Текст книги "Неоднажды в Америке"

Пять копеек за американскую политику

Помню, как лет двадцать пять – тридцать назад Валентин Зорин объяснял нам в передаче «Международная панорама», что в Америке две правящие партии – республиканская и демократическая. Они по очереди занимают место у штурвала власти, но по сути отличаются друг от друга мало – капиталисты, одно слово.

Тогда, издалека, эти партии действительно казались близнецами-братьями. Это потом уже, приехав в Америку и разобравшись в её политическом устройстве, я поняла, что разница между республиканцами и демократами есть, и довольно значительная. В какой-то момент мне даже стало казаться, что между ними вообще мало общего. Все наши знакомые, даже те, кто гордился своей политической независимостью, голосовали, как правило, либо за одну партию, либо за другую, редко отклоняясь от намеченного курса.

Впервые моя вера в кардинальное различие между двумя партиями пошатнулась несколько лет назад. Мы жили тогда в Массачусетсе, и одна из секций штата выбирала себе нового конгрессмена, поскольку Джозеф Кеннеди ушёл в отставку. Кандидат от демократической партии был большим другом профсоюзных работников. Соратники называли его борцом за нужды простого народа, а оппоненты – профсоюзной шлюхой. В экономических и политических вопросах его взгляды были настолько левыми, что упирались ногами в социализм. Зато этот кандидат был ярым католиком: аборты – ни за что, гомосексуализму – бой. И вообще пора навести в обществе порядок: мораль пошатнулась так, что скоро обвалится.

Его соперница была ветераном Корейской войны, матерью пятерых или шестерых детей и бабушкой чуть ли не дюжины. К тому же она была экономическим центристом и куда более терпимой (читай: левой) в социальном плане, чем её соперник. Я уж не говорю о том, что по-человечески она была приятнее просто на порядок – милее, фотогеничнее, с поставленной речью.

Вы, наверное, думаете, что между ними развернулась острая борьба. Как бы не так. Массачусетс, по крайней мере тот его кусок, о котором идёт речь, республиканцев в конгресс не выбирает. Демократ набрал почти семьдесят процентов голосов. Я обсуждала это с соседями-демократами. Как же так, поражалась я, вы же за аборты, вы же за права гомосексуалистов; как вы могли за него голосовать? Соседи вздыхали. Да, взгляды республиканки были им ближе, но не могли же они послать её в конгресс. А вдруг их партия потеряет большинство голосов и не сможет проталкивать законы?

К тому же большинство голосующих взглядами кандидатов вообще не интересовались. Они просто автоматически голосовали за демократа.

Что интересно: подобная история, только со знаком минус, произошла в прошлом году в одном из южных (очень консервативных) штатов. Центрист-демократ, который сошёл бы в Новой Англии за республиканца и в либерализме не был замечен ни разу, с треском проиграл какому-то ультраправому, ультрарелигиозному республиканцу, предлагавшему вернуть общество на путь Божий. В Нью-Йорке или Вашингтоне от этих размахивающих Библией фанатиков шарахаются. Но избиратели того округа скорее проголосуют за чёрта лысого, чем за демократа.

Впрочем, левых фанатиков тоже хватает. Чего стоит один Барни Франк – конгрессмен из Массачусетса (откуда же ещё?). Бойфренд конгрессмена Фрэнка (Барни – открытый гомосексуалист) устроил из их дома притон, управлял оттуда эскорт-бизнесом для геев и рассылал мужчин-проституток по клиентам. Барни уверял, что ничего этого не знал. Он знаменит ещё тем, что был одним из трёх или четырёх конгрессменов, проголосовавших против Amber Alert – систему уведомления населения о похищенных детях. Барни заявил, что этот закон слишком суров к педофилам. В экономическом плане Барни социалист. Но называет себя демократом. И со свистом переизбирается на новые и новые сроки. Ему ничего не грозит. Как ничего не грозит ультрарелигиозным моралистам из штатов типа Миссиссипи.

На этом месте я начинаю сбиваться. Кто такие демократы? Кто такие республиканцы? Нормальные центристы или эти ультрафанатики? Почему одни республиканцы левее иных демократов, тогда как многие демократы правее некоторых республиканцев? Почему мой помешанный на религии сотрудник, который считает, что надо повысить налоги, чтобы платить женщинам за то, чтобы они не делали аборт и могли содержать любое количество детей, считает себя республиканцем? Он хочет ввести правительственный контроль практически всех аспектов нашей жизни, эдакую полурелигиозную, полусоциалистическую диктатуру. И это республиканец? Другой сотрудник готов вообще отменить большую часть налогов, считает, что каждый отвечает сам за себя, выступает против подачек и поблажек всяческим меньшинствам и ненавидит «религиозников». Он демократ.

