Текст книги "Песня цветов аконита"

Впрочем, он сам не верил, что его будущий подопечный способен муху отогнать без приказа. В простой темной одежде подросток казался младшим из слуг. Темный шарф из той же материи стягивал его голову, а во время дождя и сильного ветра он накидывал сверху еще и капюшон. И ничем бы не отличался он от людей Черного Соболя, если бы не почти полная неподвижность.

Отори уверил своего посланника, что мальчишка вполне способен держаться в седле. Это было немного необычно для сиини – однако Черный Соболь скоро убедился в этом сам. Не то что бы Раи был очень хорошим наездником, но на лошади сидел так, словно привык ездить верхом – и, скорее всего, без седла. Лошадку для Раи подобрали смирную, серой масти. Повод ее скрепляли с поводом лошади Черного Соболя или одного из двух его слуг.

Погода в начале весны стояла отвратительная. Грязь на дорогах, дождь, сменявшее его жаркое солнце – то холод, то сырая духота.

Присоединились к небольшому обозу, идущему в Сиэ-Рэн. Попутчики попались хорошие. Пара чиновников, молодой студент, небогатый горожанин с сыном – Черный Соболь смотрел на них свысока, однако для долгой дороги спутники годились.

Однако гладко все было лишь первые несколько дней. Слишком уж невзлюбили Раи и хозяева обоза, и присоединившиеся путники.

Молчаливый, с опущенным взглядом, смотрящий на все безразлично, как через густой туман, он казался вырезанной из черного льда статуэткой. Сначала его не замечали. Потом сочли, что у него дурной глаз. Приметили родинку на лице – крошечную, ее тоже посчитали недобрым знаком. Тем более людям не пришлось по душе имя мальчишки – студент не преминул разъяснить, что на диалекте провинций юга «Раи» означает «оборотень». А погода была прескверная – чувствовали себя люди неважно, и дорога временами была совсем непроезжей. У одной лошади из обоза разболелось копыто.

Черный Соболь хмурился, когда смотрел на мальчишку. Тот был ко всему безразличен, что верно, то верно, однако, стоило обратиться к нему, он поднимал голову – и взгляд становился внимательным, мягким как бархат. Это пугало.

Первую неделю пути одолели.

А начало второй недели отметила неожиданно ранняя гроза.

Разразилась днем – но тучи так заполнили небо, что потемнело изрядно. Укрыться было негде – поля, только огромное мертвое дерево невдалеке. В него и ударила молния. Сухое, оно загорелось мгновенно, и чахлые кустики возле него загорелись. А дождя еще не было, зато гром оглушал.

Крича о гневе Иями, одни кинулись к лошадям, другие врассыпную. Черный Соболь соскочил с коня. Раи замер на своей лошади – неподвижная темная фигура, смотрящая на огонь. Он выглядел частью стихии – спокойный и равнодушный, уголь в противовес огню.

– Посмотрите на это! – закричал кто-то, указывая на него.

– Он! От него все! – истошно завопил другой.

Люди ощетинились, пошли вперед – кто робко, кто очень зло.

Черный Соболь сдернул мальчишку наземь и загородил его от перепуганных попутчиков.

– А ну, тихо! – рявкнул он. Выглядел посланник Отори свирепо.

Белые молнии кромсали небо.

– Кто только тронет… – люди притихли, особенно когда двое младших спутников Черного Соболя встали возле него.

Гром ударил по ушам с небывалой силой, казалось, Иями сходит на землю. Сильный порыв ветра – и сразу после этого дождь. Он обрушился единой тяжелой массой, словно хотел сравнять с землей тех, кто посмел стоять на ногах. Люди больше не представляли угрозы. Им сейчас было не до того.

Черный Соболь от души отвесил мальчишке затрещину.

– Клянусь рогами демонов, ты просто придурок! Они бы убили тебя!

– Ну и что, господин? – глухо прозвучало в ответ.

– Я обязан доставить тебя в столицу, раздраженно проговорил Черный Соболь. – Если уж ты умрешь, то только по моему решению.

– Нет. – Это слово он произнес впервые. Черный Соболь опешил. Он привык к молчаливой безвольной покорности Раи, словно к покорности вещи.

