Текст книги "Песня цветов аконита"

9. Фея

Наверное, похоже чувствует себя цветок, растущий один на склоне высоко в горах, там, где лежат снега. Он получает мало тепла и не может даже тянуться к солнцу, поскольку прикован к земле. Но он благодарен жизни за те слабые лучи, которые вскользь касаются его лепестков – солнцу нет дела до того, выживет ли он, у солнца много других забот.

Ночью было немного проще – словно ладонь накрывала цветок, и он ничего не видел, но чувствовал тепло этой ладони, это было лучше, чем днем, и цветок не задумывался – а не причинит ли ему вред рука человека?

* * *

Столица

Когда он освоил простые стили иссэн, перешли к сложным. Был ли то острый стиль «крыло», или «сухая ветвь», или даже «роза», которой чаще писали женщины, все давалось легко – он увлекся письмом, как и рисованием. Через несколько месяцев – невероятно быстро – начали «волну», которой владели немногие. Идеальная соразмерность, текучесть, изящество знаков давались особо талантливым – и вызвали зависть других. Скоро начало получаться.

– Ты рисуешь, – говорил повелитель. – Я не удивлен.

Благословенный воспринимал совершенство любимца, как должное. Йири отчаянно надеялся – и поделился как-то с Ёши, врачом Благословенного – что ему не придется, к примеру, учиться быть мастером клинка. Не лежала душа, и он был уверен, что проиграет любому. Зато из лука он уже мог сносно попадать в цель. Если и некоторые женщины владели этим оружием, и плохого не видели в том, Йири должен был научиться тем более.

И еще кое-чему предстояло учиться…

…Золотисто-рыжие лошади, они славились своей мастью – особенно такие, тело которых было оттенка огня, а грива – солнечно – золотая. Стоили такие лошади невероятно дорого, и секретом их разведения владели только в Шаве – и, конечно, секретом делиться шавары отказывались. Попытка разведения лошадей в Тайё-Хээт и Сууру-лэ закончилась неудачей – даже от двух золотых родителей жеребята рождались другой масти – просто рыжими или пегими.

…Хорошо объезженная пятилетка, цвета золота и огня, большеглазая, с маленькой сухой головой, длинной шеей и крепкими ногами. Замечательно грациозное существо. Она игриво и как будто застенчиво, чуть искоса посмотрела на вошедших.

Он не поверил, когда Юкиро сказал – это ему. Растерянные глаза были. Опустился на колени, благодаря – казалось, сейчас расплачется, как дитя, только коснись его. После обвил руками шею лошади, не стесняясь присутствия Благословенного.

Легкий бег был у лошади – а у всадника взгляд был такой, словно крылья росли. Больно, и страшно немного, однако эту боль не променяешь на спокойную негу.

Не просто заботе конюхов поручил свое сокровище, золотую ша-илэ. Долго разговаривал с ними, удивляя их знаниями, а сам ревниво поглядывал в сторону Феи – сразу дал имя.

Юкиро считался отличным наездником; хотя в последнее время ему редко доводилось сидеть в седле, он ничего не забыл. В угодьях Островка и на южном берегу Аянэ, оставляя немногочисленных слуг далеко позади, он вновь чувствовал себя подростком, еще не принявшим огромную власть. Своего питомца он сам учил ездить верхом. Тот хорошо держался в седле, а теперь и посадка появилась безупречная, и умение добиться от лошади всего, чего пожелает, даже на полном скаку. Йири любил лошадей, и порой разговаривал с ними, когда считал, что никто их не видит. А к Фее он привязался необыкновенно. Он чуть ли не с ревностью смотрел на конюхов, которые уводили ее по возвращении во дворец. Лошадь словно стала для него центром мира. Это немного озадачивало Юкиро.

Учеником Йири был превосходным – впрочем, Благословенный и не ожидал, что будет иначе. Он привык смотреть на него, как на произведение искусства, и был бы немало озадачен и раздосадован, если бы совершенство оказалось нарушенным. А Йири не боялся ничего – ни скорости, ни препятствий. Если и боялся, так только за лошадь. Он знал, что должен быть лучшим, чтобы им оставались довольны.

