Текст книги "Частная коллекция ошибок"

– Жанна, ты с ума сошла! – шарахнулся от нее Артем. – Как это по-прежнему? После всего, что было, ты сможешь со мной…

– Смогу. Я теперь поняла, какой ты. Я спокойно обойдусь без твоей любви – ее не существует в природе. Ты просто красивый кусок мяса. Мне будет довольно твоего тела и твоей молодой прыти. Покуда сможешь меня удовлетворять, будешь рядом. Оплошаешь – до свидания.

– Жанна, я тебя не узнаю! Зачем ты говоришь такие гадости?

– Какие? Что ты спишь с женщинами за деньги? Гадости тут не слова, а то, что ты делал. Это твой бизнес, так ведь? Можешь его со мной продолжать, только аккуратно – чтоб не бегал по шлюхам, я за тобой прослежу.

– Ты сама старая шлюха! – взорвался Артем. – Дырявая кошелка! Да, я трахал тебя за деньги! Как и другие – наверняка такие были, потому что бесплатно ты никому не нужна. Убирайся вон, поганая сука!

Жанна немного побледнела, но не повела и бровью, только улыбка ее растянулась зловеще.

– Ты не можешь прогнать меня из квартиры, снятой на мои деньги, – сказала она очень тихо. – А вот я тебя могу. Почему, Тема, ты не интересуешься, какой у тебя вариант номер два?

– Не надо мне твоих вариантов! Катись отсюда!

Жанна невозмутимо продолжила:

– Выбирать все равно придется. Вариант второй: поскольку ты меня ограбил, ты садишься в тюрьму. Мало тебе не будет – заслужил; ты знаешь мои связи. Заявление вчерне я уже написала. Оно лежит в моем офисе. Вызвать полицию к себе домой я могу в любую минуту. Думай, детка!

Артем молчал. Он не умел разбираться в житейских сложностях и просчитывать головоломные комбинации. Вот Варя, та всегда могла выкрутиться из любой передряги. Теперь Артем знал лишь одно: хорошо, что Варя ушла и не слышит всего этого ужаса, не видит Жанны и его позора.

Вдруг в его нерасторопном мозгу мелькнула светлая мысль. Хотя все внутри у него клокотало, он постарался сказать спокойно:

– Черт, вот задачка! Приперла ты меня к стенке, сознаюсь. Да, я тебя кинул. Я полное дерьмо – кажется, это я уже говорил. Сам во всем виноват! Теперь что делать – два варианта так два варианта. Но пойми, Жанна, мне нелегко. Дай сутки на раздумье. Только двадцать четыре часа!

– Ни часа, ни получаса, – отрезала Жанна. – Пяти минут тебе будет довольно. При твоих-то убогих мозгах и этого много! Сиди, не трепыхайся и думай быстро. У меня дела, я не могу тут торчать до вечера. Или ты едешь сейчас со мной, или я еду одна сам знаешь куда. Все просто.

Он замер на стуле, нахмурился, и со стороны могло показаться, что он думает. Но разве мог он сейчас соображать, решать, взвешивать? В голове пудовым молотом стучала бешеная кровь. Ничего, ничего не поправишь!

Артем тупо следил, как Жанна расхаживает по комнате, трогает вещи, заглядывает в окно. Узким носком кроваво-красной туфли она подбросила валявшуюся на полу тряпку – кажется, это новый Варин топ – и с наслаждением наступила на тонкую ткань, пригвоздила каблуком. Затем она провела пальцем по пыльной крышке стола, поморщилась:

– Как ты мог, Тема, приходить в такой свинарник?

Артем молчал. Жанна продолжала:

– Ты всегда был опрятен – значит, это пассия твоя растрепа. Ну конечно! Разбрасывает барахло по комнате, не прибирается. Волосы застряли в расческе – какая гадость! Заметь, крашена она в самый вульгарный цвет… Белье на кровати несвежее. Неужели ты на э т о ложился? А тут что? Какая-то тарелка на стуле, что-то на ней засохло, рядом нестираные колготки. Фу! Стошнить может. И всюду какие-то пакеты у нее валяются, тряпки… А это что такое? Боже!

