Текст книги "Песня цветов аконита"

2. Желтый цветок

Столица

Голос, немного надтреснутый, убаюкивал.

– Когда-то в нас текла одна кровь. Мы были родственниками, не самыми близкими, но все же… Наши девушки становились их женами, и наоборот. Давно это было… Тогда отдельные племена кочевали по нынешним землям тхай и сууру-лэ. Потом мы встретили пришедших с той стороны пролива, селившихся на наших землях. Они дали нам знания. Но сууру хотели другого. Они построили свою жизнь на развалинах Талы. Много войн было между нами, пока не определились границы. Тогда мы стали чужими друг другу. Они больше склонны к показной пышности; там, где сууру открыто тщеславны, тхай холодны. Но мы ближе им, чем синну, хоть в последнее время между нами и детьми Огня мир. А с западными соседями настоящего мира у нас не будет никогда. Мы слишком похожи.

– Скажи, наставник … – Хали задумалась. – Мы считаем их равными, синну же – варварами. Ты сам сказал – в нас одна кровь текла раньше. Почему же мир между нами держится на кончике иглы? Неужели столько в нас спеси, что мы не желаем терпеть равного рядом?

Она облокотилась на руку – и так, полулежа, походила на статуэтку из светлого дерева, на одну из тех, что стоят в храме Защитницы. Невысокая лежанка без спинки, застланная синим бархатом с узором из мелких желтых цветов, причудливо изогнутые, на манер стеблей, светильники, столик и мягкий кубик сиденья для учителя – вот и все убранство комнаты. Тхай любили изящество, но не перегружали дома лишними вещами. Их мебель была проста – сиденья и кровати сууру, с высокими спинками, со множеством резьбы, позолоты рядом с ней казались тяжелыми.

– Насколько все проще у синну: любишь – люби. Значит, есть за что. Друг – значит, все пополам. Ненависть – сразу, но пока не успокоится ее яд в крови… А здесь – можно ждать годами возможности мести, и часто нельзя сразу ударить… И простить тоже нельзя.

– Поэтому и называем их варварами, – покачал головой учитель. – Владеть собой не умеют. Ждать не умеют.

– А надо? Чем сдерживать свой огонь и от врагов, и от друзей, не лучше ли дать ему выйти наружу? Ведь и у тхай горячая кровь, горячей, чем в сууру – те льстивы и текут, как ручей…

Она побарабанила пальцами по обивке. Сверкнуло кольцо с хризолитом – крошечный, острый кусочек солнца. Она понимала, почему отвернулся и перебирает листки наставник. Он не хочет выдать себя: в очередной раз Хали показала, что в ней течет варварская кровь. А учитель любит ее, как можно любить стоящую выше девочку – полукровку. Что с того, что ей уже почти 15? Для него она долго будет ребенком. А для отца давно перестала им быть.

– В горы хочу, – выдохнула она. – Помнишь цветы – колючие стебли, а сами синие? Там такие растут, много… И реки там быстрые… помню… с матерью были…

– Четыре года вам было, госпожа, – напомнил учитель.

– Помню… Все равно помню… Холодная вода по камешкам… а возле Дома-на-реке вода глубокая… – она встала, прошлась по комнате.

– Иди, мой учитель, – поблагодарила поклоном – коротким, однако почтительным. – Кончен урок…

Он поклонился и вышел – бесшумно. Среди тхай многие двигались так. Не вкрадчиво, как суру-лэ, и не размашисто, как синну, не робко, как Береговой народ.

Почти сразу вошла Амарэ. Годом младше, только что взятая во дворец и сразу отмеченная Хали. Понимали – если и дальше будет она по душе госпоже, станет в ряду самых доверенных дам. Подругами они не были – Хали вообще не знала подруг. Но Амарэ не мешала ей никогда – и никогда не сердила. Спокойная, словно ель, была эта уже по-взрослому красивая девушка. Отец ее, главный распорядитель Дворца-Раковины, понимал и гордился – не только его званием держится дочь возле Желтого цветка тхай. Сама достойна.

– Что принесла?

– Рисунки, – Амарэ положила на столик на удобные для чтения части разрезанный свиток. Пожелтевшая бумага, но краски яркие.

