Текст книги "Дело Ватсона"

Тут поднялся Уильям и сказал: «Сэр, может, вы мне и отец, и именно вам я обязан своим появлением на свет божий, но вместе с тем вы – одно из самых низких и подлых созданий, которые когда-либо ползали по земле со дня искушения Евы змеем в райском саду!».

«Ничего подобного! – продолжая хохотать, ответствовал этот монстр. – Мне знакомы еще четверо тварей, куда более низменных, чем я. А теперь прошу прощения, мне надобно подписать еще несколько важных бумаг, прежде чем убрать их в сейф. Ну а остальные, бесполезные, сжечь в камине».

– Так, выходит, старое завещание было еще цело, когда он с ними говорил? – спросил Холмс. И лицо, и вся его поза, выражали неподдельный интерес.

– Да.

– Но ведь он мог бы его сжечь сразу же после того, как новое завещание было заверено и подписано, – задумчиво пробормотал Холмс. – В его распоряжении был весь предшествующий день и вечер. Однако он этого почему-то не сделал. Интересно знать почему? Как бы вы объяснили это, а, Лейстрейд?

– Полагаю, чтоб подразнить их. Он давал им шанс. То было своего рода искушением. Возможно, ждал, что все они откажутся.

– Возможно, считал, что один из них все же не откажется, – заметил Холмс. – Неужели вам это в голову не приходило? – Он обернулся и окинул меня пронзительным и холодноватым взглядом. – Ни одному из вас? Разве не выглядит вполне вероятным, что это мерзкое создание вполне могло оставить завещание в качестве искушения? Зная, что если хотя бы один из членов семьи доберется до него, то может с тем же успехом попробовать избавить больного от страданий. Судя по тому, что вы рассказали, наиболее вероятной кандидатурой мог бы быть Стивен. И он бы непременно попался… и был бы обвинен в покушении на отцеубийство?

Я взирал на Холмса с немым ужасом.

– Ладно, не важно, – пробормотал Холмс. – Продолжайте, инспектор. Настало время узнать и о запертой комнате.

Все четверо еще долго сидели в полном молчании, слыша, как старик, постукивая тростью, долго и медленно идет к своему кабинету. Полная тишина, ничего, кроме постукивания этой трости, тяжелого и хриплого его дыхания, жалобного мяуканья кошки на кухне и мерного звука часов с маятником в прихожей. Чуть погодя они услышали скрип дверных петель – это Халл открыл дверь в свой кабинет и вошел.

– Погодите! – воскликнул вдруг Холмс и весь так и поддался вперед. – Ни один из них не видел, как он туда входил? Я правильно понял?

– Боюсь, это не совсем так, старина, – ответил Лейстрейд. – Мистер Оливер Стэнли, лакей лорда Халла. Он слышал, как старик шагает по коридору. Сам он находился в это время наверху, в гардеробной. Вышел, глянул вниз через перила и спросил, все ли с ним в порядке. Халл поднял голову, и Стэнли видел его совершенно ясно и отчетливо, как я вижу сейчас вас, старина. И сказал, что все совершенно в порядке, лучше просто не бывает. Потом потер затылок, вошел в кабинет и запер за собой дверь.

Ко времени, когда отец доковылял, наконец, до двери (коридор был длинный и ему, сильно прихрамывающему, понадобилось минуты две, чтоб добраться до кабинета), Стивен очнулся и бросился за ним следом. Он был свидетелем разговора между отцом и его лакеем. Правда, видел он лорда Халла лишь со спины, но безошибочно узнал его голос, а также характерный жест, каким Халл привык потирать затылок.

– А не могли Стивен Халл и этот Стэнли переговорить с глазу на глаз еще до прибытия полиции? – задал я, как мне показалось, коварный вопрос.

– Конечно, могли, – устало ответил Лейстрейд. – Может, и поговорили. Но только сговора между ними не было.

– Вы уверены? – спросил Холмс. Но, как мне показалось, просто ради проформы.

– Да. Стивен Халл вполне может оказаться искусным лжецом, такое уж произвел на меня впечатление. А вот Стэнли, напротив, лгать органически не способен. Хотите – верьте мнению профессионала, хотите – нет. Вам решать, Холмс.