Артем рванулся к ней, но не успел – она уже вытащила из большой брезентовой сумки толстый темный рулон.

Брезгливо отставив мизинцы, Жанна рулон развернула. Перед ней оказалось что-то слабо отблескивающее, коричневое. Какая-то картина. Какие-то темные, небрежно растрепанные деревья. Масляно-желтый ручей. Низкие тучи. Мельница.

Глава 7

1

Мики Селянин был крупный стареющий блондин. Когда-то он выглядел импозантно. И ныне он выглядит солидно, надев белый смокинг с бабочкой из белого глазета (этот парадный костюм сейчас аккуратно разложен на трех стульях посреди комнаты). Издали смотрится. Потому что годы всегда берут свое, и Мики стал стремительно выцветать. Его белокурый кок а-ля Элвис давно посерел и поредел. Пришлось отпустить патлы, которые сзади свисают на воротник (не то чтобы Мики примкнул к моде рокеров – просто ему лень ходить в парикмахерскую). Некогда голубые глаза саксофониста стали почти белыми. Можно бы сказать, что все краски покинули Мики, если б не осталась одна, делающаяся все ярче и гуще день ото дня. Эта краска – благородное бордо. Лицо Мики, его блестящая лысина, его широкая шея, а часто и крупные музыкальные руки именно этого цвета.

Когда следователь Вероника Юршева нагрянула к Селянину, она боялась, что музыкант беспробудно спит. Об этом предупредил генеральный директор Вотяков. Вотяков ошибся: Мики бодрствовал. Следователя он принял на кухне и долго пытался потчевать грубо нарезанной брауншвейгской колбасой и водкой «Слеза России». Сам он уже поправил здоровье и тем и другим. Также на столе стояла трехлитровая банка, в которой не было ничего, кроме мятых бурых листьев. Но Мики уверял, что еще полчаса назад в банке содержались огурчики, хрустящие, как первый снег, и целительный рассол, который поднял бы на ноги и мертвого.

Вероника долго отбивалась от гостеприимного хозяина. Наконец, с великим отвращением она таки съела кусок колбасы. Жуя, она очень жалела, что не прихватила с собой к Селянину кого-нибудь из оперативников поздоровее. Но дело не терпело промедлений.

– Я бы хотела, Михаил Игоревич… – начала она.

– Мики! Только Мики! – запротестовал саксофонист. – У нас, людей искусства, так принято – без церемоний. А я буду звать вас просто…

– Вероника Витальевна.

Мики закатил бесцветные глаза к потолку и сказал со вздохом:

– Вероника – красивое имя. Я знал когда-то Веронику… Да, признаться, и не одну, и не двух. Вы только не обижайтесь, дорогая, но вашему типу красоты это имя совершенно не подходит. Уж извините, ваши родители промахнулись. Вас надо было назвать Гертруда. Или Раиса. Хотите, я буду звать вас Раиса?

– Не хочу, но мне все равно. Мне нужно, чтоб вы ответили на несколько вопросов, – сказала Вероника равнодушно.

– Заметано! Раиса! – обрадовался Мики. – Налить вам водочки? Ваш тип красоты – поверьте моему опыту – предпочитает вину и прочей сомнительной бурде хорошую беленькую. Пьете вы много, долго не хмелеете – угадал? – но в какую-то минуту в вас вселяется черт. Сначала вы снимаете платье и начинаете танцевать на столе, потом засыпаете на трое суток. Что, признайтесь, в точку?

Вероника начала терять терпение:

– Гражданин Селянин! Если вы не сосредоточитесь, я буду вынуждена вызвать наряд, и вас доставят для дачи показаний в отделение. Вы этого хотите?

– Нет, – признался Мики. – Я хочу совсем другого: сыграть вам «Путников в ночи».

– Вот уж не надо! Мне некогда.