(Дождь, похоже, всерьез решил смыть с земли все, что дышит. Струйки стекали по капюшону Раи, по его лицу. Но подростку было все равно)

– Нет, господин. Воля человека не может отнять жизни. Только воля неба.

– Хм… – Черный Соболь не нашелся с ответом. В словах мальчишки не было дерзости. В них вообще не было жизни.

Стояла пора новолуния. Ночью на землю бросили деревянные складные щитки – на мокрой земле лучше не спать. Однако одеяла не пропускали холод ночи, холод ранней весны.

Черный Соболь дремал вполглаза, наблюдая за Раи – ему что-то не нравилось, беспокоило – так беспокоит воздух перед грозой. Жалобно заржала одна из лошадей – та, что была больна и плелась через силу. Темная фигурка поднялась и устремилась к ней. Черный Соболь издал невнятное шипение – не один он мог видеть Раи, дозорные тоже не спали, хоть и вяло соображали после недавней передряги с дождем и молниями. Но никто не произнес ни звука.

Мальчишка обвил руками шею лошади, что-то ей говорил тихо-тихо; животное успокоилось. Потом нагнулся к ее копытам, опустился на землю – что-то делал. После еще некоторое время крутился возле нее… наконец вернулся на место.

– Сволочь, что же ты делаешь! – прошипел Черный Соболь, стараясь не разбудить попутчиков, – Зачем суешься, куда не просят? Какое тебе дело до этой клячи?

Раи опустился на колени молча, с низко склоненной головой. Лица его посланник не видел.

– Они свернут тебе шею, и я не смогу исполнить приказ господина Отори, – задумчиво сказал Черный Соболь. – Что ж… посмотрим, что будет завтра.

Назавтра лошадь явно повеселела. Она все еще немного прихрамывала, но было ясно, что животное выздоравливает. Попутчики еще больше косились на мальчишку – видимо, дозорные его все-таки углядели. Но люди уже были напуганы, и выздоровление лошади сочли колдовством.

Черный Соболь начал подумывать, что лучше отстать от других путешественников.

Прибыли в окрестности озера Айсу, Серебряного. Оставалась неделя пути до столицы. Уже проглядывала поросль серебристого ковыля, который летом возле озера становился сплошным покровом.

Пока Черный Соболь и его люди мрачно поглядывали на спутников, а те отвечали им не менее хмурыми взглядами, Раи вел себя, как обычно. Статуэтка была бы таким же попутчиком, разве что этот двигаться мог. Лицо полузакрытое, жизни в текучих движениях нет. И все же Черный Соболь сомневался, на самом ли деле Раи настолько послушен – или только притворяется для каких-то своих целей. Он сам понемногу начал подозрительно посматривать на подростка, правда, без малейшего страха, в отличие от спутников. Не сбежал бы тот, прибыв в Сиэ-Рэн.

Впрочем, лишь бы передать его, куда велено, а там пускай хоть в огонь прыгает.

В сумерках проехали мимо леса. Из-за деревьев раздался рыдающий хохот – он катился между ветвей, как камень с горы.

– Кьонг. Пересмешник, – спокойно сказал мальчишка, заметив испуганные глаза людей Черного Соболя. Попутчики не слышали негромкого голоса, и не скрывали страха. И верно – мало кому по душе бы пришлось дикое, болезненное веселье невидимой птицы. Только фигурку в одежде без единого светлого пятна оно не тревожило. Снова пополз, прижимаясь к земле, человеческий ропот.

На привале от прочих отделился едущий в столицу чиновник – еще молодой, он выглядел старше своих лет и держался уверенно и солидно.

– Простит ли уважаемый, если я осмелюсь дать ему совет? – крайне вежливо, но категорично обратился он к Черному Соболю – без господина Отори они были равны.

– Простит, – довольно жестко ответил посланник.

– Люди… хм…простые стали вашими попутчиками. Они верят в то, что просвещенные зачастую отвергают слишком поспешно. Так уж сложилось…они напуганы. Ваш мальчик…говорят, что у него дурной глаз.

– Он вылечил лошадь! – резко сказал Черный соболь.

