Текст книги "Песня цветов аконита"

– Лучше всех сумеешь обо мне позаботиться?

– Не знаю. Но мне нельзя уходить. Он… был вам дорог.

Словно холодной водой в лицо…

– Да что ты понимаешь, ребенок?

– Я знаю, каково это – терять…

– Тихо! – И, немного позже, скорее, себе самому: – Ты думаешь, они слышат нас?

– Нет.

– Почему?

– Мой господин… вы не слышите голоса тех, кто намного ниже. Вы стоите НАД ними. И они стоят выше нас. Слышат нас только айри…

– Даже потомков Солнечной Птицы?

– Простите… Для Творца есть ли резон нарушать законы жизни?

– А ты смел… Равняешь меня с простолюдином?

– В вопросах жизни и смерти – да, господин. У вершителей судеб своя судьба и огромная власть, но и они умирают.

– Почему ты уверен, что умершим нет до нас дела?

– Иначе они были бы слишком несчастны.

– Но они хотя бы способны прощать. Так говорят…

– Скорее, они просто не помнят обид…

Мальчишка – Юкиро не помнил сейчас его имени – снова опустился на пол, повинуясь жесту – приказу. Он больше не решался в открытую поднимать взгляд, и смотрел сквозь упавшие пряди, но иногда вскидывал голову, и слова вырывались хриплые, по-северному протяжные – он был очень испуган, но забыл про свой страх. Так же, как Благословенный забыл его имя.

Ничего утешительного он не сказал. И поэтому Юкиро слушал его. Холодная, прозрачная, горькая честность – нечего ждать. Ушедший – ушел. Но голос, высокий и мягкий, был словно питье для заблудившегося в пустыне. Пусть мало воды, пусть только иллюзия, что прибавляется сил – все равно. И вид капли дает надежду…

Они говорили долго. А потом Благословенный спросил:

– Ты думаешь, я оставлю свидетеля своей слабости?

Тот, сидя в углу, провел ладонью над полом. Неуверенно двинул плечом.

– А может быть, ты очень умен, и решил, что останешься в выигрыше?

Глаза распахнулись – честное слово, в них был почти гнев. Он может и так?

– Недостойно… использовать смерть человека…

– Все живут за счет чужой смерти.

Мальчишка резко выдохнул – и прикусил губу.

– Не знаю… – это был почти шепот.

Юкиро сделал три шага – склонился, сжал его плечо, заставляя подняться. Вгляделся в глаза. Как ни странно, не увидел там ничего. Мальчишка выглядел мертвой бумажной игрушкой. Даже не раскрашенной.

– Прости…

Задумчиво перебирая густые пряди, словно кошачий мех:

– Я не думал, что такое возможно…

И, много позже:

– Лепестки опадают быстро… Не будешь постоянно держать при себе сорванный цветок. Обитатели Восточного крыла уходят на остров Белый. Но я мог бы изменить любой обычай. Все равно вы знаете все имена… Назови…

– Я не знаю имен, – говорит он честно. – Я их забываю. Они далеко…

– Как хочешь… Возможно, ты многое упускаешь.

– Цветы не говорят, – звучит почти дерзко. Но смотрит он вниз.

Йири не звали неделю. Он мучился неизвестностью – кажется, то было не по недосмотру тех, в черном и золотом. На то был приказ. А потом его стали присылать во Дворец-Раковину каждый день. Всегда отдельно от других. И главное – его теперь вызывали по имени…

Жизнь во Дворце Лепестков стала – как струна тоо, прозрачно – звенящей. Натянутой до предела. Любимая игрушка. Неизвестно, завидовать ли ей, жалеть ли – торжество не бывает долгим.

Однажды он сорвался. С утра ушел к зарослям снежноягодника и полдня просидел там, в зимней еще сырости, неподвижно, пока его не забрали оттуда. Он не заболел. Тело не стало изнеженным за два с половиной года жизни в роскоши – у Отори, у Нэннэ… и здесь.

* * *

– Я знаю, что Благословенный оказывает предпочтение одному из своих зверьков – даже в сад его выпускает, и подолгу с ним разговаривает.

– Не искушай судьбу, брат, – лениво обронил Шену Белый Лис.