– Верю.

Итак, лорд Халл прошел к себе в кабинет, притворил за собой пресловутую дверь, и все слышали, как щелкнул в замке ключ, когда он запирал ее. От этого входа в sanctum sanctorum[6]6
  святая святых (лат.). – Примеч. пер.


[Закрыть] в доме был всего лишь один ключ. Затем послышался совсем уже неожиданный звук: задвигаемого изнутри болта.

А потом – тишина.

Все четверо – леди Халл и ее сыновья – аристократы, которым в самом скором времени грозила полная нищета, – молча переглянулись. С кухни снова донеслось жалобное мяуканье кошки, и леди Халл разбитым голосом заметила, что раз экономка, по всей видимости, забыла налить животному молока, она пойдет и сделает это сама. И добавила, что этот звук просто сводит ее с ума и что она не в силах слышать его долее. С этими словами она вышла из гостиной. Секунду спустя все ее три сына, молча и не сговариваясь, поднялись и тоже вышли. Уильям отправился к себе наверх, Стивен прошел в музыкальную комнату, а Джори уселся на маленькую скамеечку под лестницей, где, по его признанию Лейстрейду, привык просиживать часами еще с раннего детства, когда ему бывало грустно. Или когда хотел поразмыслить над чем-то всерьез.

Минут через пять из кабинета послышался страшный крик. Стивен выбежал из музыкальной комнаты, где, тыкая в клавиши пальцем, подбирал какой-то мотив. Джори столкнулся с ним у двери в кабинет. Уильям уже сбегал вниз по лестнице, а Стэнли, лакей, вышел из гардеробной лорда Халла и, наклонившись, глянул через перила второй раз. Стэнли тоже не избежал допроса, во время которого утверждал, что видел, как Стивен Халл, взломав дверь с помощью Джори, ворвался в кабинет. Видел он и как Уильям, сбежав вниз, поскользнулся и едва не упал на мраморный пол, и как леди Халл, выйдя из столовой с кувшином молока в руках, так и застыла в дверях. Через минуту-другую сбежались все слуги.

– Лорд Халл сидел, навалившись грудью на письменный стол, рядом стояли три брата. Глаза покойного были открыты и выражение в них застыло такое… словно он удивлялся чему-то. Так мне, во всяком случае, показалось. Вы, конечно, можете не согласиться с моим мнением, но я повторю: глаза его смотрели удивленно. И еще он сжимал в руках завещание… старое завещание. А нового видно не было. Его так и не нашли. Да, и еще, из спины у него торчала рукоятка кинжала.

Тут Лейстрейд умолк и, тронув возницу за плечо, сделал ему знак ехать дальше.

Мы вошли через парадный подъезд, охраняемый двумя констеблями с каменно-непроницаемыми лицами – точь-в-точь как у стражников Букингемского дворца. От входа начинался просторный и очень длинный холл с полом, выложенным черно-белыми мраморными плитами, от чего он походил на шахматную доску. В конце виднелась распахнутая настежь дверь, ее тоже охраняли два констебля. То был вход в пресловутый кабинет. Слева находилась лестница, справа – еще две двери, в гостиную и музыкальную комнату.

– Семья собралась в гостиной, – сказал Лейстрейд.

– Вот и прекрасно, – весело заметил Холмс. – Но, может, сначала мы с Ватсоном взглянем на место преступления?

– Хотите, чтоб я сопровождал вас?

– Пожалуй, нет, – ответил Холмс. – Тело уже увезли?

– Было там, когда я поехал за вами. Но сейчас, наверное, уже увезли.

– Вот и чудесно.

И Холмс зашагал к двери в кабинет, а я поспешил за ним. Лейстрейд крикнул вдогонку:

– Холмс!

Холмс обернулся, недовольно приподняв брови.

– Никаких потайных ящичков или секретных дверей. Вы уж поверьте мне на слово!..