Юкиро любовался им во время таких прогулок. Он изменялся – не сильно, не нарушая привычного хода вещей – но все-таки изменялся. Только тогда повелитель слышал его смех.

Покидая дворец, он выглядел безупречным, и черные волосы были сколоты сзади, на них сидела шапочка – или. Только одна – две пряди выбивались из-под нее; нарочно так делали – это придавало облику изысканную завершенность. Но, оказавшись за стенами, Йири избавлялся от нее и заколки, и ветер играл с его волосами. Это было необычно и красиво, и выглядело очень уместным. Он казался одним целым с тонкими узкими травами, гнущимися под ветром, словно летящими.

Но – если его окликал повелитель, мерцающие зеленые глаза становились другими – внимательно-ласковыми, покорными, непроницаемыми. Юкиро не понимал такой перемены. Она не была неприятна ему, но приводила в недоумение.

А потом день наступил…

Привычно склоняясь перед Благословенным, придворные не могли сдержаться и бросали любопытные взгляды в сторону тонкой фигуры в темно-вишневом, в белой ханне с вышитым на ней серым и вишневым узором.

Конечно, все знали о нем, – правда, Благословенный никогда не показывал его столь большому собранию. Во время дальних поездок многие брали с собой и Несущих тень, однако в подобном обществе им было не место. Даже Солнечному не пришло бы в голову поступить так. Но всадник на золотой лошади больше не принадлежал к сословию сиин. А повелитель обращался с ним, как с юношей из знатной семьи, впервые попавшим «в свет». Йири держался спокойно – и даже уверенно, хотя, казалось, видел только своего господина. Покорная грация, сэ-эттэн, причудливо сочеталась с другим каноном, имени которому не было. Но Юкиро знал его хорошо, как знает мастер свое творение, и заметил черточку, которой не было раньше. В неуловимых жестах, в повороте головы Йири, даже в том, как он опускал ресницы, чтобы не показаться хоть сколько дерзким, появился – лед к окружающим, почти вызов – и это было непривычно и неприятно. Фея несла своего всадника словно сквозь плотный туман – тщательно замаскированные взгляды, норовящих сорваться с губ шепот, недоумения, показного доброжелательства.

Юкиро впервые подумал, что, возможно, он совершает ошибку – но, так и не успев осознать, в чем же она, прогнал эту мысль, не вязавшуюся с его безраздельной властью.

Йири хотелось стать льдом или камнем. Благословенный и сейчас постоянно пользовался его услугами, пренебрегая теми, кто прислуживать был предназначен; жесты и действия, которым Йири обучали, давно стали привычными, родными. Но он должен был держаться иначе – здесь, у всех на виду. Здесь он – один из гостей. Показать иное значило бы нарушить волю Юкиро, и объявить о том, что он может быть лишь игрушкой одной игры – всем собравшимся.

Снова внутреннего надзора требовали не только движения – взгляды.

– Ты держишься в седле все лучше. Ты просто рожден для верховой езды. Еще немного, и ты превзойдешь Тами из Белых Лисов. Знаешь его? Он считается лучшим наездником при дворе. Наверное, Бестелесные были бы рады взять его в свою свиту. А ведь он очень молод. Ты почти ровесник ему.

– Я старше.

Звучало это странно, однако Юкиро понял его. Если судить по беспечности, Тами был куда младше Йири. Подумав, сказал:

– Я могу всегда брать тебя с собой. На охоту, к примеру. Порою меня развлекает – бывать там.

Перед глазами Йири проплыли мертвые птицы, олень с окровавленной мордой…

– Как прикажете, мой господин.

– Может быть, тебе неприятны взгляды, которыми встречают тебя – когда думают, что я их не вижу? Из-за этого ты предпочитаешь сидеть взаперти?

Йири равнодушно сказал:

– Мне все равно. Им далеко до меня. Многие из них отдали бы жизнь, чтобы занять мое место.

Юкиро рассмеялся – сухо и коротко.

– А ты меняешься, малыш. Раньше бы ты не осмелился говорить так. Что же, Первый и Второй круг совсем ничего для тебя не значат?

Йири промолчал, губы таили улыбку. Это лицо всегда обезоруживало Благословенного.

– Что ж… думай сам. Но ты не должен все время проводить в запертом помещении или в уголке сада.