Нам тесновато в рамках двух партий, вы не находите? Мы не делимся на два. Ну совсем не делимся.

Приятель прислал мне интересную ссылку. World’s Smallest Political Quiz. Крошечная анкетка такая, всего две секции – экономическая и социальная. В каждой – пять вопросов. Секс, наркотики, социальное страхование, персональный и корпоративный велфер, военная служба, цензура, пошлины, налоги и документы для удостоверения личности – на каждую тему по одному вопросу, определяющему ваши взгляды на проблему в целом. Заполнение анкеты занимает минуту. По результатам вас записывают в один из четырёх квадрантов – левый, правый, статист или либертарианец. Левый выступает за личную свободу, но государственный экономический контроль; правый – наоборот; либертарианец хочет, чтобы правительство ушло на задний план во всех областях, а статист предпочитает иметь не правительство, а няньку, которая указывает, что ему делать как в офисе, так и в спальне. Посередине графика находится небольшой квадрат для центристов.

Надо сказать, что большинство русскоязычных иммигрантов – либертарианцы в той или иной степени, но всего по Америке нас таких около тринадцати процентов. Многие из нас являются центристами и приходят в тихий ужас от крайностей, в которые периодически заносит как республиканцев, так и демократов. Но даже если отмести крайности и упростить всё до невозможности, мы делимся как минимум на четыре группы, а не на две. Почему же, ну почему в Америке де факто только две политические партии? Ведь есть же, например, либертарианская партия. Только даже тем, кто называет себя либертарианцами, актив этой партии кажется кучкой сумасшедших. Их программа – отменить все налоги, кроме 57%, открыть все границы, легализовать все наркотики, включая героин, и т. д. Рецепт анархии. К тому же практически не осуществимый. Примерно то же самое можно сказать о партиях «зелёных», социалистов и реформистов. Не приживаются они тут.

Казалось бы, можно позавидовать странам, где на каждый оттенок политической палитры приходится своя партия. Израилю, например. Религиозные такие, ультрарелигиозные сякие, ашкенази здесь, сефарды там; у русских свой блок, у арабов свой; эти голосуют за единство, те за разделение, а кто-то – за войну до победного конца. При этом Израиль чрезвычайно политически нестабилен. И дело тут не только и не столько в уникальных проблемах этой страны. Просто ни у одной партии нет, как правило, подавляющего большинства голосов, им приходится кооперироваться. Те, кто набрал пятнадцать процентов, пытаются создать коалицию с теми, кто собрал тринадцать, а заодно прихватить вон тех, у которых четыре. Результат получается примерно тот же: все правые (или все левые) объединяются и пытаются управлять вместе. Но истинного единства у них нет как нет: каждую партию выбирали на основе некого набора обещаний избирателям, и они в лучших традициях Нины Андреевой не могут поступиться принципами. Приходится идти на компромиссы, часто болезненные для всех сторон. Уже находясь в одном правительстве, они не перестают ругаться. У маленьких партий есть большой козырь: стоит им уйти из коалиции – она развалится. Большинства-то нет. Поэтому маленькие партии продолжают вымогать большие подачки и показывать всем кукиш. Что не год, то новые выборы в стране. Очередная коалиция развалилась. Похожие ситуации существуют во многих странах, где у избирателей есть большой выбор. То мы слышим о шаткой коалиции в Германии, то в Латинской Америке… И кому от всей этой карусели легче жить? Да никому. Уж лучше б имели две партии.

Современная республиканская партия – всего лишь устойчивая коалиция. Она сформировалась в пятидесятые годы на почве ненависти к коммунизму. Все, кто предлагал бороться с СССР до последнего, кого называли «ястребами» холодной войны, оказались по одну сторону баррикад, а «голуби мира», ратовавшие за сотрудничество с красными, – по другую. Кто у нас ненавидит коммунистов? Две группы. Одна – экономические либералы (не путать с современными политическими либералами), которым претит идея государственного контроля над экономикой. Они свято верят в капитализм и свободу предпринимательства. Их кумир – Черчилль. Это современные либертарианцы. Другая группа – глубоко религиозные люди, для которых атеисты – враги божьи, а Советский Союз – Содом и Гоморра. Экономика волнует их куда меньше. К социальным подачкам они относятся очень даже неплохо. Бог велел помогать ближнему.