– Лучше подожду, пока… – тут Холмс осекся и начал ловить ртом воздух. Полез в карман, нашарил там салфетку, по всей видимости, унесенную с какого-то званого ужина по чистой рассеянности, и оглушительно в нее чихнул. Я посмотрел вниз и увидел огромного полосатого кота. Весь ободранный, в шрамах, он выглядел здесь в этом величественном холле не более уместно, чем какие-нибудь два ежа, примостившиеся в гостиной у ног Холмса. Одно ухо бодро и остро торчало у него над исцарапанной мордой. Другое отсутствовало вовсе, очевидно, было потеряно в уличной схватке.

Холмс чихнул еще раз и отодвинул кота ногой. Тот безропотно отошел в сторону, не зашипев, ничем не выразив возмущения, лишь в круглых глазах светился немой упрек. Холмс поднял голову над салфеткой и взглянул на Лейстрейда, тоже с упреком. В глазах его стояли слезы. Лейстрейд, которого было трудно смутить, выдвинул вперед свою обезьянью мордочку и усмехнулся.

– Десять, Холмс, – сказал он. – Ровнехонько десять. В этом доме коты так и кишат. Халл очень любил их, – и с этими словами он удалился.

– И давно вы страдаете этим недомоганием, старина? – спросил я Холмса.

– Всегда страдал, – ответил тот и снова громко чихнул. Слово «аллергия» вряд ли было известно в те годы, но как болезнь ни называй, симптомы одни и те же.

– Может, хотите уйти? – спросил я. Однажды мне довелось стать свидетелем ужасного случая, человек едва не погиб от удушья. Правда, у него была аллергия на овец, но симптомы были те же.

– Ему бы очень хотелось, чтоб мы ушли, – пробормотал Холмс, и мне не пришлось объяснять, кого он имеет в виду. Затем он чихнул снова (на обычно бледном его лбу возникла красная полоска), и оба мы прошли мимо двух констеблей в кабинет. Холмс затворил за собой дверь.

Комната была узкой и длинной. Располагалась она в конце крыла здания. Окна с двух сторон, а потому в кабинете было довольно светло – даже в такой серый и дождливый день. Стены украшали разноцветные морские карты в красивых рамочках тикового дерева, а между ними были развешаны не менее красивые инструменты для определения погоды в ярко начищенных медных футлярах под стеклом. Имелся здесь анемометр, два термометра (один регистрировал температуру воздуха на улице, другой внутри помещения), а также барометр – очень похожий на тот, что не далее, как сегодня утром, обманул Холмса, обещав повышение давления, а следовательно, благоприятную перемену в погоде. Я заметил, как стрелка его медленно ползет вверх, и выглянул на улицу. Дождь лил еще сильнее, ему было плевать на барометр со всеми его стрелками. Мы почему-то верим, что с помощью инструментов знаем об окружающем мире и прочих вещах гораздо больше, чем прежде. Но я достаточно стар, чтоб утверждать, что не знаем мы и половины того, в чем уверены, и достаточно умудрен опытом, чтоб со всей ответственностью утверждать, что никогда так и не узнаем всего до конца.

Мы с Холмсом обернулись и взглянули на дверь. Засов был сдвинут, но находился изнутри, как ему и положено. Ключ все еще торчал в замке и исправно поворачивался.

Слезящиеся глаза Холмса оглядывали все в своей обычной, цепкой манере, не пропуская ни одной мелочи.

– Похоже, вам немного полегчало, – заметил я.

– Да, – ответил он, скомкал салфетку и небрежным жестом сунул ее в карман сюртука. – Может, он их и любил, но в кабинет к себе не впускал. А если и впускал, то нечасто. Какой из этого следует вывод, а, Ватсон?

Я, конечно, не обладал наблюдательностью Холмса, однако тоже очень внимательно оглядел комнату. Двойные окна были заперты изнутри на задвижки и маленькие медные боковые болтики. Ни одна из рам не сломана, ни одно из стекол не выбито. Большая часть карт и измерительных приборов находилась как раз между этими двумя окнами. Две другие стены были заставлены книжными шкафами. Там же находилась небольшая печурка, топившаяся углем, а вот камина не было. А потому убийца никак не мог спуститься по каминной трубе подобно Санта Клаусу. Ну разве что только в том случае, если он отличался чрезвычайной худобой и мог протиснуться в узенькую печную трубу. Да еще был обряжен при этом в специальный асбестовый костюм, поскольку печка все еще было очень теплая.

