Текст книги "Песня цветов аконита"

Только по вечерам удавалось ей увидеть отца – если он позволял. Не любила она приходить в его покои, тяжело было там, стены давили. И цвет – серебристый, синий, холодный. Или малиновый – словно к земле пригибали.

Шла, будто по острому гравию босиком. Выслушает. Как всегда. И то, что и всегда, скажет.

– Отец… Все было не так. Юини отправился на север по моей просьбе.

– Зачем?

Аину – как веточка невзрачная среди вышитых на занавесках цветов.

– Я не могла бросить ту, что не сделала ничего дурного.

– Ты думаешь? Хорошо. Теперь ты хочешь сказать слово в защиту другого человека, которого ты подставила под удар?

– Я бы хотела сказать… Разве это возможно? – шепчет Хали. Ее глаза красны, но сухи. – Если бы я знала, что выбирать придется из этих двоих, я бы поступила иначе.

– Прекрасно. Впредь думай.

Он не отвернется, показывая, что разговор закончен. Никто не посмеет замешкаться хоть на миг, если его взгляд приказывает уйти.

Слово ее отца – больше, чем закон. Он – наследник Солнечной птицы. Не найдется безумцев пойти против воли Благословенного. Он – все для страны.

А она…

Забыв про свой ранг, Хали сбежала по лестнице, пронеслась, постукивая невысокими каблучками, по золотистым плитам дворика. Тут не было никого, кто поглядел бы ей вслед удивленно – только стража невидимая, слишком хорошо вышколенная, чтобы замечать то, что им заметить не полагается.

Амарэ перехватила бежавшую, усадила на каменную скамейку. Безмолвно поправила госпоже прическу, ожерелье, сбившуюся набок пелеринку.

– Амарэ, если я должна поступать безупречно, почему я не родилась иной?! – вырвалось у девушки.

– Зачем вам быть иной? Вы стоите так высоко.

– Я должна была родиться красивой, и не полукровкой. Зачем требовать то, чего я не могу дать?!

– Вы жалеете о помощи Мирэ? – прямо спросила Амарэ.

– Ты знаешь? Откуда??

– Я знаю вас, госпожа. Я бы сделала то же самое.

– Ты не поймешь… Я теряю всех, кто мне верен. Отец… кто посмеет сказать ему слово против? Но я лучше была бы такой, какой меня хотела бы видеть мать.

– Это невозможно, – голос Амарэ был ровным, в самую меру сочувствующим. Амарэ – жемчуг, и сама, как имя, спокойная, мягко светящаяся. Хали сама еще раз поправила ожерелье. Вечерний свет разбился о грани хризолитов и золотые цепочки.

– У меня нет подруг. У меня никогда не будет ни подруг, ни друзей. Потому что в любой момент я смогу отступиться от них, если так будет надо.

* * *

Предгорье Эйсен

Йири открыл глаза. Над ним был невысокий светлый потолок. Поднять голову и осмотреться не получилось. Он чувствовал себя так, словно долго-долго кружился на одном месте, пока не упал без сил.

– Где я? – произнесли губы едва слышно.

– Не беспокойся ни о чем, – тут же откликнулся голос, и его обладатель появился в поле зрения Йири. Был он весьма немолод, с почти уже белыми волосами и странным лицом – по-старчески сморщенным и в то же время лукаво-детским. Редкая борода придавала ему еще более странный вид – только некоторые старики в Тайё – Хээт носили бороду. У тхай и ри-ю она, почитай, не росла и украшением считалась сомнительным.

– Где я? – повторил Йири, словно собственное эхо.

– Меня зовут Сэнхэ. Говорю тебе, не беспокойся. Сказать по совести, я сомневался, выживешь ли ты. У тебя было не все в порядке с головой.

– Другие… они…?

Старик досадливо поморщился.

– Если ты спрашиваешь о ком-то, кто был с тобой, полагаю, они все мертвы. И думать о них тебе не следует. О тебе же позаботились Бестелесные. Скажи мне, кто ты?

Йири закрыл глаза. Словно темные волны качали его, и хотелось упасть на дно, чтобы не видеть этой огромной воды, чтобы не видеть вообще ничего…

– Я из деревни недалеко от Эйке. Мое имя Йири. Я был помощником в караване Хиранэ…

Вода сходилась над головой.

– Эээ… Да ты все еще совсем плох. Выпей-ка это, – холодная горькая жидкость.

– Спи.

Назавтра Сэнхэ снова возник возле постели Йири, словно лесовик-ююо.

