Электронная библиотека » Стивен Пинкер » » онлайн чтение - страница 23


  • Текст добавлен: 25 декабря 2020, 18:37


Автор книги: Стивен Пинкер


Жанр: Социология, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 23 (всего у книги 75 страниц) [доступный отрывок для чтения: 24 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Динамика европейских войн

Войны с участием великих держав – ограниченная, однако показательная выборка, на которой мы можем исследовать историческую динамику войны. Еще одно поле для исследований предоставляет Европа. Это не только континент, по которому доступны самые полные данные по количеству жертв, он к тому же оказывает и несоразмерно большое влияние на жизнь человечества в целом. В течение второй половины нашего тысячелетия значительная часть Земли входила в состав европейских империй, а оставшаяся с ними воевала. И тренды войны и мира, так же как и тренды в других сферах человеческой деятельности (технологии, мода, идеи), часто брали начало в Европе, распространяясь оттуда по всему свету.

Обширные исторические данные по Европе позволяют нам посмотреть на организованный конфликт под широким углом и включить в исследование не только межгосударственные войны с участием великих держав, но и войны между менее влиятельными странами, вооруженные конфликты, количество жертв в которых не достигает тысячи в год, гражданские войны и проявления геноцида, а также гибель мирного населения из-за голода и болезней. Какую картину мы получим, если соберем все эти формы насилия, – высокую гряду мелких конфликтов, перетекающую в длинный хвост крупных?

Политолог Питер Бреке работает над полной описью кровопролитных конфликтов, которую он назвал Каталогом конфликтов[627]627
  Conflict Catalog: Brecke, 1999, 2002; Long & Brecke, 2003.


[Закрыть]
. Его целью было собрать по крупицам всю доступную информацию о вооруженных конфликтах в письменных исторических источниках начиная с 1400 г. Бреке начал с пересмотра списков войн, сделанных Ричардсоном, Райтом, Сорокиным, Экхардтом, проектом «Корреляты войны», историком Эваном Луардом и политологом Калеви Холсти. Чтобы конфликт вошел в составленные ими списки, число его жертв должно было превысить довольно высокий порог, а конфликтующие стороны удовлетворять юридическим критериям государства. Бреке ослабил критерии и включил в свой каталог все описанные конфликты с числом жертв от 32 в год (магнитуда 1,5 по шкале Ричардсона) и все политические единицы, обладающие суверенитетом над территорией. Затем он отправился в библиотеку и углубился в книги и атласы, в том числе изданные в других странах и на других языках. Как подсказывает степенное распределение, ослабление входных критериев добавило не пару новых случаев, но обильный их поток: Бреке зафиксировал как минимум в три раза больше конфликтов, чем описано во всех предыдущих базах, вместе взятых. Сегодня его каталог содержит 4560 конфликтов, имевших место между 1400 и 2000 гг. (3700 из них включены в таблицу), а когда-нибудь их число дойдет до 6000. Примерно в трети из них доступны данные о количестве жертв, которые Бреке разделил на военные потери (солдаты, убитые в битвах) и общее количество смертей (включая гибель мирного населения от вызванных войной голода и болезней). Бреке любезно разрешил мне воспользоваться его базой данных в том виде, в котором она существовала в 2010 г.

Давайте начнем с простого подсчета конфликтов – не только войн, ведущихся великими державами, но всех кровопролитных конфликтов, больших и малых. Цифры на рис. 5–17 позволяют по-новому взглянуть на историю европейских войн.



И снова мы видим спад по одному из показателей: частота вооруженных конфликтов снизилась. В XV в. европейские государства вступали в конфликты по три раза в год и чаще. Теперь это число скатилось практически до нуля в Западной Европе и до менее чем одного конфликта в год в Восточной Европе. Но даже это падение не отражает реального положения дел, потому что половина конфликтов последних лет случилась в странах, которые в списке отнесены к европейским только потому, что некогда были частью Оттоманской или советской империи; сегодня они обычно классифицируются как страны Ближнего Востока, Южной и Центральной Азии (Турция, Грузия, Азербайджан и Армения)[628]628
  Определение «Европы»: хотя я опирался на схему Каталога конфликтов, другие базы данных определяют эти страны как азиатские (см., напр., Human Security Report Project, 2008).


