион.

Молли скрылась в спальне, а перед Григорием уселся мужчина средних лет.

– Итак, – начал незнакомец, – вот мы наконец и встретились, Григорий Иванович Арбатов. Меня зовут Махони. Ник Махони. Я уже два года не спускаю с тебя глаз. Согласись, разве Молли не прелесть? Она одна из лучших. На самом деле хороша, да?

– Я… я…

– Послушай, старина Грег. У нас возникла проблема.

Ошеломленный Григорий тупо глядел на Махони.

– Могу я выпить?

– Извини, Грег, но ты нужен нам трезвым. Ох, Господи, ты действительно нужен нам трезвым.

Григорий продолжал молча смотреть на собеседника.

– Грег, у нас серьезные неприятности, очень серьезные.

Махони посмотрел на часы.

– Ты когда-нибудь слышал о человеке по имени Аркадий Пашин?

– Я…

– Конечно, слышал. В данный момент Аркадий Пашин является самым могущественным человеком в мире. Он сидит в американской ракетной шахте в пятидесяти милях от Вашингтона и собирается начать третью мировую войну. Он хочет запустить птичку, что будет началом последнего танца. Вместе с ним находятся спецназовцы, ты слышал о спецназе?

Григорий сглотнул слюну.

– Штурмовики. Головорезы. Герои. Говорят, они самые лучшие убийцы. Но почему?

– Совершенно очевидно, – дальше развивал свою мысль Ник, – что он пытается вынудить твою страну нанести первый ядерный удар, пока еще между нашими странами сохраняется ядерный паритет. Он собирается запустить нашу ракету с десятью ядерными боеголовками, нацеленными на ваши командные пункты и сеть управления, и он прекрасно понимает, что в ответ Советы тут же ударят по Америке. Вот тебе и третья мировая война. Пашин осознает, что никогда не смог бы добиться этого от Политбюро, поэтому делает все сам, понимаешь? Представляешь себе? Я имею в виду смекалку этого парня.

Григорий молчал. Да, это было похоже на Пашина.

– А ты слышал об обществе под названием «Память»?

– «Память» – повторил Григорий. – Фанатики. Они ненавидят Горбачева, гласность и вообще все новое, мечтают вернуть сталинские времена. Да, они всех нас держат в страхе.

– Да, так вот, похоже, этот Пашин один из его ведущих членов. Сейчас там, в Саут Маунтин, примерно восемьсот наших самых лучших парней, они пытаются помешать Пашину, но времени очень мало…

– Но если вы нанесете ответный удар, то это будет конец света, – ужаснулся Григорий.

– Вот именно, – натужно усмехнулся Ник Махони. – Однако наши стратеги считают, что здесь кроется что-то еще. Для товарища Пашина недостаточно вынудить твою страну к ядерному удару по Америке, он должен сделать что-то еще, чтобы обеспечить преимущество на семь-девять минут – с момента пуска ваших ракет и до взрыва. Так что, когда вылетят наши ракеты, их полет не будет скоординированным, будет потеряно всякое управление. Черт побери, приятель, наши ракеты могут вообще не взлететь. Ты когда-нибудь слышал о доктрине, называемой «обезглавливание»?

Григорий молчал, глядя на Махони.

– Это означает отсечение головы. А голова нашей страны находится как раз в том городе, в котором мы и сидим сейчас с тобой. – Ник улыбнулся.

– Да, Грег. Мы предполагаем, что Пашин намерен вечером взорвать ядерную бомбу. Может быть, уже через час. Прямо здесь, в Вашингтоне. Прощай, Белый дом, Объединенный комитет начальников штабов, командный пункт Пентагона, ЦРУ, Агентство национальной безопасности и даже Бюро государственных стандартов. Прощай, вся система управления. Прощайте, несколько миллионов граждан, спокойно спящих и видящих сны.

Махони улыбнулся Григорию.