– Ну как, получше? Ты достаточно крепок, хотя, похоже, причина твоему состоянию не только то, что ты испытал, но и то, что ты видел. Да… много крови было на этой дороге. Тебя я нашел в овраге.

– У меня на шее был талисман, – Йири поднял руку к груди, и рука замерла, словно растерянная. Привычный жест – ныне бессмысленный.

– Почем я знаю, где он? Может, забрали с собой, а может, просто сорвали, чтоб не мешал.

– Почему они меня не убили?

– А они убили тебя, малыш. Зачем было брать на себя лишнюю кровь, кровь мальчишки, если понятно и глупому – тебе не выжить? Поразвлеклись они от души, и кто бы пришел на помощь потом? Случай привел меня на эту дорогу, и он же дал услышать твой стон.

– Другие все умерли, – слова давались с трудом. – Все. Почему Небо это допустило?

– Поживешь с мое – перестанешь задавать такие вопросы, – скривил рот Сэнхэ, и спросил уже другим тоном: – Твоя семья бедна?

– Да. Чтобы зарабатывать деньги, я ушел с караваном.

– Обычное дело, – кивнул старичок. – Что ж … вероятно, кому-то просто не повезло. Или наоборот – как посмотреть.

– Когда я смогу к ним вернуться…господин? – Йири не мог определить, к какому сословию принадлежал Сэнхэ, и как стоит обращаться к нему. Просторная одежда его была бело-серой с синей каймой. Странная одежда.

– Сначала встань на ноги, – прищурился старичок. – А после…хм. Ладно. Посмотрим. Думаю, возвращаться тебе не стоит.

– Почему?? – вскинул голову Йири.

– Чего ты так испугался? Я вовсе не хочу сказать, что с твоими родными что-то случилось. Я их не знаю.

– Тогда…

– Ты был крестьянским мальчишкой, и в караване тобой всякий командовал – любой, кто погорластей, уже господин. Не хочешь попробовать начать иную жизнь?

Йири тихо сказал:

– Старая все равно не вернется. Я хочу только домой.

– И что там? Тяжелый труд и голод?

– Там моя семья.

– Что ж, малыш… ты, видно, еще не пришел в себя, раз возражаешь старшим. Я не могу просто так отпустить тебя. Ты – настоящий дар кого-то из Бестелесных, и дар весьма дорогой.

Йири резко сел, опираясь на руку. Перед глазами весело запрыгали разноцветные пятнышки.

– Я не останусь здесь!

– Твоя жизнь принадлежит мне, – откликнулся старичок. – Не любишь платить долги?

– О, Иями! – вырвалось у него. – Но моя семья с голоду умрет без меня!

– А у тебя есть выбор, малыш? – насмешливо улыбнулся Сэнхэ. – Кто-то из Бестелесных решил, что будет так. Может, твоей семье тоже повезет. Если доля тебе выпадет счастливая, так ты им поможешь вернее – если захочешь, конечно. И лучше ложись. А то опять потеряешь сознание.

– Но что я могу? Зачем мне здесь оставаться? – он уже с трудом справлялся с собственным голосом, однако не мог не признать правоту старика. Сэнхэ выходил его – значит, жизнь Йири принадлежит ему.

– Я пристрою тебя служить богатому человеку. Ты войдешь в сословие сиин. Это большая удача.

– Но почему? – Сэнхэ показалось, что тот сейчас просто по детски расплачется. – Я совсем не то, что вам нужно…

– Почему? Ты меня удивляешь. Ты когда-нибудь видел свое лицо? Я могу тебе показать. Конечно, сейчас ты выглядишь не лучшим образом… – Сэнхэ извлек откуда-то бронзовое зеркальце, поднес его к глазам Йири. Подросток отвернулся.

– Напрасно. Есть, на что посмотреть… И в тебе хорошо не только лицо. Северная кровь… тут, на севере, часты подобные жемчужинки, их тут гораздо больше, чем возле моря. Когда станешь старше, поймешь, чем тебя наградила природа. Такие, как ты, обычно не теряют красоту вместе с юностью. Будь твоя родня поумнее, сами отдали бы тебя на обучение…еще лет пять назад. Да тебя, полагаю, половине учить не придется. Наверное, ты мало знаешь о них… их называют Несущими тень. Лучшие – своего рода драгоценности… никто не посмеет поднять на них руку – кроме господина, конечно.

– Если мои все умрут… сестренки, тетка… не хочу жить.

– Твоя жизнь нужна мне, – старик похлопал ладонью по тонкому одеялу, словно в знак примирения, и поднялся.