[Закрыть]
. Другие восточноевропейские конфликты происходили в бывших республиках Югославии и Советского Союза. Эти регионы – Югославия, Россия/СССР и Турция – также несут ответственность за взлет числа европейских конфликтов в первой четверти ХХ в.

Что можно сказать о количестве человеческих жертв? Вот где оказывается полезной вместительность Каталога конфликтов Бреке. Степенное распределение подсказывает, что самые большие войны с участием великих держав должны отвечать за львиную долю военных потерь – как минимум во всех войнах, которые превышают рубеж в 1000 смертей и о которых я говорил все это время. Но Ричардсон предупреждал, что большее число мелких конфликтов, не учитываемых в традиционной истории и наборах данных, могут в теории дать в сумме значительное число дополнительных смертей (серые столбцы на рис. 5–11). Каталог конфликтов – первый набор долгосрочных данных, который достигает этих серых зон и пытается перечислить стычки, бунты и бойни, которые падают ниже горизонта войны (хотя, конечно, в прошлые века гораздо большая их часть просто не была документирована). К сожалению, каталог – незавершенная работа, и в настоящее время количество жертв указано менее чем для половины включенных в него конфликтов. Пока он не завершен, мы можем получить первое приблизительное впечатление о динамике потерь в европейских конфликтах, заполняя недостающие данные средним значением числа жертв за четверть века. Мы с Брайаном Этвудом интерполировали значения, суммировав прямые и непрямые смерти в конфликтах всех типов и масштабов, разделили на количество жителей в Европе в каждый период и разместили данные на линейной шкале[629]629
  Те же самые данные, нанесенные на логарифмическую шкалу, выглядят подобно рис. 5–15, отражая степенное распределение, в котором крупнейшие войны (с участием великих держав, большая часть которых европейские) отвечают за большую часть военных смертей. Но по причине значительного спада смертности в европейских войнах после 1950 г. логарифмическая шкала зрительно увеличивает небольшой скачок в последней четверти ХХ в.


[Закрыть]
. Рис. 5–18 представляет максималистскую (хоть и ориентировочную) картину истории вооруженных конфликтов в Европе.



Масштабирование относительно размеров популяции не устраняет общего тренда на повышение, показывающего, что до 1950-х гг. способность жителей Европы убивать людей опережала их умение плодить новых. Но что действительно бросается в глаза, так это три гемоклизма. Кроме четверти века, на которую пришлась Вторая мировая война, опаснее всего жизнь в Европе была во время религиозных войн начала XVII в., на третьем месте – Первая мировая война, на четвертом – французские революционные и Наполеоновские войны.

Итак, динамика организованного насилия в Европе выглядит примерно следующим образом: стабильный, но низкий уровень конфликтов с 1400 по 1600 г., кровопролитная баня религиозных войн, неровный спад до 1775 г., затем беспорядки во Франции, заметное затишье в середине и конце XIX в., а затем, после гемоклизма XX в., беспрецедентно низкий, сливающийся с землей уровень Долгого мира.

Какой смысл мы можем извлечь из медленных течений и внезапных скачков насилия с участием великих держав Европы за последние полтысячелетия? Мы достигли точки, в которой статистика должна передать слово повествовательной истории. В следующей части я расскажу, что скрывается за графиками, подкрепляя цифры, предоставленные счетчиками конфликтов, рассказами таких историков и политологов, как Дэвид Белл, Нил Фергюсон, Азар Гат, Майкл Говард, Джон Киган, Эван Луард, Джон Мюллер, Джеймс Пейн и Джеймс Шихан.

Чтобы получить некоторое представление о том, что будет дальше, подумайте о зигзагах на рис. 5–18 как о составляющей четырех течений. Современная Европа родилась из гоббсовского состояния частых, но небольших войн. Войн становились меньше по мере того, как политические единицы укрупнялись. Одновременно войны становились все смертоноснее, потому что революция в военном деле позволяла создавать многочисленные и эффективные армии. Кроме того, в различные периоды европейские страны лавировали между тоталитарными идеологиями, подчиняющими интересы отдельных людей утопическим фантазиям, и просвещенческим гуманизмом, считавшим эти интересы высшей ценностью.