– Послушай, а где он мог взять бомбу? Я имею в виду, если в его распоряжении не имеется русской ракетной шахты или ракетной подводной лодки, то где же он все-таки взял бомбу? Не купил же он ее в магазине?

У Григория совсем пересохло в горле. Если тут скоро произойдет ядерный взрыв, то не разумнее ли смыться отсюда, пока еще есть время? Неужели они не начнут эвакуацию?

– Грег, ты что-нибудь знаешь об этой бомбе?

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – ответил Григорий.

– А я слышал совсем другое. Сказать честно, мы плотно следили за тобой и твоей квартирой, и все слухи нам известны так же хорошо, как и тебе. Мы считаем, что в советском посольстве находится ядерный заряд мощностью одна килотонна. Он под строгим контролем ГРУ, там только ждут приказа, чтобы взорвать его, следовательно, время от нажатия кнопки до взрыва будет урезано до секунд, так что для выполнения этого задания потребуется очень храбрый парень.

У Григория перехватило дыхание. Да, об этом всегда ходили темные слухи, что-то вроде этакой мрачной шутки. Ужасные, невероятные слухи. И они не уходили с течением лет.

– Понимаешь, в старые времена бомба весила пару тонн, – пояснил Махони, – и никто бы не рискнул тайком протащить ее в посольство. Но сейчас в так называемых специальных ядерных фугасах всего сто шестьдесят фунтов, его может перенести в рюкзаке здоровый солдат, даже в наставлении об этом сказано. Вот мы и считаем, что подобная штучка запрятана где-то на Шестнадцатой улице, в четырех кварталах от Белого дома. Что ты думаешь об этом, старина Грег? Есть в посольстве такой идиот, который смог бы взорвать фугас?

Внезапно до Григория дошло. Все стало на свои места, многое приобрело смысл.

– Да, я знаю такого человека. Его фамилия Климов. Он заместитель резидента ГРУ, протеже и племянник Пашина.

Махони кивнул.

– Возможно, тоже член «Памяти».

– Плохо дело, – продолжил Григорий. – Бомба должна находиться внизу, в шифровальной комнате, которую мы называем «Винный погреб». Это самое секретное место в посольстве. Прошлой ночью там в качестве шифровальщика дежурила мой друг Магда Гошгарьян. Если Климов захотел бы взорвать бомбу, то одна бедная Магда не смогла бы остановить его.

– Да, они собирались произвести пуск сегодня рано утром, но столкнулись с задержкой, которая стоила им восемнадцати часов. Пашин по радиостанции из шахты послал какой-то непонятный сигнал, наверняка тому, кто должен был взорвать бомбу, а означал этот сигнал приказание повременить со взрывом до дальнейших сообщений. Драма разразится где-то около полуночи. Если мы не сумеем помешать, то Пашин пошлет другой сигнал своему человеку – прикажет нажать кнопку. Взрывы бомбы в Вашингтоне и ракеты в Москве должны произойти почти одновременно.

– Да, – согласился Григорий. – Теперь я понимаю, что произошло со мной сегодня. Спланировано было все заранее, поэтому днем Климов и пытался убить меня с помощью спецназовского десантного ножа. Ведь если бы это удалось, то вечером обязанности шифровальщика должен был бы исполнять тот, кто дежурил прошлой ночью. Значит, Магда. Она снова дежурила бы в «Винном погребе», а с нею у Климова не будет никаких проблем. Ох, Магда, бедная Магда, во что я тебя втянул?

– Она сейчас там?

– Да, я позвонил и попросил ее сегодня подежурить вместо меня. Боже, да ведь Климову только это и надо. Она умрет, даже не вскрикнув. Этот маленький негодяй убьет ее, довольный тем, как все удачно получилось, и радуясь своей значимости.

Оба они замолчали. Потом Григорий сказал:

– Нужно этому помешать. Вы обязаны остановить его. Может быть, ворветесь в посольство? Проникните туда вместе с полицией?