– Я хочу отсюда уйти, – силы изменили Йири окончательно. Он упал на постель, неудачно вывернув руку.

– Иди, – весело сказал Сэнхэ. – Сейчас я тебя отпускаю. Даю тебе два часа. Если сумеешь уйти достаточно далеко, чтобы тебя не нашли – ты свободен.

– Я не смогу. И вы это знаете, – тихо ответил подросток. – А я – знаю о благодарности. Но не подобает так требовать платы за услугу, когда человек не мог от нее отказаться.

Сэнхэ рассмеялся совсем молодо.

– О, как умно ты говоришь! Ты умирал. Значит, ты не принял бы помощи? Тогда откажись от нее.

Йири молчал.

– Так как? Позволить тебе уйти в Нижний Дом? Под ладонь Сущего ты точно не попадешь, если поступишь так. Тоже не хочешь? Так разберись сначала с собой.

Он точно не знал, сколько человек в доме. Ему не позволяли общаться с другими. Работу он выполнял в одиночестве, прислуживал или иное что делал, когда прочих слуг рядом не было. Кажется, в доме находились две женщины – но те вели себя тихо, как полагается обитательницам женской половины. В деревне Йири таких правил не держались – там и дома-то были крошечные. Здешние стены тоже не блистали богатством, однако постройки были добротными, циновки и ткани новыми. Но мальчишка по сторонам не смотрел.

Йири понимал, что Сэнхэ имеет право требовать от него подчинения. Старик подобрал его полуживого, Йири бросили умирать. Конечно, если бы тогда Йири мог просить помощи, он сделал бы это.

И все же он пытался говорить о своем – теряясь в словах, потому что правым себя не считал. Старик не принадлежал к сословию высшему – Йири надеялся, тот позволит такие слова, и поймет… И поначалу Сэнхэ ему отвечал – неохотно, со смесью добродушия и раздражения, поскольку давно все решил. Спустя несколько дней, – как только мальчишка встал на ноги, – он попросту запретил ему упоминать о семье, деревне и желании отсюда уйти.

Йири не подозревал, что за ним следили, но бежать не пытался. Его же не цепью держали, а долгом жизни. И, принимая это, он оставался здесь – но словно задался целью добиться, чтобы Сэнхэ сам от него отказался. Да, Йири знал, что такое долг. Но все время смотрел в сторону дома, в каждой мысли, тем паче во сне. С момента, как понял, что старик не отступится, он чувствовал себя тряпочной куклой. На каждое слово отвечал хмурым взглядом, на каждое поручение – медлительностью чрезвычайной; в такое не поверили бы родня и соседи.

Непросто было вести себя так. Йири словно надвое разрывало. Когда было время свободное, проводил его, сжимая ладони, прося Покровителей дать ему знак. Но те молчали – сердились, видимо, на то, что он смеет противиться начертанному. А он все пытался понять, в чем его судьба – уйти, нарушив законы долга, или остаться, бросив свою семью. Но разве та не в руке Сущего? Губы беззвучно шептали вопрос, но не было ответа.

Он собирал щепки, которые остались после рубки дров. На глаза попался темный кусок дерева с острым, как шило, краем. Йири знал – это очень твердое дерево. Странно, что им решили кормить огонь. Подросток оглянулся по сторонам, сжал в ладони «добычу». Старик говорил про лицо. Если это причина… родным Йири без разницы, как он выглядит. Он приставил деревяшку острым краем к щеке. Слегка нажал. Так, если быстро – наверное, не больней, чем ножом.

…Кто-то словно вздохнул за спиной. Йири оглянулся – никого. Но его кисть разжалась, и деревяшка упала на землю. Ему показалось – он узнал. Та, что смеялась в метель, когда Йири возвращался домой. Она – не хочет. Он нерешительно подобрал «нож». Неправильно… так нельзя. Это было бы трусостью. Та, что вздохнула, права. Йири бросил обломок в большую корзину.

Сэнхэ все чаще чувствовал раздражение. Ему надоело упрямство лесного звереныша. Он привык, что домашние слушают его беспрекословно. Он же не только себе хотел выгоды, но был убежден, что так лучше для этого пустоголового мальчишки. Однако тот не только не изъявлял благодарности, но и просто вел себя недостойно. В конце концов Сэнхэ пригрозил отдать его в рудник – а там найдутся желающие развлечься, не осужденные, так смотрящие за ними. Мальчишка воспринял угрозу куда более серьезно, чем рассчитывал Сэнхэ, и открытое, хоть и тихое, сопротивление на время прекратил. Однако скоро снова взялся за старое, выполняя пустячные поручения с такой неохотой, что вконец разозлил старика.

