Текст книги "Песня цветов аконита"

10. Яд

Их называли Детьми Облаков, этих, взявшихся ниоткуда, с голубыми глазами. Они спускались на землю, когда демоны овладевали людьми, когда горели деревни, когда дождь шел красный и теплый, как кровь, посредине зимы. Они убивали нечисть и тех, у кого уже не осталось души. И не было гнева на лицах – чистоты первого снега. Потом они поднимались в горы, и одеяния цвета неба видны были на опасной тропе – долог путь наверх. Там, где прошли голубоглазые воины, вырастали белые и голубые цветы. Лишь смелые и удачливые могли коснуться стеблей тех цветов – звезд, растущих на скалах.

Столица

«О, Сущий, как странно устроена жизнь! Еще год назад я даже не думала, что в на Островке может что-то меняться, разве что несчастный случай произойдет с отцом, храни его Бестелесные. Однако теперь я сама себе удивляюсь – я чувствую гнев, когда при мне говорят об этой игрушке отца. Мне должно быть без разницы, есть он или же нет. А сейчас хочется запретить говорящим со мной упоминать и о его тени. Я не понимаю ничего. Повелитель, перед которым склоняются все, позволяет растению придорожному совсем уж немыслимое. То, что отец все время держит его при себе, понятно – многие питают слабость к красивым птицам, к примеру. Но то, что произошло недавно в Храме? Узнаю почерк отца. Он хочет что-то показать кому-то, и выбрал такой необычный ход.

Я лишь посмеялась бы над тем, как двор всколыхнулся. Но он разрешает этому существу присутствовать при разговорах. Зачем? Отец ничего не делает просто так. Уж не затем ли, чтобы чему-то научить, как когда-то меня? Тот живет во Дворце-Раковине, и уже одно это, кажется, заставляет многих считать его довольно значимой личностью…

Я не поверю, что кто-то сможет оказывать влияние на отца, как бы мне не пытались намекать на это.

Неужели это обычная ревность? Странно открыть в себе это чувство. Но у мальчишки есть все, чего я лишена – кроме происхождения. А подобное имеет значение лишь для таких, как я – фигурок большой игры, в которую ему не войти».

* * *

День был серебряным, и вечер лишь усилил цвет серебра. Острые длинные листья садовой осоки казались темными, влажно блестели – недавно их сбрызгивали водой. Цикады заливались на разные голоса – мелодичное потрескивание, звон и самое настоящее пение заполняли траву и поднимались выше.

Пальцы гладили чеканку драгоценного кубка – тоже из серебра, черненого, звонкого, как вечер. Чеканная, мчалась охота, и глаза зверей были рубином, а глаза коней – прозрачными, как роса.

Йири любил сидеть вечерами здесь.

Неподалеку шуршал фонтан. За высокой изгородью из кустов жасмина не было видно стен соседнего павильона – там могла бы играть музыка. Но Йири этого не хотел. Он больше любил слушать цикад.

Здесь он мог быть один. Впрочем, он часто бывал один – и теперь этим не тяготился. Только мальчишка – прислужник тенью таился где-то; достаточно умен и выучен, чтобы не попадаться на глаза.

Вино было холодным и легким… и странный, едва уловимый привкус ржавчины тонул в нем…

Асаланта.

Он понял. Он не успел испугаться – но пальцы разжались, и к звону цикад добавился новый звон…

Инстинкт лесного зверька. Он не должен был догадаться, однако сумел – но, быть может, он догадался поздно.

Он успел выпить всего глоток…

– Позови господина Ёши! – крикнул он мальчишке, растерянным белым пятном возникшему слева – и сорвался с места.

Может быть, не стоило этого делать. Когда он влетел к себе, время кончилось. Он закричал и упал на колени перед кроватью. Попробовал встать – но пальцы свело судорогой на шелке покрывала.

Его не пожалели, он должен был умирать трудно.

Ёши, опытный врач, понял все, как только увидел его. Нельзя было коснуться – он заходился в крике. Только своего помощника Аташи допустил туда – и закрыл двери перед остальными.

– Тише… Пей, – горько: обжигает горло. Чьи-то руки держат за плечи. Ему кажется – он снова там, на дороге…

– Тише…Теперь все хорошо.

