Текст книги "Частная коллекция ошибок"

4

К хорошему чаю Самоваров пристрастил и всех в музее, и жену Настю, но все-таки кофе порой был неизбежен. Настя по-прежнему считала, что чай создан для стылых и морозных дней, тогда как теплый дождик располагает к поэтическому сибаритству и к кофе.

Сегодняшний дождик был именно такой – послеполуденный, тихий, кроткий. Настя с Самоваровым сидели в кондитерской, где сильно пахло горячими булочками, ванилью и свежемолотым кофе. Этот запах даже Самоварову казался обольстительным. Правда, кисловатый кофейный вкус надежд на неземное блаженство не оправдал, но совершенство вообще большая редкость в этом мире.

– Ты думаешь, наш Клиентов не врет? – спрашивала Настя, откусывая от ромовой бабы – настоящей, пропитанной пахучим сиропом. – Согласна, он жуткий сплетник, но ведь говорит, что добыл сведения у московского эксперта. Неужели Ольга подсовывала своему банкиру фальшивки? Не верю, что она делала это нарочно. Ее саму могли надуть.

– Кто знает, как было на самом деле, – неопределенно отозвался Самоваров (он умел хранить чужие тайны). – Я никогда не видел этой коллекции. И никто не видел, кроме гостей Галашина.

– Тогда так ему и надо! Прятать хорошую живопись у себя в хоромах, ничего не давать на выставки! Это глупо и эгоистично.

Самоваров улыбнулся:

– Да, глупо. В банковском сейфе картины были бы целее. Ты зря кипятишься! По сути, для чего художники всегда работали? Чтоб какой-нибудь дядя заплатил деньги и повесил картину у себя на стенку. Остальное дело случая. Ты ведь свои картины продаешь? А куда они потом деваются, знаешь? Может, тот прошлогодний немец, что купил твой натюрморт, на него сейчас кастрюли ставит.

– Пускай! То я, а то Коровин. Я еще напишу сколько захочу. А еще знаю, если б я увидела те картины у Галашина, сразу бы поняла, где фальшивка.

– Эти картины изучали эксперты.

Настя запальчиво его перебила:

– Ерунда! Эксперты сами картин не пишут. Они просто берут математическую сумму признаков, а главное совсем в другом.

– В чем же?

– Мог ли именно этот художник такое сделать… Нет, я не могу объяснить словами… И не надо хихикать! Не верю я в знаменитых подделывателей шедевров. Скопировать можно только что-то очень среднее, гладенькое, общедоступное. А если как образец в архиве вдобавок сохранился рисунок или эскиз, или старая фотография, или гравюра…

– Можно и самому сочинить, – не согласился Самоваров.

– Ну уж нет! Рисовать так, как рисовали старые мастера, сейчас не умеет никто на свете. Этому надо десятки лет учиться при самых блестящих способностях.

– Согласен, Леонардо подделывать рискованно. А вот Коровин рисовал неважно.

– Зато писал бесподобно, – не сдавалась Настя. – Я снова не могу словами… Ну, вообрази, я вышла танцевать «Лебединое озеро». Это же курам на смех! Даже если б я закончила хореографическое училище, было бы видно, что я не прима. В сельском клубе могли бы обознаться, но знатоки балета! Я уж не говорю о самих балетных. Или я побежала бы вместо олимпийской чемпионки…

– У всех бывают неудачные старты, неудачные стихи, неудачные картины, – сказал Самоваров. – Фальшивки имитируют неудачи гениев – шедевры куда индивидуальнее, да про них и известно больше. Кстати, Коровин у Галашина был именно из таких, из слабеньких. Ох, до чего нехорошее дело!

Глава 5

1

К полудню дождик припустил и по-осеннему, как по сухой бумаге, зашумел в деревьях. Прохожие спрятались под зонтиками, но Жанна, выскочив из машины, даже не заметила, что ее горячее лицо обрызгало моросью. На своих высоченных каблуках она легко взбежала на крыльцо фирмы «Мечты сбываются».