Письменный стол размещался в самом конце этой узкой и вытянутой в длину комнаты, на противоположном ее конце уютно разместилось нечто вроде библиотеки. Книги, два кресла с высокими спинками, журнальный столик посередине. На столике были свалены горкой разномастные тома. На полу турецкий ковер. Если убийца проник в помещение через расположенную в полу потайную дверцу, как могло получиться, что ковер остался не сдвинутым? А его действительно никто и не думал сдвигать – ножки столика стояли ровно, на самом ковре ни морщинки.

– Вы-то сами верите в это, Ватсон? – спросил Холмс и, прищелкнув пальцами, вывел меня из состояния транса. Все же было нечто в этом журнальном столике… нечто такое…

– Верю во что, Холмс?

– Что все четверо за четыре минуты до убийства вышли из гостиной и просто разошлись в разные стороны?

– Не знаю, – неуверенно протянул я.

– Я тоже не поверил, ни на сек… – тут он осекся. – Ватсон? Вы в порядке? Что с вами?

– Ничего, – еле слышно пробормотал я. И рухнул в одно из кресел. Сердце колотилось как бешеное. Мне не хватало воздуха, я ловил его разинутым ртом. В висках стучало, глаза, казалось, стали огромными и просто вылезали из орбит. И я не мог оторвать их от теней, которые отбрасывали ножки стола на ковер. – Я… вообще-то я… кажется, не совсем в порядке.

В этот момент в дверях появился Лейстрейд.

– Если вы уже все осмотрели, Холмс, – начал было он и тут же осекся. – Что это, черт побери, с Ватсоном?

– Полагаю, – ответил Холмс спокойным и размеренным голосом, – что нашему Ватсону удалось раскрыть дело. Не правда ли, Ватсон?

Я качнул головой. Ну, может, и не все дело целиком, но большую его часть. Я знал, кто и знал как.

– С вами такое тоже было, Холмс? – слабым голосом спросил я. – Когда вы, ну, сами понимаете…

– Да, – ответил он. – Только обычно мне удавалось удержаться на ногах.

– Ватсон раскрыл дело? – недоверчиво воскликнул Лейстрейд. – Ба! Если помните, Холмс, Ватсон предлагал тысячу версий по сотне самых разных преступлений, и ни одна из них не была правильной. Это его манера bete noire[7]7
  Здесь: просто невыносима (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть]. Да что там далеко ходить! Помню, не далее как прошлым летом…

– Я знаю Ватсона лучше, чем вы, – сказал Холмс. – И на сей раз он попал в точку. Мне знаком этот взгляд… – тут он снова расчихался. Одноухий кот проскользнул в комнату, дверь которой Лейстрейд оставил открытой. И двинулся прямиком к Холмсу, причем обезображенная шрамами морда так и светилась обожанием.

– Если вы чувствуете себя от этого так же скверно, – заметил я, – то я вам не завидую, Холмс. – Сердце так стучит, того и гляди, вырвется из груди.

– Человека всему можно научить, даже проницательности, – заметил Холмс без всякого намека на иронию в голосе. – Ладно, прочь из этого дома. Или сперва нам надо собрать здесь всех подозреваемых, как это делается в последней главе детективного романа?

– Нет! – в ужасе воскликнул я. – Только не это! – Я не видел ни одного из этих людей и не испытывал ни малейшего желания. – Вот только мне кажется, я все же должен показать, как это произошло. Если вы с мистером Лейстрейдом будете так любезны выйти на минутку в коридор…

Кот настиг Холмса, прыгнул ему на колени и замурлыкал, словно находился на вершине блаженства.

Холмс разразился громким чиханием. Красные пятна на лице, начавшие было бледнеть, проступили снова. Он столкнул кота с колен и поднялся.

– Только давайте поскорее, Ватсон, не хочется задерживаться в этом чертовом доме, – произнес он сдавленным голосом и вышел из кабинета с опущенной головой, сгорбившись, что было совсем для него не характерно, и не оглядываясь.

Лейстрейд остался стоять, привалившись к дверному косяку. От промокшего пальто валил пар, губы расплывались в презрительной усмешке.

