Текст книги "Последние дни Константинополя. Ромеи и турки"

Но в бою предводитель генуэзцев снова воспрянул духом. Когда шквал из дротиков прекратился и до баррикады снова донеслись разноголосые воинственные крики нападавших, Джустиниани потянул Тодориса за шиворот, но не вниз, а наверх.

– Вот теперь встречаем их! – крикнул он.

Тодорис, встав на баррикаде во весь рост, не успел вытащить меч из ножен, когда обнаружил, что у подножия всё кишит турками. А где же ров, который был под баррикадой? Получалось, его в одно мгновение забросали вязанками хвороста? Сколько же было нехристей, если они смогли сделать это так быстро?

Красные тюрбаны мелькали в полутьме. Гораздо лучше были видны клинки сабель, а также наконечники копий, отражавшие свет факелов. Этими факелами враги освещали себе путь и лезли на баррикаду с неожиданным упорством – таким, которого Тодорис не встречал прежде. Они не боялись даже смерти! Не стремились уклониться от ударов! Казалось, всё, чего хотели осаждающие, это влезть на баррикаду и убить кого-то из защитников прежде, чем сами получат смертельный удар. Они приставляли к баррикаде осадные лестницы или карабкались вверх, пытаясь ухватиться за копья, воткнувшиеся в мешки. Наконец, сами пытались достать защитников длинными копьями.

Некоторое количество ромейских лучников, стоя на Большой стене, сыпали на врагов дождь стрел. На той же стене были установлены орудия, чтобы метать в осаждающих камни, и камни сыпались градом, но здесь опять можно было вспомнить пословицу: «Морю дождь не страшен. И град – тоже».

Турки стали именно что морем. Они казались бурлящей водой, которая всё больше выходит из берегов. Как остановить такую воду, если плотина недостаточно высока? Но Джустиниани был уверен, что сила турок не безгранична. Выше определённого уровня эта вода не поднимется, и надо лишь не дать отдельным волнам перехлестнуть через насыпь, то есть через баррикаду. Голос предводителя генуэзцев оставался спокойным и твёрдым:

– Стойте крепко, братья! Держите строй!

Защитники благодаря своим отличным доспехам оставались почти неуязвимыми для нападающих, но нападающих было много. Вот один падает вниз, а вместо него к тебе карабкаются ещё двое. Разделаешься с ними – вот ещё один. И ещё!

Тодорис, почти без передышки действуя мечом, начал чувствовать, как в руке слабеют мышцы. Появилось опасение, что меч можно случайно выронить, когда он скрещивается с турецкой саблей. А если не успеешь вытащить клинок, застрявший в теле врага? Что тогда? Если пропустить хоть одного турка, лезущего на баррикаду, то не окажется ли так, что кипящее море за минуту заполонит всё пространство между баррикадой и Большой стеной?

Временами казалось, что натиск нападающих ослабевает, но это было ложное ощущение. Вот почему Тодорис сам себе не поверил, когда услышал, что турецкая музыка изменилась (барабаны смолкли), и увидел, что враги отступают.

Подо рвом осталось огромное количество трупов. Красные тюрбаны смутно виднелись в темноте. Слышались стоны раненых, которых отступающие турки не унесли с собой. Среди защитников тоже кое-кто получил ранения, но не серьёзные. Тодорис слышал, как переговаривались генуэзцы:

– У тебя кровь.

– А! Пустяк.

Когда с турецкой стороны смолкли даже трубы, Тодорису хотелось спросить у Джустиниани, можно ли надеяться, что окончившийся бой – последний в эту ночь, но начальник генуэзцев ответил, не дожидаясь вопроса. Ответил приказом, прозвучавшим спокойно и твёрдо:

– Братья, отдыхаем. У нас есть полчаса!

В это время василевс, находившийся неподалёку, призвал к себе предводителя генуэзцев и спросил:

– Откуда ты знаешь, что случится дальше?

– Я не знаю, – ответил Джустиниани, в очередной раз заслуживший славу человека, «сведущего во всём», – но на месте нашего противника я действовал бы именно так. Сейчас будет новая волна наступления и, судя по всему, на нас нападут более умелые воины, чем только что. Но их мы тоже одолеем. Турки мешают сами себе. Их слишком много. В такой толчее, которую они себе устроили, трудно размахнуться и как следует нанести удар. Они давят только числом.

