Текст книги "Последние дни Константинополя. Ромеи и турки"

В тот день евнуху действительно казалось, что они с Заганосом воспитывали не наследника престола, а собственного сына. Заганос стал ему отцом, а он, Шехабеддин, стал матерью. Но вот сына решили увезти…

Евнух готов был плакать, словно женщина, а рядом не было Заганоса, чтобы утешить, потому что Заганос не без помощи Халила впал в немилость у старого султана Мурата и был отправлен в ссылку. Заганосу было велено жить в своём поместье в Анатолии[48]48
  Анатолия – азиатская часть Турции.


[Закрыть], а в столице не показываться.

«Будь ты проклят, Халил!» – думал Шехабеддин и за многие годы не забыл то горькое время. Он полагал, что за каждую горькую минуту Халил должен заплатить, поэтому с тех пор, как Мурат умер, а Мехмед обрёл власть во второй раз, евнух неустанно стремился сравнять счёт. Золото румов, спрятанное в рыбьих брюхах, стало ещё одной возможностью поквитаться, и евнух собирался использовать её как можно скорее.

«Мехмед должен узнать. И узнать сегодня же!» – говорил себе евнух, следуя в носилках во дворец. Пусть время перевалило за полдень, но для султана день только начался, так что времени на рассказ было довольно. Юный султан Мехмед любит вставать поздно и ложиться поздно, хотя для мусульманина это распорядок необычный.

* * *

Шехабеддин помнил дни, когда султаном был Мурат. Евнухам полагалось будить Мурата на рассвете, чтобы повелитель успел совершить молитву до восхода солнца, а Мехмед, обретя власть, поначалу тоже следовал этому правилу, но затем приказал, чтобы на рассвете его не будили. В дни, когда заседал диван или устраивались большие празднества, следовало будить не ранее, чем за час до начала, а в дни, когда диван не заседал и празднеств не проходило, не следовало будить вообще: евнухи, заранее приготовив господину умывание и одежду, должны были ждать звона колокольчика.

В день, когда Шехабеддин собирался рассказать повелителю о проступке Халила, не было заседаний и празднеств, поэтому султан встал поздно. Затем его одели, подали утреннюю трапезу, и вплоть до конца обеда Мехмед собирался провести время в своих покоях. В первую половину дня он обычно слушал, как ему читали занятные книги, занимался стихосложением или принимал «приятных посетителей», то есть тех, чьё присутствие так или иначе развлекало.

Часто Мехмеда посещали даже невольницы из гарема, если ему не хотелось самому идти в гарем и вести там беседы, слушать песни, смотреть танцы. Юный султан не обременял себя этим, если желал видеть определённую женщину, и потому просто приказывал евнухам, чтобы её незаметно привели.

В «приятные» часы Шехабеддину нечего было и думать о том, чтобы рассказывать повелителю что-либо неприятное. Разве только во время обеда, обычно проходившего так же уединённо, как и утренняя трапеза. Но новость должна была оказаться срочной. Иначе Мехмед спросил бы:

– Не мог рассказать позднее? Зачем испортил трапезу?

После обеда султан посвящал время не очень приятным, но нужным делам: слушал доклады, принимал просителей, подписывал бумаги. Последнее иногда затягивалось до ночи, ведь с каждой бумагой надо было ознакомиться, а покойный Мурат перед кончиной уделял очень мало внимания подобным вещам. Бумаг накопилось множество, и пусть со времени его смерти прошло уже полтора года, это наследство нерешённых дел всё никак не кончалось.

Занятие бумагами прерывалось на ужин и прогулку по саду, а когда наступала ночь, Мехмед, раздражённый множеством неурядиц, с которыми приходилось разбираться, не мог и не хотел спать. Он либо навещал гарем, чтобы успокоиться в женском окружении, либо приказывал евнухам, чтобы пригласили кого-то из «приятных посетителей», принесли вино и лакомства.

Получалось, что Шехабеддин мог сообщить свою новость о золоте румов лишь в период, когда султан считался наиболее занятым: после обеда, но ровно до того момента, пока султан не решит, что хватит дел на сегодня: «Как только мысли Мехмеда вернутся к приятному, он не сможет выслушать неприятную новость без досады на того, кто её принёс». А ведь Шехабеддину вовсе не хотелось заслужить, пусть и в более мягкой форме, участь гонца, принёсшего плохую весть.