– Не спорю, – поспешно согласился чиновник. – Но для чего и, главное, как он это сделал? В караване есть опытные лошадники – а он почти что ребенок. И кроме того… Поверьте, вам лучше ехать отдельно. Будет жаль, если малыш пострадает. А до столицы осталось четыре дня. Никому не нужна ссора.

– Дорога одна. Придется вам потерпеть, – сухо бросил Черный Соболь.

– Позвольте… Скоро дорога раздваивается. Одна ее часть удобней для каравана, но несколько верховых, без сомнения, предпочтут ехать более коротким путем, – он поклонился и отошел.

Черный Соболь выругался сквозь зубы.

– Славно пошутил господин Отори, – пробормотал Черный Соболь, когда разрезавшая дорогу скала скрыла караван.

– Раи…оборотень. Почему мой господин назвал его так? Тень демона…не больно удачно вышло.

– Эй! – обратился он к подростку, который, кажется, и не заметил, что их осталось четверо.

– Каково там твое настоящее имя?

– У меня его нет, – без выражения отозвался мальчишка.

– Ну, раньше-то как тебя называли?

Мальчишка молчал некоторое время. «Господин сказал на прощание – теперь пусть тебя зовут так, как захотят…»

– Не имеет значения, – прозвучало это не дерзко – устало. Странно, но Черный Соболь не рассердился. Даже усмехнулся краешком рта.

– А ты способный малыш. Напугать целый караван. Да и мои люди на тебя косо поглядывать начали.

Тени таяли, и напряжение последних дней начинало спадать. До столицы и впрямь было уже недалеко. А там… он оставит эту черную статуэтку, и будет свободен.

…Туман тек по самому краю поля, переливающийся и матовый одновременно. Мальчик вскинул голову – ему почудилось движение в тумане: серебряный старик шел, статный, важный, вброд по бледно – молочной дымке.

– Хранитель луны… – беззвучно позвал мальчик.

Величавый старик оглянулся, будто услышал.

– Очень прошу… расскажи обо мне дома.

Не различить лица было, однако мальчику показалось, что тот улыбается и кивает согласно. Туман заклубился, поднялся выше, слился с высокой травой на краю поля. Хранитель луны исчез. Со вздохом мальчик заполз под одеяло, свернулся калачиком, положив голову на собственное плечо. Скоро заснул.

У подножия сосновой горы примостился маленький каменный храм. Серый, рифлеными стенами похожий на морскую ракушку, невесть как занесенную в центр страны.

Когда-то давно в этих местах жил старик, управлявший погодой, лечивший больных и заступавшийся за обездоленных. Потом в его честь и построили этот храм. Проехать мимо, не оказав уважение духу святого было недопустимо – оскорбленный, он мог весьма затруднить остаток дороги в столицу.

– В давние времена здесь неподалеку было сражение… Кто-то из дальней родни правителя много возомнил о себе, и поднял мятеж. Его конница была остановлена здесь ураганом, и все люди погибли.

– А лошади – нет? – Черному Соболю почудилась насмешка в негромком голосе.

– О лошадях не сказано в летописи.

– Я бы сказал, – непонятно было, серьезно он или смеет издеваться.

– Не самое последнее дело на войне – конь, однако есть вещи и поважнее.

– Те, кто начинают войну… Они отвечают за все. А другим остается совершать подвиги или безвестными умирать.

– Ты хочешь совершить подвиг? – уголок рта Черного Соболя дрогнул.

– Не хочу – на войне. Лучше работать в поле и тихо умереть, когда придет срок.

Черный Соболь вошел первым, его люди за ним. Раи опустился на колени возле самого входа. Черный Соболь сделал ему знак рукой – «иди сюда»! Если мальчишка и вправду оборотень, ему трудно будет находиться в храме. Или он просто не сможет через порог переступить. Хотя… есть такие, которые могут.

Раи подошел к нише – алтарю, не поднимая глаз. Ему нечего было положить туда – он опустил ладони на камень.

– Можешь о чем-нибудь попросить, – тихонько посоветовал Черный Соболь.

Тот покачал головой.

– Небо знает и без меня…

– Но ты чего-нибудь хочешь?

Довольно долго молчал.

– Я хотел бы остаться тут. Стать одним из камней этих стен… – похоже, и не заметил, что произнес слова вслух.