Такие редкости служанкам не доверяют – разве что самым опытным.

– Красиво…

Давно умер художник, а белые цапли взлетают над озером, и ветер колышет невесомые ветви. И по тропинке в горах идет одинокий путник, идет, лица не видно – да и не нужно оно. Сразу видно – и душою он одинок, а в глаза смотреть одиноким нельзя. Твои такими же станут, чужая тоска в них перейдет.

* * *

«В области Хиё много обычаев, отличных от наших. Провинциалы юга часто заплетают волосы в косу, как принято у жителей Шавы. И это неудивительно – многие предки шаваров переплывали пролив и селились на южной оконечности Тайё-Хээт – Земель Солнечной Птицы. У них грубоватая, малопонятная речь, в которой много слов языка южан. Согласные они произносят несколько в нос. Любят одежды красного и бурого цвета, украшают тело и лицо татуировками и более смуглокожи, чем люди Тхай-Эт. Особенно это видно в провинции Сой, тогда как ближе к Эйя почти не заметно.

С востока Земли Солнечной птицы граничат с землями синну.

С севера – с племенами ри-иу, или ри-ю, как их называют у нас.

Люди северо-запада отличаются от большинства населения Тайё-Хээт так же, как и южане. Когда-то давно племена ри-ю кочевали по всему северу. Потом они разделились, и часть их ушла на запад. После они вернулись и поселились вблизи земель Тхай. Один из правителей древности расширил свои владения, и ветвь племен ри-ю оказалась под его началом. Они приняли это, как должное – может быть, и не совсем так тихо, как гласит легенда, но войн с ними не было.

До сих пор в провинциях северо-запада чувствуется след иного народа. Особенно в провинции Хэнэ. Речь там богата странными оборотами, жители, говоря, удлиняют гласные. Эти люди не устраивают погребальных костров, а оставляют своих мертвых в земле. Многие носят коротко обрезанные волосы; впрочем, даже в столице многие переняли эту моду, уже давно – однако на севере даже у женщин такая прическа не считается некрасивой, а в некоторых деревнях добровольно срезают волосы в знак глубокого траура. Многие из этих людей, как и ри-ю, невысоки и тонкокостны, с более светлой кожей, чем уроженцы иных областей. Однако они гораздо спокойнее и более мирные, чем люди северных племен, измучивших север Тхай-Эт постоянными набегами. У них самые необычные сказки, и их гораздо больше, чем в других областях. Видимо, бывшие кочевники собирали сказания всех встреченных когда-то народов, и переплавили их в одном огромном котле.

Синну приблизительно такого же роста, как и тхай, но с более крупными руками и ногами, более крупными чертами и широкими лицами. У них часто встречается рыжий оттенок волос. Их женщины высоки и сильны».

Кисть роняет легкие знаки – Хали пишет заданное учителем. А после, другим почерком, на листах бумаги иного цвета – свое…

«Мирэ недолго служила мне, но я успела привязаться к ней. Она была светлая и веселая. Чем-то похожая на Амарэ. Часто напевала себе под нос. Ее приняли в число моих «внутренних» дам и поселили в Желтом дворце только потому, что она красивая. Отец ее какой-то офицер в младшем чине. Сначала я была против навязанной мне девицы, но не говорила ничего. Однако к Мирэ сложно чувствовать неприязнь. Старшие дамы помыкали ею, как угодно, пока я не вмешалась.

Она хорошо вышивала и ухаживала за моими птицами, словно простая служанка. Около полугода прошло. А пару дней назад мне донесли, что Мирэ верит в учение Той, пришедшее к нам от сууру, и не просто верит – это было бы еще полбеды – но весьма любит рассказывать о нем служанкам и младшим девушкам. А суть его такова, что, какую жизнь выберешь, от того и умрешь. Смелый – через смелость свою, щедрый – от щедрости, доброго обречет на смерть доброта. Как послушаешь – и впрямь жить не хочется.