«Хорошо, что сегодня Халил не собирается на доклад, – думал Шехабеддин. – Так задача ещё более усложнилась бы». А впрочем, если бы великий визир явился, евнух не побоялся бы пробиться на приём прямо перед Халилом, чтобы шепнуть Мехмеду на ухо: «Повелитель, мой долг сообщить тебе, что минувшей ночью я узнал нечто неприятное о человеке, которого ты сейчас собрался слушать».

К сожалению, невозможно было сказать наверняка, как станут развиваться события. Всё зависело от настроения Мехмеда. Именно за этим следовало следить, как мореход следит за ветром, поэтому, прибыв во дворец, Шехабеддин первым делом осведомился у своего заместителя, чем сейчас занят султан.

Оказалось, что повелитель недавно отпустил «приятного посетителя», и эта встреча так подействовала на Мехмеда, что он перешёл в кабинет, чтобы сочинить стихотворение. Юный султан имел привычку проговаривать некоторые строчки вслух, поэтому узнать, чем он занят, можно было даже через закрытые двери, но Шехабеддин решил всё же заглянуть в щелку, чтобы понять настроение поэта.

Мехмед сидел перед столиком для письма спиной к дверям, поэтому не видно было ни огненно-рыжей бороды, ни носа, похожего на клюв хищной птицы. Евнуху виделись лишь белый тюрбан, изящная шея и такая же изящная широкоплечая спина, на которой натянулась ткань исподней рубашки. Рядом лежал жёлтый кафтан, который, очевидно, был наброшен на плечи, а теперь свалился.

По мнению Шехабеддина, придворные поэты не лукавили, когда говорили, что правитель своим обликом похож на льва и ястреба одновременно, но сейчас этот молодой хищник был занят мирным делом. Султан плавно водил в воздухе кончиком тростникового пера, и, значит, стих складывался. Окажись иначе, движения были бы резкими, нервными. Но раз всё получалось, это означало, что Мехмед разрешит подавать обед не ранее, чем через полтора часа. Значит, времени на подготовку хватало, и потому евнух решил рискнуть и преподнести свою новость о Халиле именно во время обеда, но так, что султан наверняка похвалит.

Когда Мехмед наконец принялся за трапезу, то увидел, что на скатерти, расстеленной на коврах, по обыкновению стоит множество блюд, но одна небольшая тарелка прикрыта глиняной крышкой. Разумеется, ему стало любопытно, что под ней, но когда он поднял крышку, то удивился:

– Рыба? – Мехмед не ел её ни разу в жизни, поэтому, почуяв непривычный запах, так и замер с крышкой в руке.

Рыбка, лежавшая на тарелке, была жареной, а внутрь евнух велел запихнуть десяток золотых монет.

– Она приготовлена по особому рецепту, который изобретён румами для Халила-паши, – многозначительно произнёс Шехабеддин, хотя прекрасно помнил, что великому визиру присылали сырую рыбу.

Строго говоря, нынешний рецепт был изобретён на дворцовой кухне, ведь, чтобы монеты случайно не расплавились, когда рыбу станут жарить, пришлось положить их в брюхо уже прожаренной тушке, и повар проявил большое искусство, придумав, как нафаршировать готовую рыбу, но сохранить в целости.

– Я осмелился предположить, что моему повелителю будет интересно, – сказал евнух, а юный султан любил загадки, поэтому положил крышку рядом с тарелкой и спросил:

– Но как её едят?

– Рыбу разрезают ножом поперёк на несколько частей, а затем отламывают от них. Я могу разрезать.

– Я сам. – Мехмед отрезал рыбке голову, затем разрезал тело пополам и наткнулся на монеты: – А это что?

– Это и есть особенность рецепта, – улыбнулся Шехабеддин. – Халилу очень нравится, когда в рыбу добавляют золото. Вот почему у рыбин, которые Халил получает от румов, брюхи набиты золотом так, что сами тушки подобны надутым денежным мешкам. Халил кладёт деньги в сундук, а рыбу велит готовить и сам ест, чтобы проверить, всё ли вынуто. Золота так много, что монетки часто остаются внутри, и если Халил их находит, то это только разжигает у него аппетит.