– Пойдем, – посланник Отори попытался отогнать наваждение – темная фигурка растворяется в камне.

«Не знаю, кто он, но он точно немного чокнутый», – подумал Черный Соболь.

На выходе Раи оглянулся.

– Ты чего забыл?

– Я слышал про этот храм, – тихо откликнулся тот. – Но не думал, что увижу его… вот так.

И добавил:

– Тот, кто мне рассказал про Хранителя Пути, уже не здесь… – его лицо стало серым и измученным.

«Все-таки оборотень, – отметил Черный Соболь. – Нехорошо ему стало в святых стенах».

* * *

Сиэ-Рэн, Ивовый Остров, был крупнейшим городом Тайё-Хээт. И красивейшим, надо сказать. Не в пример тем городам, что и вовсе о своей красоте не заботились. Что же до Островка – тем более его Сердца, резиденции Солнечного, то об этом шел разговор особый. Далеко не каждый житель квартала Аэси оказывался достоин просто попасть туда. Лучшие мастера были удостоены чести оставить там собственные творения, будь то малое изделие или целый дворец, выстроенный под их руководством. Много сотен лет насчитывала Столица.

Здесь даже на окраинах располагались домики приличного вида – крошечные, но чистенькие; за этим следили. Сине-коричнево-белые крыши делали их похожими на изделия из сахара и глазури, какие подают к столу в богатых семьях. Почти возле каждого домика рос большой куст – или высилось деревце. По узким, выложенным плиткой канавкам бежала вода, поблескивали маленькие бассейны – все районы снабжались водой весьма хорошо.

Издалека было видно огромную стену – и нежную весеннюю зелень, рощицы и высокую траву, как волны, разбивающиеся о каменную кладку. Стена, старая, невысокая, выглядела внушительно до сих пор.

– Когда-то давно здесь стоял дворец – крепость кого-то из прежних Благословенных, – неожиданно заговорил Черный Соболь. – Он и был на месте нынешнего Островка. А ныне человеческие руки превратили Островок в настоящий остров. Говорят, сверху, со сторожевых башен, он похож на огромный глаз. Конечно, сейчас это не крепость. Однако стена вокруг столицы быть обязана.

В небе парили большие хищные птицы. Черный Соболь счел это добрым знаком.

– Ты не увидишь столицы, как увидел бы простой человек. Я отвезу тебя в Аэси – оттуда родом мой господин. Если тебя примут те, кому он хочет тебя поручить, там и останешься. Это удача для такого, как ты… да что там говорить, каждому хотелось бы жить там. Любой деревенщине лестно, если позволят хоть пыль подметать в Аэси.

– Что там? – после долгого перерыва подал голос мальчишка. Черный Соболь аж вздрогнул от неожиданности.

– Там находятся дома только уважаемых людей, многие из которых весьма высокого рода. Иные дома стоят в перешейках между пятью другими частями города, соединенных дорогами. Но части, подобной Аэси, нет.

– Что я буду делать в столице? – неожиданно и чуть ли не требовательно это звучало после его молчания.

– Разговорился… Что скажут, то и будешь. Не знаю. Видишь ли, мой долг – доставить тебя сюда. Господин Отори не приказывал всю жизнь возиться с тобой.

Однако в мальчишку словно демон вселился.

– Я обязан остаться там? Или нет?

– Ты мне надоел.

– Господин Отори относился ко мне хорошо. Я не могу ответить ему неблагодарностью. Но перед теми, кто там, впереди, у меня нет никаких обязательств.

– Надо было убить тебя по дороге, – раздраженно выдохнул Черный Соболь. – Мне все равно. Только прежде чем выкидывать какие – либо штучки, подумай, как это отразится на репутации оказавшего тебе покровительство – даже при том, что ты, вероятно, больше не увидишь его.

– Я хочу лишь понять, – тихо сказал Раи. – А идти отсюда мне некуда.

* * *

– Ну, покажи, что прислал господин Отори, – голос был женский, немолодой, но приятный. В комнату вплыла пожилая особа. Густые без седины волосы – явно накладные, – пышной прической обрамляли круглое лицо, на котором было на удивление мало морщин. Богатое платье переливалось красным и синим, походило на садовый цветок.