Вестибюль она пересекла, не глядя по сторонам. А ведь было на что поглазеть! Рекламные плакаты фирмы кричали со стен самыми бодрыми и ядовитыми красками. Желающим оттянуться они сулили полеты на воздушном шаре, вечера кальяна, шоколадные обертывания в таинственном подземелье и корпоративный дайвинг. С потолка свисали пухлые гирлянды разноцветных шариков. Девушки-служащие, которые случайно вышли в коридор по делам, все до одной были красавицами или умели казаться таковыми. Даже ствол фикуса в углу игриво извивался штопором.

Все это великолепие Жанна миновала не моргнув глазом. Она толкнула коленом дверь с табличкой «Генеральный директор», проскочила мимо красавицы секретарши, пискнувшей: «Алексей Викторович занят!», и сунулась в следующую дверь, обитую натуральной стеганой кожей.

Алексей Викторович (если это был он) в самом деле оказался занят – он сидел за столом и рассматривал какие-то пестрые бумажки, разложенные перед ним веером. Одновременно он обнимал девичьи бедра еще одной красавицы, которая навалилась ему на плечо грудью и завесила обзор бумажек длинными белокурыми волосами.

– Привет, Вотяков, – сказала Жанна и с размаху бросилась в кресло напротив генерального директора. Усевшись, она закинула ногу за ногу и положила сумочку на директорский стол.

– О, Жанночка, – промурлыкал Вотяков и выглянул из-за белокурой красавицыной гривы, как из-за портьеры. – Всегда рад тебя видеть. Чай, кофе? Круассаны?

– Засунь свои круассаны в задницу, – отказалась от угощения Жанна. – Есть срочный разговор. С глазу на глаз. Сию минуту.

Генеральный директор Вотяков неохотно снял руки с девичьих бедер:

– Яна, занеси мне эти эскизы после обеда. Тут есть о чем потолковать.

Яна послушно собрала бумажки и удалилась.

– Дай закурить, – потребовала Жанна.

– Ты же бросила? Да и я бросил!

– Дай.

Вотяков извлек из стола пачку сигарет, зажигалку и серебряную пепельницу в виде акантового листа. Жанна взяла сигарету. Затянулась она так глубоко, что на выдохе дым повалил у нее изо рта, ноздрей и даже, кажется, из-за воротника. Она блаженно закрыла глаза, минуту просидела неподвижно, потом повернулась к Вотякову:

– Сто раз себя прокляла, что устроила парня в твой бордель. Черт знает что тут творится! Сам ты, может, и ни при чем, но твои халды…

– А, ты про Артема? – догадался Вотяков. – Лично к нему у меня претензий нет. Работает профессионально, заказчики довольны. Недавно освоил новый трюк, сшили ему костюм инопланетянина. Прикольный! Завтра выезд на корпоратив, он в группе. Жан, что случилось-то?

– По-моему, он закрутил с кем-то из твоих кикимор. Мне надо узнать с кем. Срочно и без шума.

Генеральный директор задумчиво потер все три своих подбородка.

– Жанна, ты знаешь, как я тебе обязан, – сказал он. – Для тебя я готов на все, но тут я бессилен. Ты говоришь невероятные вещи. Если Артем где и закрутил, то на стороне. Романы на производстве у нас строжайше запрещены. Их просто нет! Это даже не обсуждается.

– Не смеши! У тебя тут настоящий вертеп. Разве только что, на моих глазах, ты не лапал какую-то девку? Кристина, кстати, в курсе?

– Что ты! Это не девка была, это дизайнер! – всполошился Вотяков.

Его супруга Кристина отличалась крутым нравом и тяжелой рукой. Гневить ее было опасно – все имущество Вотякова на случай внезапных поворотов судьбы было оформлено на жену.