Лицо юного султана осветилось белозубой улыбкой, немного напоминавшей оскал:

– Что ж, теперь понятно, откуда у Халила такая необычайная любовь к румам. Собака всегда любит того, кто её подкармливает. Но от кого ты это узнал?

– От одного из доверенных людей Халила-паши.

– О! А кому, кроме меня, ты говорил о том, что узнал?

– Я позволил себе поделиться этими сведениями с Заганосом-пашой, – евнух опустил глаза, – но больше ни с кем.

– Хорошо, – задумчиво произнёс Мехмед. – Я подумаю над тем, что ты сказал, и возможно, сегодня мы ещё поговорим с тобой об этом.

Шехабеддин поклонился. Неопределённые слова султана означали, что сегодня ему ни в коем случае не следует больше отлучаться из дворца – повелитель в любую минуту может призвать для продолжения разговора. А меж тем Мехмед отломил от разрезанной рыбки кусочек белого мяса, положил в рот, сделал пару жевательных движений, скривился и, взяв тарелку с этой странной пищей, выплюнул туда недожёванное.

– Невкусно, – всё с той же белозубой улыбкой сказал молодой хищник, накрывая рыбу глиняной крышкой.

«Львы рыбу не едят», – подумал Шехабеддин. Это была известная истина, и потому он не принял пренебрежение рыбой на свой счёт. Пусть повелителю не понравилось блюдо, зато очень понравилась новость, и это можно было считать успехом.

Халил, узнав, что на него доносят, наверняка бы воскликнул: «Вот оно – коварство евнухов!» Но Шехабеддин не считал себя таким уж коварным и не разделял распространённого убеждения, что евнухи как-то особенно коварны.

* * *

Когда закончилось первое, неудачное, правление малолетнего Мехмеда, Шехабеддин не смог уберечь своего друга Заганоса от султанского гнева. Мало того, что Мурат взвалил на главного воспитателя вину за ошибки своего сына, так ещё и самого воспитателя назвал глупцом.

– Заганос-паша, ты должен был наставлять мальчика в государственных делах, указывать верный путь, – говорил султан, сидя на троне, на который великодушно вернулся «по просьбе подданных». – А ты что делал? Потакал! А главное – внушал моему сыну глупую мысль, что он может отправиться в поход на румов и захватить их главный город. Все знают, что этот город неприступен, захватить его нельзя. И почему ты решил, что нам нужна война с румами?

В этих словах явно слышалось влияние великого визира Халила-паши, и с Халилом Заганос бы поспорил, но с Муратом спорить не решился, поэтому лишь покаянно склонял голову.

– Я не стану лишать тебя должности третьего визира, – продолжал говорить Мурат, – но думаю, тебе будет полезно пожить вдали от двора. Поразмышляй над своими поступками. Езжай в своё имение и не показывайся мне на глаза, пока я сам не пришлю за тобой.

Шехабеддин знал, что чувствует друг. Возможно, ссылка не показалась бы Заганосу такой тяжкой, если бы проходила в его албанском имении, но оно было давно потеряно. Албанцы взбунтовались. Их земля уже не принадлежала туркам, поэтому Заганос, оставшийся на турецкой службе, потерял свой дом. Мурат дал ему во владение азиатскую область Балыкесир, которая по размерам была как четверть всей Албании, но Заганоса такая замена не слишком утешала. А теперь его заставили вспомнить об этом.

Вот почему евнух, присутствуя при той выволочке, устроенной чуть ли не на глазах всего двора, посчитал нужным вмешаться.

– Повелитель, – обратился Шехабеддин к Мурату, делая шаг вперёд и так же покаянно склоняя голову, – мысль о том, что можно захватить город румов, первоначально возникла у меня. Это я убедил Заганоса-пашу в том, что затея осуществима. Теперь мне понятно, насколько глупой она была, но тогда я этого не понимал. Да простит меня мой повелитель или накажет по справедливости.