– Не отказывайтесь! Потому что без этого я не скажу вам ни слова, хоть режьте. Когда вы только зашли сюда и сморщили свой носик, я сразу понял: этой женщине нужна любовь. И музыка. У вас в глазах бездна грусти. Не надо этого стесняться! Признайтесь, когда вам в последний раз играли «Путников в ночи»? Когда последний раз вас осыпали лепестками роз? Когда вы в последний раз целовались?

Вероника нахмурилась. Она могла ответить лишь на последний вопрос, потому что два первых были слишком глупы. А целовалась она последний раз на сабантуйчике в честь 8 Марта. Давно! Да, было такое дело, было, но не танцы же на столе! Поцелуй случился на полутемной лестничной площадке последнего этажа следственного отдела. Со следователем Залиловым. Женатым. Противные остались воспоминания.

Мики тоже поморщился, но от других причин. Он достал из буфета пакет соды, насыпал столовой ложкой на толстый язык изрядную горку и запил водой из-под крана. После этого он начал играть на саксофоне.

Играл Мики действительно хорошо, с чувством. Правда, так думали не все: скоро раздался немузыкальный металлический стук, проникавший снизу по водопроводной трубе. Стал даже слышен чей-то невнятный голос. Мики прервался на секунду и сказал злорадно:

– Соседка, старая грымза. Ну ее на… Слушайте музыку, Раиса!

Когда он закончил, Вероника с неприязнью покосилась на потертый футляр его сверкающего инструмента (сразу вспомнилась скрипка Страдивари!) и приступила к допросу.

– Я хочу расспросить вас о Варваре Фоминой, – сказала она сухо и раскрыла блокнот. – Как давно вы знакомы, что можете сказать о ее характере, образе жизни?

Мики выпучил белесые глаза:

– Варька что-то натворила? Скажи, Раиса, не бойся, я тебя не заложу. Проворовалась девка?

Веронике переход на «ты» не понравился, но она знала, что некоторым так легче разговориться. Она спросила:

– А что, Фомина могла провороваться?

– Да нет! Зачем ей? Красивая ведь девка. Такая всегда с нас, грешных, мужиков, будет на хлеб с маслом иметь. Сами предложим и сами все дадим, как говаривал писатель Булгаков. Например, у меня она не сперла ни копейки.

– Об этом подробнее, пожалуйста. И с самого начала.

Мики вздохнул и наморщил лоб. Потом признался:

– Начала я, Раиса, припомнить никак не могу. Варька как-то здесь, в квартире моей, сама собой очутилась. По пьянке мы, наверное, сошлись? Не думай, Варька не закладывает – так, немножко, как птичка, – а вот я могу.

– Когда вы познакомились?

– В фирму она пришла весной. Помню, снег уже сошел, но какой это был год, лучше у секретарши справься – у нее все приказы подшиты.

– Справлюсь, – обнадежила его Вероника. – Вы лучше расскажите, что за человек Фомина?

– Раиса! Что за человек женщина, мужчина понять не сможет никогда. И наоборот, – глубокомысленно изрек Мики. – Я прожил с Варькой почти полгода, и прожил хорошо. Она славная девчонка – хорошенькая, как кукла, не злая, смешливая, покладистая. Ко мне переехала без звука; родители ее, кажется, пьют, но я не уверен. Думаю, они ей просто надоели. Хорошая девчонка. Потрахаться любит – вот что важно. Я даже жениться на ней подумывал. Пора мне, сама понимаешь. Не мальчик. Пятьдесят два.

– Почему же вы расстались? – спросила Вероника.

– Да так! Про женитьбу я несколько раз с ней таки заговаривал. Не прямо заговаривал, а экивоками. Она была не против, но я тянул. Все-таки, Рая, свободы жалко! Я пока не такой старый, чтоб приперло – женись или в гроб. Да и Варька для семейной жизни еще не дозрела. Готовить совсем не умеет, одни конфеты жрет. Я нам обоим всегда сам макароны варил. И яйца.

– Даже так?

– Угу. Попросил ее как-то сварить всмятку, а она спрашивает, с какого конца надо в скорлупе дырочку сделать. Представляешь, Рая? Мрак полный. Так что с женитьбой я тянул.