– Я сегодня видел его. Он принес цветы и сливовую лээ. Сначала я не взглянул на него – потом по обращению Благословенного понял… Да я бы понял и так.

– Помнится, ты смеялся над книгами о старине? Над теми, кто ставил все на кон ради прихоти?

– Я смеялся над тем, что смешно.

– Послушай… мне нет дела до бредней, Ханари.

– Он – как солнечный блик… так и тянет коснуться, но рука остается пуста. Cловно дикая птица – шевельнешься, и она улетит. Жаль, что из Восточного крыла не уходят в другие дома. Я взял бы его.

– Никто не смеет дотронуться до тех, кто был уже отмечен милостью Неба. Все справедливо.

– Демон, мы все же Асано Белые Лисы. Я попытаюсь добиться этого – я этого хочу. Наш дом сейчас в милости. Почему бы и нет?

– Да умолкни ты, наконец. Он не долго будет в милости, если ты начнешь позволять себе столь неуместные выходки. Они достойны дикарей – синну.

* * *

Теперь они стояли на одной доске, и эта доска качалась. Хиани наблюдал за ним молча, с улыбкой, но в черных глазах ясно читалось желание скинуть Йири с места, где раньше был он. Но он ничего не предпринимал. Так же заговаривал с подростком-северянином. Даже, кажется, предпочитал его общество всем другим – за исключением той, пепельноволосой, Лани. Так же щедро одаривал всем, чем мог – и получал такой же ответный дар.

И тот, и другой понимали – сделай неосторожное движение, и упадут оба.

Йири соперничества не хотел. Он вообще ничего не хотел – разве что дружбы. И жил, не гадая о будущем.

К Хиани его тянуло – за небрежную грацию, острый язык, гордость, не предусмотренную каноном. И он чувствовал себя виноватым, не зная, в чем.

А время шло.

* * *

– Если Белые Лисы будут так же ловить удачу, Шену скоро займет место второго из Тех, кто Справа.

– На это же место метит Каэси из Дома Мийа.

– Зимородки? Боюсь, это безнадежно. Асано сейчас – любимцы Благословенного; хоть и не все методы их чисты, он закрывает на это глаза. А они ненавидят Дом Мийа.

– Зато многие не любят Белых Лис… они имели наглость упасть и подняться.

– Тут не обошлось без помощи нечисти…

– Бросьте. Последний раз самого завалящего маки видели вблизи Сиэ-Рэн лет двадцать назад. А мелочь – что она может? Всё куда проще. Золото – и умение ловить, куда ветер дует. Младшие Лисы весьма в этом преуспевают, не чета дедам. А вот Мийа демонов бы призвали, лишь бы свалить Асано. Только младший, Кими ко всему безразличен – и вряд ли чего добьется.

В этот момент Лисы вели другой разговор, мало связанный с именем их врагов…

– Если я владею драгоценностью, я не стану выбрасывать ее – никогда. Настроение повелителя меняется быстро… он не ценит свои сокровища!

– Да ты просто помешанный.

– Я не хочу, чтобы его увезли отсюда. Тень демона, это безумие – добровольно избавиться от такого! Я хочу, чтобы он ни на минуту не оставлял меня. Если его отошлют, я выкраду его с острова.

Старший холодно проговорил:

– И лишишься головы. Превосходно. Ради игрушки ты готов поставить Дом под удар. После столь вопиющей глупости выжившие Лисы навсегда потеряют возможность приблизиться к Эйя. – он помолчал и сказал тяжело:

– Забудь, Ханари. Красивых много. А игрушки Солнечного – не для тебя.

– Красивых – много, – эхом откликнулся Ханари. – Думаешь, он берет красотой? Плохо ты меня знаешь, брат. Если бы только… Он просто другой. Хочется взять – и не отпускать, как раковина – моллюска, и створки сомкнуть, чтобы никуда не смотрел, чтобы случайный луч не коснулся.

Старший словно в молитве возвел глаза к небу.

* * *

Благословенный часто начал ловить себя на странной слабости. Порою казалось, что вот-вот поделится мыслями с этим, тихим, похожим на стебелек черного ковыля, как делился с Тооши. Смешно было бы их равнять, но мальчишка думать умел. И говорить не боялся, если позволяли слово произнести. Многое понимал, хотя не знал ничего: лицемерие видел и от честности отличал, неуверенность, страх ли – все, с чем приходили в покои Благословенного те, кого допускал повелитель. На Йири внимания не обращали – мало ли кто лээ принес или светильник зажег.