– Жанна, повторяю! – заныл Алексей Викторович. – Падлой буду, если хоть что-то знаю. Я в такие дела не лезу, на выездах не бываю. Я руководящий работник.

– Тогда тащи сюда человека, который все знает! И при этом не будет болтать.

– Это вещи взаимоисключающие. Хотя… Дай мне пару минут…

Вотяков снова мучительно задумался.

– Можно попробовать поговорить с Лизой Гавриленко, – после долгой паузы сказал он. – Это девушка из бухгалтерии, неглупая, хороший квалифицированный работник. Она должна быть в курсе всех дел. Только одна просьба: надеюсь, ты не злоупотребишь моей дружбой и не будешь расспрашивать Лизу про наши с ней отношения.

– Зачем?

– Чтоб потом настучать Кристине, – боязливо пояснил Вотяков, втянув голову в плечи и озираясь на стены, увешанные оптимистичными плакатами.

– Да блуди ты сколько влезет! Зови свою бухгалтершу, а сам сходи куда-нибудь поруководи.

Лиза Гавриленко оказалась такой же писаной красавицей, как и прочие девушки фирмы Вотякова. На ней ловко и тесно сидел деловой костюмчик розового цвета, юбка слегка показывала чудесные узкие коленки. На каждом ногте ее тонких ручек было нарисовано по едва заметному розовому сердечку. Красилась Лиза очень скромно, губки имела бледные, но такие блестящие, что они казались намазанными клеем. Ее серые глаза так и стреляли, и в первую минуту Жанна пожалела, что сама бросилась в вертеп Вотякова – надо было нанять частного детектива. Но теперь отступать некуда, да и время не терпит.

– Я дальняя родственница Артема Немешаева, – постыдно соврала Жанна и сразу поняла, что Лиза ей не верит.

Впрочем, Жанне было не важно, какой предлог для допроса придумать – важно, чтобы ей не соврали.

– Мать Артема, моя троюродная сестра, звонила вчера из Прокопьевска, – торопливо продолжила Жанна. – Артем уже третий месяц не дает о себе знать. Мать вся извелась, я ее успокоила, как могла. Зная характер сына, мать уверена, что тут замешана какая-то девица. Что за девица? Насколько это серьезно? Сердце матери…

– Понимаю, – сказала Лиза, глядя Жанне прямо в глаза и улыбаясь своими наглыми бледными губами. – А с самим Артемом вы говорили?

Жанна слегка и очень естественно покраснела.

– Мне у него неудобно спрашивать, – сказала она. – Все-таки родственники мы дальние, общались мало. И потом, может, и нет никакой девицы…

– Думаете, у такого мальчика может никого не быть? Вы серьезно? – усмехнулась Лиза. – Да половина наших девчонок в него влюблена! Он у нас всеобщий любимец, наш Амур.

Жанна знала, что Артем иногда изображал Амура, спускающегося с небес на балкон заказчика. Был у него для таких случаев и белый костюмчик с юбочкой, и крылья, надевавшиеся как рюкзак. В таком виде Артем доставлял цветы и подарки. Накануне преображения в ангела он тщательно брил ноги и грудь и за это требовал с Вотякова надбавку – за моральный ущерб, как он говорил.

– Все без ума от вашего Артема, даже Тамара, зам по кадрам, – а ведь ей уже почти сорок, – продолжала улыбаться Лиза. – Но старухи не в его вкусе – ему чуть не малолеток подавай. Например, он у Мики Варьку отбил.

– Какую еще Варьку?

Знакомый темный жар бросился Жанне в голову. Теперь покраснела она уже багрово. Нескончаемый банный пот хлынул изо всех ее пор. «Господи, что со мной? Я умираю? Перед этой дрянью?» – со злобой подумала она. Ее руки дрожали, красивое личико Лизы поплыло перед глазами и сплавилось в невнятный ком.