Я вызвала ее к себе. Она пришла – в ярко-зеленом, как бы оправдывая свое имя, радостная. Когда я начала спрашивать, она расплакалась. И что с ней было делать? Я не хотела ей зла, я бы просто удалила ее из дворца. Однако все дамы уже знали о ее рассказах, хотя она не успела обзавестись сочувствующими. Я спросила – когда она стала верить в Той. Она отвечала – ей давно казалось, что это правда, а после смерти сестры поверила окончательно. Я спросила – зачем она смущала моих женщин подобными настроениями. Мирэ снова расплакалась.

Я с удовольствием выпроводила бы ее с Островка, не более того. Хотя я не люблю учение Той, поскольку оно внушает полную безнадежность – странно, что хохотушка Мирэ прониклась им.

Ночью я смотрела на пробивающийся сквозь занавеси лунный свет. Что сделала бы моя мать? Ей всегда были безразличны верования тхай, хотя она и выказывала им уважение. Но я так не могу. Меня глубоко задевают многие вещи, оставлявшие равнодушной мою мать – она была сильной и знала, что ей делать. А посоветоваться мне не с кем. В детстве она, умершая, приходила ко мне, и я говорила с ней, пугая прислужниц. Потом начала только сниться. А теперь я не вижу ее даже во сне.

Я встала и кругами бродила по комнате, в конце концов перепугала проснувшуюся девушку из младших, спавшую по ту сторону двери. Она робко постучала – ей почудилось, что в моей комнате призрак.

В серебряном зеркале и впрямь отражалось какое-то странное существо – высокое, в светлых одеждах, с двумя длинными косами, очень просто заплетенными на ночь, и с огромными недобрыми глазами. Какая-то сова-оборотень. Неудивительно, что девушка испугалась.

Я сама зажгла светильник, села и начала писать. Записки – хороший способ собрать мысли воедино. А ныне мои мысли – какой-то неряшливый букет из лопухов и крапивы. Было бы, что собирать.

Если я всего лишь удалю от себя Мирэ, поднимется глупое, тщательно скрываемое кудахтанье среди старших женщин. Мне все равно. Однако отец будет мной недоволен. Я не имею права на это».

* * *

«Я сделала все. Мирэ будет выслана в место под названием Соленый Ключ, глухую деревушку на северной границе. Там живут уже несколько подобных ей женщин. За ними строго присматривают. Вряд ли ей суждено вернуться оттуда. Я разрешила ей взять с собой только двух служанок и немного денег. Если служанки умрут, других себе Мирэ там не найдет. Сегодня мои дамы восхваляли мою справедливость. Противно. Они-то невзлюбили Мирэ с самого начала.

А Мирэ только сказала, что теперь окончательно уверилась в правильности учения Той. Пожалуйста… пусть рассказывает свою истину горным воронам на севере.

Лучше бы я родилась в доме военного невысокого чина – говорят, они сильнее любят своих домочадцев. Тогда я писала бы стихи и новеллы, гуляла в синих летних сумерках в маленьком садике в сопровождении белой кошки и не знала забот».

Мирэ увезли с Островка. Она была одета в зеленое и издалека выглядела ярким веселым камешком – кусочком малахита. Лица ее почти никто не видел.

Юини, молодой офицер, получил от Хали пропуск и большой ящик из темного дерева – вместе с приказом следовать за теми, кто везет Мирэ. Хали не сомневалась – его не заметят, и он передаст порученное в руки Мирэ в глухой деревушке. Он с обожанием глядел на высокую девушку с холодным лицом – один из немногих, кто по-настоящему был предан ей – по велению сердца, не долга.

Он не знал, что содержит большая посылка.

А там были деньги – и украшения, которые можно продать. И любимая книга Мирэ, стихи древнего поэта, со старыми, но яркими рисунками. Бесценная книга.

Об этом никто не узнает – кроме той, кому предназначена посылка.

«Мать была бы довольна мной, – с грустью думает Хали, перебирая свои густые каштановые пряди. – Нельзя бросать тех, кто верен тебе. Даже если ты не одобряешь некоторых их поступков».

«Когда ищешь огонь, находишь его вместе с дымом. Когда зачерпываешь воду из колодца, уносишь с собой луну».