…А после – сжимался комочком среди шелковых покрывал или замирал на циновке, и отвечал на вопросы, проницательностью порой пугая Юкиро. Уж он-то знал своих подданных… И чаще беседовал с Йири, порою жалея о произнесенных словах.

Но за собственное сожаление платить Йири не заставлял.

* * *

– Брат просил передать это лично в руки, – Ханари низко склонился. Зал, где по делам принимали избранных, был светлым – цвета кленовой древесины. Украшений тут было мало – приходили не развлекаться.

А Шену прислал и вовсе не сказку – донос на двух наместников северо – западной области, из Окаэры и Нара. В двух провинциях сразу творится беззаконие, взятки гребут – и прикрывают дырявой вуалью.

…Пристально смотрит в глаза: Шену далеко не святой, может, стоит его проверить? Слишком уж много пороков находит он у тех, кто ему неугоден.

Обошлось.

– Подай мне прибор для письма, – требует, словно слуга перед ним, или сиини. А впрочем, тут не до мыслей о рангах. А вот рука среднего Лиса дрогнула – опрокинулась тушечница, большая черная капля испачкала серебро.

– Другой, – велел повелитель, и тут только Ханари заметил, что за ажурной решеткой, оплетенной живыми растениями, тот, кому больше пристало выполнять порученное Асано. Тот скрылся за дверью – будто змейка скользнула.

Благословенный глянул на среднего Лиса в упор и усмехнулся краешком губ. Огненный дождь не пролился. И на этот раз сочли Шену достойным доверия.

С поклоном, не скрывающим облегчения, Ханари вышел из комнаты – и через два шага столкнулся с мальчишкой. Тот отпрянул испуганно. В руках его был поднос, на нем новый прибор для письма. Ханари решился – единственная возможность.

– Когда надоешь Солнечному, проси, чтобы он отдал тебя мне. Иначе сильно пожалеешь – да ты, верно, знаешь и сам.

…Он смотрел на молодого придворного, пытаясь вспомнить, как его имя. Он из тех, кто сейчас пользуется милостью повелителя.

– Зачем мне просить об этом?

– У меня тебе будет неплохо… Или думаешь найти себе место получше? Ты очень наивный, если думаешь так. На островке едят сырую рыбу – если не хотят умереть. Так расплачиваются за неслыханную милость судьбы – провести юность здесь.

«Что с тобой? Ты какой-то грустный сегодня?» – он улыбается…

Нельзя показывать грусть повелителю – нет, даже не так. В его присутствии нельзя испытывать ничего, кроме радости. Уж лицом-то своим Йири владеть научили.

…Человек в черном, узоры на хаэне – золотые хищные птицы. Он видел его каждый день…и в тот день, когда только попал сюда.

– Следуй за мной.

Это – что-то другое. Так уходят совсем.

Беспомощно оглянулся – заметил только Хиани. Смотрит с ненавистью и тоской…

Он был слишком хорошо обучен, чтобы пытаться задавать вопросы. И с Хиани он прощается только взглядом.

Благословенный хочет, чтобы было так.

Йири снова идет по темному коридору. Впрочем, темным он кажется ему. Красиво мерцает камень – мелкие искорки.

Его уводят из Дворца Лепестков.

Три маленьких комнаты. Ничего не произошло – радуга не засияла, день остался таким же пасмурным. И на душе – тревожно и пусто как-то, и слова благодарности нелепыми кажутся. Всего-то дела – Малые покои впервые за правление Юкиро обрели жильца.

– Зачем вам … я?

– Хочу узнать, что ты на самом деле.

8. Знак

– Жизнь коротка. Кто знает, повезет ли тебе родиться еще раз. Мир вокруг тебя – совершенен. Посмотри – снежинка, лепесток, облако – все безупречно. Стыдно человеку, смотря на дары Творца, оставаться никчемным и неуклюжим. Он не достигнет совершенства обыкновенного полевого цветка – но он способен, во славу Сущего, хотя бы пытаться достичь его. Иначе – не оскорбление ли Творцу существование подобного ленивого ничтожества?