– А потом? – наступала Вероника.

Ей не хотелось, чтобы Мики начал делать паузы и, стало быть, врать.

– Потом Артем этот нарисовался, Немешаев. Кажется, осень была – не такая, как сейчас, лист уже гнил. Или наоборот, лето, жара? Ты про это лучше у секретарши узнай. Втюрился наш пан спортсмен в Варьку и сразу жить ей предложил. Она мне: «Мики, люблю тебя больше жизни, но мы должны расстаться. Я встретила другого, ухожу». И ушла.

– Вы, конечно, сильно переживали?

– Кто? Я-то? – удивился Мики. – Зачем? Я, наоборот, подумал, как кстати. Потому что я с одной альтисткой из цирка замутил, а привести ее некуда – тут Варька сидит.

– И Фомина ушла?

– Ушла, Райчик, ушла. Ее тоже понять можно: девка молодая, к гламуру тянет, а у меня заработки непостоянные.

– Вы хотите сказать, что Немешаев зарабатывает больше вас?

Мики наморщил лысый малиновый лоб:

– Артемка-то?.. А черт его знает! В шарашке у Вотякова он точно меньше моего имеет – слишком номер у него своеобразный. Карлсон! И Амур на веревочке. На эту хрень не всякий заказчик клюнет. И не всякий вынесет! Раз один муж захотел, чтоб в годовщину свадьбы Артемка доставил его супруге по воздуху букет роз. Прямо на одиннадцатый этаж, в спальню без балкона. Темка оделся Карлсоном и ровно в восемь утра спустился с крыши на своих причиндалах с крючками. Висит он себе, качается за окном, букетом машет, зубы скалит, как по сценарию положено, а я в это время под дверью начинаю играть «Лав стори». Какова задумка? Круто?

– Неплохо, – сказала Вероника, покривив душой.

– Рая, ты наш человек! – обрадовался Мики. – Со вкусом у тебя все в порядке. А эта дурища, жена, завидев в окне Артема, начала орать благим матом и обмочилась прямо в супружескую постель.

– Испугалась?

– Ну да! Решила, что один вор лезет в окно, а другой в дверь прется с саксофоном. Все-таки настоящее искусство понимают немногие.

Сердце невозмутимой Вероники счастливо забилось. Яркий луч света озарил тьму, которая недавно была сплошной. Карлсон! Вот он, гость с крыши! Вероника заторопилась:

– Михаил, мне говорили, что вы сохранили с Фоминой дружеские отношения и знаете, где она живет…

– Артемка ей квартиру снял, – сообщил Мики. – Сам он еще где-то кантуется, а к Варьке только потрахаться заглядывает. Деньги у него есть – Варьку приодел, на «лексусе» разъезжает, тогда как мой мерседесишко на ладан дышит. Еще бы, тачка 1979 года выпуска…

– Где эта квартира, говорите! – потребовала Вероника.

Ей хотелось быстрее раздобыть адрес, но сбить Мики с его собственной мысли было трудно. Он посмотрел в окно долгим взглядом. Затем он засунул малиновые пальцы в банку из-под огурцов, выудил ком мокрых листьев и затолкал себе в рот. Задумчиво жуя, он сказал:

– Раиса, ты голова. В самом деле, откуда у Артемки бабки? Конечно, все мы подрабатываем, где можем. Я, к примеру, по средам с восьми в «Виталине» (дыра, между нами!). В выходные у меня, естественно, свадьбы. А этот бугай на веревочках где промышляет? Окна моет, что ли, в небоскребах? Такое показывают в кино. Но небоскребов у нас в Нетске всего два, и я ни разу не видел, чтоб кто-то их чистил. А ты, Рая, видела?

Вероника нетерпеливо заерзала на шаткой табуретке:

– Вы обещали сказать мне адрес съемной квартиры, где теперь проживает Фомина.

– Не помню, чтобы обещал, – продолжая жевать, заявил Мики. – Да и не знаю я никакого адреса.