– Но вы же знаете, что посольство – это советская территория.

– Да бросьте, сейчас не до этого.

– Грег, старина. Да у вас там люди КГБ с автоматами АК, и им отдан приказ, как смертникам, стрелять в любого, кто попытается проникнуть на территорию посольства. И как только начнется стрельба, твой друг Климов побежит вниз и успеет сделать свое черное дело Послушай хорошенько своего приятеля Ника, ты же отличный парень. Здесь существует один-единственный путь. Нам нужен парень, хороший, храбрый парень, хладнокровный, настоящий мужик с яйцами размером с покрышки «кадиллака», крутой, сообразительный, этакий Джеймс Бонд, но только он должен быть русским, чтобы попасть в подвал посольства и остановить Климова. На самом деле для этого нужен всего один хороший выстрел. На штурм горы мы бросили восемьсот отборных коммандос, но здесь, в Вашингтоне, нам может помочь один-единственный человек. Ты понял?

– Но где же вы возьмете такого парня? – спросил Григорий, все еще не понимая, какую помощь может оказать лично он. Он предположил, что американцам, вероятно, понадобится чертеж расположения «Винного погреба», особенности входа туда, может быть, даже документы, по которым американский агент пройдет мимо охранников из КГБ, и…

И тут Григорий заметил, что Махони пристально смотрит на него. Боже милосердный, они все смотрели на него! И Молли смотрела на него, ее большие, глупые коровьи глаза блестели от слез.

– Ох, дорогой, – сказала Молли, – конечно, было бы гораздо лучше, если бы в нашем распоряжении имелся зеленый берет, полицейский или агент ФБР. Но у нас их нет, дорогой.

Григорий вдруг понял.

– У нас есть только ты, Грег, – добавил Махони. – Настало время совершить геройский поступок. Пора тебе стать зеленым беретом, старина Грег.

22.00

Теперь информация посыпалась, как из рога изобилия: ФБР обнаружило арендованную шесть месяцев назад неким «Исааком Смитом» ферму вблизи Саут Маунтин, откуда и действовали спецназовцы. Агенты ФБР нашли в сарае ящики из-под боеприпасов, различные машины, грузовики и даже автобусы – на них спецназовцы все эти шесть месяцев мелкими группами добирались сюда по проселочным дорогам из Канады или Мексики. Были там планы, графики, склад продуктов питания, карты и некое подобие казармы с нарами. А еще нашли агенты несколько полотен какого-то материала, похожего на белый брезент, но пропитанного химическими веществами. Таких полотен было четыре. Поломав голову, агенты предположили, что эти полотна вручную обработали по специальной технологии, позволяющей свести на нет действие доплеровских РЛС обнаружения наземных движущихся целей, установленных на Саут Маунтин. Четыре неиспользованных полотна предназначались тем четырем десантникам, которые утром проникли в дом Хаммела.

Пентагон, ЦРУ и разведывательное управление Министерства обороны США прислали дополнительную информацию о спецназе: самые лучшие, но и самые беспощадные солдаты. Преданные, очень опытные, очень жестокие, особенно беспощадно действовали они в Афганистане, где на их совести были несколько стертых с лица земли кишлаков.

Недавнее прошлое свидетельствовало: там, где Советам нужно было нанести быстрые, смертельные удары, использовали спецназ: например, пражский аэропорт, захваченный десантниками весной 1968 года, когда русские подавили революцию в Чехословакии, возглавляемую Дубчеком. На самом деле там действовал штурмовой отряд спецназа. Именно спецназовцы захватывали в Кабуле дворец президента Амина в декабре 1979 года. Из спецназовцев формировались подразделения, действовавшие в странах третьего мира, в самых разных местах: в горах Перу, в горах Ирака, на полуострове Малакка, на азиатском материке, среди рисовых полей Вьетнама, в нагорьях Сальвадора.