Каждый идет по пути совершенства по – своему. Гончар лепит посуду из глины – у мастера изделия звонкие, прочные, радуют глаз. Художник рисует – посмотри на эти картины. Они заставляют и думать, и чувствовать. Даже чиновник может стать безупречным в порученном ему деле.

– А воин? Он радует Сущего, когда мастерски убивает?

– Да. Это его путь.

– Я понимаю.

– Путь обозначен – каждый знает, к чему стремиться. И красота, и доблесть, и справедливость – обо всем нам даны понятия. Человек не выбирает свой путь – но он должен следовать по дороге назначенной. Следовать к самой вершине – зная даже, что дойти не успеет.

* * *

Столица

Во Дворце-Раковине он жил теперь, в крошечных комнатах, еще кем-то их прежних правителей отведенных для тех, кого хочешь иметь под рукой – в Малых покоях. Уютными они были, но не для Йири. В Восточном крыле казалось спокойнее, хотя и там он не чувствовал себя, как дома.

Он сейчас носил то, что и раньше, однако отличия были. В одежде преобладали тона лиловые, однако она была украшена совсем иной вышивкой, разных оттенков, богаче, – хоть и без самоцветных камней. И покрой лаа-ни, как и безрукавки – тэй, был немного иным. Но яшмовый знак ему снять не велели. И, как и раньше, одежду Йири не выбирал себе сам. Ей занимался человек, знающий вкусы Благословенного. Цвета занавесей и тканей обивки напоминали переливами своими весеннюю рощу, оттеняя одежду подростка.

Тут, на Островке, люди ухитрялись добиться подлинной гармонии в сочетании внешности и жилья, парка и времени года, настроения и безупречной манеры держаться. Йири подмечал все больше оттенков таких сочетаний, и старался понять. Его привлекало красивое – и особенно неуловимая, непонятная красота, которая, по словам мудрецов, и была ближе всего к совершенству.

Все было, как раньше, те же обязанности – только теперь он остался один. И слуги его окружали другие. Помимо прочего Благословенный уделял игрушке достаточно свободного времени – по его меркам. Но этого времени свободного было немного. Йири постоянно находился один. Он часами сидел в саду, или на галерее – тоже глядя в сад. Казалось, он каждый листик сумел бы нарисовать по памяти. Получал все, что необходимо – и развлечений не знал никаких. Кому бы пришло в голову, что Йири может чего-то недоставать? Даже у него самого не было таких мыслей.

Слуги появлялись, только когда были нужны – они почти не открывали рта. Йири знал, что беседы со слугами могут не понравиться Благословенному. А те – не решались. Хотя взгляды любопытные скрыть не могли.

Про Восточное крыло ничего не говорили ему.

Проведя так недели три, он робко попросил позволения читать какие-либо книги – он знал и умел очень мало, и, может быть, для Солнечного оказалось бы занятным, если бы он сумел узнать побольше? Повелитель сказал, что Йири несет чушь, и умников на Островке хватает.

Однако велел приносить все, что мальчишка попросит – и даже распорядился давать ему бумагу для рисования и краски, вспомнив, что тот говорил о давнем своем увлечении.

Йири просил приносить ему и картины разных художников.

Теперь он иногда удивлялся, что уже прошел день.

Мальчишка не только рисовал и читал, он пытался освоить различную манеру письма. Он видел теперь, что все навыки, приобретенные в доме Отори и в Алом квартале, были ничтожными. Изящные стили письма – иссэн не давались ему, он их не понимал. От осознания неудач немного отвлекало чтение и рисование – он не только брал картины из головы, он пытался порою копировать работы мастеров, чтобы учиться у них.

В остальном жизнь не менялась. Повелитель звал его часто, в худшем случае дня через два, и, похоже, относился к нему как милому ручному зверьку; когда они были вдвоем, Йири исполнял все, что и раньше, во время жизни в Восточном крыле. Своих прежних товарищей он не видел. И спросить не решался – знал, что не подобает вознесенному к солнцу вспоминать низших.

Через слуг как-то сделал попытку узнать о них – особенно о Хиани – отвечали ему односложно. Опасались. И он не настаивал, не хотел никого под удар подставлять.