– Ваши коллеги показали, что вы там бывали!

– Бывал, – согласился Мики и выплюнул прямо на стол жесткий укропный стебель. – Перехватывал у Варьки деньжат до зарплаты. У нее всегда теперь деньги есть. Я брал. Один раз даже вернул двадцатку. Но никакого адреса я не знаю! К чему мне адрес? Я писем не пишу. Никому. Никогда. Принципиально.

– Но вы бывали на той квартире. Как вы ее находили?

– Ты прямо скажи, Раиса, – вдруг нахмурился Мики, – зачем тебе этот адрес? Ты что, собираешься прессовать Варьку, как меня сейчас? По какому праву ты будешь мучить ни в чем не повинную, хрупкую, слабенькую девочку? У которой талия вот такая?

Мики показал следователю большой и указательный пальцы, сложенные колечком. Как ни могучи были руки саксофониста, талий таких в природе не существует, поэтому Вероника окончательно разозлилась. Она была необыкновенная девушка: когда негодовала, то внешне делалась холодна, как сталь.

– Варвара Фомина не слишком меня интересует, – сказала Вероника бесстрастно. – Мне нужен Артем Немешаев. Фомина должна знать, где он.

– У, это совсем другое дело, – согласился Мики. – Если нужен именно Артем… Райка, беру свои слова назад. Ты молоток. Сыграть тебе «Караван»?

– Где находится квартира, которую снимает Немешаев?

Мики вдруг понял, что эта невысокая девушка через минуту может больно стукнуть его по лбу или провести еще какой-нибудь молниеносный прием. Ее глаза не источали ни капли женской неги. Они пронзали насквозь.

– Далась вам всем эта квартира! Вот и баба какая-то сегодня про нее спрашивала… А я в самом деле не знаю адреса, – сказал Мики. – Помню только визуально, где это – на Театральном бульваре. Там наискосок стоит старый дом, такой облупленный, с башенкой. Знаешь, где это?

– Знаю.

– Так вот, второй подъезд с краю. Хотя там всего два подъезда и есть… Как же тебе объяснить? Тот подъезд, что ближе к помойке. Третий этаж. Квартира налево от лестницы.

– Спасибо. До свидания.

Вероника двинулась в прихожую, на ходу торопливо застегивая плащик. Ей не терпелось как можно скорее попасть на Театральный бульвар.

– Рая, может, еще колбаски? – радушно предложил Мики, но больше Вероника любезничать и даже говорить с ним не собиралась.

Вдруг в ее портфеле противным немузыкальным сигналом задребезжал мобильник.

– Да, – ответила она серьезно.

Звонили из следственного отдела, сам Егоров.

Выслушав Егорова, Вероника застыла на пороге Микиной квартиры. Ее лицо стало кислым.

– Что за бред, – пробормотала она в трубку. – Опять? У Парвицкого? Вы не шутите, Александр Степанович? Этого не может быть!

Услышав имя знаменитого скрипача, Мики навострил малиновые уши. Однако было поздно: Вероника вприпрыжку, как школьница, сбежала с лестницы и хлопнула дверью подъезда.

На улице она все еще прижимала к щеке мобильник и слушала невероятные распоряжения Егорова.

– Но, Александр Степанович, – пыталась возражать она. – Я только что вышла на альпиниста Немешаева! Сейчас еду к его любовнице. Времени терять нельзя ни минуты. Да, он из фирмы «Мечты сбываются». Думаю, именно он и мог… Да! А на Парвицкого пусть съездит Геворкян. Он хороший аналитик, любит музыку, пел в хоре. Почему обязательно я? Парвицкий требует? Но я ничего не смыслю в скрипках! То, что было утром, – чистая случайность. Я не…

Егоров не убеждал, он приказывал. Вероника обиженно закусила губу.

– Хорошо, через пятнадцать минут буду в филармонии, – сказала она. – Но дело Галашина тоже резонансное. Я сейчас дам вам адрес Немешаева, пусть по нему съездит кто-нибудь из оперативников потолковее, скажем, Эдуард. Сию же минуту! Надо задержать любого, кто там окажется, – Немешаева, его девицу – и привезти к нам. Если нет никого, то ждать. Опросить соседей. Это очень важно!