3. Долг

Сказка о Возрожденной

Сложилось так – у старика и старухи не было детей. Зря молила добрая женщина духа – защитника деревни, – его статуя из красного дуба стояла в маленьком храме в роще высоких ясеней. Зря упрашивала других Бестелесных. Все они были глухи к ее слезным речам. «Неужели мы так и умрем – одинокие, не оставив никого после себя?!» – воскликнула женщина однажды и, плача, пошла из храма домой. Что-то блестело в пыли – женщина нагнулась и подняла золотое зерно. Принесла зерно домой, зачем-то смастерила колыбель из тростника, положила находку туда и заснула подле своего старика. Разбудил ее и мужа громкий плач. «Что за диво?!» – воскликнули старые люди, видя большую колыбель на столе, и в ней близнецов – мальчика и девочку, неотличимых лицами друг от друга, как зерна одного колоса. «Услышаны мои молитвы!» – воскликнула старуха. Назвали детей похожими именами. Росли они – загляденье. Нездешние – золотоволосые, золотоглазые. Все у них спорилось, быстро они взрослели. Нашли дела себе по душе – сын охотился, дочь вышивала так, что мастера диву давались – и безбедно зажили старики. Одна беда – приглянулась их дочь местному правителю, и пожелал он забрать девушку себе. Не захотел брат отдавать сестру, вступился за нее – и был убит. И хотел бы правитель исправить свершившееся, да то было не в его власти. Но он не отступился от девушки, и вновь послал за ней своих приближенных. Тем временем горе было в деревне. Положили на костер тело юноши, и только взвилось пламя, как окружили костер и собравшихся жителей воины правителя. Даже законы скорби нарушил он. Никуда не деться красавице… Побежала она – и в пламени скрылась. Надежно укрыл ее костер брата, вспыхнул так, что все небо среди дня полыхнуло. А люди все словно окаменели…

А когда остыла зола, хотели люди собрать ее – и тут золотая птица взлетела из пепла. Птица-асаэ прозвали ее, Возрожденная. Не боится огня эта птица – даже сгорев дотла, возрождается вновь. Рождена она душами умерших, не отдавших свободы и гордости, и страха не знает, – значит, и бояться ей нечего. Говорят, красива та птица – золотом и огнем переливается ее оперенье…

Северные дороги

Вечером, когда караванщики отдыхали, приятели часто садились в стороне от общего круга и разговаривали. Когда говорил старший, Йири смеялся и не верил ему, когда заговаривал младший, Кенну хватался за голову и уверял, что Йири в детстве стукнула копытом лошадь – прямо по голове. Странные были у Йири вопросы.

– Ты когда-нибудь видел море?

– Нет. Море – не про меня. Что там? Большая соленая лужа. Там еще штормы, говорят, бывают – брррр. Волны до неба.

– Говорят, голубые тэммоку прилетают оттуда. И ветер дует с Островов Лотоса. Если встать под этот ветер, станешь моложе.

– Ну, мне пока незачем, – подмигивал Кенну. – Да и тебе – что, в колыбели давно не лежал?

– Смешной ты, Кенну. Ты же сам веришь в это. А вслух не желаешь признаться.

– Поживи с мое, повидай, сколько я, тоже станешь таким. Ты не смотри, что я молод. Я за свою жизнь, почитай, треть Тхай-Эт обошел.

– А я и забыл, что ты у нас старичок, опытом умудренный… Или нет, ты – рыжий лис, притворившийся человеком. – Он легонько дергал его за пышный хвост на затылке.

За зиму кожа Йири посветлела слегка, и была теперь золотистой. Он немного подрос, однако самоувереннее не стал, и в толпе был незаметен – молчаливый, то смотрящий вдумчиво, то опускающий ресницы, уходя глубоко в себя.

– В тебе и вправду есть северная кровь. Ты похож на ри-ю, только ты лучше, – говорил Кенну.

– Ты судишь по словам господина Хиранэ?

– Да я и сам их видел, – парень хитро прищурился. – Невысокие, юркие такие, с виду – мелочь, плевком перешибешь. А поди ж ты – как лезут, так хуже мышей напасть.

– Спасибо, – рассмеялся Йири, на камне углем рисуя забавно – свирепую рожицу.