«Почему? Я не живу во Дворце Лепестков, не ношу тех знаков, что раньше, но я – не более чем игрушка. И об этом все знают», – прочел по глазам, опустившимся недостаточно быстро.

Юкиро поморщился.

– Тебе это неприятно? Я вывел тебя из сословия сиин. Более чем. И хватит об этом.

«Я не умею думать о чем-то еще, но именно об этом думать нельзя», – осознал мальчишка, и почувствовал страх. «Я схожу с ума?». А улыбка его по-прежнему была такой – словно Йири на цветок посмотрел.

– Скажите мне, кто же я?

Лицо Юкиро потемнело, брови сошлись.

– Чего ты хочешь? Чего добиваешься?

– Ничего, – прошелестел по-северному мягкий голос. Ничего, только велите мне замолчать.

– Тогда к чему эти разговоры? Ты будешь появляться там, где скажу я.

– И что меня ждет? Мне всегда была безразлична их неприязнь, или, напротив, слишком приветливые взгляды. Но это становится все труднее для всех.

– Почему?

– Многое изменилось. Не слишком ли много я имею для Несущего тень?

– Ты? Это я решаю, чего я хочу. И прекрати себя так называть. Я уже начинаю жалеть, что поднял тебя повыше Дворца Лепестков.

– Это правда, мой господин? Мне нет пути обратно, но я могу уйти навсегда. Это будет более чем справедливо. – Вырвалось, и пожалел, что это сказал. Разве его учили вызывать недовольство? Опустил голову.

Благословенный задумчиво произнес:

– Как тебе удается проявлять подобную наглость, говоря столь почтительно? Этого я не понимаю.

«Это дорога, – хотел сказать Йири. – Когда я слышу слова, подобные свисту клинка над головой, я перестаю понимать. А вы говорите так, господин мой».

Но промолчал.

Слушали Гиацинт, певицу, известнейшую в столице. Ей было около двадцати лет, но выглядела она на четырнадцать. Ее матерью была актриса придворного театра, умевшая в свое время даже вызвать к себе уважение.

Повелитель находился в плетеной беседке, увитый крупными цветами с пестрыми лепестками. Он отлично видел Гиацинт, оставаясь скрытым от глаз. Придворные, допущенные на это представление в саду, собрались у фонтана. Гиацинт сидела на нижней ступеньке, аккомпанируя себе на глуховато и трогательно звучащем ахи. Ее черное платье певицы – с красной отделкой – казалось тяжелым для почти болезненно – хрупкой фигурки девушки. Но невероятной силы голос, очень высокий и переливающийся, жаворонком порхал над парком, словно принадлежал не певице, а облакам.

Йири был в беседке Благословенного. Против обыкновенного, лицо его казалось холодным и отстраненным.

– Не нравится? – с легким удивлением спросил Юкиро.

– Не знаю. Наверное, это красиво, – непонятно ответил тот.

Юкиро приподнял бровь и отвернулся к фонтану.

Гиацинт закончила петь, склонила головку, переводя дыхание.

– Она хороша, – заметил Благословенный, – И заслужила награду.

По его знаку слуги вручили девушке большую жемчужину, золотистую, словно лист чайной розы. Гиацинт застыла в низком поклоне, не смея глядеть в сторону беседки. Придворные одобрительно перешептывались, стараясь, чтобы ни звука не донеслось до слуха Юкиро. В свою очередь, они начали одаривать певицу, причем некоторые смотрели на нее весьма благосклонно. Однако девушка унаследовала характер своей матери.

– Скажи хоть что-нибудь! – недовольно обронил Юкиро, обращаясь к Йири.

– Мне нечего сказать. Она поет не хуже и не лучше, чем птицы. Голос у них одинаково чист.

Повелитель сухо спросил:

– Так тебе не по нраву то, что я и все остальные, и даже ее соперницы считают верхом искусства? На тебя тяжело угодить.

– Она делает то, что умеет, мой господин. Почему она должна нравиться мне? Она то же, что розы в саду или кольцо на вашей руке.

– Тебя так и тянет добавить: «или я», – прищурясь, заметил Юкиро, и прибавил: – Не раздражай меня снова. Лучше молчи о том, чего не способен понять.