2

Концерт никак не начинался. Парвицкого ждали на сцене в шесть тридцать вечера, но и в восемь публика все еще растерянно бродила в фойе концертного зала. Любители музыки теребили программки и недоумевали. Звонка до сих пор не было дано ни одного.

От скуки и долгого топтания на месте сами собой зародились слухи. Одни меломаны говорили, что у Парвицкого сердечный приступ – такое якобы случалось уже с ним в Таганроге восемь лет назад. Другие, неискушенные, решили, что гений напился вдрызг. Третьи выдумали и вовсе позорную, невероятную версию – мол, великий музыкант сейчас услаждает слух лично губернатора на губернаторской даче, где, по всем известной привычке, бесконечно бисирует, забыв о концерте.

Самоваров с Настей томились вместе со всеми. Ольга вручила им то самое приглашение с портретом, что показывала Самоварову (на нем гений зажмурился, будто хватил кислого). Настя музыку любила и хотела во что бы то ни стало дождаться Парвицкого. Самоваров предлагал плюнуть и идти домой. Ему кружить в фойе было противно: приходилось смотреть на недавно отреставрированную лепнину стен и потолка. Маски сатиров и дев все как одна имели кривые рты и носы бульбой, то есть несли узнаваемые черты скульптора Фузеева, который руководил реставрацией. За это Самоваров ругал Фузеева плохими словами, а Настя смеялась.

Вдруг в тени за колоннами они заметили Ольгу Иннокентьевну Тюменцеву. Она была бледна, как тесто. С ее плеч свисала черная кружевная шаль, расшитая пайетками, что означало глубокий, неодолимый ужас. Вдобавок Ольга чуть ли не до бровей прикрывала лицо черным веером. Этот веер и мрачные блестки делали ее похожей на оперную героиню, которая должна в финале кого-нибудь пронзить бутафорским ножом.

– Ольга? Ты чего тут прячешься? – спросил Самоваров, подходя. – Народ на тебя косится – наверное, думает, это ты сделала с Парвицким что-то нехорошее и он застрял за сценой.

– Он здесь, – прошептала Ольга непослушными деревянными губами.

– Парвицкий? Говорят, у него что-то с сердцем, – наивно отозвалась Настя.

– Здесь Козлов! Тот самый эксперт! – округлила глаза Ольга. – Я уже два раза видела, как он прошел в служебную дверь и обратно. И всякий раз он мне улыбался. Вы бы видели, как двусмысленно улыбался! Потом явилась следовательница – именно та, что ведет дело об ограблении Галашина. Она заметила меня и тоже посмотрела как-то особенно.

– Тебе показалось.

– Коля, я не слабоумная, я все понимаю! Дальше еще хуже: отсюда унесли пальму в кадке. Если у Парвицкого сердечный приступ, как все говорят, зачем ему пальма? Что все это значит? Я чувствую, вокруг меня сжимается кольцо!

– Не преувеличивай, – сказал Самоваров тоном мудрой няньки. – Неужели концерт откладывают из-за тебя? Чушь! Все дело в Парвицком, это с ним что-то не так. Раз тебе некомфортно, уйди домой.

– Я не могу уйти: это будет выглядеть подозрительно. Я должна испить свою чашу до дна.

– Никому ты ничего не должна. Только пугаешь публику своим веером! Решила остаться – возьми себя в руки. Если эксперт пристанет к тебе с расспросами, не раскисай, сделай морду кирпичом. Тверди, что ошиблась, что с Коровиным тебя ввели в заблуждение, что тебе этот «Гурзуф» случайно показался хорошим, и так далее. Уходи в несознанку, как говорят блатные.

Настя слушала этот диалог, удивленно приподняв брови. Ольга схватила Самоварова за руку:

– Поговори с ним сам! Коля, ты так хладнокровен, так умен, так мужествен!