– Я говорю, кровь в тебе эта есть, – пояснил Кенну. – У них кость мелкая, лица острые. Да и глаза зеленые у всех, почитай. И много ее, этой крови, по Тхэннин гуляет…

Йири завернулся в кэссу, поправил ее, сползшую с плеч. Кенну задумчиво продолжал.

– А ты смотри, осторожнее. Такому-то…Много вокруг тебя объявится всяких… Ты хороший мальчишка. Только защищать себя совсем не умеешь.

– Может, и сумею, Кенну, – усмехнулся подросток. – Там видно будет. Не вся ведь защита – кулаком по морде.

– Это смотря где. Ну, да пока я с тобой, – полушутя, полусерьезно заметил Кенну, и голос его был много теплее, чем обычно.

Крепко они сдружились. И чем дальше, тем больше хотелось Йири довериться рыжему караванщику, получить совет старшего.

– Ты кого-нибудь любишь? – спросил он однажды. Кенну чуть не подавился похлебкой.

– Вопросики у тебя! Себя, драгоценного – кого же еще?

– И это все?

– Слушай, мне девятнадцать лет. И я не собираюсь лишать себя радостей жизни из-за одного существа.

– А… – Йири замолк, не договорив.

– Понятно. Сколько тебе стукнуло, братишка?

– Мне? Я родился в самом начале месяца Рыси. Вероятно, уже тринадцать. Хотя я не надевал белую тэй – я же ушел с караваном.

– И уже угораздило? Бедный.

– Нет. Так… полнее жизнь. Хотя… у тебя своя правда.

Оба замолчали, слушая пробовавших голоса лесных сверчков.

– Да не знаешь ты жизни, – неожиданно зло сказал Кенну. – Ты – ребенок еще. Сердце у тебя детское. Тебе нужно гораздо больше, чем придуманная тобой звезда на небе, кто бы это ни был. А по годам ведь почти уже взрослый. Не трать жизнь на эти бредни пьяного пересмешника, ну их…

– Не знаю…

– Зато знаю я. Я могу показать тебе многое. Ты даже в монастыре был, а в Алом квартале – ни разу. Неправильно это. Там танцы, музыка, смех, красивые лица. Ведь ты тоже хорош. А смотришь не на людей, а на реку с выражением статуи. Идем со мной! Мы скоро будем в городе – идем!

– Да не знаю я, Кенну…

– Ты… просто дикая лесная зверушка. Чего ты боишься? Жизни?

– Я? Нет.

– Тогда идем. Не бойся, я не брошу тебя в погоне за ашриини.

– Ты хороший, – улыбнулся Йири. – И все же – пока я не знаю.

…Он тихо напевал что-то, склонившись над лижущим хворост язычком пламени – новорожденным костром. Голос был – шелест ветра, едва различимый, но верный. Казалось, мелодия не хочет покидать губ, на которых возникла. Кенну прислушался – темные, мягкие звуки; такие песни поют малышам в деревнях, ласковые и печальные песни. В этой было что-то о конях, речном тростнике и ожидании. И Кенну, беспечный, порою развязный, не осмелился подойти ближе.

Менялось что-то вокруг – или менялся он? Теперь караванщики вели себя с ним немного иначе – уважительней, что ли. Старший, Хиранэ, только улыбался краешком рта и чуть качал головой, глядя на Йири. Теперь даже Райху придерживал язык. Даже как-то наладился поговорить за душу. Странно это было. Рассказывал о мытарствах своих – вполне приличным человеком казался, хоть и с языком не в меру злым.

И все же Кенну напрасно звал его в Алый квартал. Йири хотелось взглянуть на танцы и представления, он видел их только во время остановок в селениях – туда забредали циркачи и прочий веселый люд. Однако остальное привлекало и отталкивало одновременно. Он никак не мог проститься с тем, что чувствовал, поджидая появления Лин. Не только не мог – не хотел.

Когда-то старый корзинщик рассказывал ему о человеке, потерявшем любимую и жившем на поросшей сосновым лесом горе. Тридцать лет он сочинял песни о пропавшей подруге, а на тридцать первом году встретил девушку, похожую на нее, как два гречишных семечка сходны между собой. Он пел ей вечер и ночь, а потом умер. А девушка, по слухам, появляется на склонах горы во время тумана…

Йири знал, что жить мечтами и ожиданиями – не для него. У него есть семья. Он отвечает за тех, кто остался дома. Значит, нужно идти вперед, а не ждать на сосновой горе.