Месяцев через семь Юкиро взглянул на рисунки Йири и его неуклюжие попытки освоить стили иссэн – и был весьма удивлен, обнаружив, что мальчик движется вверх быстро. С обычной своей скупой улыбкой он сказал ему: без учителей – бесполезно. Потратишь всю жизнь на то, чтобы освоить азы и открыть давно открытое. Заметив, как Йири сник, коротко рассмеялся – посмотрим…

Через неделю примерно у него появился учитель. Еще довольно молодой, на удивление некрасивый, он обладал противоречивыми качествами – редким занудством и талантом объяснять.

Жизнь стала разнообразнее. Йири был старательным учеником, ни в чем не перечил учителю, однако тот находил повод им возмущаться – это выражалось в длинных нотациях. Йири внимательно слушал, пока находил в них новое для себя. Потом словно бы вылетал из тела и возвращался всегда в нужный момент, когда красноречие наставника шло на спад. Урок продолжался.

И все же он оставался затворником. Впрочем, сейчас это его почти не тяготило – заняться было чем, к тому же он просто привык. Он понимал, что взлетел так высоко, что даже о вдвое меньшем не мог и мечтать – но не умел, подобно Хиани, наслаждаться моментом, и просто принимал все, как есть, с благодарной покорностью.

Поначалу он, хоть и вел себя замкнуто, душой тянулся к каждому, сказавшему доброе слово. Но понимал – показать это нельзя, держаться следует согласно правилам гласным и негласным.

И слова добрые мало кто говорил.

Повелитель научил его играть в йэллэ-хэ, иначе – Цветок дракона называлась эта игра. Йири быстро разобрался с ходами и разноцветными фигурками на доске, но игра не увлекала его. Он с готовностью подчинялся, когда Юкиро велел нести доску, но азарт игры был ему недоступен – и, похоже, так было бы, даже стань они равны. «Что я выигрываю, если побеждаю? – как-то спросил он, добавив: Не понимаю, зачем все это. Я часто видел детей, играющих в камешки… Интереснее рисовать или читать книги, чем двигать фигурки по доске в разные стороны».

Юкиро только покачал головой. Подобная искренность до сих пор изумляла его. Мальчик редко высказывал свое мнение, но, если уж говорил, для него не существовало рангов. Как это сочеталось с полной покорностью, Творец бы не разобрался.

Он не глуп и не дерзок – так почему?

Зимой тут было тепло. Теплее, чем в доме господина Отори. Затянутые золотистым прозрачным шелком квадратики в оконной раме пропускали свет, но не давали войти зимнему ветру и стуже. Впрочем, для северянина зима в Эйя казалась скорее ранней весной или поздней осенью. Хозяин Дворца-Раковины даже в мороз любил держать окно в личных покоях приоткрытым – на горе слугам. Но Йири это пришлось скорее по душе. Тем более что угли горели жарко. Юкиро любил аромат горных фиалок – ненавязчивый, чуть сладковатый. Йири он казался бледно-сиреневым с легкими золотыми искрами, как и сами фиалки.

Однажды пошел снег – крупными хлопьями, и Йири, давно не видевший снегопада, обрадовался по-детски. Он подставлял ладони под белые хлопья, любуясь снегом на листьях, а когда замерзал, одетый легко, убегал в свою спальню погреться – и снова оказывался во дворе. Он все же перестарался – вечером почувствовал себя неважно. И весь следующий день просидел, греясь возле углей, хотя окно слуги закрыли. А ночью закутался в два одеяла.

Конечно, Благословенный узнал про неразумную выходку. Йири всегда вызывали – никогда повелитель не переступал порог Малых покоев. Вернее, так не поступал тот, кто занимал престол ныне. Дел у Юкиро хватало, отдыхать же он предпочитал у себя. Однако на сей раз решил не гонять мальчишку по коридору.

Уже звезды взошли, начали описывать плавный свой круг.

– Мой господин?!

– Не вскакивай. Под снегом побыл – отогревайся теперь, – Он сел у окна. Занавеси были подняты. Лунный свет причудливо играл на решетке. – Мне что-то не спится.

– Да, господин. Что мне сделать?

– Ничего не надо. Что-нибудь расскажи… конечно, если ты не хочешь спать.

– Нет… – он перевел дыхание, все же приподнялся на локте, не решаясь нарушить волю Благословенного – и не решаясь остаться на месте. – Мне… отвечать на вопросы или что-нибудь рассказать самому?