Гоббсовский фон и эпохи династий и религий

Почти все последнее тысячелетие европейская история разыгрывалась на фоне непрекращающихся войн. Начиная с рыцарских распрей и набегов Средневековья все вновь возникающие политические единицы немедленно начинали воевать.

Само количество европейских войн просто не укладывается в голове. Бреке составил приквел к своему Каталогу конфликтов, в который включил 1148 конфликтов, относящихся к периоду с 900 г. н. э. до 1400 г. н. э., а сам каталог содержит еще 1166, случившихся с 1400 г. н. э. до настоящего времени, – примерно два новых ежегодно на протяжении 11 столетий[630]630
  Каталог конфликтов и Каталог европейских конфликтов до 1400 г: Long & Brecke, 2003; Brecke, 1999, 2002.


[Закрыть]
. Львиную долю этих конфликтов, включая основную часть больших войн с участием великих держав, припомнят только самые усидчивые историки. Упоминание таких, к примеру, событий, как Датско-шведская война (1516–1525 гг.), Шмалькальденская война (1546–1547 гг.), Франко-савойская война (1600–1601 гг.), Польско-турецкая война (1673–1676 гг.), Война за клевское наследство (1609–1610 гг.) и Австро-итальянская война (1848–1849 гг.), заставляет даже самых образованных людей в недоумении морщить лоб[631]631
  Забытые войны: ни одна из них не была упомянута примерно в тысяче ответов, полученных в моем исследовании, когда я просил сотню пользователей интернета назвать все войны, которые они могут вспомнить.


[Закрыть]
.

Войны не только повсеместно велись на практике, они одобрялись и в теории. Говард заметил, что среди правящих классов «мир считался коротким интервалом между войнами», а войны были «почти бессознательной деятельностью, частью естественного хода вещей»[632]632
  Война как часть естественного хода вещей: Howard, 2001, pp. 12, 13.


[Закрыть]
. Луард добавляет, что в битвах XV и XVI в. уровень смертности был сравнительно невысок, но, «даже если людские потери были высоки, нет никаких свидетельств, что это как-то влияло на правителей или военачальников. Смерти, как правило, считались неизбежными издержками войны, по определению славной и почетной»[633]633
  Жертвы ничего не значили: Luard, 1986, p. 240.


[Закрыть]
.

Из-за чего они воевали? Мотивами были «три основные причины войны», по Гоббсу: нажива (чаще всего территория), упреждение нападения с целью наживы со стороны других и эффективное устрашение, оно же «честь». Принципиальная разница между европейскими войнами и налетами и усобицами кланов, рыцарей и полевых командиров состояла в том, что войны велись организованными политическими единицами, а не отдельными личностями или племенами. Завоевание и грабеж были основным инструментом вертикальной мобильности в века, когда богатство извлекалось из земли и ресурсов, а не из торговли и инноваций. Сегодня управление территорией не кажется нам особенно привлекательным карьерным выбором. Но выражение «Жить как король» напоминает, что столетия назад только оно могло обеспечить блага вроде обильной пищи, комфортабельного жилья, красивых вещей, круглосуточных развлечений и детей, способных прожить дольше года. Вечные исторические сложности, связанные с королевскими бастардами, намекают, что европейские короли вовсю пользовались нематериальной привилегией бурной сексуальной жизни, не уступая султанам с их гаремами, а слово «фрейлина» было эвфемизмом для «наложница»[634]634
  Сексуальная жизнь европейских королей: Betzig, 1986, 1996a; Betzig, 2002.


[Закрыть]
.

Лидеры стремились не только к материальным вознаграждениям, но и к удовлетворению духовных запросов – жажды власти, славы и величия – наслаждения видеть, как все больше квадратных сантиметров политической карты Европы окрашивается в их цвета. Луард замечает, что, даже когда некие территории принадлежали правителям лишь номинально, они и в отсутствие реальной власти отправлялись воевать за «теоретическое право господства: кто должен присягать кому и от имени какой территории»[635]635
  Господство: Luard, 1986, p. 85.