– Да, господин, – голос был грустным. И это непонятно почему еще больше раздосадовало Благословенного. – Она будет петь завтра вечером. Оставайся у себя, раз она тебе не по нраву.

Сад опустел.

«Мне следовать за вами, мой господин?»

«Ты не на привязи. Мне не до тебя»

Сухие листики шиповника качались у берега озерца. Рука Йири оборвала их, умерших на зеленом кусте, и бросила в воду…

* * *

– Повелитель… прошение.

– От кого?

– Ваш главный поставщик шелка. О помиловании.

– Напомните это дело.

– Он укрыл убийцу у себя в доме.

– Припоминаю. Тогда о чем разговор?

– Но укрывшийся – сын его лучшего друга.

– Кто унаследует его торговлю?

– Двоюродный брат осужденного.

– Надеюсь, он будет умнее. И не беспокойте меня с подобными прошениями. Люди знают, на что идут, нарушая закон.

Потом Солнечный, не оборачиваясь, подозвал Йири. Тот подошел, но скованно как-то.

– Ты не в себе. Почему?

– Никак не могу привыкнуть.

– К чему? Да… Будь твоя воля, все преступники жили бы свободно и счастливо.

– Если бы они жили счастливо, не совершали бы преступлений.

– Ты возьмешься переделывать мир?

– Нет, конечно. Но с вами – сила Неба, и, может быть…

– Со мной – законы Неба. И сила дана не для того, чтобы их нарушать.

Голос юноши звучит тихо, но спокойным его нельзя назвать.

– А если я попрошу за кого-то?

– Ты? Ты и так это делаешь постоянно – за себя. Только о том не догадываешься, – и, не желая больше скрытых упреков:

– Если ты прав – тебя поведет судьба, и позволит судить самому. Тогда и посмотрим.

Оба знают – слова эти не более чем шутка.

* * *

Сердце Островка – это дворцы и павильоны, обнесенные стенами. Однако за стенами этими – холмы и деревья, и даже луга. Не так уж мал Островок. Есть, где пустить лошадей галопом.

И даже холмы небольшие были – и овраги.

Юн – небольшой приток Аянэ – петляла между холмов.

Внезапно Фея вскинулась и заржала, забила передними ногами – и, словно обезумев, помчалась вперед… У самого обрыва вновь взвилась на дыбы. У Юкиро непривычно захолодело сердце, он был довольно далеко – не успеть. Закричали охранники. Сейчас лошадь скинет всадника, или вместе с ним сорвется с обрыва. В этом месте неглубоко – и острые камни.

А если юноша чудом выживет, будет калекой…

…Только огромные глаза Йири, его лицо без кровинки: «Мой господин»… Движения резкие – он справился с лошадью, великолепный всадник, – но теперь его почти что трясет.

«Вот. Смотрите…» – на ладони игла. – «Оттуда, наверное… с дерева… в лошадь. Игла не отравлена…»

«Обыскать все!» – охрана срывается с мест, не дождавшись, пока прозвучат эти слова. Все так быстро – а, кажется, час прошел.

«Ты отличный всадник, малыш».

Йири стоит у обрыва, ханна цвета ягод вишни бьется по ветру. Смотрит вниз.

«Не смотри», – рука на плечо. Голос суховатый, но теплый, как будто и не было напряжения, непонимания в последние дни.

«Почему это сделали?»

Произносит беззвучно:

«Наверное, вам приготовили кого-то еще, и хотят освободить место».

«Ты полагаешь? Место пока не свободно, и только мне решать, когда оно опустеет».

Охрана вернулась, полная осознания вины. Тот, кто пустил иглу, не стал дожидаться развязки – он успел прервать свою жизнь.

«Его хозяев найдут».

«Не найдут», – голос тихий, но какой-то острый. «Я… не хочу смерти Феи. Больше я не покину дворец верхом».

«Что за чушь!» – взрывается Солнечный. «Ты беспокоишься не о себе, а о лошади!»

Хотелось встряхнуть этого мальчишку, чтобы он перестал нести ерунду. Но у Йири и без того дрожь сменилась какой-то лихорадочной веселостью, не присущей ему.