Юкиро задумался. Сказал:

– Можешь и сам спросить. Да – ты чего-нибудь хочешь еще?

– Я не знаю, мой господин… – появление Благословенного ночью, да еще и такие вопросы – это было уж слишком для Йири.

– Ты как дитя радовался снегу. Ты счастлив?

– Может быть, вы скажете мне, что такое счастье? Тогда я смогу ответить, – искренность прозвучала в голосе. Юкиро усмехнулся:

– Многие отдали бы все свои жизни за счастье быть здесь – хотя бы час.

– Тогда мой ответ – «да», мой господин.

– И это всё?

– А разве… есть что-то еще? – тихо спросил Йири, уже сидя в позе храмовой статуэтки.

Повелитель вновь усмехнулся.

– Ты был недоволен своей жизнью здесь, выпросил себе учителя. Ты ведь неплохо рисуешь? Когда ты держишь кисть, тебе хорошо?

– Может быть… Да, господин.

– Не хочешь поучиться и этому? Придворные художники хвалят твои работы. Конечно, они льстецы, но ведь и я кое-что понимаю. У тебя хорошее чувство цвета… и другие достоинства.

– Тогда… если вы позволите…

– Отдать тебя в ученики Весеннему Ливню? Что ж, думаю, он не будет против.

– Его мнение… имеет значение?

– Я могу приказать. Но он не сделает из тебя ничего стоящего, если ты не способен. – И пристальный, оценивающий взгляд – способен ли? Не разочарует?

– Только вам решать, стою ли я чего-то, мой господин, – голос ровный, с удивительно безупречными интонациями.

Вновь отвечать так, как надо. Накатила усталость; так неприятно после радости, снега – из той, прежней жизни. Хотелось разбить тишину внутри и снаружи. Пусть при этом разобьется и ваза… оболочка, если она еще для чего-то годится, плохо склеенная. Но Юкиро улыбнулся.

– Я никогда не удостою вниманием посредственность – по крайней мере, надолго.

– Я помню, мой господин, – отозвался Йири тем же удивительно ровным голосом.

…Художник по прозвищу Весенний Ливень – не старый, но сухой, как мертвая ветвь. Кисть его, однако, была на удивление молодой. Его рисунки будили в душе весну – он слыл одним из лучших мастеров тхай. И при дворе пользовался заслуженным почетом, хоть и не любил льстить вышестоящим, намеренно держался в тени.

Йири он учить отказался.

– Он талантлив, – помедлив, объяснил он Благословенному. – Поразительно тонкое чувство цвета, воображение, твердая рука… Но его рисунки холодны и немного безумны. Не мне быть ему учителем, а какому-нибудь существу с той стороны мира…

…Причудливый узор – летящие листья, обрамляют танцующих журавлей. Линии легкие, прозрачные, словно осенний дождь на реке. Холодные, перетекающие друг в друга цвета.

– Я могу только уничтожить этот особенный стиль. Мои ученики невольно перенимают мою манеру. Но ему надо учиться. Он может стать мастером – основателем собственной школы.

Юкиро видел – Весенний Ливень честен. Художник такого уровня не станет хвалить бездарность даже для повелителя.

– Отдайте его мастеру Ихоши, – советует он. – Это весьма хороший ремесленник в своем деле. Там Йири научится грамотно держать кисть и смешивать краски, – а до остального мальчик доберется самостоятельно.

Пришла весна. Духи пели в листве. По берегам ручьев начали замечать маленьких робких водяных с сине – серыми волосами и прозрачными глазами навыкате.

Девушки напевали весенние светлые песни, даже мелодичные голоса служанок плыли в воздухе, высоко-высоко, и никто не упрекал их за пение.

С большой свитой повелитель уехал на озеро Айсу – на две недели оставил двор. Нечасто он выбирался из стен Островка, и пора было впервые за несколько лет навестить храмы Серебряного.

Благословенный некоторое время подумывал взять Йири с собой, однако эта мысль показалась неудачной. Конечно, он был забавным и милым существом, однако воспринимался исключительно как приложение к его покоям во Дворце-Раковине. Он уехал, приказав учителям продолжать занятия.