[Закрыть]
. Часто войны служили лишь для выяснения, кто же «первый парень на деревне». На кону не стояло ничего, кроме желания одного из лидеров, чтобы другие платили ему дань уважения в форме титулов, любезностей или самого почетного места за столом. Война могла вспыхнуть из-за таких символических оскорблений, как отказ опустить флаг, приветствовать по правилам, убрать геральдический символ с герба или следовать протоколу старшинства послов[636]636
  Королевское соперничество: Luard, 1986, pp. 85–86, 97–98, 105–6.


[Закрыть]
.

Хотя желание королей возглавлять самый мощный политический союз не исчезало никогда, менялось определение союза, а вместе с ним природа и длительность конфликтов. В книге «Война на международной арене» (War in International Society), самой структурированной попытке совместить численные данные о войнах с повествовательной историей, Луард предлагает разделить всю историю вооруженных конфликтов в Европе на пять «эпох», каждая из которых определяется природой союзов, оспаривавших лидерство. На деле «эпохи» Луарда больше похожи на переплетающиеся нити в веревке, чем на вагончики, следующие друг за другом, но, если держать этот факт в уме, очерченная им схема помогает систематизировать главные сдвиги в истории войн.

~

Первую из выделенных им эпох, длившуюся с 1400 по 1599 г., Луард назвал Эпохой династий. В то время королевские «дома», или коалиции, основанные на кровном родстве, бились за контроль над европейскими землями. Базовые знания по биологии объяснят, почему идея передачи лидерства по праву рождения – прямой путь к бесконечным войнам за наследство.

Властители постоянно сталкиваются с дилеммой: как совместить жажду вечной власти с осознанием собственной смертности. Естественным решением кажется выбрать потомка, обычно первородного сына, и назначить его своим преемником. Люди, как правило, не только считают потомство своим продолжением, но и рассчитывают, что сыновняя любовь подавит соблазн наследника слегка ускорить ход событий с помощью небольшого цареубийства. Это явилось бы хорошим выходом для биологического вида, представители которого были бы способны делиться и отпочковывать взрослые клоны самих себя незадолго до собственной смерти. Но в случае с Homo sapiens такая схема не работает.

Во-первых, люди рождаются незрелыми, в младенчестве они беспомощны, и детство у них длинное. Следовательно, отец может умереть, пока сын еще слишком мал, чтобы править. Во-вторых, черты характера полигенетичны, а значит, подчиняются статистическому закону регрессии к среднему: каким бы исключительно смелым и мудрым ни был родитель, его детям в среднем будет отвешено меньше этих качеств. Как написала критик Ребекка Вест, за 645 лет династия Габсбургов не произвела на свет «ни одного гения, только пару способных правителей… а также бесчисленное количество бездарей и немало слабоумных и психопатов»[637]637
  Габсбурги: Black Lamb and Grey Falcon (1941), цит. в Mueller, 1995, p. 177.


[Закрыть]
. В-третьих, люди размножаются половым путем, и каждая личность – ветвь не одного, а двух генеалогических древ, и оба могут претендовать на верность человека, пока он жив, и на его наследство, когда он умрет. В-четвертых, люди сексуально диморфны и, хотя женские особи нашего вида в среднем получают меньше удовольствия от завоеваний и тирании, чем мужские, многие женщины способны при случае развить вкус к насилию. В-пятых, люди несколько полигамны, так что мужчины производят на свет бастардов, которые могут составить конкуренцию законному наследнику. В-шестых, люди плодовиты и на протяжении фертильных лет рождают нескольких потомков. Это готовит сцену как для конфликта отцов и детей, когда сын желает взять в свои руки генеалогическую франшизу до того, как отец сложит с себя полномочия, так и для соперничества сиблингов, потому что младший ребенок завидует родительским инвестициям в первенца. В-седьмых, люди склонны к семейному протекционизму и инвестируют не только в своих детей, но и в племянников тоже. Каждый из этих биологических фактов, а зачастую несколько сразу создают почву для разногласий при выборе подходящего преемника преставившегося монарха, и европейцы улаживали эти разногласия в бесконечных династических войнах[638]638
  Биология и династии: Betzig, 1996a; Betzig, 1996b, 2002.