– А что будет дальше? – спросил василевс. – Как ты думаешь?

– Если я прав, то дальше будет третий бой, третья волна. Нам придётся биться с лучшими из лучших. Посмотрим, насколько хороши они окажутся.

Тодорис, последовав за Джустиниани к василевсу и присутствуя при разговоре, увидел, что генуэзец уверенно улыбнулся. Василевса и вельмож, стоявших рядом, эта улыбка ободрила. Их лица, напряженные и суровые, разгладились, но не совсем. В них сохранялось сомнение. Однако никто не решился прямо попросить у генуэзца заверений в том, что третий натиск тоже будет отражён.

Именно в это время в Городе послышался звон колоколов. Кажется, звонили во всех церквях, показывая защитникам, что о победе в нынешней битве молятся все жители. Василевс и вельможи благочестиво перекрестились. Предводитель генуэзцев последовал их примеру будто нехотя. Тодорису вспомнилась его фраза, брошенная вчера: «А стену укреплять вместо них станет Бог?»

Юноша продолжал об этом думать, вернувшись с Джустиниани на позиции. И вот снова заиграла боевая турецкая музыка, привычная мелодия труб и барабанов, а затем послышался дружный боевой клич тысяч людей. Городские колокола уже не были слышны.

Новые враги, которые явились штурмовать баррикаду, не стали осыпать защитников стрелами и копьями, а сразу ринулись на приступ, и Джустиниани воспользовался этим. Он велел, чтобы его воины сами метали копья в нападающих, пока расстояние ещё слишком велико для ближнего боя. В ход были пущены те самые копья, которые ещё недавно летели в генуэзцев, и теперь генуэзцы вернули их туркам.

Копья разили почти без промаха. Тодорис видел, как первая линия нападающих, поначалу такая ровная, искривляется. Одни продолжают бежать к баррикаде, другие, не успев закрыться щитом от летящего копья, валятся вперёд, а третьи вынуждены переступать через них, ведь их подгоняют в спину четвёртые.

И всё же эта новая волна турецкого моря, несмотря на потери, не лишилась своей силы. Она нахлынула на баррикаду, и тут же стало ясно, что с этими врагами труднее разделаться, чем с предыдущими. Эти были более умелыми мечниками, и доспех у них оказался лучше. Вместо кожаных панцирей – кольчуги. На головах – шлемы.

Таких гораздо труднее ранить или убить, поэтому генуэзцы сменили тактику. Теперь в ход пошли не мечи, а всё те же копья, а также смола, которую лили вниз и тут же поджигали. Воздух огласился душераздирающими криками, запахло горелым мясом, всё пространство под баррикадами осветилось. Могло показаться, что приближается рассвет, но до него было ещё далеко, небеса оставались тёмными.

Тодорис, как заворожённый, смотрел на кричащих и горящих людей, которые тщетно пытались смахнуть с себя полыхающую смолу. Они падали, катались по трупам у подножия баррикады, старались сбить пламя. Кому-то пытались помочь те, кто ещё не вступил в битву.

Раненых оттаскивали назад, а их место занимали новые, карабкались по штурмовым лестницам, держа щиты над головой, но поднятый щит не спасал от копья, направленного в грудь, а если опустить щит, то на голову лилась смола. Что ни делай, а всё равно поражение – турки должны были скоро это понять, но они, кажется, не рассуждали, а просто следовали приказу, который гнал их вперёд. Следовали, чтобы в следующую минуту пополнить число раненых или убитых. Это казалось бессмысленно, и Тодорис на некоторое время просто перестал верить в реальность происходящего. Может, это сон?

Меж тем со стороны турецкого лагеря раздался многоголосый грохот пушек. Этот звук было ни с чем не спутать, но Тодорис всё же усомнился. «Турки стреляют в тыл своим же? Как так?» Но что бы ни являлось целью этой стрельбы, турки промахнулись. В темноте было трудно навести орудия.

На то, чтобы перезаряжать пушки, особенно большие, уходило много времени. Тодорис, отбиваясь от врагов, которые всё лезли на баррикаду, успел забыть о том, что залпы могут повториться. Новый грохот орудий застал его врасплох. А затем баррикада содрогнулась, в воздух взметнулась туча земли, во все стороны полетели куски брёвен и разные предметы, в том числе чьё-то оружие, части доспеха.

Тодорис неосознанно отмахнулся мечом от турецкого шлема, который сначала показался просто камнем, но лезвие характерно звякнуло о металл. В то, что происходящее – не дурной сон, верилось всё меньше. Казалось, даже генуэзцы застыли в недоумении: «Турки стреляют по своим же?» Враги под баррикадой тоже замерли, но опомнились первыми, когда увидели, что в баррикаде появился проход. Очевидно, это большая пушка попала точно в цель.

«Турецкое море» хлынуло в образовавшуюся брешь.

* * *

Яннису, решившему выследить предателя, удалось довольно легко затаиться. Не дожидаясь, пока вернётся Павел, мальчик напустил на себя непринуждённый вид и отправился на стену, примыкавшую к дворцу. Там он дождался момента, когда венецианцы, нёсшие дежурство на стене, начнут смотреть в другую сторону, и припустился вверх по лестнице, на крышу башни.

Прятаться в одной из комнат башни вряд ли следовало, ведь комнату могли запереть, поэтому Яннис, взбежав по каменной лестнице, поднялся на самый верх – на плоскую крышу, над которой реяли два красных флага.

Оказавшись на крыше, он не поднимался в полный рост, чтобы венецианцы не увидели, а просто улёгся на камнях, нагретых солнцем, и прикрыл голову краем плаща, чтобы лицо не обгорело под лучами, которые в пятый час после полудня были ещё довольно сильными.

Яннис заранее готовился к тому, что ничего из его затеи не выйдет. Вдруг кто-нибудь из венецианцев поднимется на крышу башни, увидит и прогонит. Поэтому мальчик уже заранее придумал ответ, если спросят: «Что ты здесь делаешь?» Яннис ответил бы, что просто решил посмотреть на турецкое войско и окрестности, присел ненадолго на крыше, а после сам не заметил, как задремал.

Это придуманное объяснение стало почти правдой, потому что Яннис, который в последнее время не высыпался, очень быстро уснул, пригретый солнцем, а проснулся лишь тогда, когда наступили сумерки и похолодало.

Высунув голову из-под плаща, Яннис увидел, что небо стало тёмно-синим, а облака – чёрными. На западе светилась золотая полоса. Над ней горело розовое пламя. Солнце уже почти скрылось за горизонтом, поэтому турецкий лагерь, находившийся к западу от Города, стал одной тёмной массой, испещрённой мигающими точками костров.

На севере в волнах залива Золотой Рог отражалось закатное небо, поэтому на воде хорошо были видны чёрные силуэты судов – судя по всему, турецких. На них тоже зажигались огоньки, и сами суда, кажется, двигались.

Яннис тут же вспомнил о неудачной попытке защитников Города сжечь эти суда, а также слова Юстинианиса, сказанные на совете: в неудаче мог быть виноват неизвестный предатель. Тот самый, которого Яннис собирался выследить!

Закатное зарево меж тем погасло, оборонительная стена быстро погружалась во мрак. На стенах толпилось множество венецианцев с зажжёнными факелами, но свет вырывал из темноты лишь небольшой участок кладки.

Наступающая тьма была зловещей, ведь турки хотели предпринять решающий штурм не позднее завтрашнего утра или, что более вероятно, нынешней ночью. Конечно, именно поэтому венецианцы притихли, почти не переговаривались и не двигались, а напряжённо всматривались в черноту турецкого лагеря и вслушивались в каждый звук.

Яннис не хотел быть обнаруженным, поэтому оставался на крыше. Глядя на запад, он ждал вместе со всеми и обдумывал, что делать дальше.

Чем больше мальчик думал, тем яснее ему становилось, что затея вряд ли удастся, а в случае успеха станет очень опасной. Даже если предатель действительно находится на западных стенах, то как его найти? Даже если искать только на отрезке между Малым Влахернским дворцом и Пятыми военными воротами, то есть в том месте, где подозрительно часто ломались метательные машины, это очень трудная задача. Чтобы дойти от дворца до тех ворот, нужно не меньше часа. Да и то если идёшь открыто и никто не задерживает.

«Предатель может оказаться где угодно, – говорил себе Яннис. – Может, что ты с ним и не встретишься. А даже если встретишься, то что? Он наверняка захочет убить того, кто его видел. И как защищаться? Ведь никакого оружия ты с собой не взял».

Меж тем с неба начало капать, и с каждой минутой – всё сильнее. Кто-то будто говорил: «Ты не можешь оставаться на этой крыше всю ночь. Если уж решил действовать, то действуй».

С неба уже не капало, а лило, поэтому Яннис спустился с крыши по каменной лестнице, но остался незамеченным. Венецианцы, видя, что турки не нападают и что в той части вражеского лагеря, которая располагалась перед ними, нет никакого подозрительного движения, почли за лучшее не мокнуть. Часть из них зашла в башню, чтобы из окон наблюдать за действиями турок, а больше никаких помещений там не было, поэтому остальные венецианцы, не найдя укрытия, просто ушли со стены.

Вот так и бывает с людьми, для которых война – не ремесло, а после того, как Павел Миноттос показал Яннису (по сути, первому встречному!) тайный подземный ход, вряд ли стоило чему-то удивляться.

Яннис меж тем промок почти до нитки, и не только потому, что лило сверху. По стенам, к которым он был вынужден иногда прислоняться, струилась дождевая вода, под ногами тоже было мокро, но зато ловить предателя никто уже не мешал. Даже сквозь мрак и струи дождя было видно, что на стене никого, и если бы там появилась «ночная тень», то есть человек, тайно помогающий туркам, её вряд ли можно было бы с кем-то спутать.

Пригибаясь до уровня зубцов, чтобы движущуюся фигуру не увидели венецианцы из башни, Яннис побежал по стене на юг, внимательно глядя по сторонам.

Вскоре Малый Влахернский дворец остался позади, но и возле Большого Влахернского дворца была та же картина – пустая стена. Венецианцы прятались от дождя в развалинах и не видели, как на фоне зубцов оборонительной стены мелькает тень, то есть Яннис.

Через некоторое время мальчик добрался до Харисийских ворот, где начинались владения Юстинианиса. Там уже нельзя было пройти, потому что даже в дождь на стенах дежурили люди. Если бы появилась «ночная тень», они бы и сами заметили, поэтому Яннис развернулся и побежал в обратную сторону.

На стенах возле Большого Влахернского дворца по-прежнему не было никого, хотя дождь уже почти не лил. Или Яннису, промокшему насквозь, это только казалось.

Зато турецкий лагерь как будто ожил. В тёмной дали загоралось всё больше огней, а затем Яннис услышал где-то у себя за спиной звук труб и барабанов – боевую турецкую музыку. Он остановился, оглянулся и начал всматриваться в даль – туда, куда уходила тёмная лента оборонительных укреплений. Судя по движению огней, которые вдруг потоком потекли от турецкого лагеря в сторону Города, там, где-то возле Пятых военных ворот или ворот Святого Романа, начиналась битва.

«Неужели это и есть то, что решит нашу судьбу?» – подумал Яннис, глядя на огоньки и вслушиваясь в далёкие звуки. Стоя на таком большом расстоянии, он чувствовал себя в безопасности, и, наверное, поэтому битва представлялась не более опасной, чем молнии где-то на краю неба.

Кажется, чуть ближе к дворцу, у Харисийских ворот, тоже могла скоро начаться битва. Возле стен, шагах в трёхстах горел большой факел, как будто турки обозначили себе место сбора прежде, чем напасть. Свет был виден издалека, но вокруг него – пока никакого движения.

Та часть турецкого лагеря, которая располагалась напротив Малого Влахернского дворца, почти не шевелилась. «Почему турки нападают только в одном месте, а не со всех сторон? – удивлялся Яннис. – Если их так много, то почему они не пользуются преимуществом?»

Пожалуй, из всего увиденного Яннисом в нынешнюю ночь это было единственное, что вызывало хоть какие-то подозрения. Вначале казалось, что если двигаться по стене туда и обратно, то рано или поздно увидишь странные «тени» или услышишь шорохи, которые могут означать присутствие тайных врагов. Однако – ничего. Лишь ночная тьма, дождь, мерцание огней в турецком лагере, а теперь ещё – звуки далёкой битвы и «огненная метка» напротив Харисийских ворот. Больше ничего.

Яннис уже успел подумать, что ради этого не стоило делать то, что сделал он. Сбежал ото всех, ничего не сказав, и из-за него отец, мать и все домочадцы проведут ночь в смятении. Даже воспитанницу матери, Анну, было жаль. Вдруг она и вправду влюбилась? Значит, будет плакать не меньше, чем сестра. Стало стыдно, что пришлось заставить всех так волноваться, не имея веской причины. К тому же по возвращении домой следовало ожидать сурового наказания. Отец, всегда мягкий, наверняка посчитал бы нужным высечь. И правильно.

Возвращаясь к Малому Влахернскому дворцу, Яннис уже сам не понимал, как решился ловить «ночную тень» лишь на основании смутных подозрений. На что надеялся? Он уже готов был идти и «сдаться» венецианцам, дежурившим в башне у дворца, когда увидел почти прямо перед собой, за зубцами стены, некий слабый отсвет. Как будто с внешней стороны стены, где-то у подножия развели костёр. Мальчик подошёл и посмотрел вниз. У подножия горел факел, воткнутый в землю неизвестно для чего. Не такой большой, как возле Харисийских ворот, но яркий. Из-за дождя он чуть дымил.

Кажется, отсвета не было раньше, когда Яннис бежал по стене в противоположную сторону. А в остальном – всё как прежде. Стена близ дворца оставалась пустой, ни одного движения и ни одного огня.

И вдруг Яннисом овладело такое же чувство, как минувшим днём: когда ты совершенно уверен в своей правоте, но понимаешь, что для других твои доводы весят мало. На сей раз это касалось не записки на стреле. Это касалось подземного хода, показанного Павлом Миноттосом. Яннис был совершенно уверен, что тайный ход сейчас открыт. «Ночная тень», которую он пытался выследить, открыла этот ход, причём обе двери, а затем подала знак турецким воинам, сидевшим в засаде неподалёку. Поставила факел, чтобы они знали, что ход открыт, и легко его нашли! Для чего ещё мог понадобиться этот огонь? Для чего? Что ещё он мог означать, если не это?

Если бы сами венецианцы вышли за стену по подземному ходу, им бы не понадобилось ставить факел, чтобы найти дорогу обратно. Они ведь прекрасно знали, что ход находится в самом углу стены. Если знать, то можно найти даже на ощупь. Факел мог понадобиться только врагам! А может, «огненная метка» у Харисийских ворот тоже была с этим связана?

Мальчик, уже не заботясь о том, увидят его венецианцы из башни или нет, добежал по стене до дворца, спустился во двор и кинулся к крыльцу. На первом этаже в высоких арочных окнах был виден неяркий свет. Вход во дворец оказался не заперт. Внутри при свете тусклого фонаря сидели полтора десятка человек и пережидали дождь. Они с удивлением воззрились на неизвестно откуда появившегося мальчика, который спросил:

– Где Павел Миноттос?

Венецианцы удивились ещё больше и потеряли дар речи, а опомнились только тогда, когда Яннис, не дожидаясь ответа, ринулся в подвал. За спиной послышались шаги и окрик – явно с требованием остановиться, но мальчик и не подумал это сделать, нырнул в темноту, в которую уводила каменная лестница.

Спускаясь, он прислушивался к каждому шороху впереди, ведь «ночная тень» могла находиться здесь, прятаться за винными бочками или ещё где-то поблизости. Однако очень трудно было отличить эти звуки от тех шумов, которые были за спиной. Очевидно, венецианцы искали, чем посветить, чтобы не ловить мальчика в темноте, ведь фонаря, который у них был, казалось явно недостаточно.

Дверь, с которой начинался подземный ход, удалось найти без труда – по запаху сырости. Яннис даже не удивился, что она оказалась открыта, но затем сердце бешено заколотилось от осознания важности момента: «Как правильно поступить? Если пойду и скажу венецианцам, что ход открыт, они вряд ли поймут, а если даже поймут, то могут не поверить и упустят время. Если я закрою дверь и побегу обратно, враги могут выбить дверь, пока я буду убеждать венецианцев. Но если я пройду по проходу, заберу факел и закрою ещё и ту, вторую дверь, а затем скажу венецианцам, мне тоже могут не поверить, но это будет уже не так важно».