Как долго все… Он знает – боль легко прекратить. Но попросить об этом не может: горло перехвачено спазмом.

– Вот так. Поверни ему голову.

– Наставник, он справится?

– Думаю, да – ведь он жив до сих пор. На остальное моего умения хватит.

– А говорить он сможет? Он мог сорвать голос.

– Аташи, ты дурак.

– Но Солнечный ведь…

– Ты дважды дурак. Вот он сейчас меня слышит. И наверняка согласен со мной…

– Наставник…

– О, Сущий, о чем ты думаешь? О жизни человека или о починке игрушки? И это мой ученик.

– Но он…

– Помолчи и не отвлекай меня…. Успокойся, дружок. Скоро будет легче…

Повелитель был занят беседой с Хисорэ, начальником гвардии Островка. Увидев растерянные глаза посыльного, прервал разговор, сам вышел в соседнюю комнату. Выслушал.

Ему не посмели сразу сказать, в чем дело – он понял только, что плохо его любимцу. Направился к Малым покоям – через полдворца, почитай – быстро шел, еле за ним поспевали. У входа в последний коридор сопровождающих отослал. А миг спустя занавеска отдернулась – появился Ёши, лучший врач Сиэ-Рэн. И сказал, не опуская глаз, о причине – и не дал войти. Тогда Юкиро распорядился найти виновных.

Не сразу, но их нашли.

А пока два человека стояли в узком коридоре возле тяжелой темной занавеси – двухслойного зеленого шелка. И низший по званию смотрел в глаза повелителю – как страж смотрит на пожелавшего пройти в запретное место.

– Он не умрет, если сил организма хватит, – медленно говорил Ёши. – Он сделал только глоток. Он молод. И успели позвать меня. Может быть, выдержит. Сильная встряска… Но я верю – он будет жить.

– Я хочу его видеть.

– Не стоит, мой повелитель. Ни к чему это сейчас. И он даже не поймет, что вы рядом.

– Все равно.

– Как угодно, мой господин. – Он с поклоном отошел, давая пройти. Благословенному послышалось осуждение в его голосе. Ёши считал его виновным в том, что случилось? Быть может. Врач был привязан к мальчику.

Лицо на плоской подушке совсем серое, неживое. Губа прокушена – ему было больно. Волосы разметались сорванными стеблями травы. Ёши не хотел, чтобы он видел Йири – таким? Юкиро склоняется к юноше и задумчиво трогает прядь его волос.

Ёши видит, как повелитель что-то тихо говорит лежащему, и врачу кажется – это обещание.

* * *

Он поправлялся долго – почти неделю никто, кроме Ёши и помощников лекаря, к нему не входил. В сознании был полном – но лицо безучастное. Ёши брал его за руку, разговаривал с ним, гладил холодные пальцы. Йири молчал. Только сказал как-то непонятно:

– Снова меня не взяли…

В комнате было тепло и солнечно, блики бежали по голубому шелку – весенним занавесям, запах цветов долетал из сада. Окна все были открыты – и там, где лежал он, и в соседних покоях. И только Ёши и помощников его – Аташи и немолодую круглолицую Хээлин видел Йири.

Хээлин, говорливая, с голосом девочки, окружила его трогательной заботой. Старалась вовсю – поправить что, принести, поддержать. Йири немного уставал от нее. Аташи, десятью годами старше Йири, напротив, казался хмурым и молчаливым, но сердце имел доброе.

В этот раз было как-то особенно тихо. Он помедлил, открывая глаза – ему не хотелось возвращаться из полусна. До сих пор было трудно дышать. Йири понимал – все равно бы узнали, что он умер от яда, и не сочли нужным сделать его смерть легкой – или дать средство медленное, не заметное сразу. Асаланта – она редко позволяет себя обмануть. Обмануть тех, кто искал, хотели виновные. Йири знал, что они еще живы.

Человек сидел у окна, смотрел какие-то записи. Обернулся неторопливо, словно почувствовал:

– Как ты?

В привычно сухом тоне впервые проскользнуло что-то близкое к нежности. Лицо было внимательным. Тяжело было выдержать взгляд.

– Хорошо… – и эти слова едва дались ему. Он сделал движение встать – и понял, что зря. Кружилась голова, он почти не мог шевелиться – асаланта не отпускала, даже зная, что проиграла на сей раз.