Не проще ли делать это через государственные каналы? Наш президент является ярким представителем этой группы; бюджет при нём распух до невиданных Клинтоном размеров, и не только из-за Ирака. Увеличив расходы в одной области, он и не думает урезать их в других.

Тогда, в разгар холодной войны, на эти различия мало кто обращал внимание. У всех был общий враг. А наши современники никак не могут взять в толк, как такие люди, как Арнольд Шварценеггер и Руди Джулиани, оказались в одной партии с Трентом Лоттом и Джорджем Бушем. Впрочем, социальные либералы, типа ярых феминисток, активистов-гомосексуалистов и любителей марихуаны, тоже не в восторге от зачастую глубоко религиозных профсоюзных деятелей, с которыми они делят демократическую партию.

Поскольку и республиканцы, и демократы фактически являются коалициями разных мелких группировок, у них нет единой платформы, с которой были бы согласны все члены этих партий. Но дело в том, что это уже готовые коалиции с довольно сильным централизованным управлением. Одна группа может отколоться от основной массы по некому важному вопросу (война в Ираке, например), но по другим будет ходить в струнку. Партия много делает для своих членов, и они платят ей тем же. Совсем отколоться никому в голову не придёт; полюбуйтесь, что стало с реформистской партией Росса Перо. Ну откололись. Ну набрали несколько процентов голосов. Дальше что? В большинство им не попасть, а существующему большинству они не нужны: тут вам не Израиль. Расползаются потихоньку, голосуют за республиканцев и демократов.

Многие из вас, возможно, слышали о Мэрилин Вос Савант. Судя по книге рекордов Гиннесса, у неё самый высокий в мире IQ. Мэрилин ведёт колонку вопросов и ответов для журнала Parade. Какое-то время назад у неё спросили, как она относится к политической системе в нашей стране. У нас ведь по сути всего две партии, к тому же не сильно отличающиеся. Разве это хорошо? И Мэрилин Вос Савант ответила, что к системе она относится очень хорошо, а две во многом похожие партии – это к лучшему. У нас есть свобода слова, есть выборы, дебаты, есть политическая борьба, власть переходит от одних к другим, но по сути меняется сравнительно мало. Сенат переходит из рук в руки, а наша жизнь идёт, как шла; экономика подчиняется своим законам, общество развивается по своим, а президенты бывают удачными и не очень, причём это мало коррелируется с партией, от которой они баллотируются. Всё это потому, что страна политически стабильна и её не качает из стороны в сторону.

При четырёх квадрантах у нас де факто две партии. Но всего один режим.

Зорин был не так уж далёк от истины. И слава богу.

В защиту политкорректности

Никто не любит политкорректность, эту продажную девку империализма, фигов листок, которым прикрываются чувствительные натуры, страдающие хронической недодаденностью; чёрный флаг, которым размахивают активисты с душой комсорга в поиске соринки в чужом глазу. Политкорректность – дорога из жёлтого кирпича (простите, яичной скорлупы), по которой мы все вынуждены ходить, ломая ноги. Политкоррекность – якобы добровольная надстройка над свободой слова, в которой нет ничего добровольного, если вам дорога ваша карьера и положение в обществе. Есть ли в стране более притесняемый, несчастный, всеми нелюбимый и закованный в кандалы вербального повиновения человек, чем белый гетеросексуальный мужчина? От одного слова «политкорректность» у людей сводит скулы, начинают ходить желваки, расширяются зрачки и потеют ладони. Да тварь я дрожащая, в конце концов, или право имею?! Почему я в свободном обществе не могу говорить что хочу, кому хочу, когда хочу и как хочу?

Я приведу вам цитату, являющуюся олицетворением неполиткорректности. Балтиморский журнал «Чайка», семнадцатый номер. Кинокритик Марианна Шатерникова, живущая в Лос-Анджелесе, пишет о фильме «Лак для волос» (Hairspary). Где-то посередине её статьи (повторю для эффекта: это кинокритик пишет о смешной комедии про толстую девочку, которая мечтала стать звездой) вдруг читаю следующее:

«Большинство чёрной городской молодёжи давно уже не хочет никакой интеграции с ненавистными белыми, а хочет петь свой рэп, плясать свой хип-хоп, торговать наркотиками, вести войну между своими бандами и играть в баскетбол. А уж если учиться, то среди своих, в отвоёванных обратно сегрегированных учебных заведениях. Изучать там историю рабства и угнетения своего народа».