– Ты еще очень молод – ребенок, – сказал ему Кенну. – Не пытайся себя убедить, что пережил встречу всей своей жизни. Плюнь и забудь. Или не забывай, но не делай из себя тень.

Йири пристально посмотрел на него, повернув голову.

– И так, и не так. Но считай, что ты меня убедил.

Сорвал травинку, растер в пальцах до появления острого запаха сока.

Ветер дует с разных сторон. Посмотрим, что мне сможешь показать ты.

А на Севере становилось все неспокойней. Северо-восток всегда отличался трудным нравом, однако сейчас беспорядки затронули и области Северо-запада.

Приходилось принимать жесткие меры. Много людей лишились всего. Нищих в Тхай-Эт не терпели – их отправляли на работы в соответствии со здоровьем, а ни к чему не пригодных принимало Небо, и по своим законам судило.

В провинции Хэнэ довольно тихо было, жителям даже предоставили некоторые поблажки – слишком много бедных деревень насчитывалось там, взять с людей все равно было нечего.

А диких пчел не стоит выводить из себя…

Йири чинил уздечку, ласково отпихивая морду Сполоха. Тут, на пригорке, было тепло – нежно-зеленая трава, желтые цветы с кудрявыми лепестками. Часть караванщиков столпилась внизу – похоже, люди не могли о чем-то договориться.

Разговор донесся до Йири, и тот не сумел удержаться – с таким азартом спорили люди. Он подошел, стал неподалеку, не выпуская порванной уздечки из рук. Кажется, его даже не заметили.

– Не хочешь отдавать – не бери, – горячился один из караванщиков. Ему возразил Кенну, нарочито лениво, но с искорками смеха в голосе.

– Да брось. Тот сам предложил помощь.

– А такие, как ты, и рады кусок ухватить, лишь покажи!

Йири застыл в нерешительности, не поняв, о чем речь, и собрался тихо вернуться на место.

– А ты что скажешь, совесть нашего каравана? – громко спросил Райху, заметив мальчишку. И тут же громко хмыкнул, словно сказал смешное.

– Я… не знаю. О чем? – все взгляды обратились к нему, и лицо Йири залила легкая краска.

– А вот загадка, как раз для такого умника, – Райху присел перед ним на корточки, этим словно показывая, какой Йири взрослый и сколь весомо его слово.

– Если один человек долго жаловался, а другому это надоело, и он помог, первый должен быть благодарным?

– Должен.

– А он знать его не хочет. Я не просил, говорит.

Пара человек засмеялось – уж больно забавно это получилось у Райху.

– Все так и было? Это правда? – недоверчиво спросил мальчишка.

– Правда, правда, – подтвердил кто-то. – Только речь о деньгах и товаре шла.

– Ну, как можно деньги и совесть равнять, – засмеялся рыжий приятель Йири.

– Следует возвращать любой долг, – твердо сказал мальчишка. – И, даже если не просил помощи, следует быть благодарным.

– Возвращать? Любой? – прищурился Райху. – А ты плавать умеешь? Может, столкнуть тебя в речку, а после вытащить?

– А здесь мелко, – притворно сожалеющим тоном ответил за младшего друга Кенну. – Только в иле перемажешься. Ты же неповоротливый.

Ночь выдалась необычная – седая. И звезды были подернуты сединой.

– Скоро дожди начнутся, – сказал Хиранэ. – Недолгие, но сильные.

У ночных костров сегодня особо не разговаривали. Сонные были все. Около полуночи волки завыли – сначала неподалеку, а потом за холмами отозвались.

– Волки? – завертел головой Кенну. Хиранэ ответил:

– Тут мало волков. И трусливые. Не нападут.

– Мало, всего два, – Кенну фыркнул. – Один тут, другой за холмом. Сидят, друг друга боятся.

Он протянул руку в темноту, нащупал ухо младшего приятеля, потянул.

– Эй, а ты волчар не боишься?

– А ему что бояться? Он оборотень, – тут же прилетело с другой стороны.