– Крепкие ребята, – заметил Скейзи, – но мы с ними справимся.

– Самая трудная часть операции придется на спуск в шахту, – сказал Пуллер.

– Веревки, темнота… Вы же понимаете, что они будут стрелять в вас. Конечно, сначала вы швырнете в шахту гранаты и, возможно, хорошую порцию взрывчатки С-4, но затем наступит момент, когда первому человеку из вашей группы придется спускаться в темноту по веревкам. И вы, естественно, прекрасно понимаете, что обороняющие коридор спецназовцы откроют огонь по движущимся мишеням. Это будет очень сложный момент, Фрэнк. Вы уже решили, кто спускается первым?

Скейзи засмеялся, демонстрируя крепкие белые зубы. В 1968 году он поступил в Вест-Пойнт и любил на выходные ездить автобусом в Принстон, где находился один из старейших университетов. Он шатался по городку, коротко стриженный, в нелепой для этих мест форме курсанта-первогодка и задирался с местной шпаной.

Скейзи любил драться, все время только и думал о драке. В каких только передрягах он не побывал.

– Вы и сами не стали бы прятаться за спины своих людей, – ответил Скейзи. – Первым пойду я.

Ответ не удивил Пуллера, это он и предполагал услышать, задавая свой вопрос.

– Мне хотелось бы, чтобы вы пересмотрели свое решение, Фрэнк. Командир может поставить под угрозу всю операцию, если в самом ее начале он без всякой необходимости выйдет из строя.

– Я никогда не приказал бы человеку сделать то, чего не могу сделать сам, – твердо ответил Скейзи.

– Фрэнк, послушайте, я не собираюсь указывать вам, как проводить операцию, но не спускайтесь первым из-за какого-то идиотского желания укорить меня. Я знаю, вы злы на меня из-за Ирана, знаю, вы думаете, будто я разрушил вашу карьеру. Я ведь говорил с Брюсом Палмером и пытался убедить его присвоить вам звание полковника. Я объяснил ему, что вина за операцию «Пустыня-1» лежит только на мне, что вашей вины там совсем нет. Вы поняли?

Скейзи не смотрел на Пуллера.

– Я просто стараюсь выполнить задачу, полковник. Вот и все. Мне нужен шанс. Тот, которого я не получил в Иране.

Пуллер, никогда не объяснявший Скейзи своих тогдашних действий, почувствовал желание сделать это сейчас. Ему хотелось сказать: «Мы не могли отправиться на пяти вертолетах без специального разрешения Объединенного комитета начальников штабов, который негласно руководил операцией. У меня не было выбора. Я офицер, мне платят за то, что я выполняю приказы, платят за то, что я несу всю ответственность и тогда, когда все открещиваются от меня, чтобы не испортить свою карьеру. Я мог бы устроить скандал, но не сделал этого. Такой уж я есть».

Но ничего этого он не сказал.

– Что ж, тогда желаю удачи, Фрэнк. Теперь дело за Дельтой.

– Просто на этот раз разрешите нам действовать, Дик. Что бы там ни было, разрешите нам действовать.

Как много всяких поворотов, извилин, ступенек! Уоллсу казалось, что он пробирается по чьим-то внутренностям, двигаясь в направлении мерцающего света.

Там, где тоннель выпрямлялся и шел прямо вверх, ему приходилось карабкаться, как в печной трубе, упираясь в стенки коленями и спиной. Тогда он особенно чувствовал какую-то гранитную тяжесть патронов в карманах, да и самого обреза, примотанного к руке. Да выбрось ты его, сказал себе Уоллс. Но не послушался. Он любил эту штуку, она никогда его не подводила.

Иногда по Тоннелю можно было просто идти, не карабкаться – это когда встречался небольшой уклон, уводя его все выше. Так и пробирался он вверх в темноте, видя перед собой лишь слабый отблеск света в конце этого лабиринта.