– Ну что, мне забрать нового обожателя Холмса, Ватсон?

– Оставьте его, – сказал я. – И закройте за собой дверь, когда будете выходить.

– Готов побиться об заклад, вы только напрасно тратите наше время, дружище, – заметил Лейстрейд, однако глаза его говорили об обратном. И я понял, что, если б действительно предложил ему пари, он бы нашел способ отвертеться.

– Закройте дверь, – повторил я. – Я вас не задержу.

Он вышел и затворил за собой дверь. И я остался в кабинете Халла один, не считая кота, разумеется, который сидел теперь ровно посередине ковра, аккуратно обернув хвостом лапки, и не сводил с меня круглых зеленых глаз.

Я пошарил в кармане и нашел свой сувенир, унесенный с вчерашнего званого обеда. Боюсь, что все мужчины в целом – народ не слишком опрятный, но унес я кусочек хлеба вовсе не по причине неряшливости. Я почти всегда ношу с собой в кармане кусочек хлеба, люблю кормить голубей, садящихся на подоконник того самого окна, из которого сегодня Холмс заметил подъезжающего к дому Лейстрейда.

– Киса, – позвал я и положил хлеб под журнальный столик. Тот самый столик, к которому лорд Халл находился спиной, занимаясь обоими своими завещаниями – несправедливым старым и еще более ужасным новым. – Кис-кис-кис!..

Кот поднялся и неторопливо направился к столику, обследовать подачку.

Я подошел к двери и распахнул ее.

– Холмс! Лейстрейд! Сюда, быстро!

Они вошли.

– Сюда, – сказал я и подошел к журнальному столику.

Лейстрейд оглядел его, недоуменно хмурясь, он ничего особенного не замечал. Холмс, понятное дело, снова расчихался.

– Нельзя ли убрать отсюда эту гадость? – взмолился он, сморкаясь в насквозь промокшую салфетку.

– Конечно, – ответил я. – Но только вот куда делась эта гадость, а, Холмс?

Покрасневшие глаза моего друга выражали крайнее недоумение. Лейстрейд закрутился по комнате, подошел к письменному столу Халла, заглянул под него. Холмс понял, что аллергическая реакция не была бы столь сильной, если б животное находилось в дальнем конце комнаты. Наклонился и заглянул под журнальный столик, однако ничего там не увидел, кроме ковра и нижнего ряда книг в шкафу напротив. Если б глаза у него не слезились так сильно, он бы наверняка заметил. Ведь он находился прямо над этим местом. Возможно, он просто глазам своим не поверил, тем более что имитация была выполнена совершенно безупречно. Ибо пустое пространство под журнальным столиком лорда Халла было не чем иным, как настоящим живописным шедевром, принадлежавшим кисти Джори Халла.

– Я не… – начал Холмс, но тут кот, видимо, посчитавший моего друга более соблазнительным объектом, нежели сухая корочка хлеба, вылез из-под столика и принялся исступленно тереться о ноги Холмса. Лейстрейд обернулся, и глаза его буквально вылезли из орбит от изумления. Даже я, раскусивший трюк, изумился. Казалось, одноухий кот материализовался из воздуха: круглая голова, тело, хвост с белым кончиком.

Он усердно терся о ногу Холмса и громко мурлыкал. Холмс громко чихнул.

– Довольно, – сказал я своему полосатому помощнику. – Ты свое дело сделал, можешь уходить.

Я подхватил кота на руки и понес его к двери (заработав за свои труды длинную царапину). Бесцеремонно вытолкал его в прихожую и затворил дверь.

Холмс опустился в кресло.

– Боже, – хлюпая носом, пробормотал он. Лейстрейд вообще, похоже, лишился дара речи. Он не сводил глаз со столика и выцветшего турецкого ковра под его ножками: пустого пространства, из которого неведомо как вдруг возник кот.

– Мне следовало бы заметить раньше, – пробормотал Холмс. – Да… но вы… как вы так быстро догадались?.. – В голосе его я уловил обиду и даже нечто похожее на ревность, но тут же простил своему другу.

– Из-за них, – ответил я и указал на ковер.