«Ее жизнь дороже моей – моя вам досталась за меньшую плату, повелитель!» – Йири гладит рыжую морду лошади, шепчет ей что-то.

Повелителю становится не по себе.

* * *

Эта зима выдалась теплой и неуверенной. Снег несколько раз подумывал лечь – и таял, торопливо, словно смущенно, оставляя мокрую землю. Все положенные праздники проводились, вызывая восторг молодежи – но в остальном жизнь напоминала глубокий сон. Для уроженца севера зима была радостью – но радостью призрачной. Здесь почти не бывало морозов, и часто вместо снега шел дождь. Но птичьи лапки оставляли следы на снегу – у птиц была своя яна…

Родные, конечно, узнали бы Йири – хотя он изменился. Они в последний раз видели его мальчишкой, которому еще не исполнилось тринадцати. Сейчас ему было семнадцать. Он оставался тонким и гибким, как ветка ивы. Лицо еще хранило полудетские очертания; сам он стал выше, хоть и не был высокого роста, кожа – светлее из-за того, что он не бывал подолгу на солнце. В детстве у него были короткие волосы – теперь они падали на плечи. Черты стали тоньше; руки были идеально ухожены – тонкое запястье, золотистый шелк кожи, – трудно поверить, что они таскали корзины, отчищали грязь и выпалывали сорняки. Но главное – изменилось выражение лица и взгляд. Раньше взгляд был задумчивым, теперь – непроницаемым, но внимательным. Четко очерченные губы хранили намек на улыбку – ласковую, теплую – и отрешенную вместе с тем, как ледяное добро небожителей. Теперь одежда подчеркивала все, что нужно, тогда как раньше он носил старые и не всегда ладно сидящие вещи из самой дешевой ткани. Перемена сделала его намного более привлекательным – и недоступным одновременно. Раньше его можно было запросто потрепать по волосам, пошутить с ним – теперь, даже переоденься он в прежнее и покинь стены Островка, он бы не показался простым. Вряд ли даже младшая, весьма бойкая сестренка осмелилась бы, как в детстве, с визгом бросаться ему на шею.

А что до прочего – было в нем то, что дороже самой яркой, самоуверенной красоты, холодноватое и трепетное, как тень. Такие не зажигают – они сводят с ума.

* * *

Оплетенная стебельками ракушка-лодочка казалась хрупким произведением искусства. Ловкие пальцы пробежали по ее бокам, в последний раз проверяя узелки.

– Красиво. – Солнечный глянул сверху. – У тебя хорошо получается. Там, на севере, тоже делают такие?

Тень улыбки.

– Нет, господин. Там просто сплетают косички из разных стеблей.

– Многие вельможи хвалятся искусно сделанными сэрэн, якобы творением их рук, а сами втайне заказывают их умельцам. Но твоя сэрэн будет самой красивой.

Юноша чуть покачал головой.

– Я не смогу поставить ее.

– Почему?

Йири отвел рукой упавшую на глаза прядь, задумчиво сказал:

– Я не могу покинуть Ивовый Остров. А в Столице как мне появиться в храме? Среди придворных? Или среди народа?

– Твоя странная манера отвечать вопросами, – поморщился Юкиро. – Видимо, только смерть отучит тебя от нее.

– Смерть? – эхом откликнулся Йири. Слово почти родное, шелестит, горчит на губах.

– Творец Сущего! Ты снова! Впрочем… – Юкиро чуть улыбнулся. – Мне уже все равно, как ты говоришь. Сэрэн приносят в храм в День Нового Лета…Ты очень давно не делал этого, так?

– Разве это имеет значение, господин?

– Не имеет, – отрезал Юкиро. – Но я хочу подарить тебе этот день.

– Многие хотят чего-то другого, кроме того, что дано им… Но сам Благословенный – всегда ли может иметь, что пожелает, и делать, что хочет?

– Когда-то ты казался мне дурачком, – задумчиво сказал Юкиро. – Это удивляло меня и спасало тебя от смерти. Ты говоришь то, что не произносят даже во сне, и не понимаешь, как дерзки твои слова. Почему ты этого не понимаешь? Иногда ты кажешься мне святым, иногда – сумасшедшим. Иногда – просто ребенком.

– Я далеко не дитя, – тихо возразил Йири.