В действительности Шехабеддин не помнил, у кого первоначально возникла идея о захвате столицы румов, но даже если идея принадлежала Заганосу, следовало солгать.

– А ты не вмешивайся, Шехабеддин-паша, – резко ответил султан. – Думаешь, я не вижу твои игры? Хочешь снять часть вины со своего друга, чтобы он получил менее суровое наказание? Или хочешь разделить наказание с ним? Хочешь тоже отправиться в ссылку?

Евнух молчал. Его вполне устроил бы как тот, так и другой исход. Наверное, именно поэтому Мурат решил иначе:

– Нет, ты останешься в столице, у меня на глазах. И переписываться я вам не разрешаю. Не хочу, чтобы вы придумывали что-то втайне от меня. Того, что вы уже придумали, и так достаточно, чтобы опозорить наше государство. Воевать с румами! Что за безумная затея! Хорошо, что Халил-паша успел вовремя предупредить меня.

Шехабеддин ничего не сказал, старясь не показать чувств. Его жизнь стала похожа на стремительный полёт в пустоте, когда не понимаешь, куда движешься. Ориентира нет, и ты не можешь сказать, полёт это или падение. Евнух говорил себе, что для падающих звёзд, наверное, не должно быть разницы, но разницу он всё же чувствовал.

Должность главы белых евнухов у Шехабеддина забрали сразу же, как только Мехмеда, снова ставшего наследным принцем, увезли. Без должности началось безделье, которое нельзя было победить никакими развлечениями, и уже через месяц жизнь стала казаться бессмысленной.

Тогда евнух решился нарушить запрет на переписку с Заганосом – отправил в Балыкесир тайное послание вместе со своим доверенным человеком. Друг передал ответное письмо с тем же посланцем, Шехабеддин отправил новое, и так продолжалось следующие четыре с половиной года.

Верно говорят, что переписка – половина встречи. Только письма давали ориентир, хоть и слабый, подобный далёкому огню в пустыне. Шехабеддин жил от одного письма до другого, а в остальное время бесцельно бродил по своему дому или гулял по городу. И вот однажды, во время одной из прогулок по почти пустой вечерней улице, Шехабеддин столкнулся с мальчишкой лет одиннадцати или двенадцати, налетевшим на него с разбегу.

– Простите, господин, – сказал мальчишка на языке румов и хотел бежать прочь, но охрана Шехабеддина, которая хорошо знала своё дело, схватила убегающего, поймала за шиворот:

– А ну, стой!

В руке у мальчишки виднелся кошелёк, который только что висел на поясе у «господина», то есть столкновение на улице оказалось вовсе не случайным. Это был приём уличных воришек.

Шехабеддин, только что пребывавший как будто в полусне, вдруг почувствовал, что внимание снова обостряется. Стало интересно, что же случится дальше, а воришка смотрел на него широко раскрытыми испуганными глазами и, бросив кошелёк на землю, повторял:

– Простите, господин. Простите.

Шехабеддин поначалу сам не мог понять, чем же так заинтересовался. Кража на улице… разве это необычно?! И даже то, что мальчик был из числа румов, не являлось чем-то необычным для здешнего города. Румы жили здесь всегда – даже после того, как турки завоевали город[49]49
  Эдирне – греческий город Адрианополь – был завоёван турками в 1362 году. В 1365 году стал столицей Турецкого государства, пока столица не была перенесена в завоёванный Константинополь.


[Закрыть]. И пусть со временем количество румов постепенно убывало, они продолжали здесь жить.

– Что с ним делать, господин? – спросили охранники. – Отведём этого вора к судье? Пусть вынесет приговор.

– Если мальчик из румов, то судья не будет разбирать это дело, – задумчиво проговорил Шехабеддин. – Румы нашим судьям неподвластны. Насколько я помню, румами и прочими неверными управляют их волхвы[50]50
  То есть священники. Христианское население на территории Турецкого государства не было подсудно турецким судьям. Эту функцию выполняли священники соответствующих приходов, а также более высокие церковные чины.


[Закрыть]. К тому же у мальчика должен быть отец или родственники, которые за него в ответе.