– Вам нехорошо? – всполошилась и Лиза, не переставая улыбаться. – Наверное, возрастное, приливы?

– Пустяки, – выдавила из себя Жанна и приложила к лицу носовой платок, который сразу же стал мокрым. – Это у меня после гриппа бывает. Так что за Варька? Кто кого у кого отбил?

– Варька Фомина – менеджер-организатор, – пояснила Лиза. – На редкость хваткая девка; внешне ничего особенного, но, в общем, недурна.

Жанна кивнула, вполне понимая, что стоит за таким невразумительным портретом.

– Варька работает у нас с весны, поступила простым курьером, – продолжила Лиза. – Жуткая проныра. Сначала, как все новенькие, бегала в кабинет к Алексею Викторовичу (зачем бегала, сами понимаете, так что без деталей). Обычное дело! Шеф Варьку менеджером сделал, и она от него отстала, к тому же новая флористка, Зоя, и Алексей Викторович… В общем, Варька сошлась с Мики.

– Кто такой Мики?

– Мики Селянин, музыкант, хороший такой дядечка. Играет на саксофоне. Когда Артем спускается к заказчику на балкон, то Мики под дверью дудит «Хеппи бездей ту ю». Класс! Короче, Варька не захотела жить с родителями и переехала к Мики. Мики даже боялся, что она женит его на себе, а он еще морально не готов. Вроде бы он и не против был, но знаете, когда мужчина долго живет в свое удовольствие…

– Пожалуйста, ближе к делу, и налейте мне стакан воды, – попросила Жанна.

Голова у нее разболелась настолько, что каждый взмах ресниц был нестерпим и доводил почти до обморока.

– Вам без газа, – догадалась Лиза, открыв холодильник и доставая бутылку воды. – И вот Мики… Ах да, вы просили про Варьку. С Артемом они познакомились в конце июня. Она как раз менеджером стала, Артем увидел ее на планерке и обалдел. Ничего особенного в ней нет, но он обалдел. У него просто челюсть отвисла. Вы, конечно, знаете, как это бывает?

Жанна кивнула и попыталась проглотить таблетку пенталгина, которая застряла в горле. Мозг пылал, глаза заливала грязно-кровавая муть. Неужели все это происходит на самом деле?

Лиза вернулась к своему рассказу:

– И вот Артем стал ходить за Варькой как тень – с отвисшей челюстью, которая с тех пор так и не встала на место. Он и сейчас чумной от любви. Варька немного повыеживалась и сдалась, потому как Мики дядька хороший, но пьющий. А у Артема есть деньги, да и внешние данные – сами видели. Он снял квартиру, и там они с Варькой теперь живут. Кажется, счастливы.

Жанна поняла, что таблетку ей не проглотить никогда. Давясь минералкой, она пробормотала:

– Как живут? Где? Это бред!

– Увы, эта история известна всем. Конечно, вы правы, Артем ведет себя как последний дурак. Не удивляюсь, что он перестал писать и посылать деньги матери, – Варька хапуга и транжира. Артем одел ее как куклу, а она постоянно скулит, что голая, и еще просит. И в квартире у них, мол, кондиционера нет, поэтому…

– Где эта квартира?

– Не знаю. С Варькой мы далеко не подруги. У нее вообще нет подруг, а меня подробности чужой интимной жизни не интересуют. Каждый имеет право на…

– Где эта квартира?! – закричала Жанна хрипло, сумасшедше.

Лиза отпрянула:

– Да не знаю я! И знать не хочу. Но если вы стараетесь ради матери Артема, обратитесь к Мики – он знает. Он туда ходит иногда попросить на опохмел. Адрес Мики есть в отделе кадров. Мики с Варькой сохранил дружеские отношения, и я считаю, что это…

– Подите вы к черту!