«Лесовик» поручил двум младшим хозяевам дома заняться воспитанием найденыша, а сам все чаще отлучался из дома – в город неподалеку. Что за дела там у него были, кажется, и домашним знать не полагалось.

Двое эти являлись то ли сыновьями Сэнхэ, то ли какими-то младшими родственниками. Похожие, только глаза у одного обычные, а у другого навыкате. Старика слушались беспрекословно. Сам старик больше не обращал на Йири никакого внимания, кроме моментов, когда давал ему уроки – учил, как стоит держаться в приличных домах. А при виде тех двоих мальчишка чувствовал себя совершенно беспомощным, и в груди холодело. Они прекрасно владели искусством наказывать, и делали это за малейший просчет – даже там, где, казалось, все было исполнено безупречно. Тем более тогда, когда он не выдерживал и говорил что-то такое, о чем сам после жалел.

Его язык нельзя было назвать острым – Йири никогда не был насмешником. Но сказанное им задевало этих людей за живое. А еще больше их раздражало, как он смотрел. Из-под ресниц, но упрямо.

А ночами он метался во сне. Однажды приснилась река, заросшая острым узким тростником. Лодочка – плоскодонка. Он – в ней, неподалеку от берега. На берегу – вся его семья. Тетка всхлипывает, куда деть руки, не знает, дядя стоит, отвернувшись. Брат и сестренки… А лодочку уносит от берега вниз по течению.

Вдруг младшая сестренка вскрикнула, от матери отскочила, побежала следом по берегу. Йири упал на одно колено, руку ей протянул. Почти соприкоснулись ладони. Но потом отвернулся он – и больше сестру не видел. Река понесла его.

И тогда Йири не выдержал. Зимой, вблизи Эйке, он взял неприкосновенное. И сейчас решился поступить не так, как учили – но так, как считал единственно возможным. Следующей ночью, прошептав молитву Иями, отодвинул тяжелую незапертую дверь, змейкой скользнул за окно. Лес казался ближе, чем был. Круглые стебли тысячелистника, высокие, жесткие, мешали бежать, отбрасывали резкие тени, делая поле похожим на гигантскую черную паутину.

А потом из этой паутины выступила фигура, опрокинула наземь, чуть не сломав ему запястье, подхватила и унесла. Кто из двоих это был – Йири не понял. Теперь мало что имело значение.

…Крошечная ступенька, руки сильно растянуты в стороны, – их держат ремни. Стоять очень трудно, все мышцы, особенно руки, сводит боль, и нельзя издать ни звука – тогда наказание продлят…

Один раз он не удержался на ступеньке, повис. На его крики пришли не сразу. Потом старик дал младшим серьезный нагоняй за такую небрежность – мальчишка повредил плечо и, сложись все немного иначе, мог остаться калекой.

Понемногу он привыкал к боли и беззащитности, начиная воспринимать их как должное. Конечно, закон не одобрил бы действий Сэнхэ и этих двоих, но где был этот закон?

С ночи, когда его вернули в дом, Йири понял, что так распорядилась судьба. И воля оставила его – теперь мальчишку несла река. Говорить он почти перестал. От него требовали не просто покорности – слуги должны улыбкой встречать приказ. Уголок рта не мог дрогнуть без позволения. И он понемногу учился этому. Он уже мог понимать порывы собственного лица и тела и гасить их, заставляя себя быть тем, кем его видеть хотели. Но он все еще пытался сделать из своего умения маску, которая прячет все, что внутри. Но потом маска разбилась.

…В это утро он еле двигался, после того, как ночью несколько часов снова провел на ступеньке. Почему-то именно ему приказали прислуживать за завтраком. Мыслей не было – в голове мешались какие-то обрывки картинок и слов. Сначала он несколько раз оступился, и в довершение большая узорчатая миска выскользнула из рук и раскололась на несколько черепков. Йири опустился на колени и замер, не смея поднять глаза. Горло пересохло. Он даже дышать не мог. Тем более умолять о прощении, которого – он знал – не может, не должно быть.

Услышал голос старика, как – будто немного удивленный.

– Что-то ты совсем не в себе. Возвращайся на место.

Йири с трудом поднялся, склонился и вышел. Он еще сумел добраться до своей каморки, но там просто сполз по стене и замер, прижавшись виском к шершавому дереву. Он даже думать не мог о том, что с ним сделают. Все тело болело, особенно руки. Хотелось стать частью стены, ни о чем не думать, не чувствовать, не испытывать страха – скулящей тягучей тошноты.