Мальчишка поднялся, длинным движением снял темный шарф с головы – волосы были сколоты на затылке, лишь несколько прядей выбрались на свободу. Спокойное лицо казалось сделанным из золотистого снега – холодное в своей отрешенности и мягкое одновременно.

– Неплохая зверушка, – улыбнулась женщина. – Он всегда любил все красивое. – И чуть озадаченно сдвинула брови, разглядев черную «метку»:

– Метка? Ну-ну. Особенный, значит. Придется гадальщика звать, узнавать, к добру или к злу этот знак. Недобрый – нехорошо, придется избавляться от тебя. Впрочем, если к добру… – она призадумалась. Если верить изображению и легендам, у Лотос, девушки – героини, была такая же родинка.

Черный Соболь вспомнил испуганных попутчиков, и уголок рта невольно пополз вверх.

– Господин Отори не прислал бы в столицу то, что может быть злом.

– Это не нам решать, – хладнокровно ответила та. – Что-то он у себя его не оставил. Может, судьба так распорядилась, а может, и нет. А в остальном… приспособлю я его куда-нибудь, если нет на нем тени. В столицу много таких из провинций привозят. И правильно. Красивое тут должно быть.

Раи слушал их безо всякого выражения. Однако женщина вдруг обратилась к нему:

– А ты, похоже, не рад очутиться в столице?

– Не знаю. Я не видел ее.

И глаза закрыл, словно и не желая видеть. Вдруг понял, что никогда не вернется в Хэнэ.

5. Аэси

Утренний воздух прозрачен – девушка знала это. Она привыкла просыпаться, когда небо только подумывало стать светлее, когда птицы начинали пробовать голоса. Ей не хотелась тревожить других, и она лежала, открыв глаза, или садилась к столу и писала – на прозрачной бумаге итасси, какую выбирают поэты, или на более плотной, желто-зеленой хэйта, годной для личных заметок, или на ученической нисса. Перебирала другие листы, зеленоватые или нежно-голубые, шелестящее-хрупкие или гладкие, словно шелк. Только бумаги ниили, на которой пишут указы, не было у нее – и невесомой, словно с размытым рисунком внутри – шитека, Облако в Танце, которой доверяют послания сердца.

Или девушка доставала шкатулки, стоящие в нише возле ее постели – темную, инкрустированную серебром, или другую, из кости, вырезанной так искусно, что шкатулка смотрелась плетеной из тонких нитей.

В первой – лежали грубоватые, тяжелые украшения из бронзы и кожаных ремешков – Хали они казались очень красивыми, настоящими; несколько камешков и, в кожаном чехле – стебли степной сушеной травы. Ставшие невзрачными и бледными, когда – то розовые цветы. Девочка по имени Шафран привезла все это из восточной холмистой степи.

Во второй – только детский браслет и кольцо с золотым лунным камнем. Мать подарила их Хали, когда та вышла из младенческого возраста. Тогда девочка только радовалась подарку, особенно кольцу, которое носить еще не могла. А лет с пяти – не снимала, до дня, когда стало мало.

Сегодня Хали не стала следовать привычному течению утра. Она кликнула девушек, немилосердно разбудив их – и те, протиравшие глаза, помогли Хали одеться. Звать дам старших по рангу Хали не стала, а сами они не проснулись. Быстрыми шагами вышла во двор – там дожидались носилки. Усевшись, опустив занавеску с вышитыми рыбами и змеями моря, Хали задумалась – и не заметила, как одолели расстояние от Сердца Островка до Храма Иями и Сущего. Не больно-то велико расстояние – особенно по хорошей дороге. А дорога была хороша – золотисто – белые плиты, квадратные, одинаковые на всем отрезке пути.

Носилки остановились не у главных ворот – в небольшом дворике. Каменное кружево стен и нефритовые изваяния, между ними – кустарники с глянцевой жесткой листвой. Никто не стал на пути Аину – напротив, троюродная сестра встретила ее на пороге, провела внутрь помещения.