– Меня сюда приплетать не надо: это как раз будет выглядеть подозрительно.

Самоваров отстранился от Ольги, снял черные кисти ее шали со своего рукава и сказал тихо:

– Держись, Оля, не паникуй! Посмотри: Клиентов начеку. Это ведь он стоит вон там в розовом, с брошью на груди? Глаз, между прочим, с тебя не спускает, а потом будет врать на всех углах. Так что держи хвост морковкой, все будет хорошо, потому что…

– Так вот вы где, моя душка! – раздался вдруг неприятный скрипучий голос.

Виктор Дмитриевич Козлов шел прямо к ним сквозь толпу своей походкой танцора, хотя теперь стало заметно, что он немного припадает на правую ногу. Очевидно, воспоминания об утренней семге больше его не тревожили – он порозовел и улыбался очень широко.

– Я пропала, – шепнула Ольга и тоже улыбнулась. Черный веер бился в ее руке, как только что пойманная рыба.

– Рад, рад безмерно, что снова вижу вас! – воскликнул Виктор Дмитриевич, блеснув сначала очками, потом глазами, которые за выпуклыми стеклами казались огромными, как у героев Диснея. – Друзья мои, я вас огорчу! Мне хочется похитить у вас прекрасную даму!

Он схватил Ольгу под руку, хотя эту руку она попыталась спрятать за спину. Ее бледное лицо сделалось жалким и невыразительным, как у кролика. Она взмахнула веером и двинулась с Козловым вдоль филармонической стены.

– Что все это значит? – спросила изумленная Настя. – Что за тайны? При чем тут Коровин? Значит, все правда… А кто этот смешной старик?

Самоварову пришлось вкратце и без особо компрометирующих Ольгу деталей все рассказать жене. На это ушло минут десять. Насте было интересно, зато остальная публика маялась и роптала. Некоторые успели сбегать к администратору и в кассу, чтобы поскандалить. Скандалистам вернули деньги за билеты (говорят, кто-то показал кассирше газовый пистолет), и они разъехались по ресторанам и ночным клубам.

Однако основная масса меломанов не сдавалась. Они желали видеть и слышать своего кумира. Они же пустили слух, что Парвицкий скончался.

– Чепуха, – сказал опытный в подобных делах Самоваров. – Тогда бы нас отправили по домам. Значит, надежда есть.

– А зачем сюда приехала следовательница? Та, что ищет картины? – не понимала Настя. – Может, они где-то здесь спрятаны? В кадке с пальмой, которую унесли?

Перепуганное Ольгино лицо, черный веер и черные блестки то всплывали в нервной толпе, то пропадали за чужими спинами и затылками. Козлов вцепился в несчастную мертвой хваткой. Он что-то нашептывал ей на ухо, сверкал глазами, лучился улыбками.

– Вот видишь! – сказал Самоваров Насте. – Стал бы эксперт так веселиться, если б его друг Парвицкий дал дуба?

Наконец Ольга сбежала от своего кавалера и снова укрылась за колонной.

– Коля, это ужасный человек, – прошептала она.

Ее лицо горело пятнами. Она нагнетала на себя прохладу с такой силой, что от каждого взмаха ее веера Настина челка взлетала надо лбом, и даже рукав дамы, стоявшей метрах в полутора, заметно колебался.

– Скажите, а Парвицкий в самом деле умер? Козлов должен это знать, – не удержалась и спросила любопытная Настя.

– Ничего он не умер, – ответила Ольга, – что ему сделается? Козлов рассказывает невероятные вещи. Боюсь, что врет! Якобы у Парвицкого прямо здесь, в филармонии, украли скрипку Страдивари.

– Как здорово! То есть ужасно, – поправилась Настя. – Это точно? Не может быть! Я, кажется, фильм такой видела, но никогда не думала, чтобы на самом деле…

– Настя, если существуют дорогие скрипки, есть и желающие их украсть, – заметил Самоваров.

Настя фыркнула:

– Спасибо, Капитан Очевидность! Теперь-то понятно, зачем сюда явилась следовательница.