[Закрыть]
.

~

Начало Эпохи религий Луард отсчитывает с 1559 г., а продлилась она до Вестфальского мира, в 1648 г. положившего конец Тридцатилетней войне. Противоборствующие религиозные коалиции, часто объединяясь с королями в соответствии с правилом Un roi, une loi, une foi («Один король, один закон, одна вера»), боролись за контроль над городами и странами как минимум в 25 межгосударственных войнах и 26 гражданских. Обычно это была война протестантов и католиков, но в России в Смутное время (междуцарствие от правления Бориса Годунова до прихода к власти династии Романовых) соперничали католическая и православная церкви. Религиозная лихорадка не ограничивалась христианским миром: христианские страны бились с мусульманской Турцией, а мусульмане – сунниты и шииты – участвовали в четырех войнах между Турцией и Персией.

Эпоха религий добавила бойни номер 13, 14 и 17 в масштабированный относительно размеров популяции список двадцати-одного-наихудшего-события на с. 248 и отметилась резкими пиками смертей (см. рис. 5–15 и 5–18). Эти рекордные показатели отчасти объясняются развитием военных технологий – мушкетов, пик и артиллерии. Но основным фактором должно было стать нечто другое, ведь в последующие века вооружения становились все более опасными, но уровень смертей при этом падал. Истинной причиной Луард считает религиозные страсти:

Военные действия, как никогда прежде, затрагивали мирное население, которое (особенно если верило в неправильного бога) часто считалось расходным материалом, что повышало жестокость войн и количество жертв. Божественным гневом можно было оправдать самые жуткие бойни. Герцог Альба, захватив Наарден (1572), уничтожил все мужское население города, объявив это наказанием Божьим за их жестоковыйное упрямство в сопротивлении; а позже Кромвель, разрешив своим войскам устроить резню в ирландской Дроэде (1649), сказал, что это была «справедливая кара Божия». Жестокий парадокс: воевавшие за веру менее других были склонны проявлять милосердие к противнику. Поэтому в областях, сильнее всего страдавших от религиозных конфликтов той эпохи, ужасающее количество смертей происходило не только от военных действий, но и от голода и уничтожения посевов[639]639
  Убийство людей, молившихся не тому богу: Luard, 1986, pp. 42–43.


[Закрыть]
.

Названия вроде «Тридцатилетняя война» и «Восьмидесятилетняя война» (Война за независимость Нидерландов), как и неравномерные пики на графике длительности войн (рис. 5–14), дают понять, что религиозные войны были не только интенсивными, но и нескончаемыми. Историк дипломатии Гарретт Мэттингли замечает, что в тот период главный механизм завершения войн перестал работать: «Так как религиозные вопросы доминировали над политическими, любые переговоры с врагами граничили с ересью и предательством. Противоречия, разделявшие католиков и протестантов, не могли быть предметом обсуждения. Следовательно, дипломатические контакты сократились»[640]640
  Религия останавливает дипломатию: Mattingly, 1958, p. 154, цит. в Luard, 1986, p. 287.


[Закрыть]
. И это далеко не последний раз, когда одержимость идеологией подливала масла в огонь войны.

Три течения эпохи суверенитетов

Историки считают, что Вестфальский мир 1648 г. не только положил конец религиозным войнам, но стал первым шагом на пути к современному международному порядку. Европа больше не напоминала пестрое лоскутное одеяло юрисдикций, номинально контролируемых римским папой и императором Священной Римской империи, а была поделена на суверенные государства. В Эпоху суверенитетов росло влияние государств, которые все еще ассоциировались с династиями и религиями, но на деле основывали свое могущество на силе своих правительств, своей территории и экономики. Именно постепенное становление суверенных государств (кульминация процесса, начавшегося задолго до 1648 г.) породило два противоположно направленных тренда, заметных в каждом статистическом исследовании войн: они становились реже, но наносили все больше ущерба.

Главной причиной снижения числа войн стало уменьшение количества политических единиц, способных воевать друг с другом. Вспомните, что во времена Тридцатилетней войны в Европе насчитывалось 500 политических единиц, а к 1950-м гг. их было уже меньше 30[641]641
  Уменьшение количества политических единиц в Европе: Wright, 1942, p. 215; Gat, 2006, p. 456.