Нет, это не описание сюжета фильма. Это вообще не имеет к нему отношения. Это личное мнение г-жи Шатерниковой о чернокожем населении страны, вставленное в рецензию для красного словца. Я перечитала сей перл раза четыре. «Большинство чёрной городской молодёжи… хочет… торговать наркотиками, вести войну между своими бандами…»

Русскоязычный читатель только плечами пожмёт. Мы не любим политкорректность, нам начхать на чернокожих, пусть оплёвывает. Мы по-другому запоём, когда кто-то скажет что-то подобное про евреев. Да как он (она) смеет, да тут ни слова правды, да откуда взяты факты, да как редактор такое пропустил? Бойкот им, в инстанции напишем, ещё полгода будем кулаками махать?

Будучи в Москве, я сподобилась почитать откровения ещё одного кинокритика (им тесно в рамках, беднягам). Речь шла о каком-то недавнем фильме с Мишель Пфайфер и Клэр Дейнс в главных ролях. Мишель хорошо подходила для роли немолодой дамы или что-то там в этом роде. Не помню деталей, но автор намекал, что в её возрасте как раз такое и играть, причём намекал прозрачно. (Замечу в скобках, что я мало знаю двадцатилетних девушек, которые Пфайфер в подмётки годятся в её-то «преклонные» годы.) А вот Клэр Дейнс, заметил критик, в своей роли вообще не смотрелась: у неё слишком грубое и некрасивое лицо для лирической героини. Ну не нравится она ему! Рожей не вышла – какая, к чёрту, любовь-морковь? Ей бы кухарок играть.

Когда статьи в газетах и журналах своим тоном начинают напоминать кухонную болтовню полупьяных «реднеков», мне становится не по себе. Мы все хотим жить в свободном обществе. Большинство из нас также хотят жить в цивилизованном обществе. Не викториански-манерном, но соблюдающим некие приличия и законы.

Ни одно политическое, религиозное или социальное движение или направление не обходится без фанатиков. Тут вам и феминистки, утверждающие, что мужики на фиг не нужны, а каждый сексуальный акт в рамках брака – насилие над женщиной; и ортодоксальные евреи, посвящающие день отдыха – субботу – тому, чтобы резать шины на машинах неверных; и многие другие. Но они не «лицо» движения и никого не представляют, кроме ненормальных себя, поэтому приводить их в пример довольно глупо. Но приводят. Давайте попробуем обойтись без крайностей. В стране, где живут триста миллионов человек, можно найти примеры чего угодно. Единичные примеры меня не интересуют; из всех правил есть исключения. Я не об исключениях – я о правилах.

Очень часто, осознав прошлые грехи, общество пытается их компенсировать, и его, мягко говоря, заносит. Так произошло с sexual harrassment: пару-тройку лет мужчинам на работе действительно было несладко. Но насколько я могу судить, сумасшествие спало, и за «просто так» никто никому проблем давно уже не создаёт. Возможны единичные отклонения, но их не больше, чем отклонений в другую сторону. Более того, до 1992 года перед многими женщинами действительно стоял жуткий выбор: терпеть или менять работу. Другой работы часто не было, пожаловаться было некому. Общество никак не реагировало – десятилетиями. Но как только ситуацию стали исправлять и перегнули палку, воплей было столько, что можно было подумать, что всех мужиков суммарно принудительно кастрируют. Какие-то городские легенды пошли гулять о вежливых мужчинах, которые жестоко поплатились за то, что открыли перед женщиной дверь. В худшем случае (если попалась ненормальная феминистка) за это могли окрыситься. За открытую дверь или вежливый комплимент никого ниоткуда не выгоняли и не понижали в должности. Зато «торговать» собственным телом и годами терпеть унижения ради того, чтобы кормить семью, мужчинам не приходилось. А вот женщинам – приходилось, да не одной-двум, а сотням и тысячам. Сколько мужчин вынуждены были спать с боссом, чтобы не потерять работу? За всю историю, сколько? А женщин? Сравните масштабы.