– Я тоже надеюсь, что дело в скрипке, – вздохнула Ольга. – Но я не уверена. Козлов сказал, что следовательницу пригласил сам Парвицкий. Откуда он ее знает? Он только мельком видел ее сегодня утром – и где? В галерее Галашина! Нет, добром это не кончится. Я чувствую, что опасность носится в воздухе…

– А Страдивари? – напомнил Самоваров.

– Страдивари? Какой? А, скрипка! Скрипка нашлась. История совершенно дикая – во всяком случае, так подает ее Козлов. Дело в том, что Парвицкий никогда не расстается со своим сокровищем, а тут зазевался на минутку, и скрипка пропала. Прямо здесь пропала, в филармонии. До концерта оставалось два часа.

– Такие редкие инструменты легально продать невозможно, их воруют под заказ, – вставил Самоваров.

– Ты прав, – согласилась Ольга, – но здесь особый случай. Парвицкий вызвал следовательницу – почему-то именно эту, Юршеву. Сыщики обшарили здание вдоль и поперек, опросили всех, но результатов никаких. Парвицкий был в ужасе! Козлов сказал мне: «Если б умер я или его гражданская жена, он убивался бы меньше. Он плакал в голос!» И тут вдруг в филармонию позвонили.

– С требованием выкупа? – догадалась Настя.

– Практически да. Представьте, скрипка оказалась у какой-то местной дуры, сотрудницы филармонии. Она то ли билетерша, то ли капельдинерша. Уверяет, что нашла Страдивари где-то здесь под скамейкой.

– И теперь дура требует денег?

– Если бы! Она фанатка Парвицкого. Заявила, что вернет скрипку безвозмездно, но с условием: он с нею сфотографируется и подарит поцелуй.

– Наглость какая! И он согласился? – удивилась Настя. – Не потребовал ее арестовать?

– Нет! Он великий человек, гуманист, да и скрипка нужна ему целой и невредимой, а при аресте всегда щепки летят. Козлов сказал, что поцелуй уже состоялся. Долгий. Козлов был рядом. Он говорит, билетерша целовалась, а сама держала на отлете руку с мобильным телефоном и все снимала. Козлов тоже старался попасть в кадр. Он скорчил рожу и помахал рукой.

– Зачем?

– А вдруг эта сумасшедшая разместит ролик с поцелуем в Интернете? У Парвицкого гражданская жена оперная дива, и у них сложные отношения. Она ревнует. Но с физиономией Козлова все легко объяснится – он живой свидетель.

– Одного не пойму, – сказал Самоваров, – сумасшедшая меломанка терзала своего кумира неизвестностью три с лишним часа. Зачем? Она могла сразу получить свой поцелуй.

Ольга кокетливо потрепыхала веером и заявила:

– Да, Коля, ты тонкий знаток человеческих душ, но, к сожалению, не женщина.

– Почему к сожалению?

– Потому что задаешь нелепые вопросы. Естественно, билетерша схватила скрипку и побежала переодеваться. Потом в парикмахерскую: прическа, макияж, маникюр, педикюр (Козлов божится, что педикюр был едва просохший). Женщина в состоянии аффекта! Парвицкий ее кумир, она грезила о встрече с ним долгие годы. О поцелуе и мечтать не смела! Как она могла показаться в затрапезном виде?

– Но хоть дело-то о пропаже скрипки заведено?

– Какой ты, Коля, сухарь! – возмутилась Ольга. – Никакого дела нет. Следовательница уже уехала. Зато Козлов сказал, что решил остаться в Нетске на несколько дней. Природа, говорит, ему тут очень понравилась, и женщины красивые – достойны, мол, кисти Коровина. Понимаешь намек? При этих словах он так посмотрел, что душа у меня ушла в пятки. Я поняла: он затягивает петлю…

– Слышали? Кажется, звонок дали? – перебила ее Настя. – Значит, скрипка в самом деле нашлась.

Самоваров оживился:

– Отлично! Будем слушать музыку, а не придумывать страшилки. И без них жизнь достаточно причудливая штука.