2

Вспоминая о возвращении Страдивари, Вероника всякий раз вздрагивала: как, это было с ней? На самом деле? Даже во сне Вероника никогда ничего подобного не видела. В ее сновидениях повторялись лишь банальные, всем знакомые фокусы: погони на ватных ногах, не приближающие к цели, блуждания по незнакомым улицам, мучительная сдача давно позабытых экзаменов, потери сумок и чемоданов на вокзалах, которые не существуют. Вероника была такая же, как все. Она верила, что прочно стоит на земле, и обычно знала, что и как надо делать.

И раньше Вероника расследовала взрывы и поджоги. То, что случилось у Галашина, напомнило о размашистом стиле 90-х – тогдашние казусы часто разбирали в университете. И не зря! Вероника оказалась права: выход из строя сантехники и потоп на первом этаже подстроены. Эксперты обследовали краны в ванной и подтвердили грубую порчу резьбы.

Вероника воспряла духом. Она нашла частных сантехников, которые обслуживали особняки на берегу Нети. Это были холеные, трезвые, изысканно одетые молодые люди. Они напоминали положительных героев из сериалов средней руки. Сантехники божились, что все краны в доме Галашиных были в идеальном состоянии. Неделю назад именно в гостевой ванной на первом этаже был заменен шланг душа – его зверски закрутил узлом новозеландский родственник. Все краны тогда же с профилактической целью были проверены и действовали отменно. Сантехники предъявили акт об осмотре, подписанный хозяйкой особняка, показали и немалый счет за свой тяжкий труд.

Таковы были первые конкретные результаты. Они радовали мало. Вероника окончательно убедилась, что преступление было хорошо подготовлено и совершено с виртуозным мастерством. Но кем?

Сотрудники следственного отдела проверили всех известных воров, которые в данный момент проживали на свободе в Нетске. Кое-кто имел железное алиби, другие алиби не имели, но все были слишком топорны для такой невероятной кражи.

– Ишь ты, как в кино! Поймаешь вора, Юршева, а на пенсии романчик про это состряпаешь. Может, озолотишься? – пошутил Александр Степанович Егоров, начальник Вероники, тот самый, который про себя звал ее Минтаем. Его прочили в отставку, и на всех теперь он глядел как на потенциальных пенсионеров.

В успех расследования он верил слабо. Юршева девка въедливая, но что она может? Явно дело с картинами провернули гастролеры, специалисты по галерейным кражам. Это ребята ушлые, они давно уже в столицу махнули, если не за кордон. Пиши пропало!

Александр Степанович сочувственно глядел на серьезный нос Вероники. Старому женолюбу думалось о постороннем: «Интересно, есть ли у Минтая мужик? Не жених даже, а хотя бы так, иногда… Для общего тонуса?»

Никаких порочащих слухов про Веронику в следственном отделе не ходило. Александр Степанович прикинул, мог бы сам он подъехать к такой даме хоть разок? Нет, кажется, не смог бы. Поэтому он строго спросил:

– Какие следственные действия намечаешь, Юршева?

Вероника достала из папки бумагу, исписанную от руки твердым угловатым почерком.

– Я составила список всех, кто посещал туалет первого этажа за последнюю неделю, – сказала она. – Большой ванной в это время никто не пользовался – гостей не было, а прислуга моется и стирает в цокольном этаже. Зато в туалет, с которым ванная совмещена, заходили. Конечно, в список попали лишь те люди, которых определенно видели свидетели. Возможно, кто-то неизвестный побывал в туалете, не привлекая к себе внимания. Этот человек тоже мог повредить кран. Но кто он? За неимением других вариантов хочу пока отработать тех, кто в списке.

– И что, есть перспективные фигуры?

– Я думаю над этим. По свидетельским показаниям, чаще всех туалетом пользовался охранник Павел Савельев. Однако на момент кражи у него есть алиби – он вывозил за город дочь Галашина, однако он мог быть сообщником воров и заранее испортить кран. Также за день до преступления именно в этом туалете побывали сотрудники фирмы «Мечты сбываются». Эта контора организовала праздник для галашинской дочки. Горничная Надежда Матвеева показала, что в тот день чаще других наведывался в туалет некий саксофонист, интересный мужчина, по ее словам. Саксофонист оставался в туалете дольше своих коллег и мочился мимо унитаза.