– Хорошо, да? – усмехнулся мужчина в малиновом хаэне. – А по тебе и не скажешь.

– Простите меня…

– За что, сердце мое? За то, что ты остался жив?

Непривычное обращение, кажется, отняло последние силы. Он замер. А тот, напротив, продолжил:

– Пожалуй, вина на мне. Не смог уберечь. Таковы дворцы, Йири.

Он отвернулся к бумагам.

Юноша перевел взгляд на небо. Он часто смотрел за окно – раньше. Золотистые облачка спешили куда-то, но не успевали – их догонял ветер, обращая в ничто. И лица коснулся тот ветерок.

– Как хорошо жить! – вырвалось у Йири.

– Я рад за тебя. Ты так сказал – значит, тебе есть, к чему возвращаться.

Проговорил – и заметил с удивлением, как лицо Йири застыло. Из-под сомкнувшихся вмиг ресниц на щеку стекла прозрачная капля.

– Что с тобой, мальчик? Ты плачешь? Посмотри на меня!

Он подошел, склонился к кровати.

Повинуясь приказу, Йири открыл глаза. Попробовал улыбнуться – на сей раз получилось плохо. Но слабость – это не то, что нужно Благословенному…

– Не делай этого, слышишь? Я не хочу от тебя притворства, – потребовал Солнечный, и, уже мягче, добавил:

– Ты мне дорог таким, какой есть.

– Какой есть? – повторил едва слышно Йири, – Может, и так…

У него не осталось сил говорить.

* * *

Повелитель назвал имена. Двое. Спросил:

– Ты их знаешь?

– Да.

– Ты считал их врагами?

– Я не обращаю внимания на тех, кто внизу, мой господин.

– Напрасно…

– Это не так. Они – просто глупцы, хоть и стоят высоко. Первый и Второй круг так бы не поступили.

– Верно… Они добились высокого звания при дворе. Но остались трусами и глупцами. Хочешь видеть, что с ними будет?

– Мне достаточно знать об этом. У меня хорошее воображение.

Юкиро усмехнулся.

– Теперь тебя вряд ли посмеют тронуть – во всяком случае, мелюзга побоится. А лучшие будут ждать и смотреть. Что ж… они не знали, сколь много стоит твоя жизнь.

– Этого не знаю и я.

– Узнаешь, – Благословенный прищурился. – У них есть семьи – и другая родня. Они тоже должны отвечать. Отдаю их тебе. Решай сам…

– Я не могу… – голос вдруг отказал.

– Назначь цену сам.

– Иями! – вырвалось у него. Лицо стало бледнее, чем когда он лежал при смерти.

– Если такова ваша воля…

– Я хочу, чтобы решал ты. О твоем решении будут знать – и это не будет мое слово.

– Хорошо, господин, – сказал он тихо – словно занавески задернулись с холодным шуршанием шелка. – Я знаю, что делать нужно.

Повелитель внимательно посмотрел на него.

– Кажется, ошибались те, кто считал тебя безобидной игрушкой.

Он лежал ничком, спрятав лицо, стараясь вжаться в светлые покрывала. Пальцы то распрямлялись, то судорожно сжимались в кулаки. Когда появились, чтобы заняться им – причесать волосы, одеть и остальное – закричал, чтобы шли прочь. До этого он и голоса на слуг не повысил ни разу. Когда спросили о нем – те испуганно отвечали, что он не готов, что не желает их видеть. Повинуясь приказу, снова пришли – и на этот раз он терпел, отворачивая лицо, любые прикосновения словно боль причиняли.

Тот, в темно-малиновом, не говорил ничего. Потому что уже сказал достаточно.

«Я отдаю их тебе».

А разве есть выбор? Кому – «тебе»? Не юноше, которому ничья кровь не нужна. А любимой игрушке, которую подняли высоко, одарив своей благосклонностью. Уже поздно говорить «нет».

На рисунке был водопад – к нему слетались черные птицы. Странно блестела роса на их крыльях. Цвета пожухлой листвы – поздняя осень, краски севера. А вода – отчаянно-светлая, словно живая, падает с камня. Кисть летала, касаясь бумаги, замирая на миг…

Все, кто родился мужского пола в семействах обоих виновных, были убиты. Любого возраста. Женщин увезли далеко, не позволив взять с собой ничего. Молчали на Островке – нечего было сказать, и отныне – боялись. Событие в Храме могло быть игрой. То, что случилось потом, игрой не было.