Нет, я не хочу, чтобы меня раздевали глазами, шлёпали по заднице и отвешивали сальные комплименты на работе. Там этому не место и не время. И если человек не понимает английского языка и не перестаёт вести себя по-хамски, я очень рада, что у меня есть теперь возможность на него пожаловаться. Пока не приходилось, слава богу, но мысль, что обществу не наплевать, – греет. У него есть свобода слова – может говорить что угодно. У себя дома или в компании единомышленников. В общественных местах моё чувство собственного достоинства перевешивает его свободу слова. Уж извините.

Или возьмём недавний скандал с игроками в лакросс из Дюка. Парней несправедливо обвинили в изнасиловании чёрной женщины, устроили травлю, попирая закон и здравый смысл, линчевали (не буквально) без суда и следствия в прессе и по телевидению, в Интернете и в самом учебном заведении, которому они платили 40 тысяч в год. Отвратительная история. Только виновных давно наказали: прокурора вышибли из рядов адвокатов, журналистов либо здорово понизили, либо заставили публично извиниться, ребятам выплатили столько денег, что им можно до конца жизни не работать, и только леворадикальные профессора Дюка не только не пострадали, но продолжают гнуть свою линию. Впрочем, с ними и так всё понятно. Это не политкорректность, а болезнь левизны в коммунизме, от неё только электрошок помогает.

А страсти всё кипят. Парни белые, из элитного колледжа, девушка чёрная, бедная, убогая. Политкорректность на марше: забили парней, задушили, без вины виноватыми сделали. Так? Так. Но как-то мне не по себе. Парней отмыли за несколько месяцев, и все давно признали, что случай из ряда вон выходящий. Извинились, оправдали, заплатили. А сколько чёрных парней за последние, скажем, восемьдесят – сто лет лишились жизни за то, что прошлись по улице с белой девушкой? Или не так на неё посмотрели? Скольких линчевали по фальшивым обвинениям в изнасиловании? В отличие от парней из Дюка, перед ними не извинились и денег не заплатили. Маятник сотни лет висел слева. Теперь его занесло направо (совсем не так далеко, как налево), и наступил конец света. Наших бьют!

Пусть лучше бьют тех, других. Когда политкорректность направлена против нас и нам подобных, нам это чертовски не нравится. Почему если белый изнасиловал чёрную, об этом пишут, а когда наоборот (таких случаев куда больше) – почти нет? Почему нам не разрешают говорить, что «большинство чёрной городской молодёжи… хочет петь свой рэп, плясать свой хип-хоп, торговать наркотиками, вести войну между своими бандами и играть в баскетбол»? Или что женщина должна, во-первых, лежать, а во-вторых, тихо? Почему я не могу сказать сотруднице, что ей идут юбки покороче, другому сотруднику – что испаноязычные эмигранты всех достали и пусть он прёт обратно в Мексику, а почтальону – что его ленивая чёрная морда опять не туда занесла мою посылку?

Когда политкорректность на нашей стороне, мы в восторге. Правильно, что заткнули этих антисемитов! Хорошо, что общество защищает меня от похотливых мужиков, которым всем только одного надо! Поделом ему досталось! Будет знать, как так говорить о русских! Наконец-то кто-то написал, какие чёрные бывают расисты (это, ясное дело, куда лучше, чем писать, какими расистами бывают всякие шатерниковы). Слава богу, заткнули парад этих наглых гомиков с их выпячиванием себя! (Но плохо, очень, очень плохо, что я не могу сказать им в лицо, какие они пидарасы и что им место у параши, больным развратникам.)

Мне тут старая детская частушка вспомнилась: «В детском саде номер восемь раздавались голоса…»

Дальше один мат.

Без политкорректности мы превратимся в детишек из детского сада номер восемь, будем поливать друг друга грязью и вести диалог по принципу «Сам дурак», «Да ты урод вааще» и т. п. А я, верите ли, не хочу жить в таком мире.

Я против перегибов однозначно, но они неизбежны в человеческом обществе. И сравнивать обиды большинства с обидами меньшинств, с исторической точки зрения, просто смешно. Мне нравится, что в американской прессе царит политкорректность (в той или иной степени). Потому что если американские, канадские, австралийские, немецкие (неважно) журналисты начнут писать, как Марианна Шатерникова, в стране начнётся свара и мордобой. Это будет уже не моя страна.

Политкорректность попирает свободу слова, заставляя нас быть вежливыми и не говорить друг другу гадости. А там, глядишь, может, и сознание изменится. В Америке оно за последние тридцать лет здорово изменилось. Почитав русскоязычную прессу, я подумала, что это к лучшему. Детскому саду номер восемь нужны воспитатели.