– Ну да, конечно же! – простонал Холмс. И хлопнул ладонью по покрасневшему лбу. – Идиот! Какой же я идиот).

– Ерунда, – поспешил разуверить я его. – Когда в доме полно кошек, а этот кот, без долгих размышлений выбрал вас в друзья… Представляю, что было бы, если б к вам устремились все десять!

– Так что с этим ковром, я так и не понял? – нетерпеливо воскликнул Лейстрейд. – Довольно симпатичный ковер и, как мне кажется, дорогой, однако…

– Да не в ковре дело, – сказал я. – Тени.

– Покажите ему, Ватсон, – устало попросил Холмс и положил салфетку на колени.

Я наклонился и поднял одну из них с пола.

Лейстрейд так и рухнул во второе кресло, точно человек, которому нанесли резкий удар под дых.

* * *

– Я все смотрел на них, – принялся объяснять я немного извиняющимся тоном. Просто чувствовал себя несколько не в своей тарелке. Ведь обычно это Холмс объяснял в конце расследования, кем и каким образом было совершено то или другое преступление. Но я знал, что в данном случае говорить он не будет, хотя ему уже все стало понятно. И еще подозреваю, какая-то часть моего существа знала, что второго такого случая может и не представиться, и так и рвалась давать объяснения. Ну и, разумеется, последним и очень эффектным штрихом стал кот. Даже фокуснику с его кроликом в цилиндре не удалось бы столь выразительно оформить этот трюк.

– Я чувствовал, что что-то здесь не так, но понял не сразу. В комнате было довольно светло, но сегодня весь день льет дождь и небо затянуто тучами. Оглядитесь и вы увидите, что ни один из предметов в этой комнате не отбрасывает тени… за исключением вот этих ножек от журнального столика.

Лейстрейд тихо ахнул и чертыхнулся.

– Дождь льет вот уже целую неделю, – продолжил я, – но и барометр Холмса, и барометр покойного лорда Халла, – я указал на стену, где висели приборы, – показывают, что сегодня день должен был бы быть ясный. Вот он и добавил несколько теней, для пущего правдоподобия.

– Кто добавил?

– Джори Халл, – усталым голосом пояснил Холмс. – Кто ж еще?

Я наклонился и подсунул руку под правую сторону столика. Рука тут же исчезла – тем же таинственным образом, как совсем недавно возник из-под стола кот. Лейстрейд снова чертыхнулся. Я постучал пальцами по обратной стороне полотна, туго натянутого между передними ножками журнального столика. Книги и изображенный на нем ковер дрогнули и сместились. Иллюзии как не бывало.

Джори Халл, нарисовавший под столиком пустоту, уже прятался там, когда отец вошел в комнату, запер за собой дверь и уселся за письменный стол, на котором лежали два завещания. А потом, улучив удобный момент, выскочил из-под столика. И в руках у него было не что иное, как кинжал.

– Он был единственным, кто мог создать столь реалистическое и необычайно живописное полотно, – сказал я и провел пальцами по картине. И все мы услышали тихий шуршащий звук, напоминавший мурлыканье старого кота. – Единственный, кто мог спрятаться под этим маленьким столиком и привести в исполнение приговор. Ведь помните: Джори Халл не выше пяти футов росту, кривоножка и плечи у него узенькие.

– Холмс был совершенно прав, утверждая, что новое завещание вовсе не было для членов семьи неожиданностью. Даже если бы старик держал в тайне намерение лишить всех членов семьи наследства, чего на самом деле не было, как иначе прикажете понимать неожиданный вызов стряпчего да еще и помощника? Ведь известно, что для подписания завещания требуется два свидетеля, только в этом случае оно официально признается действительным. И Холмс совершенно справедливо заметил, что все члены семьи давно предвидели это несчастье. Ведь столь совершенное живописное полотно за одну ночь не создашь, даже за месяц не получится. Надо полагать, оно было изготовлено им загодя, просто на всякий случай. Возможно, год тому назад…

– Или пять лет, – предположил Холмс.