Если и оставались вопросы, больше никто не осмелился бы их задать. За попытку взять жизнь кого-то из Золотого дома платят все. Но и за тех, кто отмечен Солнечным, нельзя брать малую плату. Нельзя.

Ёши – врач избегал смотреть на Йири. Он не осуждал его – тот поступил честно. С собой и с другими, живущими на Островке. А юноша держался на редкость спокойно – и Ёши чувствовал себя неуверенно рядом с ним.

– Я не из Золотого дома, – сказал врачу Йири. – Но, если Благословенный хочет, чтобы тень крыльев Ай-Ти тронула чью-то тень, должно быть так. И так будет. Не моя жизнь стоит дорого – его воля.

* * *

Он замерзал тогда под тощим одеялом в начале месяца Волка. И казалось, это не дрожь, а бег огромного зверя, бег, сотрясающий землю. Он хотел спать – но выбрался наружу и сел у погасшего круга костра. Караульный окликнул его, предложил что-то теплое… Йири хотел в тепло, однако боялся, что перестанет чувствовать бег лап в ночи. Он, как мог, объяснил это охраннику – и его вновь не поняли.

Кенну потом смеялся над ним. Он всегда смеялся. То задорно, то зло. Тогда, давно, он казался Йири намного старше его самого. Теперь Йири считал себя старше, хотя Кенну было девятнадцать, когда он умер. Йири девятнадцати ждать еще долго.

А здесь нет живой тени созвездий.

И холодно по-другому.

Несколько дней прошло. Благословенный был занят делами – почти не виделись. Иримэ направила посыльного – не решился идти к ней. Ёши без помощников заглядывал иногда – обязан был это делать, асаланта долго о себе напоминает. Заставал его у окна. Казалось, и не шевельнется. Даже ветер волосок не качнет. Однако обязаны были хоть несколько слов друг другу сказать.

Ёши спрашивал, но смотрел в стенку. Все-таки Йири не выдержал:

– Мне лучше было умереть?

– Глупости не говори, – впервые за эти дни врач вернулся к прежнему тону. – Для них бы ничего не изменилось. Ты все делаешь правильно. Слишком правильно.

– Мне нельзя по-другому.

– Почему?

– Потому что лишь этим я могу хоть как-то платить за оказанную честь.

– Тогда скажи, – необычайно кротко спросил врач. – Что ты чувствуешь ко мне? Благодарность? Или же нет, и на меня можно смотреть равнодушно, поскольку не отпускать людей в смерть – мой долг?

– И то, и другое.

Ёши шагнул к нему.

– А если я сейчас ударю тебя? Что сделаешь? Мне можно, промолчишь? Или поступишь как-то еще в соответствии с тем, что из тебя сотворили? Тебе же больно сейчас – от такого головой о стенки колотятся. Или ты даже боль себе чувствовать запретил?

– Не знаю, – шепотом.

– От тебя требуют совершенства. А если тебе умереть придется? Тоже постараешься быть безупречным во всем? Смерть некрасива, дружок. И над своим телом ты настолько не властен. Хоть это радует.

Он повернулся и вышел – резче, нежели следует.

* * *

Светлые камешки дорожек – причудливые радостные узоры. Белые конюшни – по стенам плясали тени от широких листьев.

Одна была, которую можно было обнять, спрятать лицо – и стоять так, пока не послышатся шаги конюха. А потом уйти – никто таким тебя видеть не должен.

И вот – не успел. Встретили его так – казалось, сейчас в пыль превратятся и под ноги лягут. А она, рыжая, шерсть поблекшая сразу – или почудилось? – смотрела тусклым глазом. Смерть некрасива. Однако не это главное. Отними у лошади возможность догонять ветер – что же останется?

Он наклонился над кормушкой. Два часа назад засыпали корм… Нет, не болезнь. Вспомнились рассказы Хиранэ…

– Я знаю, какой это яд.

Фея начала ржать и метаться – и через пять минут ее не было.