Маленький рум, очевидно, мало что понимал, ведь говорили по-турецки. Для таких детей, как он, всю жизнь проживших в квартале румов, незнание турецкого было в порядке вещей. А Шехабеддин понимал этого воришку лишь потому, что в своё время выучил язык румов, чтобы читать их книги.

– Где ты живёшь, мальчик? – спросил евнух, снова прицепляя к поясу кошелёк, поднятый охранником.

– Нигде, – ответил воришка.

– Что это значит?

– Я живу на улице.

– И как же твоя семья допустила это?

– У меня нет семьи. Моя мать умерла. И отец недавно тоже умер.

Шехабеддин заподозрил, что мальчишка лжёт и просто хочет разжалобить слушателя.

– А как же другая твоя родня?

– Они – бедные люди. Они не могут взять меня к себе.

– Они согласны, что ты живёшь на улице? – продолжал пристрастно спрашивать евнух, а мальчик отвечал:

– Нет. Они уговорили священника нашего прихода, чтобы взял меня к себе. Но я сбежал.

– Почему?

Испуганный взгляд вдруг сделался злым.

– Меня там били! – крикнул мальчик. – А ещё… я не хочу жить там из милости. Я отработал каждый кусок, который съел, а мне говорили, что я даром ем хлеб. И что я до самой смерти буду должен. А я не хочу так. Мой отец был весь в долгах до самой смерти. Не хочу жить, как он. Лучше буду жить на улице!

– Ты выбрал неудачное время, чтобы переселиться, – заметил Шехабеддин. – Сейчас осень. Скоро зима. На улице ты можешь замёрзнуть совсем. Уснуть и не проснуться

– Мне не холодно. Я привык, – ответил мальчик, хотя даже сквозь слой грязи было видно, что его руки и лицо обветрены.

– Сколько ты уже живёшь на улице?

– С лета.

– И что же ты ешь?

– То, что нахожу в мусорных кучах. Я хотел просить подаяние, но там все места заняты. Меня прогоняют.

У Шехабеддина опять появилось подозрение, что мальчик хочет его разжалобить.

– А воровство? – спросил евнух.

– Я видел, как это делали другие, но до сегодняшнего дня не пробовал ни разу.

– Лжёшь. Пожалуй, я всё-таки отведу тебя к одному из ваших священников, а они уже разберутся, от кого ты сбежал.

Глаза мальчика снова наполнились ужасом:

– Нет, нет! Прошу, господин! Лучше отдай меня городской страже.

– Стража тоже отведёт тебя к священнику.

– Нет, я притворюсь немым. Тогда меня будет судить ваш судья и отправит в тюрьму. Пусть я лучше буду там.

Шехабеддин несколько раз цокнул языком и покачал головой:

– Ты не знаешь, что такое тюрьма.

– Знаю. Я видел, как заключённых показывали на площади и рассказывали об их преступлениях.

«Думает, что в тюрьме будет более свободным, чем у волхва, – мысленно улыбнулся Шехабеддин. – Не хочет быть рабом обстоятельств». Возможно, поэтому евнух вдруг увидел в уличном воришке некое отдалённое сходство с другим сорванцом, очень высокого происхождения. «Нет, – одёрнул евнух сам себя. – Как можно сравнивать этого оборванца и моего господина Мехмеда, которого у меня отобрали и увезли в дальний дворец». Когда Шехабеддин впервые познакомился с Мехмедом, Мехмеду было двенадцать, то есть примерно столько же, сколько этому мальчику… Нет, саму мысль о сравнении следовало гнать от себя, чтобы никого не оскорбить.

Тем не менее Шехабеддин подумал, что незачем вести воришку туда, где ждёт наказание:

– А если я отведу тебя к себе в дом и накормлю? Ты согласен?

Мальчик задумался:

– Но ты ведь не станешь кормить меня просто так? Я должен буду отработать то, что съел?

– Ты не веришь, что кто-то хочет накормить тебя просто так?

– Нет, не верю.

Мальчику было чего опасаться. Шехабеддин прекрасно знал, что «добрые господа» весьма опасны для бездомных детей. Заманят, а затем в лучшем случае объявят своей собственностью и продадут в рабство. А что может случиться в худшем случае, даже и думать не хотелось. Однако Шехабеддин никаких подобных намерений не имел, поэтому рассмеялся:

– Тогда мне придётся отвести тебя в мой дом против твоей воли. И накормить тоже против твоей воли.