– Санэ, – улыбнулась девушка. Виделись они редко, но тепло между ними было. Только отец и Посвященная обходились без формальностей в разговорах с Аину. Только сюда за пределами Сердца Островка могла наведываться девушка, не спросив позволения. Прозванная за цвет глаз Соколицей, Посвященная выглядела моложе двадцати семи лет. Одета в темно – серую накидку – только во время обрядов одежда Соколицы была белоснежной, с оранжевым и золотым. И обстановка жилья – простая до изумления, хоть и не бедная. Девушки-шемэ, которые находились при Храме, жили еще проще. Когда-то Хали все это поразило неприятно. Теперь она завидовала.

– Ах, Соколица, если бы я могла стать, как ты…

– Невозможно.

– Как часто я слышу это слово…а еще чаще произношу его сама для себя.

– Твой отец правит. Ты не можешь стать Посвященной – сэрини. Благословенный здоров, храни Сущий его дни – и, даже если он не доживет до старости, тебя все равно успеют выдать замуж. Это важно для страны.

– Да…

– Глупенькая, – голос сестры стал ласковым. – Ты хотя бы получишь счастье иметь детей. А я отслужу свое здесь – и буду доживать дни в почете и одиночестве. А мое место займет другая.

Хали подумала, спросила вскользь:

– Как поживает моя вторая родственница – Посвященная?

– Хорошо. Она обучает девушек – шемэ вышивать и складывать из бумаги фигурки – не впустую проводит время.

– Разве такие занятия положены в Храме?

– Не запрещены, – повела плечом Соколица. – Мы тоже можем испытывать скуку.

Хали сидела молча, сцепив руки.

– Что беспокоит тебя? – мягко спросила сестра.

– Я боюсь. Мы и так лишены права выбора, я же – особенно. Слухов о моем предстоящем замужестве еще нет?

– Я не покидаю Храм. Но тебя могу утешить – об этом еще не велись разговоры. Это я знаю.

– Не знаю, кому меня отдадут. У сууру берут в дом по три жены. Это ужасно – я не смогу…

– Можешь не беспокоиться о западных соседях. Ты же не полностью крови тхай.

– Нет, нет… напротив. Здесь, в тихом месте, вы забыли о жизни. Напротив, они будут пытаться меня получить – ради союза с кочевниками.

– Отец тебя не отдаст. Если ты понимаешь – неужто не догадается он?

– Мало ли что может быть… Сууру сильны…

– Отец твой не станет покупать мир такой спорной ценой. Соколица протянула руку, взяла Хали за подбородок.

– Однако ты слишком много думаешь о том, о чем женщине не подобает. Как только тебе позволяют просто знать о таких вещах?

Девушка вспыхнула, но быстро совладала с собой.

– У моего отца нет сына. Я – не замена, и все же меня учили. Не знаю, зачем. Иногда я думаю – только затем, чтобы сейчас указывать мне на то, что я – женщина, и ни к чему не пригодна, даже обладая знаниями и умом.

Соколица всмотрелась в лицо Хали. Медленно произнесла:

– Надеюсь, такие речи ты ведешь только со мной?

– Я могу что угодно сказать, – горько ответила девушка. – Разве кому-то не все равно?

Соколица кивнула. Ее желто-коричневые в мелкую крапинку глаза словно дымка заволокла.

– Ты можешь кричать об этом на площади. Но я бы не сделала шагу, чтобы это услышать – ради своей собственной жизни. Дитя… ты ведешь такие речи с тем, кому веришь, и заносишь отточенную лэ над их головой.

– Меня на днях навестил мастер Весенний Ливень, – переменила тему Соколица. – Подарил мне свою миниатюру с цветущим деревом. Сетовал, что нет достойных учеников. Подражатели – самое большее. Боится, что канул в прошлое золотой век художников.

Хали улыбнулась кончиком губ – улыбка бледноватая, однако настоящая.

– Я люблю смотреть на его работы. От них на сердце светлее.

Совсем скоро Хали собралась возвращаться. Никто ее не гнал и не ждал, и все же она не могла позволить себе подолгу находиться даже здесь.

– Побудь еще, – пыталась уговорить ее Соколица. – Ты редко навещаешь меня. Скоро мы станем видеться только по храмовым праздникам.