– Это наводит на размышления, – с ухмылкой согласился Александр Степанович. – Поговори с ним по душам, как ты умеешь.

Вероника ответила ледяным тоном:

– Я буду беседовать со всеми людьми из списка. Неясно, что это даст, но пока это единственная зацепка, которую мы имеем.

3

– Очень даже ничего, – так охарактеризовал знаменитый Евгений Парвицкий свою репетицию с Нетским камерным оркестром.

Играл великий скрипач вползвука, но лицо его вдохновенно увлажнилось, глаза блестели. Коньяк, принятый в «Адмирале», уже не беспокоил пылкий мозг музыканта, а разлился благородным бархатным теплом по жилам, так что Евгений Ильич живо ощущал, как трепещет и живет в нем каждая мышца, каждая клетка. Он любил себя таким. Он предчувствовал великолепный концерт. Оркестр оказался приличным, играл суховато, но точно; дирижер не умничал, но и не трусил. Счастливый жар грядущей удачи уже дышал в лицо Парвицкому. Евгения Ильича даже не заботило, сможет ли местная публика оценить то, что он сегодня сделает.

– Публика? Эти валенки сибирские? – скептически поморщился эксперт Козлов (по естественным причинам – его до сих пор подташнивало – он не разделял счастья друга). – Женя, ты же знаешь, кто сюда вечером притащится: бурбоны-чиновники, которые легко спутают твою игру с дверным скрипом. Придут тетки из музыкальных школ с учениками (я терпеть не могу никаких детей, так же как щенят и котят). Явятся еще те полоумные старухи, что кидались на тебя в аэропорту, – увы, в каждом городе есть энное количество сумасшедших подобного типа. В первом ряду засядут древовидные бизнесмены во главе с Галашиным. Вся эта толпа обладает суконными ушами и приходит в концертный зал исключительно покашлять.

– Есть и другие, – уперся Парвицкий. – И акустика тут неплохая. До идеала далека, но не хуже, чем в «Орфеуме».

– В котором «Орфеуме»?

– Ты должен помнить – в Ванкувере. Мы с тобой там в феврале были.

– О да, отлично помню! Я битый час стоял там вместе с господином Буше в очереди в сортир. Или это не в Ванкувере было? Ты имеешь в виду тот зал, что снаружи вроде универмага, а внутри завитушки? Где я боялся случайно на потолок глянуть, такой там а ля Шагал раскинулся?

– Ну и память у тебя, Витя! – восхищенно заметил скрипач. – Я таких подробностей не заметил.

– И как на сцене чуть не навернулся, тоже забыл?

– Нет, помню: паркет рассохся, и я споткнулся о деревяшку. Зато концерт тогда удался.

– Еще бы не удался! Ты, Женька, обыкновенный гений, потому-то я и дружу с тобой, а не эмигрировал в этот самый Ванкувер. Вдобавок ты нечеловечески благодушен. Это потому, что ты не ел утром семги.

– Что, до сих пор тошнит?

Парвицкий сочувственно вгляделся в морщинистое лицо друга. Виктор Дмитриевич был бледнее, чем обычно. Его губы казались подкрашенными фиолетовой помадой. Даже седовласая шевелюра, обычно стоявшая дыбом, поникла и сбилась на сторону.

– Витя, ты выглядишь скверно. Может, зайдем в буфет, перехватим чего-нибудь? – предложил скрипач.

– К буфетам я пока не готов, – кисло улыбнулся Козлов. – Но переговорить нам надо, да так, чтоб ни души рядом не было. Гримерка не подходит – тесные помещения прослушивать легче всего.