– Ну, ее-то за что? – тихо и грустно спросил. Спокойно. А того, кто за лошадью это время смотрел, уже вперед вытолкнули. Стоял – цвета ивового листа, серо-зеленый.

– Это ведь не ты сделал. Ты лошадей любишь. Кого ты впустил?

– Никого…

– Жаль… Может быть, попробуешь вспомнить?

Видимо, что-то есть в голосе. Потому что память возвращается сразу:

– Девочку… – язык едва слушается.

– Почему?

– Скучно… было… она хотела только взглянуть на лошадь – о ней по всему Островку говорят…

– Глупо. Ты бы хоть смотрел, что она делает.

– Ведьма… Глаза отвела… – обреченно выдавил конюх.

– Ведьма? Да мне все равно.

Он поворачивается и уходит. Коротко, через плечо:

– Найдите ее. И приведите ко мне.

На счастье или несчастье, повелитель не сильно занят сейчас. Прошения какие-то смотрит – при нем секретарь.

– Что-то случилось? – а голос, хоть и невозмутимый, все же немного меняется. Не каждый день здесь без приглашения появляется Йири – мягко сказать, не каждый. Секретарь стоит, полуоткрыв рот – так и не дочитал письма. И растерян. Его отсылают небрежным поворотом кисти:

– Закончим потом.

И к Йири, не рассерженно, скорее, с любопытством:

– Говори. Ты же не так просто сюда явился?

Хмурится, узнав про Фею.

– Это уже наглость.

– Это ведь не случайность, мой господин.

– Конечно же, нет. И что ты от меня хочешь?

Тот опускается на колени:

– Простите… Я должен был следить лучше.

Так положено – склониться, просить прощения. Мыслями был не здесь. Думал – а лошади там, на дороге, погибли тоже?

– Фея была – твоя. Хорошая лошадка… жаль, – и, подумав:

– Не хуже найдем. Но это уж слишком. Кто-то никак не уймется.

– Что же теперь?

– Твоя потеря, ты и думай. Посмеют ли тебя не послушать? Или оставишь все как есть? Примешь, как с тобой обошлись?

– Не со мной на этот раз. Я уже сказал найти девочку. Но я не хочу знать. Потому что простить не смогу.

А потом глухо, чужим каким-то голосом:

– Отпустите меня.

– Вот как? И куда ты пойдешь, сокровище мое?

– Вернусь к себе.

– А ты откуда родом? – спрашивает с насмешкой.

– Из деревни на севере, – в первый раз говорит это.

– Про север я знаю. Деревня, значит? А если вся твоя родня уже умерла?

– Еще куда-нибудь…

– И чем займешься? Тяжелой работой… или более легкой?

Не отвечает.

– Просто чудесно. И ты хочешь так вот взять и уйти? Тут, наверху, тебе не понравилось? Надоело? Будешь вечерами рассказывать сказки обо мне деревенским детишкам?

…И прекращает насмешки, поняв, что у Йири есть свой предел. Пока еще есть.

– Я предлагал тебе уйти. Помнишь? Ты отказался. Теперь – нет.

– А если я все же покину Островок? – голос неожиданно легкий, парящий какой-то.

– А ты этого не сделаешь, – улыбается Благословенный. – Ты не из тех, кого можно запугать угрозой расправы. Ты просто не уйдешь, если я говорю «нет».

…Он поднимается, плавно отводит волосы ото лба. Складывает руки в жесте полного подчинения. Спрашивает:

– Докладывать ли вам, что я узнаю о виновных в гибели Феи?

– Конечно. Сам справишься?

– Да. Могу ли я сам решать, что делать с ними потом?

– Разумеется. И выберешь себе новую лошадь.

– Ваша воля, мой повелитель.

* * *

Сидел, сложив руки на коленях, спиной к окну – солнце светило сзади, и нельзя было толком разглядеть лица. Говорил негромко. По зеленому шелку плавали веселые блики и тени, такие же, как на широких листьях растений возле окна.

Легче стало, когда увидел девчонку – не маленькая уже, пожалуй, четырнадцать будет. Дура… от таких слов отвык уже – а по другому не назвать. Сразу, с порога – в слезы:

– Я ничего не знаю!

Она похожа на Cоэн…

– Не знаешь о чем?