[Закрыть]
. Но не может ли тогда снижение частоты войн быть попросту статистическим трюком? Взяв в руки ластик, дипломаты стерли линию на карте, которая разделяла враждующие стороны, и чудесным образом исключили их свары из числа межгосударственных войн, переместив в «гражданские». Но нет, этот спад реален. Как показал Ричардсон, на одной и той же территории случается гораздо меньше гражданских войн внутри границ государства, чем войн, пересекающих границы. В Англии, например, не случалось настоящей гражданской войны больше 350 лет, а вот с другими государствами она с тех пор воевала неоднократно. Это еще одна иллюстрация логики Левиафана. Когда мелкие графства и вотчины сливались в королевства, централизованная власть больше не позволяла им выяснять отношения друг с другом по тем же самым причинам, по которым власти не одобряют убийства (а фермеры не разрешают своей скотине драться): с точки зрения властителя, локальные войны на его территории – это чистые убытки. Таким образом, снижение частоты войн – еще одно проявление процесса цивилизации, по Элиасу.

А вот повышение смертоносности войн – результат революции в военном деле[642]642
  Революция в военном деле: Gat, 2006; Levy & Thompson, 2010; Levy et al., 2001; Mueller, 2004a.


[Закрыть]
. Государства взялись за вооружение всерьез. Совершенствовалось оружие, особенно пушки и ружья, кроме того, государства могли увеличить число новобранцев, предназначенных убивать и умирать. В средневековой Европе и в Эпоху династий правители не без причины опасались давать крестьянам в руки оружие и обучать их военному делу. (Прямо-таки слышишь, как они задаются вопросом: «А если что-то пойдет не так?») Вместо этого они по мере необходимости собирали ополчения, вербуя наемников из правонарушителей и лоботрясов, которые не смогли откупиться. В своем эссе «Война и государство как организованная преступность» (War Making and State Making as Organized Crime) Чарльз Тилли пишет:

Во время войны… государственные власти подряжали частные корабли, нанимали бандитов, чтобы те устраивали набеги на противника, поощряли регулярные войска к грабежам и мародерству. Ожидалось, что солдаты и матросы на королевской службе самостоятельно обеспечат себе содержание за счет мирного населения – реквизируя, воруя и грабя. По окончании службы они частенько продолжали делать то же самое, но уже лишившись королевской защиты; бывшие моряки становились пиратами, бывшие солдаты – разбойниками.

Механизм работал и в обратном направлении: частенько короли вербовали вооруженных сторонников из отщепенцев. История о том, как Робин Гуд стал королевским лучником, может, и миф, но миф, отражающий реальность. Разница между «законным» и «незаконным» использованием насилия прояснялась не сразу, а по мере того, как вооруженные силы государств становились сравнительно единообразными и регулярными[643]643
  Солдаты и отморозки: Tilly, 1985, p. 173.


[Закрыть]
.

По мере того как вооруженные силы становились единообразными и регулярными, они становились и более эффективными. Отморозки, из которых раньше состояли ополчения, могли нанести большой урон мирному населению, но от них было мало толку в организованных сражениях, потому что мужество и дисциплина ничем их не привлекали. Мюллер поясняет:

В конце концов, кредо преступника вовсе не «Всегда готов!», «Один за всех и все за одного!», «Долг, честь, страна», «Банзай!» или «Помни Пёрл-Харбор!», но «Хватай деньги и беги». Для преступника гибель в бою (или при ограблении банка) – полный абсурд; ужасно глупо умирать ради острых ощущений и тем более ради награбленного добра, потому что, в конце концов, ты не сможешь взять его с собой в могилу[644]644
  «Хватай деньги и беги»: Mueller, 2004a, p. 17.


[Закрыть]
.

Но во время революции в военном деле XVI–XVII вв. государства взялись за создание постоянных профессиональных армий. Теперь они не только скребли по самому дну, но массово вербовали новобранцев из разных слоев общества. Муштрой, идеологической обработкой и жестокими наказаниями солдат готовили к организованным сражениям. Им внушали кодекс воинской дисциплины, стоицизма и отваги. В результате при столкновении двух регулярных армий число жертв мгновенно взлетало до небес.