Воздух в тоннеле был уже другой, более холодный и чистый, а там, вдалеке, был свет. Сейчас Уоллс знал только это.

А может быть, ты мертв, парень, а это просто ад, подумал он. Может быть, тебе суждено вечно карабкаться через эти дыры. Таков конец тоннельной крысы: вечно из тоннеля в тоннель. Уоллс увидел их перед собой: тоннели в ад, тоннели в космос, тоннели в вечность.

Он остановился, пот залил глаза. Похоже, начинаешь слегка сходить с ума, вот так-то, парень. Отдышавшись, Уоллс почувствовал вдруг ужасный голод. С удовольствием умял бы сейчас цыпленка. Он представил себе, как он хрустит, как нежное белое мясо, легко отделяясь от костей, падает в руку, пачкая ее жиром.

Уоллс улыбнулся, вспомнив своего брата Джеймса. У них была такая шутка – когда белые умирают, они превращаются в цыплят, так что неграм нужно есть их побольше, это будет им только на пользу.

Как много лет он не думал о такой чепухе. Эй, парень, будь умнее, выбирайся из этой заварухи, вылезай из дыры, возвращайся повидаться с Джеймсом и поесть маминых цыплят.

Мама была баптисткой, много лет она работала у евреев в Пайксвилле, и они хорошо к ней относились. Пожалуй, больше никто не относился к ней хорошо, ни ее муж Тайрон, который исчез, ни Уиллис, занявший его место и частенько колотивший маму. Мама была крупной печальной женщиной, всю жизнь она много работала и умерла тогда, когда ее старший сын Натан воевал в тоннелях во Вьетнаме. Так что о смерти матери он узнал только от своего брата Джеймса. А потом Джеймса убили.

Говорят, во время игры в баскетбол Джеймс оскорбил одного из игроков, а у того был пистолет, и он застрелил Джеймса.

Так что Натан не нашел дома ни мамы, ни брата Джеймса. Да и все, с кем он воевал в катакомбах, тоже умерли. Смерть была повсюду, словно крысы на задворках Пенсильвания-авеню. Уоллс не мог найти работу, а когда все-таки нашел, у него начались головные боли – результат взрыва в тоннеле – и его уволили.

«Сегодня первый день оставшейся тебе жизни» – такое объявление встретило его на станции Дерос, когда он вернулся из Вьетнама, но это была очередная ложь для белых: это был первый день несуществующей жизни.

Этот плакат следовало бы заменить другим, с надписью: «Трахай ниггеров».

Уоллс помотал головой и с такой силой сжал обрез, что чуть не сломал его.

Никто не знает, как жестоко может изменить человека Пенсильвания-авеню.

«Парень, сделай что-нибудь, чтобы вырваться с Пенсильвания-авеню, похорони маму и брата в более приличном месте этой страны». Он скучал по маме, скучал по брату. Уоллс так и не вырвался с Пенсильвания-авеню, но стал одним из ее хлыщей, ее пастором, он знал все и мог предложить что угодно: шлюху, всякие таблетки для поднятия настроения и мужской потенции. Он был султаном Пенсильвания-авеню, пока…

Капля воды упала на щеку, вернула его от воспоминаний к действительности.

Перед ним был только этот гребаный тоннель, по которому, похоже, предстояло двигаться бесконечно и…

И тогда он увидел это.

Черт, так долго карабкаться, чтобы увидеть это дерьмо, но все же это было именно то, за чем он пришел сюда.

Впереди в тоннель врезалась труба из рифленого металла, но, черт побери, ржавая. Свет, который его вел, шел из дыры в этой трубе.

Уоллс полез вверх, но не вертикально, а под углом в направлении трубы.