Йири молчал, улыбаясь. Ему было хорошо.

Идти было еще долго, долго…

* * *

Он рад был снова увидеть Орэн – река не изменилась ничуть, такая же ласковая. Только на сей раз караван сразу направился к горам. В предгорье Эйсен было куда красивей весной, нежели поздней осенью. Цвели сливы и вишни – нежной пеной, казалось, окутаны ветви; множество розовых, белых и желтых цветов покрывало крутые холмы. А степь между ними была – словно зеленые шелка разбросали.

Вблизи гор леса начались, знаменитые северные, во многих стихах прославленные. С ветвей порою свисали длинные пряди мха; птичье многоголосье вплеталось в речь караванщиков.

– Говорят, тут нечисти много, – осторожно роняли люди, в сумерки оглядывались по сторонам.

Но день сменял день – и разве мелочь какую удавалось краем глаза увидеть; но та исчезала мгновенно.

Засвистели стрелы, и двое охранников забились в судорогах на земле. Еще несколько караванщиков были ранены. Стрела ударилась о борт телеги возле уха Йири, пробила дерево. Он шарахнулся в сторону – и тут же качнулся обратно, не успев подняться на ноги. Из лесу с двух сторон выбежали люди с ярко-зелеными платками на лицах. Больше они не стреляли, набросились на караванщиков молча и с какой-то звериной яростью. Заговорило железо, и звук его был холодным и страшным.

Йири замер на земле у телеги, огромными глазами глядя по сторонам и не зная, на что решиться. Поначалу он даже понять ничего не успел. Как, оказывается, мало времени надо, чтобы убить человека. Достаточно взмаха ножом…

Его не заметили – или не сочли достойным внимания. Вероятно, Йири мог убежать – но он даже не подумал об этом. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот разорвется. Он должен был сделать хоть что-то, чтобы помешать… чтобы помочь… У мальчишки не было не то что оружия, под рукой не нашлось даже подходящего камня – но даже камень вряд ли помог бы. За всю жизнь Йири ни разу не ударил живое существо.

Хиранэ… он один стоил половины охранников. А те, кому не досталась стрела, хоть и дрались отчаянно, полегли быстро. Долго держался Райху – склочный, противный Райху, который крикнул подростку «Беги, недоумок!»

Быстро… так быстро…

Один из бандитов прыгнул за спину Хиранэ и замахнулся ножом. Миг – и мальчишка повис на занесенной руке. Тот – высокий и широкоплечий – попытался избавиться от помехи, и не смог. У Йири были крепкие руки. Он сумел удержать нож до тех пор, покуда клинок Хиранэ не снес нападавшему голову. Кровь брызнула на Йири. Много крови, целая струя. Перед глазами все закружилось, Йири шагнул назад, словно в тумане, обернулся. Увидел тело Кенну, лежащего, раскинув руки, обнимающего небо. Вновь оглянувшись, увидел, как стоит на коленях Хиранэ, зажимая ладонями бок. Йири качнулся к нему – и в этот миг горло сдавила чья-то рука. Сделав судорожный вдох, подросток дернулся в сторону – и тут же перед глазами поплыли бурые пятна. Чужие руки подхватили его и бросили на жесткие корни.

– Какая славная куколка! – услышал Йири сквозь звон в голове.

Над ним склонились разбойничьи рожи, наполовину скрытые платками.

– Неужто это мальчик? Наверное, переодетая девочка.

– А вот сейчас и проверим, – хмыкнул другой, со сползшим платком, сжимая плечо Йири.

Мальчишка рванулся из этих рук молча, с неожиданной силой, ударил по ухмыляющейся роже – улыбку с той просто снесло – но ответный удар под ребра почти лишил его дыхания.

Воздух жег Йири горло, сердце словно хотело проломить ребра и вырваться наружу. Ругань. Смех, в котором еще не остыла жажда чужой крови. Корни, узловатые, перекрученные. Влажная глина. Его собственный крик.

– Не верещи. Живым оставим, не бойся, – услышал он хриплый насмешливый голос. Перед глазами поплыли кровавые пятна…

Он уже не кричал. Дыхания не хватало даже на стон.

Он уже не понимал, что происходит. Почти ничего не видел.