– Ты боишься прослушки? Наткнулся на что-то серьезное?

– Да есть одна идейка…

Подхватив футляр со Страдивари, Евгений Ильич направил эксперта в неуютные коридоры Нетского концертного зала. Друзьям долго не везло. Там, где были подходящие звуконепроницаемые уголки, негде было присесть и даже толком встать. В других местах то и дело попадались навстречу какие-то восторженно улыбающиеся незнакомцы. Они ели глазами великого Парвицкого.

Наконец друзья устроились прямо посреди фойе в тени негустой пальмы. Для комфорта к пальме пришлось подтащить банкетку.

Усевшись, Виктор Дмитриевич начал тихо, но внятно:

– Есть шанс заполучить у Шматько прелестного Серова с лошадками. На эту вещь ты засматриваешься пятый год.

– Витя, это утопия! – вздохнул Парвицкий. – Шматько не коллекционер, а обычный жлоб. Он не отдаст. Мы ведь с тобой столько раз к нему подъезжали!

– На этот раз подъедем так, что он щелкнет клювом и выронит свой сыр. Но для этого ты летишь дальше в Иркутск, а я задерживаюсь здесь.

– Зачем? Надолго?

– На неопределенное время.

Черные как уголь брови Парвицкого удивленно поехали вверх и скрылись под романтически растрепанной челкой.

– Что ты задумал? – спросил скрипач.

– Помнишь сомнительного Коровина, которого мы сегодня созерцали у банкира-погорельца? – вопросом на вопрос ответил Козлов.

– Помню. Дрянь страшная!

– От этой дряни и будем плясать. Мой план прост. Нынче я узнал, как пополняется коллекция Галашина. Чаще всего кураторше – очаровательной грудастой барышне, которую мы видели в галерее, – поставляет товар известный тебе Палечек. Вообще-то иметь с ним дело можно, но всегда надо быть начеку – только зазеваешься, фальшак сунет. Облапошит, а потом начнет ныть: «Ах, извините, ошибка вышла! Вы правы, это не Сверчков! Это неизвестный художник его времени».

Парвицкий нетерпеливо заерзал на банкетке:

– Витя, не тяни! Мне еще надо съесть мой творог и до концерта его переварить. Я тебя не зря в буфет звал – меня там ждут, я заказ сделал.

– Только не буфет! – простонал Виктор Дмитриевич, побледнев до синевы. – Мне дурно даже при мысли о еде. Посиди еще минутку! Обещаю: буду краток, как спартанский царь. Идея у меня мелькнула, когда мы осматривали коллекцию, а теперь я уверен в успехе на все сто процентов. Вникни, какова рокировочка: сначала я Палечеком как следует пугану эту даму, расскажу, какая он шельма, сколько мутных вещей продал, сколько милых женщин с пышными формами заставил безутешно рыдать. Она, кажется, мнительна и боязлива, а главное, этот ее Коровин так безусловно мерзок…

– Зачем мне мерзкий Коровин? – возмутился голодный скрипач.

– Женька, ты большое дитя! Ты сам видел в этой галерее Васильковского. Ну? Заборы, пыль, Полтава – вспоминаешь пейзажик? Так вот, Шматько уроженец Полтавы и обожатель Васильковского.

– Ну и что?

– А то, что, тонко подъехав к нашей грудастой даме, я с полным правом объявлю ее Коровина фальшивкой. Одновременно я посею в ней сомнения насчет Васильковского. Понимаешь, куда я клоню?

– Васильковский тоже фальшак? – удивился Парвицкий.

– Отнюдь! Васильковский как раз великолепен. А главное, Полтава! Далее я слегка давлю на психику дамы, намекаю, чем грозит разоблачение ее сделок с Палечеком, и делаю ей предложение, от которого она не сможет отказаться.

– Старый ловелас! – сказал Парвицкий и подмигнул другу.