Мальчик, которого всё ещё держали за шиворот, покорился. Но довольно охотно. И по дороге не пытался ускользнуть. А когда пришёл в дом Шехабеддина, то так же охотно позволил отвести себя в баню. И переодеть в чистую нерваную одежду, пусть она и была ему великовата. А уж ел он совсем охотно!

Меж тем наступила ночь, и Шехабеддин решил, что лучше отпустить мальчика обратно на улицу завтра, а не в темноте. Сорванцу выделили комнату для сна, уложили, но заперли дверь. От уличного воришки легко можно ожидать, что он решит обчистить дом. Если оставить его спать в запертой комнате, всем слугам спокойнее. Однако на рассвете мальчик весьма удивил Шехабеддина.

Проснувшись, евнух умылся и, пока не взошло солнце, начал совершать положенную молитву, как вдруг увидел у себя за спиной некий силуэт. Когда молитва была закончена, Шехабеддин уже успел разглядеть, кто стоит возле окна и наблюдает.

– Ты решил стать моей тенью? – непринуждённо спросил евнух у мальчика-воришки, всё так же сидя на коврах и положив руки на колени.

– Я не хотел мешать тебе, господин, – ответил тот. – Я хотел сказать, что ты напрасно велел запереть дверь, но забыл об окне. Утром я вылез через окно на дерево, а дальше – сюда.

– Почему именно сюда? – продолжал спрашивать евнух. – Ты мог бы взять что-нибудь ценное в комнатах, а затем перелезть через ограду и сбежать.

– Наверное, я так и сделаю, – ответил мальчик, который явно обиделся на предложение своровать.

– Нет, теперь уже поздно, – улыбнулся Шехабеддин, довольный тем, что мальчик умеет быть благодарным, ведь это редкость среди детей, привыкших жить на улице.

На улице они – как дикие зверьки и считают всё, что ты им дашь, не подарком, а своей добычей.

– Я тебя увидел, – продолжал объяснять евнух маленькому собеседнику, – поэтому теперь, если попытаешься что-то украсть, я буду вынужден позвать слуг. Ты ведь понимаешь это?

Тот молчал, насупившись.

– Если понимаешь, значит, знал, что нельзя показываться мне на глаза, – продолжал евнух. – Но ты показался. Получается, ты не хотел воровать. Мне кажется, ты пришёл, чтобы благодарить меня за гостеприимство.

– Ты привёл меня в свой дом, не спрашивая моего согласия, – напомнил мальчик. – И накормил, хотя я не просил. И дал кров на ночь, хотя я тоже не просил. Значит, я не обязан тебя благодарить. И я ничего тебе не должен за это.

– Ты прав, – сказал Шехабеддин. – А теперь давай изменим правила игры. Я приглашаю тебя разделить со мной утреннюю трапезу. А ты либо соглашаешься, либо можешь отправляться на улицу.

– Если уйду, я должен вернуть эту одежду? – спросил мальчик, глядя на рукава своего халата, пусть и длинноватые, но в этой одежде ему было явно приятнее, чем в прежней.

– Можешь оставить себе, – ответил евнух. – Зимой на улице тебе будет в ней теплее. А то, что она великовата, это тоже хорошо. Ты вырастешь – и она будет тебе впору, а прежняя стала бы мала.

Мальчик обрадовался, но как будто забыл о приглашении на трапезу. Или не забыл, но начал подозревать, что об этом забыл сам господин, раз разговор уже ушёл в другую сторону. Наверное, именно поэтому маленький собеседник молчал, не спрашивал: «А что же еда?»

– Если хочешь, оставайся в моём доме насовсем, – сказал Шехабеддин. – Я и дальше буду тебя кормить.

– Если я соглашусь, то как отработаю это? – спросил мальчик, на что услышал:

– Станешь моей тенью.

– А что делает тень?

– Она привязана к своему хозяину, но может простираться очень далеко. Я буду отправлять тебя в город с маленькими поручениями, а ты станешь выполнять их и отчитываться так подробно, как если бы я сам ходил в город.