– Я стану смотреть на тебя снизу вверх, как на облаченную высшей властью, – на миг проглянула веселая девочка, и скрылась опять.

Соколица помедлила, поглядев на троюродную сестру.

– Остерегайся любых влияний. Два Дома сейчас – пауки в одной норке. Пока они еще терпят друг друга, и другие Дома не определились. Но у Лисов родня получает хорошие должности. Скоро… Оберегай тех, кто тебе дорог.

– Ты сейчас говоришь о вещах, за которые упрекала меня.

– Да. Я женщина, и я Посвященная. Но все же и во мне течет капля Золотой крови.

Девушка встала, чуть поклонилась старшей сестре.

– Я буду помнить, – и вышла во дворик, проследовала за каменную ограду. Соколица провожала Хали, держась на три шага позади.

– Айэ, девочка, – беззвучно произнесли ее губы, когда девушка миновала ворота, направляясь к носилкам.

Храмовая бумага хооли – золотая…

* * *

Квартал в Аэси

– Ты правда сделал что-то необыкновенное со своими спутниками по дороге сюда?

– А правда, что ты можешь превращаться в дикого зверя?

– А ты в самом деле знаком с оборотнями и маки?

– Нет, – с завидным терпением отвечал он. Потом перестал. Поводил плечом – пусть думают, как угодно. Но долго еще слышал разговоры у себя за спиной.

Не сразу он в должной мере оценил, в какое место его привезли. Сюда нельзя было попасть с улицы – детей и подростков тщательно отбирали из лучших. Только слово Отори значило много для хозяйки этого Сада, и она приняла мальчишку.

Здесь жили красиво и празднично. Алый Квартал в Аэси – самый дорогой и яркий плод среди растущих на том же древе. Все тут было по-своему. Внутренние дворики домов располагались не спереди, а сзади, и все словно состояли из укромных уголков. Тихо не бывало – вечно что-то звенело, наигрывало, пело, смеялось. Остаться одному надолго было еще сложнее, чем отыскать тишину.

…Он смотрел в зеркала – бронзовые или серебряные – и не понимал, кого видит там. Собственное лицо казалось чужим, и от того неприятным. Тот, кто отражался в озерной или речной воде, куда больше был им. Этот – всегда был послушен, его часто хвалили – но похвалы обтекали его, как воздушные струйки – каменный выступ.

Их обучали многому – навыкам слуг в личных покоях, красивым движениям, ритму, ставили голос и учили говорить правильно и почтительно, рассказывать истории и читать вслух стихи; необходимому этикету, искусству составления букетов, складывания писем и просто фигурок и цветов из бумаги, умению укладывать волосы, разбираться в напитках и ароматах, одеваться. Учили распознавать, что говорит узор и покрой одежды, язык цветов и драгоценных камней…

Музыке, пению и танцам не учили особо – готовили не актеров, однако начальные навыки получали все, и более талантливые могли пользоваться ими, развивая самостоятельно.

Все это было чуждо мальчишке из лесной деревни, однако скорее привлекало, нежели отталкивало.

Настоящих друзей из себе подобных подросток здесь не нашел. Помогал, чем мог, расспрашивать опасался – мало ли что у кого в прошлом. А ему часто снился один и тот же сон: взлетающая лэ и кровь. Больше никто не выжил – понимал, когда просыпался. Не из-за него ли погибли все? Казалось, что и семьи уже нет.

Рисовал фигурки караванщиков и родных – скупыми штрихами, на песке – веткой, на бумаге – углем. Порой надеялся, что фигурки оживут; одергивал сам себя. Не оживут ни фигурки, ни мертвые.

Поначалу те, кто обучал воспитанников красивым движениям, разводили руками. Неторопливой отточенности сэ-эттэн новый мальчишка не соответствовал, но диковатая, текучая естественность жестов оказалась не хуже веками утвержденного канона. И голос был певучим, как тоо — но это вряд ли могло удивить Нэннэ. Она встречала многих уроженцев Тхэннин, и слышала этот говор, грудной, протяжный немного.