– Фу, Жень, какая неуклюжая шутка! Нет, я пообещаю ей молчать о Коровине. Врать, что он подлинный, я не собираюсь, просто буду нем как рыба. Ни да ни нет. Взамен я прошу ее уговорить Галашина, чтоб тот уступил мне недорого своего Васильковского. Заметь, якобы сомнительного. И вот мы с тобой задешево получаем эту полтавскую пыль, чтобы тут же обменять ее на лошадок Серова. Все будут счастливы, включая дурака Шматько. Понял? Каково, а?

Виктор Дмитриевич даже слегка порозовел, излагая другу свою замечательную идею. Парвицкий задумался.

– Заманчиво, не спорю, – наконец сказал он. – Только все это как-то на шантаж смахивает. Я не могу рисковать своей репутацией.

– Тебе и не надо. Рисковать буду я! Хотя, впрочем, какой тут риск? Я же не собираюсь стращать даму при всем честном народе. Мы мирно поговорим где-нибудь в укромном местечке – есть же в этом городе какой-нибудь парк (с ресторанами я пока завязал, семга тут нехорошая). Дама вправе отказать мне, так что свобода выбора у нее имеется. А попытка не пытка!

– Нехорошо как-то, – замялся Парвицкий, но его лицо уже горело, как от мороза.

Невыносимое, алчное желание без особых усилий заиметь лошадок Серова оказалось таким сильным, что Евгений Ильич даже растерялся – он не любил нечестной игры.

– Тебе эту даму совсем не жалко? – спросил он друга.

– Жалко! Немного, – хладнокровно ответил Козлов. – Меня всегда чертовски привлекали женщины с большим бюстом. Но она сама вляпалась в сомнительные делишки с Палечеком, а уж этот перец ее не пожалел. И не пожалеет никогда! Давай и мы будем спокойны на ее счет. Даме, по сути, ничего не грозит: Галашин в живописи полный профан, коллекцию свою не афиширует, после пожара у него забот полон рот. Так что лети спокойно в Иркутск, а я здесь помышкую.

Парвицкий зажмурился и замотал головой, будто пытался избавиться от наваждения или от назойливого комара.

– Лошадки! – промычал он чувственно. – И зачем ты, Витя, все это выложил мне перед концертом? Я был так свеж, так готов… А теперь я неспокоен, и жрать захотелось невыносимо.

– Тогда дуй в буфет прямиком к творожку! Ни о чем не думай и оставь все заботы мне.

Под руку друзья двинулись к буфету. Парвицкий раздраженно морщился. Он чувствовал в ногах особую слабость, которая всегда приходила, когда он волновался или был голоден. Вечерний концерт, который уже существовал у него внутри как радостное, почти свершившееся событие, теперь обещал быть нервным и непредсказуемым.

Козлов шел рядом, бледнел и вздыхал.

– Я тебя, Жень, только до дверей провожу, – предупредил он. – Смотреть не могу ни на какую жратву, даже диетическую. Да и билет на самолет пора сдать, чтоб поменьше в кассе удержали. Ты не думай, ничего противозакон…

Он замолчал, потому что Парвицкий вдруг застыл на пороге буфета как вкопанный и тоже стал сине-бледным, хотя утром семги в рот не брал. Друзья переглянулись. Минуту спустя они со всех ног кинулись назад, в фойе.

Там было тихо и пусто. Пальма млела в лучах послеполуденного солнца, банкетка все так же стояла рядом. Вместе с пальмой она отбрасывала на паркет странную уродливую тень.

Друзья кинулись к пальме, обежали ее кругом, перевернули банкетку, поползали на коленях и заглянули в самые мелкие закоулки. Козлов даже пошарил рукой в кадке, где росла пальма, и сгреб в кучу рыжие камушки, которые толстым слоем лежали поверх земли. Но все было тщетно. Красивый черный футляр, заключавший в себе Страдивари 1714 года, бесследно исчез.