– Иногда ты проходишь по самой кромке моего терпения. Ты не понимаешь, к чему ты проходишь так близко.

– Моя жизнь не принадлежит мне, – ответил Йири.

– А мне не принадлежит твоя почтительность, – усмехнулся Юкиро. – Ты можешь склоняться низко…но тебе все равно.

Он вновь перевел взгляд на любимца.

– Пора дать тебе возможность появиться в Храме. И кое-что показать.

– Кому показать, господин?

– Некоторым особо любопытным.

* * *

Солнце заливало Сиэ-Рэн расплавленным белым золотом, щедро, так, что больно было просто смотреть на свет, не стоя в тени. Ивовые листья казались позолоченными, а не серебристыми. Светлая одежда придворных лишь подчеркивала сияние дня.

Дочь Благословенного выглядела хмурой. Драгоценное гэри с праздничной пелериной, как раз в цвет ивовых листьев, спрыснутых солнечным золотом, делало ее похожей на куклу из «парадного» набора игрушек. Высокая прическа Хали была украшена хризолитами, такие же камни переливались на плотных манжетах. Легкая прозрачная ткань прикрывала лицо от солнца – но ветер то и дело откидывал ее, открывая взглядам плотно сжатый рот и темные глаза. Когда-то ее огорчало, что она не может казаться красивой. Сейчас – безразлично. Муж ее остался в Доме-на-реке. Ради мира их связали друг с другом, и видеть его на Островке не хотят. И сама Хали теперь бывает здесь редко. Она тоже – теперь не нужна. Только появляться у всех на виду обязана в такие вот дни.

Кайсин и Амарэ не отставали ни на шаг от своей госпожи с момента, как она вышла из паланкина. Госпожа Кору с мужем была среди придворных, но не сводила пристальных глаз и с Аину, и с окружающих. Ее острый ум подмечал все, могущее дать повод к размышлениям или к сплетне.

Однако ей не пришлось довольствоваться мелочами. Прибыл повелитель с личной свитой. Многих доставили к месту в носилках. Те, кто были верхом, спешились, ступили на белые плиты двора Храма Иями. Один из них – даже Творцу не удалось бы убедить передвигаться иначе, нежели на золотой ша-илэ – мгновенно приковал к себе все взгляды. На нем была светло – серая, почти серебристая, блуза – тэлета и более темная ханна – и в ней явственно переливался, дышал тот же оттенок ивовых листьев, что был на Юкиро и Хали, менее заметный, но все же бесспорный. Без нарушения установленных положений, одежда Йири явно была вызовом. И этот вызов был делом рук повелителя – двор понимал, что без указания Солнечного подобная выходка означала бы смерть, и очень нелегкую. А так это говорило о том, что Юкиро решил показать – он ставит своего любимца заметно выше комнатной утвари.

Музыка переливалась – легкая, как солнечный свет.

Две женщины, в чьих жилах текла кровь Золотого Дома, были старшими над здешними служителями. Только рожденные с каплей крови Ай-Ти могли заниматься обрядами Храма Сущего и Иями – Внучки Творца. Одетые с пышностью, они замерли на ступенях. К ним двигались люди.

Впереди шли девушки с кувшинам и зеркалами. Они пели. Монахи в желто-бурых одеждах шли вереницей, несли стебли растений – осоки и стрелолиста. В небо выпустили ручного журавля – тэммоку. Светло было на душе.

Потом распахнулись двери.

…Он низко склонил голову, – впервые заколка схватывала его волосы так; на лицо упала тень.

Лодочка не вздрагивала в ладонях – он казался статуей в храме. Придворные не осмеливались перешептываться, однако у всех в голове вертелась одна мысль – если Благословенный позволил ему войти в храм среди знати, когда позволено будет ему поставить сэрэн со свечой на алтарь? После кого? Безумием было предположить, что повелитель, чтящий закон и обычаи, пропустит его раньше людей Первого и Второго Круга – но дальше? Какое место он отводит при дворе своему любимцу? Что он открыто покажет сегодня?