Новичку поручено было ухаживать за птицами. Во «владениях» Нэннэ их водилось достаточно – одни создавали уют, других приносили и раздавали в качестве подарков. Было даже несколько весьма редких и дорогих птичек. Некоторые из них умели говорить, передразнивая человеческую речь, – а одна, белая с желтым хвостом, казалась почти разумной. Другие пели великолепно, вплетая в песню рулады ручья, звон стеклянных колокольчиков и голоса других птиц. Йири – теперь его снова называли по имени – нравилось возиться с пичугами. Он легко определял, какая птица поймана недавно, а какая родилась в клетке. Таких часто можно было брать в руки, и они лишь беззаботно щебетали, не пытаясь улететь. Никто не знал, были у него любимцы, или же нет. Со всеми он обходился ласково и спокойно, и, кажется, ни к кому не привязывался.

Клетки с птицами стояли в саду, возле бассейна, выложенного зелеными плитами. Что уж нашло на мальчишку, но подоспевший старший слуга увидел птиц уже над ветвями садовых деревьев. Схватившись за сердце, он кинулся к виновнику этого безобразия – и остолбенел, увидев на лице того детски-счастливую улыбку.

Конечно, Йири крепко досталось. Однако на все вопросы о том, почему он позволил себе столь странную дерзкую выходку подросток молчал, и на губах его была необычная усмешка. Словно он знал нечто, о чем другие и не догадывались. Подобное выражение лица продержалось недолго, он снова стал прежним – но хозяйка Сада призадумалась. И отныне с опаской поглядывала на него, внешне тишайшего из всех, послушного ученика.

Он тоже умел задавать вопросы.

– Кто такая Лотос? – спросил он однажды.

Нэннэ заулыбалась.

– Ты запомнил, что я сказала тогда? Или слышал где-то еще? Хорошо. Слушай – во многом из-за нее ты здесь. Лет двести прошло, а то и больше. Она была молоденькой придворной дамой, не из тех, кто стоят высоко. Двоюродный брат тогдашнего Тайё, Солнечного – в нем тоже была чистая кровь Золотого Дома – решил захватить власть. Лишь единицы поддержали его, – а он захотел добиться отречения. Жена Благословенного и двое маленьких сыновей были у моря; на обратной дороге, когда они отдыхали в дорожном домике, на них напали. Мать мальчиков была убита, а детей Лотос сумела спрятать, и позже покинула стены дома с ними вместе. Она переоделась крестьянкой, малыша укрыла в заплечной корзине, а старшего выдавала за своего сына. Она боялась послать весть в столицу – не к тем могла попасть эта весть. В уединенной пустой хижине отшельника жили они, пока их не разыскали люди Благословенного. Лотос первой из женщин причислили ко Второму кругу – а всего их было две за историю Тайё – Хээт. У Лотос была такая же метка, как у тебя – теперь ее считают счастливым знаком. А в старину таких при дворе не больно-то жаловали.

– А вторая… та самая женщина-воин?

– Ты кое-что знаешь, – удивленно подняла брови Нэннэ. – Впрочем, здесь, в Аэси, этим мало кого удивишь.

Он впервые увидел по-настоящему высоких особ. Те приезжали на представления, в Хаатарэ – на улицах все склонялись, давая дорогу носилкам и лошадям; и после – вокруг них образовывалось пустое пространство, хотя ни они сами, ни слуги их не прилагали к тому усилий. Лица этих людей были спокойны – они никогда не смеялись, позволяя себе разве улыбку, хотя большинство тайо были молоды – старшие искали иных развлечений. Теперь Йири было немного неловко – те, кого он считал знатными господами раньше, к этим – не посмели бы подойти. Впрочем, нечасто Высокие удостаивали Квартал своим посещением.

В Аэси Йири жилось свободнее, чем в доме Отори. Он даже мог бы временами ходить один – однако знал, что за всеми такими, как он, присматривают незаметно. Не того опасались, что они захотят покинуть Сад Нэннэ – кто же откажется от жизни такой и от будущего? Глупец разве что – да кому такой нужен? Скорее, охранять нужно было от тех, кто захочет похитить подобную драгоценность. Хоть строго с этим было в Аэси, сильны пороки людские, и демоны даже сюда пробирались. Поэтому чаще всего Нэннэ отпускала своих воспитанников по трое-четверо – и охранники незаметно шли сзади.