…Почувствовал, как в горло вливается обжигающе-едкая жидкость, едва не задохнулся. На миг в глазах прояснилось. Потом все опять потеряло цвет.

Кажется, его куда-то везли. Он видел небо и листья, какие-то тряпки возле лица, но мало что сознавал. Кажется, кто-то из караванщиков обращался к нему… он слышал смех Кенну, тот рассказывал очередную байку. Мальчишка хотел обернуться, позвать приятеля, но не смог. Все тело горело, и в то же время казалось, что его бросили в ледяной поток и течение швыряет Йири о камни.

Потом не стало ничего.

* * *

Столица

– Привезли голубей, госпожа. Не хотите взглянуть?

– Нет. – Хали зябко повела плечами, одетая чуть не по зимнему. Вот только цвет… Темно – желтая ткань, коричневые узоры – плохая гармония с яркими платьями прислужниц.

– Вы только взгляните. Среди них есть очень красивые и редкие птицы. С венцами из перьев…

Говорила молодая женщина с властным точеным лицом. Кору из дома Мийа, чей знак – Зимородок, Кьоро. О ней отзывались, как о весьма умной особе – всего за несколько месяцев она успела стать подле дочери Благословенного, оттеснив других дам.

– А еще… она наклонилась к уху девушки, – Юини прислал пару строк. Заверяет вас в своей преданности…

– Надеюсь, он в добром здравии.

– Жаловаться не на что, кроме…вы же знаете эти западные провинции, госпожа.

– Давно ли старший Дом проявляет интерес к полузасохшей младшей ветви? – довольно прохладно спросила Хали.

– Мийа всегда стоят друг за друга, – в голосе Кору слышалась только искренность.

Дама прошлась по комнате, сжала пальцы. Нескольких девушек низкого ранга она словно не замечала.

– Ах, как подло поступили с нами Асано! Юини, честнейшая душа… он был так вам предан. Как они посмели обвинять вашего человека?

– Он не был моим человеком. Он просто служил мне.

Кору бросила косой взгляд из-под длинных ресниц.

– Какая жалость, что он не смог оправдаться… Если даже вы оказались не в силах что-либо сделать…

– Я должна была вмешиваться? – Хали заговорила еще холодней. Она заметила брошенный дамой взгляд. Да, Кору подозревала истину. Что ж… если сама Аину не вступилась за молодого человека, какой спрос с богатой и равнодушной родственницы, к тому же не кровной? Про Юини вспоминают, когда нужно бросить тень на злейших врагов, Асано Белых Лисов. А так – словно и не было человека.

Четыре месяца прошло…

…Как забыть сдержанно-самоуверенную улыбку Шену Асано, еще молодого, но уже опасного, словно яссин — змея? Его полные лицемерного сожаления слова о том, что отпрыск младшей ветви Дома Мийа позабыл, что такое высший указ, и уехал на север навестить некое сосланное туда семейство. Если бы не люди Шену, проследившие за молодым человеком, никто бы не заподозрил…

Хали только взглянула в темные, таящие усмешку глаза. Поняла – он знает, что все сказанное им – ложь. Вступись Аину за офицера, обвинение было бы снято. И доказательств бы не потребовалось – правда, их нет у Хали, но никто не усомнится в слове ее. Но она вынуждена молчать, чтобы не поползли по стране слухи – дочь Благословенного поддерживает учение Той.

И она молчала. Но из покоев выходила ровно столько, сколько необходимо. Улыбалась дамам своим. Когда Юини лишили звания и отправили служить куда-то в западную провинцию, попрощалась с ним скупо и холодно. Одно утешало – они поняли друг друга.

Мийа отступились от своего – младшая ветвь, полузасохшая. И начинало казаться – нанесенный Лисом удар – не удар, а так, касание ветерка. И даже устроили так, что место вблизи Хали заняла молодая жена одного из Зимородков – Мийа.

Впрочем, Шену и бил не сильно. Двум Домам уже не нужно было подбрасывать дров в костер – они и без того были врагами. И Лисы ныне стояли выше.

Хали терпела все, как всегда. И дела свои почти добровольно отдала в руки Кору – какие там, впрочем, дела… А после привыкла.