…Слишком много глаз следят за ними сейчас. Нельзя сделать неверного шага. Плохо, если он оступится, или промедлит – любая неловкость испортит все. А дышать тяжело. Полно, дышит ли он вообще? Лицо ровное, ресницы опущены. Выдержки побольше, чем у иных потомков Солнечного дома. Только вот что дает ему эту выдержку?

Алтарь ждет дара Юкиро. Он зажигает фитилек маленькой свечки – и, вполоборота развернувшись, принимает плетеную лодочку с горящей свечой из других рук, рук того, кто, склонившись, отступает в тень, не смея подойти к алтарю. Обе лодочки отправляются к порогу Сущего вместе.

На обратном пути Йири приходилось ехать шагом, однако повелителю казалось, что самое большое желание у того – сорваться в галоп и умчаться подальше отсюда, куда-нибудь в дикую степь, хоть к ри-ю. Насколько вообще можно было читать по этому всегда спокойному лицу, сейчас его обладатель был немного не в себе. Впрочем, у многих придворных Юкиро видел похожее выражение, разве что более явное.

Наконец добрались до Дворца-Раковины. Повелитель кивком головы отпустил Йири, и тот просто исчез, никто не успел даже посмотреть ему вслед.

На сегодня – никаких дел.

Юкиро кликнул слугу:

– Пусть Йири придет.

Он уже должен был успеть переодеться. Значит, появится незамедлительно. Что думает он о сегодняшнем дне? Пожалуй, Юкиро хотелось это услышать.

С поклоном вошел Ёши. Еще не старый, он был почти совсем седым, а его лицо всегда имело странно смешливое выражение, не соответствующее спокойному и вдумчивому характеру. Не успел ни слова сказать – появился слуга. Он выглядел слегка испуганным.

– Благословенный…Господин Йири просит позволения остаться у себя.

Это было что-то новенькое. Он вообще никогда не проявлял желания уйти или остаться, тем более не позволял себе просто не явиться на зов. Юкиро даже растерялся на секунду. Потом брови его сдвинулись, он уже хотел отдать приказ слуге, но шепот коснулся его слуха:

– Повелитель, выслушайте меня.

Повелитель махнул рукой – слуга испарился.

Ёши отвесил поклон и с неторопливой уверенностью, которая всегда отличала его манеру говорить, произнес:

– Пожалейте мальчика, Благословенный. Ему сейчас трудно.

– Трудно? С чего бы?

Ёши покачал головой.

– Он только что имел возможность наблюдать, как двор поделился на его врагов и тех, кто будет лицемерно пытаться стать его другом.

– Ну и что? – голос Юкиро стал резким. – А кто здесь живет иначе?

– Но он-то не рожден во дворце. Его не охраняет даже закон – только ваша воля. Это была всего лишь игра для вас, мой повелитель – а для Йири?

– Что еще? Чего еще может желать мальчишка вроде него?

– Всего, чего у него нет – и, я боюсь, никогда не будет.

* * *

Ёши вошел, не спросясь. Кроме Юкиро, он единственный мог себе это позволить. Йири лежал ничком на тахте; он быстро поднялся, и лицо его было совсем детским и очень несчастным. Он был не похож на себя прежнего. Привычным движением врача Ёши взял Йири за запястье, подержал его руку недолго, усадил на тахту. Посмотрел на юношу пристальным и по-стариковски мудрым взглядом.

– Я ничего не знаю, – прошептал Йири. – Я… я просто не знаю, что мне делать и как себя чувствовать. Скажите мне, что и как, я вас умоляю…

– Не я имею право сказать тебе все, что ты просишь, а тот, к кому ты идти отказался.

– Я не хочу. Я уже не умею иначе, только подчиняться, но сейчас я боюсь слышать приказы.

Ёши положил руку ему на плечо, привлек к себе. Тот закрыл глаза, у него было такое лицо, словно он в храме отчаянно просит о чем-то некое божество.

– Просто попробуй ни о чем не думать. Я могу дать тебе средство, от которого ты сразу заснешь.

– А потом? Мне ведь придется проснуться.

Ёши не знал, как быть с этим внезапным доверием, этой искренностью, которую сам Йири навряд ли осознавал. Врач, он порою лечил не только тела, но и души – однако здесь чувствовал себя бессильным.

– Верь, что Сущий не оставит тебя своей милостью, – наконец сказал он.