Военный историк Азар Гат утверждает, что неправильно называть «революцией» то, что на самом деле было постепенным развитием[645]645
  Военная эволюция: Gat, 2006, pp. 456–80.


[Закрыть]
. Процесс повышения эффективности армий был одной из сторон многовекового процесса технологического и организационного прогресса, повысившего эффективность вообще всего. Причем Наполеону, заменившему позиционные бои (при которых обе стороны пытаются сохранить своих солдат) смелыми атаками (когда задействуется любой доступный ресурс, чтобы сразу и полностью разгромить врага), приписывается новое достижение в увеличении числа смертей на полях сражений, превосходящее даже успехи революции военного дела[646]646
  Наполеон и тотальная война: Bell, 2007a.


[Закрыть]
. И еще одним «шагом вперед» стала начавшаяся в XIX в. Промышленная революция, позволившая кормить, экипировать и быстро доставлять на фронт небывалое количество солдат. Возобновляемые источники пушечного мяса поддерживали огонь игры на истощение, продвигая войны все дальше вдоль толстого хвоста степенного распределения.

~

Одновременно с безостановочным наращиванием военной мощи укреплялась и вторая сила, способствующая снижению частоты военных действий (первая – консолидация государства). Многие историки называют XVIII в. передышкой в нескончаемой истории европейских войн. В предыдущей главе я упоминал, что такие империи, как Голландия, Швеция, Дания, Португалия и Испания, перестали соперничать с великими державами и перенаправили свою энергию с завоеваний на торговлю. Бреке пишет о «сравнительно мирном XVIII столетии» (по крайней мере, с 1713 по 1789 г.), который на рис. 5–17 выглядит как U-образный провал, а на рис. 5–18 – как неглубокая искривленная буква W между пиками религиозных и французских войн. Луард замечает, что в Эпоху суверенитетов с 1648 по 1789 г. «цели носили сравнительно ограниченный характер; многие войны так или иначе оканчивались вничью, и ни одна из сторон не достигала максимума своих целей. Часто войны длились долго, но умышленно велись сдержанными методами, и потери были не такими тяжелыми, как в предшествующие или последующие века». Конечно, и в XVIII в. случилось несколько кровопролитных драк, например мировая война, известная как Семилетняя, но, как замечает Дэвид Белл, «историкам приходится научиться различать оттенки ужасности и, даже если восемнадцатое столетие и не превратило капающих слюной псов войны в “дрессированных пуделей”… конфликты этого периода все-таки относятся к наименее ужасным в истории Европы»[647]647
  Сравнительно мирный XVIII век: Brecke, 1999; Luard, 1986, p. 52; Bell, 2007a, p. 5. «Дрессированные пудели – цитата из Michael Howard.


[Закрыть]
.

И как мы выяснили в главе 4, этим затишьем мы обязаны Гуманитарной революции, нераздельно связанной с Веком разума, Просвещением и зарождением классического либерализма. Охлаждение религиозных страстей лишило войны их эсхатологического смысла, и лидеры теперь могли вести переговоры, а не сражаться до последнего человека. Суверенные государства стали торговыми державами и предпочитали торговлю с положительной суммой завоеваниям, чья сумма отрицательна. Прославленные писатели деконструировали концепцию чести, приравнивали войну к убийству, высмеивали европейскую историю насилия, описывали события с точки зрения солдат и завоеванных народов. Философы дали новое определение правительству: если раньше оно считалось средством воплощения желаний монарха, то теперь – инструментом улучшения жизни, свободы и счастья людей – и пытались придумать, как ограничить власть политических лидеров и побудить их отказаться от войн. Идеи просочились наверх и повлияли как минимум на некоторых правителей того времени. И хотя их «просвещенный абсолютизм» не перестал быть абсолютизмом, он был все же лучше абсолютизма непросвещенного. Кроме того, в XVIII в. в США и Великобритании пробились первые ростки либеральных демократий (которые, как мы увидим, оказались умиротворяющей силой).


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 | Следующая
  • 4 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации