Текст книги "Первый: Новая история Гагарина и космической гонки"

Теперь, в последние предрассветные часы, крышку контейнера Хэма закрыли. В специальное окошко можно было видеть его лицо. После одного проверочного теста на психомоторном тренажере, который был пройден удовлетворительно, было решено, что он ведет себя достаточно стабильно и может сегодня лететь. В 5:04 Хэма в сопровождении Эдварда Диттмера и его помощника отвезли в трейлере на стартовую площадку – поездка заняла 20 минут, чуть дольше, чем продлится его путешествие в космос. Когда он лежал пристегнутый на спине внутри своего небольшого контейнера, физиологические параллели между ним и сопровождавшими его мужчинами особенно бросались в глаза. Однако никто не задумывался над тем, что если шимпанзе похож на них, то, возможно, он и испытывает такие же чувства.

На верхушке башни обслуживания MR-2 Хэма ждал Алан Шепард. Как первый потенциальный астронавт Америки, он должен был наблюдать последние приготовления и «посадку» Хэма в капсулу Mercury. Пять других астронавтов тоже присутствовали на мысе Канаверал во время этого запуска. Кто-то был в центре управления полетом в двух милях к северу, кто-то – в блокгаузе, пристартовом укрытии на краю площадки. Шепард тоже должен был вскоре спуститься в укрытие, но пока он был на башне обслуживания. В выпущенном позже документальном фильме NASA говорилось, что Шепард хотел присутствовать там, «чтобы пожелать Хэму удачи»[195]195
  Фильм NASA с этими словами доступен на https://www.youtube.com/watch?v=uDyfDKqsNGs.


[Закрыть]. Может, и так, но на самом деле ему тяжело было видеть, как шимпанзе летит в космос раньше него. Крис Крафт, руководитель полета в центре управления, тесно работавший с Шепардом, видел, насколько ему было тяжело: «Ал с радостью поменялся бы местами с Хэмом в тот январский день. Он был более чем уверен в том, что человеческое тело – особенно его собственное – способно выдержать все. Но решение принимал не он»[196]196
  Kraft, Flight, p. 3.


[Закрыть].

Внизу, у основания башни обслуживания, Диттмер с помощником вынули контейнер с Хэмом из трейлера, поставили его на каталку и покатили в лифт. Ракета возвышалась над ними на 25 метров на фоне черного неба, ее блестящий белый корпус был ярко освещен светом дуговых прожекторов. После полуночи два ее топливных бака заполнили – один этиловым спиртом, а другой бледно-голубым жидким кислородом, охлажденным до температуры ниже его «точки кипения», равной –183 ℃. В момент включения зажигания эти жидкости должны были соединиться, вспыхнуть и создать струю газа и пламени, которая приведет в движение Redstone. Пока же в относительно теплом ночном воздухе жидкий кислород испарялся через клапаны топливного бака, шипел на всю площадку и окутывал ракету, ее башню обслуживания и медленно ползущий вверх лифт облаками белого пара. «Я испытывал волнение и азарт, поднимая Хэма наверх»[197]197
  Maybury, Tribute to Edward C. Dittmer.


[Закрыть], – рассказывал Диттмер, но при этом признался, что не мог отделаться от «дурного предчувствия», поскольку видел уже слишком много взрывов ракет.

До этого момента поведение Хэма было, на жаргоне космических полетов, «штатным», да Диттмер ничего другого и не ожидал. Пять раз за последние три недели шимпанзе проходил через генеральную репетицию этой самой процедуры: его так же задраивали в контейнере, так же везли на площадку и так же поднимали в лифте. Эти переживания стали, насколько возможно, привычными в результате повторений. Но одно переживание – сам полет – невозможно было сделать привычным, а в конечном итоге только оно и имело значение.

Лифт добрался до верхушки башни обслуживания, и его дверь открылась перед короткой платформой, на краю которой ждала пассажира капсула Mercury. Пока Шепард стоял рядом и наблюдал, несколько инженеров помогли Диттмеру установить внутрь контейнер Хэма через открытый люк. Эта капсула – космический корабль № 5 – была доставлена на мыс Канаверал еще в октябре, после чего была тщательно проверена и испытана в ангаре S – том самом, рядом с которым были припаркованы трейлеры с шимпанзе. За это время было обнаружено 150 дефектов, нуждавшихся в исправлении. Поскольку в этот небольшой конус высотой 2,3 м было втиснуто более 11 км проводов и трубок, инженерам оставалось только молиться, что они ничего не пропустили.

Те, кто видел впервые космический корабль № 5, вряд ли догадались бы, для чего он предназначен. Если говорить о его внешнем виде, то можно сказать, что капсула с ее гофрированной металлической оболочкой больше походила на огромный серый мусорный бак, хотя по форме она была не цилиндрической, а скорее походила на колбу, на дне которой должен был лежать на спине астронавт или шимпанзе. В сравнении с футуристическими, но так и не реализованными крылатыми чудесами, такими как Dyna-Soar, вся конструкция казалась на первый взгляд ужасающе грубой, как будто ее сколотили из нескольких настоящих мусорных баков за полдня. Но на самом деле в ней не было ничего непродуманного. Скорее наоборот, она воплощала самые передовые технологии начала 1960-х годов и представляла собой продукт инженерного гения.

Сердцем этого гения был блестящий, хотя и эксцентричный, инженер-аэродинамик Максим Фаже, который понимал, что все эти сексапильные крылатые космические корабли с обтекаемой формой и низким аэродинамическим сопротивлением, рождавшиеся в воображении изобретателей, очень быстро сгорят при входе в атмосферу и поэтому формы здесь нужны не обтекаемые, а как раз наоборот. Чем большее аэродинамическое сопротивление удастся получить, тем ниже будет скорость, с которой корабль войдет в плотные слои воздуха, а шансы его обитателя уцелеть вырастут. Именно поэтому, вопреки канонам аэродинамики, Фаже сконструировал и отстоял во всех инстанциях этот нескладный с виду колбовидный бак для мусора, который теперь был установлен на вершине ракеты Redstone с шимпанзе внутри. Большое плоское основание корабля гарантировало ему более медленный спуск на Землю и, соответственно, меньший нагрев, а также обеспечивало куда лучшую защиту для всего и всех, кто был внутри. Фаже потребовалось немало времени, чтобы убедить руководителей нарождающейся космической программы США в правильности его решения. Вряд ли этому способствовал тот факт, что он обожал гавайские рубахи и любил делать стойку на голове во время технических совещаний, но в конце концов ему удалось добиться успеха. Возможно, пробивные способности у него были в крови: его дед когда-то предложил совершенно неожиданный способ лечения, спасший Новый Орлеан от вспышки желтой лихорадки.

В Советском Союзе Сергей Королев и его конструктор космического корабля Михаил Тихонравов – еще один эксцентричный гений, своего рода русская версия Фаже – предложили намного более простую сферу, которая тоже имеет хорошее аэродинамическое сопротивление. Но у них уже имелась мощная ракета Р-7, способная поднять этот более тяжелый и крупный корабль в космос, тогда как у Фаже ничего подобного не было. Его страшненькая гофрированная колба была и меньше, и много легче «Востока», как и полагалось, если создатели надеялись хоть как-то поднять ее в космос на борту сравнительно маломощной американской ракеты.

По этой же причине внутри американской капсулы все тоже было меньше и легче. Вообще говоря, она была крохотной, размером примерно с телефонную будку, если вам удалось-таки в нее втиснуться: «В космический корабль Mercury не садятся, – шутил Джон Гленн, – его надевают на себя»[198]198
  We Seven, p. 104.


[Закрыть]. Вся конструкция представляла собой чудо миниатюризации, без которой не удалось бы втиснуть все необходимое. Помимо километров проводов, там было около 10 000 деталей, почти каждую из которых пришлось, в эдакой пародии на «Путешествия Гулливера», переделывать и уменьшать до размеров, которые еще недавно представлялись совершенно немыслимыми. Каждый дюйм и каждый фунт массы имел значение. Проблему усугубляло то, что все это требовало времени. Например, конструирование легкого сферического резервуара размером с волейбольный мяч, вмещающего всего-то 2 кг кислорода, заняло 18 недель, и это только один элемент. За бесконечными проволочками и переносами, которые так расстраивали американскую публику, крылась простая истина: на изготовление более мелких компонентов требуется больше времени. Однако эту истину очень трудно донести до публики. У Советов эта проблема не стояла так остро. Конечно, в гонке они шли первыми, но технически, по тем же причинам, отставали.

Почти во всех отношениях космический корабль № 5, предназначенный для Хэма, был идентичен космическому кораблю № 7 – капсуле, которая должна была доставить в космос Шепарда и которая в данный момент находилась в ангаре S и тоже проходила проверку после доставки туда в декабре. Полет Хэма должен был проходить в автоматическом режиме и контролироваться бортовой системой, обеспечивавшей правильную ориентацию капсулы на разных этапах полета, – еще одна сложная система, которую предстояло испытать впервые. У Шепарда предусматривалась возможность «вручную пилотировать» капсулу во время полета или, по крайней мере, некоторой ее части при помощи контроллера, похожего на маленький джойстик. По его команде в пространство выпускались реактивные струи, позволявшие космическому кораблю изменять ориентацию. Получалось что-то вроде нормального пилотирования, хотя и в грубом приближении. В отличие от Хэма, у Шепарда была также рукоятка для катапультирования, которой он мог воспользоваться, если все начнет разваливаться, – астронавты называли ее «кнопкой труса». Это был еще один элемент автономности пилота, за который они сражались с инженерами, хотя катапультирование можно было инициировать и автоматически, и с Земли. Можно сказать, что сама конструкция кабины была своего рода доказательством успеха астронавтов в их сражениях за возможность управления полетом. Едва ли не каждый дюйм ее поверхности был занят циферблатами, ручками, индикаторами, лампочками и рычагами, в точности как «настоящий» самолетный кокпит. Там было 20 индикаторов и по крайней мере 55 переключателей – намного больше, чем в советском «Востоке» с его почти пустой центральной панелью, где находились всего четыре циферблата. Можно сказать, что она походила на Volkswagen или, скажем, восточногерманский Trabant того времени, правда, перед водителями этих машин стояло больше задач, чем перед советскими космонавтами в их кораблях.

Чего не было на космическом корабле Хэма – и у Шепарда тоже – так это настоящего иллюминатора. Астронавты очень хотели получить его и говорили, что ни один уважающий себя пилот не может пилотировать корабль без иллюминаторов, но технические сложности оказались непреодолимыми, по крайней мере пока. Иллюминатор нормального размера появился лишь в более поздних моделях. Шепарду же предстояло обойтись двумя крохотными 15-сантиметровыми окошками и перископом – у первого астронавта Америки было не слишком много возможностей полюбоваться красотой и величием Земли из космоса, хотя вряд ли визуальные наблюдения планеты стояли в списке приоритетов Шепарда на первом месте в тот очень короткий период пребывания наверху. У Хэма в капсуле были те же два иллюминатора, но сам он находился внутри контейнера. Единственное, что он видел, – это две лампочки психомоторного тренажера на расстоянии нескольких дюймов, и по собственному опыту знал о наказании за недостаточное внимание к ним. Эдвард Диттмер наблюдал его сейчас – лицо шимпанзе проглядывало через прозрачную крышку контейнера, а широко раскрытые глаза мигали в свете лампы киноаппарата, который на протяжении всего полета будет регистрировать его выражение, странную аномалию жизни среди холодного металла вокруг.

И вот люк закрыли и затянули последний из 70 его болтов. Было 7:10, до назначенного времени старта оставалось 2 часа 20 минут. Спускаясь в лифте вниз к укрытию, Шепард, возможно, размышлял о том, что все дополнительные органы управления, за которые он и его коллеги-астронавты так яростно сражались, в конечном итоге не имели значения. Очень скоро шимпанзе должен был совершить точно такой же полет без них.

10
Адский заезд

31 ЯНВАРЯ 1961 ГОДА, 7:30

Стартовый комплекс 5/6

База ВВС США, мыс Канаверал

Для более чем 70 мужчин в блокгаузе – а там были только мужчины, поскольку вход женщинам запрещался, – кипевшая всю ночь работа достигла высшей интенсивности, когда солнце начало подниматься над водами Атлантики. Многие из них на протяжении по крайней мере трех последних недель трудились круглые сутки, тестируя и готовя сложные системы Redstone к этому утреннему пуску. Все это время они почти не виделись с женами и детьми и практически не бывали дома. Это повторялось при запуске каждой ракеты и приводило к тому, что число разводов среди персонала укрытия было одним из самых высоких в округе Бревард – в районе, который включал в себя не только мыс Канаверал, но и значительную часть Восточной Флориды. Уильям Чендлер по прозвищу Кудряшка работал за одним из пультов на площадке № 5 и прекрасно понимал, что его работа начинает сказываться на семейной жизни, но она слишком сильно его притягивала: «Это было плохо для семьи, по-настоящему плохо. Но мы все полностью отдавались работе. Она была грандиозной. Я обожал свою работу. Все обожали»[199]199
  Интервью автора с Уильямом «Кудряшкой» Чендлером, 18 декабря 2019 года.


[Закрыть]. Айк Ригелл, ветеран боевых действий на Тихом океане, наблюдавший в 1959 году вместе с репортером CBS Эдом Мерроу, как ракета Juno развернулась над площадкой, легла на обратный курс и взорвалась[200]200
  Это произошло 16 июля 1959 года при запуске ракеты Juno 2 со стартового комплекса 5/6.


[Закрыть], все годы работы здесь видел, как то же самое едва не произошло с его собственным браком с Кейти. «Я всегда плачу, думая о тех днях, – вспоминала Кейти много лет спустя. – Это было очень трудное время»[201]201
  Интервью автора с Кейти и Айком Ригелл, 20 декабря 2019 года.


[Закрыть]. День за днем она следила за домом и детьми, пока Айк пропадал со своими ракетами на мысе. Но было и вознаграждение – не в последнюю очередь сами ракеты, пуски которых Кейти наблюдала со своего двора, в то время как окна в доме сотрясались от грохота: «Они были такие красивые. Было так классно видеть, как летит одна из этих штук, и знать, что я тоже часть этого – потому что я кормила Айка, одевала и утешала, а он работал там».

Как у однополчан на войне, у этих мужчин в бетонном укрытии на мысе Канаверал существовала теснейшая взаимосвязь. Они поддерживали друг друга, знали и принимали недостатки коллег, доверяли друг другу в очень опасном, как все понимали, деле. Находясь всего в 200 м от ракет, а иногда и ближе, они буквально сидели в окопах на передовой, и в каждом пуске, по воспоминаниям Ригелла, «полный успех отделялся от катастрофической неудачи очень тонкой линией». Их доверие друг к другу распространялось и на немецких инженеров-ракетчиков, которые приехали в Америку после войны. Фон Браун, главный руководитель, уже успел стать настоящей легендой. Этот человек, считал Ригелл, «мог разговаривать с кем угодно… он мог вводить в курс дела президента, а уже через полчаса на площадке обсуждать детали с группой техников». Сейчас фон Браун был в укрытии и собирался наблюдать за запуском Хэма, как всегда свежий, в белой рубашке с галстуком и идентификационной карточкой на левом нагрудном кармане, красивый и полный энергии. Его присутствие внушало уверенность инженерам, сидевшим за пультами под толстыми окнами блокгауза.

И все же фон Браун в тот день был, по существу, гостем. Реальная власть в укрытии в то утро находилась в руках руководителя пуска доктора Курта Дебуса, мужчины лет 55 со старым дуэльным шрамом на лице. Это был еще один немец, работавший с фон Брауном над ракетами V-2 для Гитлера и состоявший членом как нацистской партии, так и CC. Одной из сфер ответственности Дебуса был обратный отсчет – утомительный протокол пошаговой проверки, занимавший от начала до конца очень долгие 640 часов[202]202
  Отсчет детально расписан в The Mercury Redstone Project (MRP) 7–11.


[Закрыть], о чем слишком хорошо знала и Кейти Ригелл, и все без исключения жены инженеров. И это если все шло по плану. Нынешним утром отсчет уже несколько раз приходилось останавливать из-за перегрева электрического преобразователя в системе автоматического управления капсулой. А он продолжал перегреваться, причем так сильно, что в 9:08 – примерно за 20 минут до запланированного времени старта – к ракете пришлось снова подкатить башню обслуживания, отвинтить люк капсулы и, открыв ее, попытаться охладить эту штуку. Но Хэма оставили внутри запечатанного контейнера, хотя Диттмер с командой воспользовался моментом и дополнительно протестировал его на психомоторном тренажере, чтобы проверить, не утратил ли он концентрацию.

Словно в эстафете, как только ракета отрывалась от стартового стола, ответственность за MR-2 переходила от Дебуса и его команды в пристартовом укрытии к центру управления в двух милях к северу. Именно там находился прообраз того, что мы сегодня называем Центром управления полетом в Космическом центре Джонсона в Хьюстоне (штат Техас). Но тогда, в 1961 году, все происходило на мысе и было сосредоточено в большой комнате с тремя рядами пультов, обращенных к светящейся карте мира во всю стену, на которую накладывалась маленькая двумерная модель капсулы Mercury.

Баллистический полет Хэма, как и Шепарда немного позже, был рассчитан на дистанцию всего лишь примерно 470 км в сторону Атлантики. После доработки техники – возможно, через год – кому-то из команды Mercury 7 предстояло совершить первый действительно орбитальный полет, примерно такой же, какой планировали Советы. Вот почему карта на стене охватывала весь земной шар. У Советов не было ничего настолько продвинутого. «Мы буквально опутали проводами весь мир для связи»[203]203
  Kraft, Flight, p. 90.


[Закрыть], – говорил Крис Крафт, руководитель полета в центре управления и движущая сила всей операции.

Сидя за своим столом во втором ряду, Крафт – сокращенное название его должности звучало как «флайт», то есть «полет», – ждал, когда обратный отсчет начнется вновь. Все эти задержки действовали ему на нервы. Перегревшийся преобразователь все еще не работал как следует. Назначенное время старта 9:30 наступило и ушло. Хэм уже провел на верхушке Redstone больше трех часов, а в контейнере в пристегнутом состоянии – больше семи.

Крафт, которому на тот момент уже стукнуло 36 лет, был самым старшим в комнате. Это был первоклассный авиаинженер из города Фебус (штат Вирджиния), славившийся тем, что никогда не боялся высказывать свои мысли. Молодая команда обожала его, и большинство ее членов он в свое время отобрал лично. «Я Полет, а Полет – это Бог»[204]204
  Там же, p. 2.


[Закрыть], – так он однажды описал свою роль. Но сейчас Крафт чувствовал себя не слишком божественно. Как и все в центре управления полетом, как Дебус, фон Браун и инженеры в укрытии, как Алан Шепард и остальные астронавты из команды Mercury 7 – и как остальные граждане Соединенных Штатов Америки, – он знал, что эта миссия просто обязана завершиться успехом.

Никто не забыл фиаско MR-1 – «четырехдюймового полета» над площадкой № 5 всего два месяца назад, в ноябре. Последовавший пуск в декабре MR-1A прошел практически безукоризненно, но в тот раз на борту не было ничего живого. Теперь было. Предполагалось, что, поднявшись в небо, Redstone менее чем за две с половиной минуты достигнет высоты 56 км, где капсула Хэма отделится и продолжит двигаться по баллистической траектории до высоты 185 км над поверхностью Земли, выше атмосферы, выше любого места, где когда-либо бывал человек или шимпанзе. Там, наконец, на протяжении четырех с половиной минут невесомости около верхней точки своей траектории чудесный мусорный бак Макса Фаже будет плыть в космосе в полном одиночестве, в то время как Хэм внутри него будет дергать рычаги психомоторного тренажера так быстро, как только сможет.

Затем капсуле предстоит возвратиться на Землю. Чтобы это произошло, должна реализоваться сложная цепочка событий в строго заданной последовательности и в точно заданные моменты, и каждое из них может пойти не так. К этому моменту капсула повернется кормой вперед благодаря автоматической системе управления, перегревающийся преобразователь которой вызывал сейчас так много головной боли. Это должно произойти, когда она достигнет верхней точки дуги, и тогда сработают три кормовых двигателя, чтобы затормозить ее. Затем капсула войдет в атмосферу, где от стремительного нагрева Хэма будут защищать большое плоское днище имени Макса Фаже и смонтированная на нем теплозащита. Потом раскроется первый из двух парашютов капсулы, и она с Хэмом спустится медленно и благополучно, как все надеялись, в холодные воды Атлантического океана, откуда ее должен выловить вертолет. Предполагалось, что весь полет от начала до конца займет чуть больше 14 минут. Чтобы смягчить удар, к капсуле была прикреплена пневматическая амортизационная подушка. Как и множество других систем, в этом полете она испытывалась в реальной ситуации впервые.

Стоит ли удивляться, что Крафт чувствовал себя не слишком божественно: часы тикали, отмеряя очередные полчаса после 10:00. Поводов для беспокойства было достаточно, чтобы голова закружилась у кого угодно. Он связался с врачом укрытия Уильямом Огерсоном, чтобы узнать, все ли в порядке с Хэмом и не перегревается ли он вместе с пресловутым преобразователем. Перед глазами Огерсона были индикаторы частоты сердечных сокращений, частоты дыхания и температуры тела, связанные с электродами и ректальным термометром, которые Диттмер и его команда установили ранним утром. Он доложил, что Хэм в порядке. Но, когда в 10:15 отсчет в уже неизвестно который раз продолжился, Диттмер устроил шимпанзе еще три испытания в стремлении убедиться, что тот способен дергать за рычаги без штрафных ударов током. А может, просто для того, чтобы Хэму было чем заняться.

Все это время в наушниках Крафт мог одновременно слышать по внутренней связи, что происходит в различных местах: в центре управления полетом, в команде Дебуса в укрытии, на семи поисковых судах в Атлантике… Это была настоящая радиокакофония, которую он великолепно распутывал – способность, уже успевшая стать легендой. Как композитор может одновременно держать в голове многочисленные партии, так и Крафт мог одновременно слушать до восьми речевых каналов, уделяя особое внимание одному – связи с офицером службы безопасности полигона с обозначением RSO, человеком, который в момент пуска будет держать палец на кнопке ликвидации носителя. Одного нажатия на эту кнопку было достаточно, чтобы послать на Redstone сигнал, поджечь запальный шнур в топливном баке и подорвать ракету. Такой вариант был возможен и сегодня, если что-то пойдет по-настоящему не так и особенно если Redstone сделает что-нибудь из ряда вон выходящее и превратится в угрозу какому-нибудь флоридскому пригороду. Крафт, помимо прочих своих забот, беспокоился и об этом – ведь если RSO мог подать этот сигнал, то что мешало сделать это русским, находящимся в море на своих «траулерах» и наблюдающим за пуском. «Если я мог послать сигнал самоликвидации, то могли и они, – рассказывал Крафт. – Наши частоты были известны»[205]205
  Там же, p. 134.


[Закрыть]. Это заставляло тревожиться, не возникнет ли у Советов соблазн победить в космической гонке, просто взрывая американские ракеты.

Отдельный вопрос состоял в том, что произойдет с Хэмом и его капсулой, если Redstone действительно придется ликвидировать. Здесь должна была сработать еще одна из уникальных систем Mercury, которая в определенной мере объясняла причины многочисленных проволочек в реализации проекта, ведь оборудование требовалось сначала разработать, а затем многократно испытать. На самой верхушке капсулы была установлена почти пятиметровая красная спасательная «башня» с собственными реактивными двигателями, готовыми в любой момент сработать и унести капсулу прочь от обреченной ракеты. Во время «четырехдюймового полета» именно эта «башня» сработала и улетела во флоридский кустарник. Несмотря на то памятное фиаско, принцип, заложенный в систему спасения, был вполне разумным, правда, если бы RSO действительно пришлось дать ракете команду на самоуничтожение, после нажатия кнопки осталось бы всего три секунды до взрыва Redstone. А три секунды – это не слишком много, чтобы увести капсулу и Хэма в ней на безопасное расстояние, даже если система спасения сработает штатно, чего она, как правило, не делала во время многочисленных испытаний на острове Уоллопс (штат Вирджиния).

Но время подошло к отметке 11:52. Перегревшемуся преобразователю дали остыть, и башню обслуживания снова откатили, на этот раз окончательно. Затем пусковую зону очистили от персонала. До старта оставалось две минуты, если предположить, что задержек больше не будет. В центре управления Крафт наблюдал, как сидят его люди на своих местах, видел гигантскую карту на стене, смотрел на часы и телеэкран, на который транслировалась картинка стартовой площадки. В наушниках он слышал Дебуса и инженеров блокгауза, которые в последний раз проверяли системы и следили за пульсом Redstone, чтобы убедиться, все ли функционирует как надо. Врач доложил, что пульс Хэма тоже в норме. Оператор RSO замер в готовности. Все поисковые суда и вертолеты были на позициях, в 470 км от берега. Они сообщали о полутораметровых волнах – недостаточно серьезная помеха, чтобы отменять старт, но достаточная, чтобы добавить пуску напряжения. Здесь, на мысе, небеса были по большей части бледно-голубые и чистые. Причин для задержки больше не было. Все было готово.

В укрытии на пульте управления запуском Джек Хамфри – инженер из Лексингтона (штат Кентукки), женат, трое детей, которых он обожает, – нажал кнопку пуска, инициирующую 35-секундную автоматическую цепочку действий во внутренностях Redstone, которая должна была привести к старту, то есть к отрыву ракеты от стартового стола. Двигатель с ревом изверг сноп пламени. Даже через стены укрытия толщиной больше полуметра Хамфри и 70 других сотрудников ощущали его мощь. Ощущал ее и Алан Шепард, который неотрывно следил за ракетой через противоударное стекло окна. Ощутил ее, несомненно, и Хэм, лежащий на спине в своем маленьком герметичном контейнере на самом верху ракеты. Ровно в 11:54, с опозданием почти на два с половиной часа, он наконец двинулся в путь. Как выразился один из сотрудников центра управления полетом Джин Кранц, ему предстоял «адский заезд»[206]206
  Kranz, Failure Is Not an Option, p. 32.


[Закрыть].

Уже в первые секунды начались неполадки[207]207
  Детали полета Хэма см.: Results of Project Mercury Ballistic and Orbital Chimpanzee Flights; Kraft, Flight, p. 125–126; Catchpole, Project Mercury, p. 259–264; Burgess and Dubbs, Animals in Space, p. 249–255; Swenson et al., This New Ocean, p. 297–304; Ehrenfried, The Birth of NASA, p. 121f.


[Закрыть]. Гигантские компьютеры IBM в Центре космических полетов Годдарда в штате Мэриленд молниеносно «прожевали» числа с многочисленных датчиков Redstone и выдали предупреждение центру управления полетом. Ракета поднималась слишком круто вверх. Отклонение составляло один градус – пока недостаточно, чтобы RSO нажал кнопку подрыва, но, по мере того как ракета набирала высоту, угол увеличивался. Двигатель с его 35 т тяги все быстрее и быстрее выталкивал ракету в небо Флориды – но выталкивал слишком быстро и слишком круто. И кое-что еще было не так. Клапан регулятора тяги двигателя Redstone, судя по всему, залип в полностью открытом состоянии, впуская слишком много драгоценного жидкого кислорода в камеру сгорания[208]208
  Если точно, «сервоклапан соотношения компонентов топлива застрял в открытом положении». Это было одной из причин, по которой в камеру сгорания поступало слишком много кислорода. «Скорость потребления топлива была также увеличена из-за давления перекиси водорода, которое заставляло турбонасос вращаться быстрее». Газообразные продукты разложения перекиси водорода приводили в действие турбонасосы, которые подавали компоненты топлива – этиловый спирт и жидкий кислород – в камеру сгорания, где они воспламенялись. Эти две неисправности вместе вызвали преждевременную остановку двигателя, который полностью израсходовал весь запас жидкого кислорода.


[Закрыть]. Ракета рвалась вперед, вдавив педаль газа в пол и ускоряясь намного сильнее – вместо расчетной скорости 1970 м/с она набрала почти 2300 м/с. К тому же она начала вибрировать и рыскать, поворачиваясь вокруг своей оси и сотрясаясь все сильнее. Всего через несколько секунд вибрации достигли уровня, при котором датчики внутри капсулы Хэма зашкалили.

На пульте врача стрелка прибора резко дернулась вверх – частота сердечных сокращений Хэма подскочила с 94 в минуту до 126[209]209
  Results of Project Mercury Ballistic and Orbital Chimpanzee Flights, p. 28.


[Закрыть]. Все это время психомоторный тренажер невозмутимо мигал своими лампочками, голубой и белой, а Хэм, как учили, толкал два рычага. Внезапно загорелась белая лампочка – у него было 15 секунд на ответ. Он толкнул правый рычаг правильно и вовремя, но ноги его обжег электрический разряд. Машина не выдержала сотрясавших капсулу вибраций. Две лампочки продолжали загораться, Хэм продолжал толкать рычаги – на этот раз все, кажется, работало. Впоследствии Крис Крафт никак не мог забыть снятое на пленку лицо Хэма: «Бортовая камера показывала, что он отчаянно старался делать свою работу и прекратить наконец эти удары током по подошвам ног»[210]210
  Kraft, Flight, p. 126.


[Закрыть]. Даже сегодня, 60 лет спустя, кадры этой пленки глубоко трогают: на каждом из них запечатлено мгновение ужаса загнанного животного. Но ракета рвалась ввысь, преодолев уже высоту 30 км, вибрируя и рыская, – а теперь она еще и изогнулась. Залипший в открытом положении клапан оставался открытым, а турбонасосы двигателя вращались слишком быстро – еще одна неисправность, усиливавшая приток жидкого кислорода в камеру сгорания[211]211
  MRP 8–9.


[Закрыть]. Ракета сжигала топливо намного быстрее запланированного. И, как понимал Крафт, как понимали фон Браун, Дебус и все остальные, задействованные в этом полете, именно в этом и заключалась самая большая проблема.

Предполагалось, что после старта ракеты до исчерпания топлива пройдет 143 секунды. Именно в этот момент капсула Хэма должна была отделиться и продолжить полет самостоятельно по баллистической траектории вверх, в космос, до максимальной высоты 185 км. Но поскольку жидкий кислород расходовался быстрее, было ясно, что топливо у двигателя закончится раньше. Хитроумный таймер внутри ракеты, разработанный инженерами-ракетчиками фон Брауна, должен был прервать полет автоматически[212]212
  Автоматическая система прекращения полета Redstone описана в MRP 5.2f. В сущности, помимо полигонной системы командного подрыва и возможности прерывания полета астронавтом в пилотируемом полете («кнопка труса»), ракетчики Хантсвилла предусмотрели автоматическое прерывание полета в случае, если Redstone выйдет за границы определенных, установленных заранее параметров, например отклонится от расчетной траектории. Преимуществом системы была возможность заметить ошибку быстрее, чем это смог бы сделать человек в условиях быстро протекающего полета. Одним из таких условий было преждевременное исчерпание компонентов топлива: датчик давления в камере обнаруживал это и инициировал «аборт». В полете MR-2 систему впервые использовали в контуре управления, и она действительно должна была сработать, если что-то пойдет не так. Система отключалась через 137,5 секунды после старта, так как к этому времени ракета была бы уже достаточно высоко, чтобы нужда в аварийном механизме отпала.


[Закрыть] – и таким образом запустить систему аварийного спасения капсулы, – если бы какой-то серьезный параметр вышел за рамки вплоть до отметки 137,5 секунды, только после этого система деактивировалась. Крафт в свое время спорил с фон Брауном, предлагая установить таймер на более раннее время – просто на тот случай, если ракета слишком быстро израсходует топливо. Фон Браун настоял на своем: «Не было такого, чтобы Redstone проработала меньше 139 секунд, – сказал он Крафту. – Никогда»[213]213
  Kraft, Flight, p. 4.


[Закрыть]. Но теперь, похоже, происходило то, чего никогда не случалось. Крафт беспомощно наблюдал за секундами на часах и жалел, что не ударил тогда «проклятого заносчивого немца». Он молился, чтобы стремительно убывающего топлива хватило и чтобы двигатель ракеты проработал еще чуть-чуть, до магических 137,5 секунды, когда автоматическое прерывание полета отключается. Секунды продолжали отсчитываться, и ровно на отметке 137 секунд, всего на полсекунды раньше, чем надо, топливо у ракеты закончилось. Полет был немедленно прерван.

Пироболты, крепившие капсулу Хэма к ракете, сработали в точности так, как должны были в случае аварийного прерывания полета. Не прошло и трех секунд, как красная «башня» системы аварийного спасения запустила собственные двигатели, уводя Mercury с Хэмом от ракеты и выталкивая его вверх с жуткой скоростью, которая почти мгновенно достигла 2618 м/с – это эквивалентно подъему современного авиалайнера с земли до крейсерской высоты за пять секунд. Как выразился Крафт, это дало Хэму «пинок под зад в 17 g[214]214
  Там же, p. 5.


[Закрыть] – что похуже, чем получить сильный удар от профессионального футбольного полузащитника». На протяжении секунды или двух Хэм весил в 17 раз больше, чем обычно, словно громадный валун навалился на его тельце, вышибая из него дух и почти лишая сознания. Даже в самых тяжелых тестах на центрифуге никто из астронавтов не испытывал таких жестких перегрузок. Вес был слишком велик – кровь отлила от головы Хэма, он едва видел, поскольку из-за туннельного эффекта поле зрения сузилось почти до точки. Он почти не мог двигать руками – но тренажер по-прежнему моргал голубой и белой лампочками, и он умудрялся по-прежнему нажимать на рычаги вовремя, чтобы избежать болезненных ударов током. В тот момент, когда система аварийного спасения сработала, сердце его билось с частотой 158 ударов в минуту. Капсула шла теперь к своему апогею на высоте 251 км в космосе, на 66 км выше, чем планировалось, и Хэм должен был провести лишние две минуты в невесомости. Мало того, он должен был приводниться примерно на 210 км дальше в Атлантике, чем ожидали поисковые суда.