Может быть, это канализация? Да нет, дерьмом вроде не пахнет. Он добрался до трубы и вполз в нее. Через эту трубу текла вода, уходя затем в гору. Это был главный тоннель в его жизни. Уоллс ощупал дыру. Да, слава Богу, человек может пролезть через такую дыру. Он начал втискиваться в трубу, словно влезал назад в материнскую утробу. Тело его дергалось, извивалось, скручивалось, узкие бедра вихляли из стороны в сторону. Ах, черт, зацепился обрез! Ну давай, черт побери, еще разок, еще.

Он втиснулся и в эту трубу.

Но куда же она ведет? Уоллс потихоньку пополз вперед, плечи едва пролезали, потолок трубы был всего в дюйме от его носа. Он продолжал протискиваться вперед, ощущая запах металла, не имея возможности повернуться.

Обрез под ним причинял чертовскую боль, но изменить он ничего не мог, продвигаясь вперед по дюймам. Его снова охватила паника. Ох, черт, не хватало еще подохнуть здесь, застряв, как дерьмо в канализации. Уоллс закричал, и этот крик хлестнул его по лицу, отскочив от металлической поверхности трубы почти у его носа. В такой тесноте приходилось толкать себя вперед дюйм за дюймом. Да, здесь можно застрять и подохнуть от голода, а потом появятся крысы и обглодают труп до костей.

Уоллс старался не думать о крысах, и, слава Господи, их здесь не было.

Только труба, со всех сторон одна труба, свет где-то впереди, очень холодный сухой воздух и какой-то гул. Уоллс протискивал себя вперед, секунды растянулись в часы, ему казалось, что в этой трубе он уже целую вечность, что труба просто стала его жизнью. Худшего момента и не припомнишь, разве что то утро, когда его предупредили, что Арийцы, поклявшиеся добраться до его задницы, поджидают его в душе.

В голову пришла мысль помолиться, но он не мог решить, какому Богу. Нет, баптистский мамин Бог здесь не подойдет, многие ребята верили в него, но погибли, и последний из них, бедняга Уидерспун, остался в тоннеле всего несколько часов назад. Аллах тоже не подойдет, потому что верившие в него ребята погибли точно так же, как и баптисты. Там, в тюрьме, рьяному приверженцу ислама Ларри Арийцы разрезали рот, и Аллах не спас его задницу. Так и не придумав, кому помолиться, Уоллс просто запел псалом «Абрахам, Мартин и Джон», посчитав это лучшими строчками, обращенными к Богу, какие ему довелось слышать.

И снова начал протискиваться вперед. Казалось, прошла целая вечность, залитый потом и охваченный страхом, он, наконец, дополз до конца трубы.

Уоллс высунулся из нее. И увидел Бога. Высокий, черный и чистый, Бог равнодушно смотрел на него, стоя в помещении, где гудели кондиционеры. Бог был большим. Бог был громадным. В нем не было ни милосердия, ни понимания, у него не было человеческого лица. Бог был гладким и холодным на ощупь.

Бог был ракетой.

Впервые за все это время застучал телетайп, но генерал даже не шевельнулся, чтобы подойти и прочитать сообщение. Он остался стоять позади Хаммела, заглядывая ему через плечо, словно завороженный видом пламени, проникающего в глубь титанового блока. Можно было подумать, что он пытается заставить пламя быстрее резать металл.

– Сэр, тут сообщение.

Генерал с трудом оторвал взгляд от пламени горелки, подошел к телетайпу и оторвал ленту с сообщением, после этого подошел к телефону. Джек услышал, как он сказал:

– Майор Ясотый, больше нет необходимости говорить только по-английски. Похоже, американцы выяснили, кто мы.

Он положил трубку и повернулся к охранникам. Быстро заговорил с ними на каком-то другом языке. Охранники ответили ему и, оживленно переговариваясь, вышли из помещения. И тут Джек понял, какой это был язык.

Он тут же прекратил работу.

– Да вы же русские! – крикнул Джек генералу. – Я слышал, это русский язык. Проклятые русские! – В повисшей тишине Джек слышал, как колотится его сердце.

Генерал посмотрел на него, и Джек заметил, как на секунду на его гладком симпатичном лице промелькнуло удивление.

– А если даже и так, мистер Хаммел? Какая в этом разница для вашей семьи?

– Я ни за что не буду помогать русским, – решительно ответил Джек.

Теперь он чувствовал, что у него есть твердая причина стоять на своем, хотя сердце стучало, как паровой молот, а колени начали дрожать.

Генерал что-то сказал по-русски, в комнату тут же ворвались два молодых десантника и направили оружие на Джека.

– Кончайте ломать комедию, мистер Хаммел, и, пожалуйста, без глупостей. Одно мое слово, и вас пристрелят. А потом я отдам приказ людям, находящимся у вас дома, и они убьют вашу жену и детей. Осталось-то всего дюйм или два металла, теперь мы уже сможем справиться и без вас. Так что вы напрасно пожертвуете собой и своей семьей.

– Вы так думаете? Может быть, вы и разбираетесь в ракетах, но в сварке вы ничего не понимаете. А я вот рвану эти шланги, – Джек схватился за шланги, которые шли от горелки к газовому баллону, – вырву клапаны и вы останетесь без газа. И ничего не сможете сделать, пока не найдете новый баллон. Может, и раздобудете его, но к полудню завтрашнего дня.

Подобная бравада далась Джеку тяжело, колени у него дрожали, горелка в руке так и прыгала. Но тут все было на его стороне. Все это сумасшествие зависело от клапанов между шлангами и баллоном. Дернуть посильней – и все кончено.

Генерал моментально оценил ситуацию.

– Не делайте глупостей, мистер Хаммел. Я с вами совершенно откровенен. Заверяю, что жена ваша и дети в безопасности. Послушайте, вы так напряженно работали. Отдохните. Мы оставим вас одного. Подумайте хорошенько, а потом дадите мне ответ. Идет?

Улыбнувшись, генерал что-то сказал десантникам, и они вышли из комнаты.

Все втроем. Джека охватила радость. Приятно было видеть, как сник и отступил самоуверенный генерал. Полный триумф, только что теперь делать? Вырвать шланг?

Но тогда они убьют его и всю семью. Мир будет спасен, а все Хаммелы погибнут.

Проклятье. Но пока в руке у меня этот чертов шланг, сила на моей стороне, и это будет их сдерживать. Джек огляделся и увидел большую металлическую дверь. Вот если бы удалось закрыть ее, тогда возможно…

И тут он заметил на столе желтый лист телетайпной ленты и взял его.

"Первому заместителю Главного разведывательного управления Аркадию Пашину.

Предлагаю вам прекратить все ваши действия в ракетном комплексе Саут Маунтин на следующих условиях:

1. Вы и все ваши люди из 22-й бригады спецназа будете под охраной, гарантирующей вашу безопасность, возвращены в Советский Союз. Советские власти еще не уведомлены о том, кто вы такие, о ваших действиях и о ваших связях с общеcтвом «Память».

2. Всем раненым будет оказана медицинская помощь, в Советский Союз они будут возвращены при первой же возможности.

3. Никто не будет подвергнут допросам со стороны представителей разведслужб.

4. Если условия пункта 1 для вас неприемлемы, то Соединенные Штаты гарантируют вашу отправку (и тех, кто пожелает сопровождать вас) в любую нейтральную страну по вашему выбору.

5. Вам и последующим за вами людям предлагается надежное убежище, новые документы и комфортные условия в выбранной стране проживания.

Генерал Аркадий Пашин, задуманная вами акция не может иметь успеха. Умоляю вас от имени всего человечества, взываю к вашей чести профессионального военного, остановите свою акцию, прежде чем проявятся ее гибельные последствия".

Обращение было подписано президентом Соединенных Штатов. Президентом!