* * *

Она подошла к Йири, когда тот стоял между колонн павильона Цветущей вишни. Йири удивленно вскинул глаза – эта женщина улыбалась, грустно и как-будто немного издалека. Ей было лет тридцать – еще молодая, красивая, но словно закутанная в пепельный кокон, и даже густые просто убранные волосы ее отливали пеплом. Одетая в бледно-сиреневое гэри с чуть более темной запашной накидкой сверху, она казалась живым воплощением зимы, и узор на ее накидке был зимний – серебристая вязь прозрачных листьев папоротника.

– Значит, вот ты какой?

– Госпожа? – Йири недоуменно смотрел на нее, даже забыв о традиционном приветствии – слишком уж неожиданно здесь появилась дама высокого ранга.

– Мое имя Иримэ – из Дома Совы. Я – младшая управляющая в Желтом дворце.

Йири стремительно склонился перед ней.

– Что угодно вам, госпожа?

– Расскажи о себе. Я хочу знать, кто ты и откуда.

– Но зачем, госпожа? – вырвалось у него удивленно. Она улыбнулась.

– Я просто хочу это знать.

– Но… – он замолчал, растерянный, даже не зная, что ей ответить. Не отвечать тоже было нельзя, и он просто смотрел на нее распахнутыми глазами, полными недоумения. Иримэ неожиданно рассмеялась тихонько, став похожей на девочку.

– Кажется, я понимаю, почему это оказался именно ты. Можешь быть спокоен. Я пришла не со злом. И, если угодно, я даже благодарна тебе.

– Мне? Но за что?

– За то, что ты есть, – она улыбнулась. – Загадочно звучит, верно? Однако я говорю правду. И вновь предлагаю тебе рассказать о том, кто ты есть. Я знаю, здесь никого не интересует твое прошлое – и даже настоящее вне связи с их желаниями. Наверное, тебе это кажется разумным и правильным, да? Тебя это устраивает?

– Госпожа…

– Ты можешь пойти со мной?

– Мне этого не позволено.

– Вспомни, был ли запрет на все. Не бойся – я не хочу тебе зла. Туда, куда на самом деле нельзя, не позову. Согласен? – и, видя, что он молчит, проговорила:

– Если хочешь, не сейчас. Думай. Я пришлю за тобой свою девушку.

Она повернулась, чтобы уйти.

– Я надеюсь, у тебя хватит ума молчать? Ты только выиграешь, если послушаешь меня.

Йири чувствовал себя странно. Он видел искренность этой женщины. Но он опасался людей Дворца. Однако госпожа младшая управляющая понравилась ему. В ней была простота. Госпожа Иримэ то казалась грустной, словно вдова, то вдруг становилась совсем молоденькой девчонкой.

Он все же решился придти.

Госпожа Иримэ сидела на невысокой кушетке у стены, над головой ее кудрявились плети вьюнка, бросая тени на лицо. Из-за этих теней было сложно разобрать выражение лица женщины. Кажется, она чуть улыбалась. На столике, инкрустированном перламутром, стояли чашки – не толще бумажного листа, белые с синим узором – «стрекозы над озером».

– Сядь. Я рада видеть тебя.

Он неуверенно присел на краешек небольшого сиденья напротив.

– Ты беспокоишься. Чего ты боишься – моего общества или последствий визита ко мне?

Он промолчал. Потом еле слышно произнес:

– Вы хотели мне что-то сказать, госпожа… или спросить.

– Ты все же надумал ответить?

– Не знаю.

– Не такие уж мы все страшные, – усмехнулась Иримэ и добавила: – но ты прав. Будь осторожен. Я хочу, чтобы ты доверял мне, и поэтому рассказывать буду я. А там – как захочешь.

….Я была самой юной из «внутренних» дам при Благословенной Омиэ. Мне едва исполнилось шестнадцать. Я была тогда застенчивой девочкой, но очень гордилась высокой должностью. Солнечная предпочитала, чтобы я укладывала ее волосы, у меня это получалось лучше, чем даже у специально взятых для этой цели служанок. А волосы у нее были роскошные, хотя коричнево-рыжий цвет не любят у нас. Омиэ… она была разной. Она так и не сумела полюбить наш народ, и поэтому казалась всегда ледяной. Но в душе она была – синну, которая ничего не боялась, которая могла держать огонь на ладони, потому что сама была из огня. И Хали она любила…

Иримэ прервалась ненадолго, задумчиво отпила настоя из чашки. Продолжила, и глаза ее стали грустными.