– Вполне возможно. Во всяком случае, уверен, что когда лорд Халл объявил, что хочет утром видеть всю семью в гостиной, Джори понял, что час настал. Полагаю, что ночью, когда отец его крепко спал, он тихонько пробрался сюда и закрепил полотно. Думаю, что фальшивые тени он приделал той же ночью, опасаясь, как бы отцу не показалось неестественным их отсутствие днем, тем более что барометр обещал ясную погоду. Если же дверь в кабинет была заперта… что ж, полагаю, ему удалось каким-то образом выкрасть ключ из кармана у отца, а потом незаметно вернуть на место.

– Не была заперта, – лаконично объяснил Лейстрейд. – Обычно он лишь прикрывал дверь в кабинет, чтоб не пускать туда кошек. А вот на ключ запирал редко.

– Что же касается теней, то они представляют собой полоски фетра, вот, видите? И все бы обошлось, если б барометр не наврал.

– Ну, хорошо. Допустим, он знал, что утром будет светить солнце. Так на кой черт ему понадобилось приделывать эти тени? – проворчал Лейстрейд. – Солнце бы и без того отбросило бы эти тени. Или вы сами никогда не замечали этого феномена в ясную погоду, а, Ватсон?

Тут я немного растерялся. И покосился на Холмса в надежде получить подсказку. А тот, похоже, только обрадовался случаю принять участие в разговоре.

– Ну, неужели вы не понимаете? В том-то и заключается ирония судьбы! Если бы светило солнце, что и предсказывал барометр, полотно загородило бы тени. А нарисованные ножки, как известно, отбрасывать тени не способны. И Джори боялся, что если день будет солнечный, как и обещал барометр, отец непременно обратит внимание на отсутствие теней и заподозрит что-то неладное.

– И все же не понимаю, как удалось Джори незаметно от отца проскользнуть в комнату? – не унимался Лейстрейд.

– Знаете, меня это тоже несколько смущает, – признался Холмс. Добрый старина Холмс! Я сомневался, чтоб его что-либо смущало, но он сказал так, чтоб дать мне шанс проявить себя. – Ватсон?..

– Кажется, в гостиной, где собрались лорд Халл, его супруга и сыновья, есть дверь, сообщающаяся с музыкальной комнатой. Я не ошибся?

– Да, – кивнул Лейстред. – А в музыкальной комнате имеется, в свою очередь, дверь, открывающаяся в будуар леди Халл. Следующую по коридору комнату, если идти в глубину дома. Но из будуара, доктор Ватсон, только один выход – в холл. Если б в кабинет Халла вели две двери, я вряд ли бы помчался за Холмсом сломя голову.

В самом его тоне слышалось желание оправдаться.

– Да, Джори вышел обратно в холл, – сказал я. – Но отец его не видел.

– Быть того не может!

– Сейчас продемонстрирую, – сказал я и подошел к письменному столу. Возле него все еще стояла трость лорда Халла. Я взял ее в руки и обернулся к ним. – В ту же секунду, как только лорд Халл вышел из гостиной, Джори бросился бежать.

Лейстрейд вопросительно взглянул на Холмса. Холмс ответил инспектору холодным ироничным взглядом. Обмен этими взглядами ничего не говорил мне в тот момент, однако я почувствовал, что объяснения мои не слишком убедительны. Я и сам не совсем еще понимал картину случившегося. Лишь догадывался в общих чертах, основываясь на чистой интуиции.

– Он выбежал из гостиной в музыкальную комнату, пересек ее, вошел в будуар леди Халл. Подошел к двери, открывающейся в коридор, и выглянул. Поскольку подагра терзала лорда до такой степени, что умудрилась даже перейти в гангрену, вряд ли он успел пройти за это время хотя бы четверть расстояния, да и то по самым моим оптимистичным расчетам. Теперь прошу вас засечь время, инспектор Лейстрейд, и я постараюсь показать, какую цену готов заплатить человек, чтоб до конца жизни вкусно есть и сладко пить. И если вы подвергните сомнению мои выводы, готов привести сюда дюжину страдающих подагрой, и они продемонстрируют, какие осложнения и симптомы вызывает эта болезнь. Итак, смотрите внимательно и засекайте время!..

И я медленно заковылял по комнате по направлению к ним, вцепившись обеими руками в набалдашник трости. Я высоко поднимал одну ногу, ставил ее, делал паузу, затем подтаскивал вторую. И не поднимал при этом глаз. Смотрел лишь на пол и следил за движениями трости.

– Да, – тихо заметил Холмс. – Наш доктор абсолютно прав, инспектор Лейстрейд. Подагра, безусловно, сказывается, человек боится потерять равновесие. Ну и к тому же если он страдал этим заболеванием достаточно долго, то у него наверняка должна выработаться привычка смотреть при ходьбе себе под ноги.

– И Джори, перебегавший из комнаты в комнату, это учел, – подхватил я. – И в результате все, что произошло здесь сегодня утром, объясняется чертовски просто. Итак, Джори добрался до будуара и выглянул в коридор. Увидел, что отец изучает свои ноги и кончик трости – ну, как обычно, – и понял, что планам его ничто не помеха. Вышел из будуара – прямо под носом у своего отца — и прошмыгнул в кабинет. Дверь в который, как любезно сообщил нам Лейстрейд, была не заперта. Да и так ли уж сильно он рисковал? Ведь пробыл он в холле не более трех секунд, а может, даже и того меньше. – Я сделал паузу. – Кажется, пол там мраморный? Тогда он, должно быть, скинул башмаки.

– На нем были домашние тапочки, – странно спокойным тоном произнес Лейстрейд и снова встретился глазами с Холмсом.

– Ага, понимаю, – кивнул я. – Итак, наш Джори оказался в кабинете гораздо раньше отца и успел укрыться за своими декорациями. Затем приготовил кинжал и стал ждать. Вот отец дошел до конца коридора. Джори слышал, как окликнул его Стэнли, слышал, как отец ответил на его вопрос, что он в полном порядке. Затем лорд Халл вошел в свой кабинет в последний раз… закрыл за собой дверь и запер ее.

Оба они смотрели на меня страшно внимательно и напряженно, и только тут я понял, какую божественную власть, должно быть, имел Холмс над людьми в моменты, подобные этому. Когда объяснял им, недоумевающим и несведущим, как и что именно произошло. Как ни странно, но мне не слишком понравилось это ощущение. И я понял, что вряд ли захочу испытать его снова. Уверен, это чувство, испытываемое многократно, способно разрушить души большинства людей – людей, душа которых не была наделена «стальным стрежнем», в отличие от моего друга Шерлока Холмса.

– Наш Кривоножка должен был сжаться под столом буквально в комочек, возможно, зная (или только подозревая), что отец, прежде чем запереть дверь на ключ и засов, осмотрит комнату. Может, старик и страдал подагрой и, до определенной степени – размягчением мозга, но это вовсе не означало, что он был слеп.

– Стэнли утверждает, что зрение у него было отменное, – вставил Лейстрейд. – Кстати, это первое, о чем я его спросил.

– Итак, он огляделся, – продолжил я и тут вдруг словно увидел всю эту сцену собственными глазами и понял, как это бывало с Холмсом. Его реконструкция событий строилась не только на фактах и дедукции, но и на видении того, что произошло. – Но не увидел ничего такого, что могло бы насторожить. Ничего, кроме собственного кабинета, где все стояло на своих местах. Ведь комната эта светлая и достаточно просторная. Нет ни двери в чулан, ни лишней мебели, окна по обе стороны и никаких темных углов, где мог бы затаиться кто-то посторонний.

Довольный тем, что остался, наконец, один, он затворил дверь, повернул в замке ключ и закрыл ее еще и на засов. Джори услышал, как отец зашаркал к письменному столу. Услышал он, очевидно, и жалобное поскрипывание кресла, в которое тяжело опустился отец. И тут, должно быть, Джори рискнул выглянуть из своего убежища.

Я покосился на Холмса.

– Продолжайте, старина, – подбодрил он меня. – Пока у вас получается просто отлично. Я бы даже сказал первоклассно. – Я понял, что он ничуть не шутит. Тысячи людей называли его холодным и не слишком ошибались при этом, но уж бессердечным человеком Холмса назвать было никак нельзя. Просто Холмсу удавалось не показывать этого – лучше, чем многим другим.