– Это я могу, – согласился мальчик. – А ты за это будешь меня кормить сытно?

– Да.

– А ночевать я буду в той же комнате, в которой меня пытались запереть?

– Если хочешь, – улыбнулся Шехабеддин, – но ты уже доказал, что тень всегда находится там же, где её хозяин. Тень невозможно запереть отдельно от него.

С тех пор прошло шесть лет. Мальчик стал юношей. И всё это время выполнял поручения с неизменной аккуратностью, а если и воровал, то не в доме своего господина. Жаль, конечно, что привычка к воровству не исчезла, ведь из-за неё этот вор, ставший «тенью» Шехабеддина, однажды попался на месте преступления. Верный своему правилу, юноша не признался, что является христианином, и говорил только по-турецки, за минувшие годы успев выучить язык. Из-за этого он попал к судье, а затем – в тюрьму, и господину пришлось потратиться, выкупая его оттуда, однако расходы обещали обернуться большой выгодой.

Рум, который так ненавидит румийских волхвов, да и вообще всех румов, но при этом знает все их обычаи и порядки, мог сослужить очень хорошую службу… на войне. Вопреки мнению старого султана Мурата и великого визира Халила Шехабеддин был уверен, что война с румами принесёт успех, и эта идея так крепко укоренилась в голове, что евнух действительно не помнил, кто заговорил о войне первым – он сам или всё же Заганос.

И вот время настало! Оно настало задолго до истории с ловлей «соловьёв», которые могли петь песни про Халила. Оно настало минувшей зимой, когда евнух обнаружил, что юный Мехмед вспомнил давние слова своих верных слуг и подумывает о войне с румами. Вот тогда для тени, которая обычно ходила по улицам турецкой столицы и собирала городские сплетни, нашлась работа поважнее.

Во время ужина, сначала выслушав все принесённые сплетни, Шехабеддин осведомился:

– Моя верная тень, а не хочешь ли ты ненадолго отправиться в другой город?

– Для чего? – спросила тень, с удовольствием зачерпывая деревянной ложкой горячий плов и запивая горячим чаем из пиалы. За день она намёрзлась на улице даже в тёплом кафтане и теперь отогревалась.

– Будешь там делать то же, что здесь: ходить по улицам, заглядывать туда, где происходят собрания, и слушать, что говорят люди.

– А что за город?

– Главный город румов, – сказал евнух. – Мне нужно знать, насколько румы в том городе боятся войны с моим повелителем и готовятся ли к ней как-нибудь. Ты сам из числа румов, поэтому не подвергнешься там никакой опасности и легко притворишься местным жителем. Ты выучил турецкий язык, но, насколько я могу судить, не забыл язык румов. Я надеюсь на тебя.

Шехабеддин был готов к тому, что рум не захочет по первой просьбе вредить своим соплеменникам и что его придётся уговаривать, однако тень просто спросила:

– А денег дашь? В том городе, как я слышал, всё очень дорого: и кров, и пища. Да и одежду надо подходящую подобрать, чтобы затеряться в толпе. За свои деньги я туда не поеду, господин. А за твои – проживу там хоть год.

Евнух решился спросить прямо:

– Но ты ведь понимаешь, что сведения, которые ты принесёшь мне, могут навредить этому городу?

– Я тем людям ничего не должен, – последовал такой же прямой ответ. – Если со мной случится беда, никто из них и не подумает мне помочь. А ты мне помогал, господин. Я перед тобой в долгу, хоть и не люблю быть обязанным. И если я выполню это твоё поручение, мы будем в расчёте. Ведь так?

– Это зависит от сведений, которые принесёшь, – сказал евнух. – Они должны быть полезны. Ты уже научился отличать полезные сведения от простой базарной болтовни, вот и в главном городе румов помни об этом различии. Денег тебе дам, чтобы хватило на месяц, а затем возвращайся.

На следующее же утро «верная тень» взяла деньги и исчезла, а Шехабеддину оставалось ждать, что из этого выйдет. Он хоть и привязался к своему помощнику, но за все шесть лет знакомства приучал себя к мысли, что однажды этот юноша может исчезнуть навсегда, даже не простившись. На взгляд евнуха, теперь этому уличному вору представилась прекрасная возможность именно так и поступить – взять деньги и перебраться в другой город, но отнюдь не в столицу румов, а в один из больших турецких городов, где прежний покровитель не найдёт и не станет взыскивать «долги». Вот почему евнух непритворно обрадовался, когда «верная тень» через месяц вернулась. Как видно, не зря Шехабеддин называл её «верная».

Она заметно преобразилась. Если до этого своими привычками и одеянием напоминала турка, носила турецкий кафтан и сапоги и даже повязку на голове, похожую на тюрбан, то теперь это был истинный рум – от мысков кожаных башмаков до края плаща, застёгнутого на плече на круглую пряжку, как делают румы.

– Моя верная тень! Тебя не узнать! – воскликнул евнух, разводя руками и одобрительно улыбаясь, а про себя подумал: «Шпион из него выйдет отличный. Главное – успеть как следует натаскать его до начала войны».

* * *

Ещё с утра Арис получил от турецкого господина новое задание: «верной тени» следовало понаблюдать за домом первого министра. Было желательно, чтобы этот министр никуда не уехал и оказался бы на месте, если турецкий правитель, узнав о взятках, захочет поговорить.

Конечно, если бы министр отлучился куда-нибудь, «верная тень» никак не могла этого предотвратить, но могла проследить направление. Несмотря на то, что министр путешествовал по городу верхом, тень настолько хорошо знала все улицы и переулки в турецкой столице, что могла пешком догнать даже конного. Главное, чтобы он не удалялся за пределы города.

Чтобы не привлекать внимания, Арис выбрал ближайший переулок, откуда просматривался дом первого министра, и сел там возле стены на солнечной стороне, притворяясь, что греется, раз погода хорошая. Тень даже прикрыла глаза, чтобы выглядело правдоподобнее, но сквозь щелки неплотно сомкнутых век продолжала наблюдать за домом.

Появилась дерзкая мысль проникнуть в дом, но её следовало гнать прочь. Арис хоть и являлся довольно ловким вором, но последний раз, когда он пытался проникнуть в чужой дом и поживиться чем-нибудь ценным, это закончилось очень плохо. Арис оказался схвачен, осуждён и отправлен в тюрьму – дожидаться вынесения приговора. Турецкому господину, который почти сразу понял, где искать пропавшего помощника, пришлось потратиться, чтобы выкупить свою «верную тень» у начальника тюрьмы. Официально Арис умер в тюрьме, а неофициально ему пришлось безвылазно прожить в доме господина целый месяц, сменить одежду и постричься, чтобы обрести иной облик.

Господин тогда качал головой и говорил:

– Моя верная тень, я знаю, что от привычек, которые приобретаются из-за жизни на улице, избавиться нелегко. Но хотя бы попробуй. Ведь в следующий раз, когда тебя станут ловить, могут убить нечаянно. Мне будет жаль терять такого помощника.

Арис признавал правоту турецкого господина. И к тому же видел, что тот под словами «мне будет жаль» скрывал более тёплые чувства, чем сожаление. Вот почему вор старался сдерживаться, хотя порой во время прогулки по базару добыча выглядела такой лёгкой и, казалось, сама шла в руки.

Особенно сильно приходилось сдерживаться минувшей зимой, живя в Константинополе. Находясь в ромейской столице, Арис просто не имел права попасться: турецкий господин ждал от него сведений. И всё же взгляд сам собой привычно скользил по чужим кошелькам и однажды в таверне невольно остановился на тощем кошельке, который лежал прямо на столе.

Кошелёк принадлежал седовласому и седобородому иноземцу, который, сидя за столом, что-то говорил своему более молодому собеседнику, но язык был не греческий и не турецкий. Арис ничего не понимал, хотя было очевидно, что старик жалуется.

Затем к столу подошёл слуга, поставил перед собеседниками две миски с похлёбкой и заметил, что не следует оставлять кошелёк там, где легко взять.

Старик грустно улыбнулся и уже по-гречески, хоть и со своеобразным выговором, ответил, что после оплаты за похлёбку этот кошелёк остался совершенно пустым.