– В его присутствии я чувствовала себя перышком – куда ветер подует, туда и лети… Он мало изменился за эти годы. Странно, я никогда не думала, красив ли он. Его власть огромна, но и это было неважно. Сначала я даже не надеялась, что он заметит меня. Потом стала мечтать об этом. Но когда она умерла… я испугалась, что в чем-то я виновата, хотя никогда и помыслить не могла, чтобы пожелать ей смерти. Хали знает. Раньше я всегда была возле нее. Теперь у нее свои доверенные лица. Он… относится ко мне уважительно, ценит много больше, чем раньше. Но это совсем не то, о чем я мечтала. И надеяться мне не на что.

Она замолчала. Йири слушал, чуть склонив голову, большие темные глаза были очень серьезны.

– Госпожа… я не знаю достойной платы за ваше доверие.

– Это моя плата тебе. Смерть Омиэ не была радостью для него, и Хали… но все в свое время. Он очень жесткий человек, но у него тоже есть сердце. Я бы с радостью отдала все ради его одного счастливого дня.

– Но я…

– Тооши Нихина был его другом. Из тех, о ком забывают, когда они рядом, которые всегда под рукой. Они вместе росли. Да… был единственным другом. Наверное, сам он понял это только сейчас. Я не могу назвать его добрым человеком.

Йири сделал протестующий жест. Он был почти испуган ее словами. Так нельзя было говорить о Благословенном. Иримэ снова чуть улыбнулась.

– Ах… ты чудное дитя. Я не откажусь от своих слов. А ты… сумел сделать так, что он стал почти прежним, и быстро… Как тебе это удалось? Впрочем, можешь не отвечать. Думаю, ты и сам не знаешь. Пожалуй, я не буду спрашивать тебя ни о чем. Ты всего лишь жемчужинка в горсти драгоценных камней и речных. Я хочу посмотреть, чем ты станешь. У меня лишь одна просьба к тебе – если в твоих руках будет что-то, могущее дать ему хотя бы малую радость, воспользуйся этим.

Она поставила свою чашку и взяла другую, плеснула в нее чего-то темно-вишневого. Протянула ему – словно младшему брату.

– Пей.

Его рука дрогнула. Темно-вишневая поверхность влаги в чашке также качнулась.

– Это… обещание. Но я… ничего не могу. Не больше, чем… бабочка, – он бросил короткий взгляд на пролетевшего светлого мотылька. – Но я… постараюсь.

Прошла половина лета.

Он знал, какие праздники проводились при дворе, и даже слышал немного, как они прошли на этот раз. Расспрашивать Благословенного ему и в голову не приходило, слуг как собеседников он не воспринимал, – да и те не проявляли желания поговорить. Оставались разговоры с учителями – а это было совсем немного, потому что ни он, ни они стремились не уклоняться от темы урока. Благословенный, раз уж позволил ему учиться, желал видеть его талантливым учеником.

В комнате постоянно стояли высокие цветы в узких напольных вазах. Аромат масел в спальне был совсем легким и не заглушал ароматов сада. Окна до холодов не закрывали, однако в спальне по ночам завешивали тканью или опускали легкие жалюзи.

Йири давно привык к теплому климату Эйя. Дожди тут шли чаще, холодов зимой почти не было. Летом подолгу стояла жара.

* * *

Вернувшись, Юкиро вдруг заметил, что Йири изменился. Не внешне – он продолжал оставаться мальчишкой со взглядом айри. Но глаза стали темнее – и старше. От его неловкости давно не осталось следа – сейчас Благословенный это понял. Йири менялся постепенно, и трудно было заметить это, видя его каждый день. Перед ним был уже не забавный зверек, а нечто иное. Поначалу сие не понравилось Благословенному. Он несколько дней звал Йири к себе, а потом перестал. Потом понемногу начал возвращать ему былое расположение свое, постепенно понимая, что перед ним – творение его пожеланий, изделие, уже достойное мастеров, но еще подлежащее огранке – и разве довести его до безупречности не подобало ценителям прекрасного?