Старик вошел в комнатку – Йири не хватило сил на приветствие. Он знал, что увеличивает размеры своего проступка, но не способен был шевелиться.

– Да ты весь горячий, – сочувственно сказал старик, склоняясь над Йири. – Давай-ка ты ляжешь.

Он помог ему встать и дойти до лежанки. Йири смотрел на него затуманенными глазами, полными мольбы и недоумения. Почему с ним говорят столь мягко? Старик достал какую-то бутылочку.

– Вот что тебе нужно сейчас. Завтра будет легче.

Он открыл крышку, вылил на ладонь немного чего-то белого и густого, с острым травяным запахом. Принялся осторожно втирать это в кожу Йири – и скоро боль начала стихать. Йири лежал тихо. По лицу мальчишки текли слезы. До этого старик никогда не видел его плачущим.

– Ну, а насчет разбитой посуды…

– Господин… я не хотел сделать этого, – губы едва шевелились, а глаза были совсем черные, полные отчаяния и тоски.

– Считай, что тебя простили. Но будь аккуратней. А теперь спи.

Старик еще раз взглянул ему в глаза, удовлетворенно улыбнулся и вышел.

«Он мой, слава Сущему».

Идя по узкому коридору, Сэнхэ снова улыбнулся, вспоминая глаза мальчишки. В них была благодарность.

…В конце концов, что он – травинка, цветок придорожный; ладно, если сорвет человек, а то ведь и колесо телеги может проехать. А память… через нее можно переступить. Не переступить, – промчаться, как сквозь бурелом и липкую паутину, унося на себе отметины – несчетные царапины и клейкие нити. Даже домашние Сэнхэ порой удивлялись странному взгляду мальчишки – раньше он смотрел по – другому. Неподвижным стал взгляд, и вместе с тем пристальным, ждущим.

Но стоило заговорить с Йири по-доброму, глаза того наполнялись немного безумным светом, словно он был благодарен даже за кроху тепла, видимости участия. Незаметно для себя старик начал побаиваться собственного воспитанника.

Природа дала Йири мягкость голоса и движений – и хоть поздно учить его было многому – да и некому – в половине уроков он не нуждался. Так стремительно-гибкая ласка бежит красивей любой танцовщицы, хоть и не знает об этом.

Сословие сиин стояло особняком среди прочих. Несущие тень – молодые украшения дома. Слуги в личных покоях. Хорошо, если они умели и развлекать. Как и все слуги, они теряли большую часть свободы – но приобретали удобную жизнь. До тех пор, пока были нужны. Почти все в этом сословии, как и многие обитатели Кварталов, выбирали недолгую жизнь. Не желали стареть. Однако обладающие теми или иными талантами ценились высоко – они в ином статусе оставались при господине, или заводили свое дело. Другие обладали чудесным голосом, были хорошими музыкантами – они могли стяжать себе славу, не ниже, чем у известных артистов.

И оставались при них иные умения – однако тут ашриин были их конкурентами, и часто убивали соперников.

Йири не думал обо всем этом.

Больше его не загружали работой. Хотели, чтоб руки Йири стали ухоженными, как у девочки из богатого дома. Он был теперь образцом послушания.

Оставаясь один, подолгу смотрел за окно. Теперь он жил в этой комнатке, и полной свободой пользовался – Сэнхэ больше не опасался, что он убежит. Окно было узким, уже, чем в богатых домах, но таким же, как в доме Йири. На зиму окна затягивали несколькими слоями полупрозрачной бумаги, и они пропускали в дом очень тусклый свет.

Но сейчас была середина осени, трещала птаха с бурой грудкой – в деревне ее называли «проказник». Прохладный ветерок подхватывал запахи вялой травы и бросал, пропадая.

Говорят, он видит души умерших и может разговаривать с ними.

Души… Йири сам видел когда-то тень утонувшей женщины на реке. Тело ее так и не нашли, и она бродила по мелководью, почти неразличимая в лунном свете. А тени Хиранэ и остальных, наверное, останутся в предгорье Эйсен. Сколько душа непохороненного остается на земле, прежде чем ее забирает посыльный – айри? Долго. Очень долго… Иногда души собираются вместе и жгут костры, пытаясь привлечь внимание неба. Смертному нельзя подходить к такому костру.

На севере большинство деревьев теряет листву, и перед тем, как опасть, она становится рыжей. Как волосы Кенну. Он не был красивым, этот веселый лис – рыжий цвет не любят в землях Тхай. Наверное, его тень будет просыпаться лишь осенью, среди деревьев цвета огня…