Девчонка совсем теряет голову и захлебывается плачем:

– Пожалуйста, простите мою госпожу!

– Не хотел бы я иметь таких слуг, – задумчиво говорит Йири. – Теперь уж говори все.

А она только имя и знает, не причину. Хотя не госпожа – считай, старшая сестра для девчонки. Кто же так с сестрами поступает?

Свет переливается на держащем рукав браслете. Другой – в тени.

… Та, старшая, подругой была одного из сыновей осужденных… Глупо. Глупость человеческая петлю затягивает – и у него на горле. Сначала – те двое. В чем он провинился? А теперь эта женщина считает виновным его. Может, и так. Но за что – Фею? Ах, да. Она всего лишь животное. А для Благословенного, например, эта женщина – всего лишь стоящая внизу. А сам повелитель – для Неба.

Все равно теперь.

Сумерки уже. По листьям ползет туман. Живой, шевелится, сворачивает щупальца клубочками или обвивает ими кусты. Тихо. Влажный звук меди – отмерили время. И снова тихо.

– Что ты считаешь справедливым взять за жизнь твоей лошади?

– Ничего мне не надо. Но… простая вышивальщица, пусть мастерица. Каждому позволено свое. Моей воли нет – есть ваша. За пренебрежение – пусть она ответит одна.

– А девчонка? И конюх? Они виновны не менее, хоть и по-другому.

– Она – просто дурочка. Преданная – но за глупость платят все. И он – за свой недосмотр. И за попытку солгать. Но они могут жить.

– Хочешь, чтобы их отпустили?

– Нет.

– Я не понимаю тебя.

– Пусть решит воля Неба…

– Разумно. Ты гораздо добрее с теми, кто внизу.

– Я знаю, почему они выполняют приказы. И почему те, что наверху – их отдают.

– Жалеешь таких, как ты когда-то?

– Нет. Я теперь не умею жалеть.

– Учишь меня справедливости? – усмехнулся Благословенный.

– Разве у меня есть право на это?

– Даже если и нет, кого ты спросишь об этом? Но шутки в сторону. Они по праву твои. Делай, что хочешь.

Иногда предоставленным воле Неба давали задание, сложное, на которое не хотели терять хорошие рабочие руки – закрепить что-то на высоте, или другое. Но часто поступали иначе. Каждого из этих двоих опустили в яму, куда бросили недавно пойманных яссин – смертельно ядовитых змей. Йири дал сроку – час.

Умерли оба.

Девчонка начала визжать и метаться. Мужчина попробовал убить змею – она показалась ему ленивой и сонной. Яссин были весьма раздражительны…

Наблюдатели доложили об этом. Йири кивком отослал их. Лицо его не изменилось.

– Сердце мое, откуда в тебе это? – задумчиво спросил Юкиро. – Тебя не учили действовать, не обращая внимания на посмевших стать на пути.

– Верно, – Йири отвел глаза от окна. – Но мне многому пришлось учиться самому.

Он молчал некоторое время. Потом спросил, и всегда мелодичный голос стал будто рваным.

– Мой господин… Вы хотите иного? Чтобы я был – иным?

– Я же сказал – какой есть. Но ты и так будешь только тем, кем я захочу, – устало сказал Юкиро. – Пора бы понять.

После тех дней на любимца Благословенного стали смотреть по-другому – все. А на что обращал внимание он, догадаться было нельзя.

Пасмурно. Мелкая взвесь – не дождь, а водяная пыль. Человеческая фигура движется по пустому саду. Сад красив, только зелень кажется тусклой. Здесь почти нет цветов – лишь мелкие, иссиза – белые сариссы. И кусты снежноягодника. Узорчатая дорожка – черные и бежевые мелкие плитки, причудливо огибающие друг друга – мокрая.

На тонких пальцах человека – три кольца. Одно маленькое, простой золотой ободок. Другое – золотая змейка, смотрящая на собственный хвост. Третье – с гранатом. Темно-красный камень, затаившаяся меж гранями жизнь – как духи садов осенью и зимой. Но те – в полудреме, которую трудно разрушить, а камень словно выглядывает сам из себя. Камень жизни.

Человек подходит к пруду – и вдруг срывает с пальца гранатовое кольцо и бросает в воду.