Он двинулся по ступенькам в темноту. В таком узком ходе получалось передвигаться даже без света, просто опираясь руками о стены. С каждым шагом сердце колотилось всё больше. Казалось, что это дурное сновидение. Яннис сам не мог понять, как по цепочке догадок вышел к тому, чтобы почти застать «ночную тень» на месте преступления. Такое только во сне бывает, а наяву – никогда. Наяву всегда оказываются правы люди, умудрённые опытом, а не мальчики.

«А если это венецианцы вышли за стену? Вдруг им всё же нужен факел, чтобы найти дорогу назад? Они вышли, а я закрою им ход обратно и буду дураком в глазах всех?» – эта мысль заставляла шаги замедляться. Яннис торопился добраться до второй двери и в то же время медлил, а ведь каждое мгновение было на счету. Если турки сидели в засаде недалеко от стен, то им требовалось не так много времени, чтобы перебраться через ров. В последние недели ров обмелел, потому что водой из него пришлось затопить подкопы, которые враг делал под оборонительными стенами. А через обмелевший ров можно перебраться с помощью обычной лестницы. Это недолго, если никто не мешает, а дальше остаётся пролезть в «нору», то есть в подземный ход.

Яннис считал, что добежал до дворца, спустился во внутренний двор и попал в подвал довольно быстро. Но оказался ли быстрее, чем турки, преодолевавшие ров? Или ход открыли всё же венецианцы, зачем-то вышедшие за стену?

Сомнения развеялись, когда впереди показался свет факела. Прозвучало несколько отрывистых фраз, и Яннис, даже не зная турецкого языка, понял, что это именно турецкий. «Поздно, – промелькнуло в голове. – Ход уже не закроешь». А затем кто-то из турок что-то крикнул, и Яннис понял, что замечен. Следовало развернуться и бежать со всех ног, пока не схватили.

Мальчик хотел закрыть за собой дверь – ту, что запирала подземный ход со стороны подвала, – и даже захлопнул её, но засов куда-то пропал, а искать было некогда: враги гнались по пятам. Впереди тоже показались факелы – их держали венецианцы, наконец спустившиеся в подвал вслед за Яннисом. Яннис крикнул что было сил:

– Беда! Турки здесь! Турки!

* * *

29 мая 1453 года, перед рассветом

Тодорис, стоя на осыпающейся баррикаде, а точнее – на краю прохода, появившегося в ней после выстрела турецкой пушки, в ужасе смотрел, как плотная толпа турецких воинов, которые чуть ли не толкались локтями, стремится в этот проход. Казалось, турки даже не собираются сражаться, а просто втискиваются в пространство между баррикадой и Большой оборонительной стеной. Только что их протиснулся десяток, а теперь уже – полсотни, сотня… Но ещё до того, как число врагов в узком пространстве достигло сотни, Джустиниани крикнул своим людям:

– Каждый десятый – за мной! Не пускать врага в брешь! – а затем спрыгнул с баррикады, чтобы встретиться с турками лицом к лицу.

Толпа врагов была по-прежнему очень плотной. Они не имели места даже для того, чтобы как следует размахнуться для удара саблей, а предводитель генуэзцев, к которому в первые мгновения присоединилось лишь несколько латников, мог делать широкие махи.

Как же удачно сложилось, что Джустиниани был великаном и мог одной рукой держать тяжёлый меч, который в полтора раза длиннее, чем любая турецкая сабля. И таким же удачным стечением обстоятельств являлось то, что враги были в кольчугах, защищавших только верхнюю часть тела. В неверном свете факелов, освещавших место действия, казалось, что генуэзец просто косит турок, как высокую траву, а те, скованные собственной численностью, ничего не могут сделать в ответ. Они падали ему под ноги. А Джустиниани, быстро добивая их и переступая через тела, шёл дальше, снова отводил руку с мечом назад для широкого маха и продолжал косить.

Даже в таком выигрышном положении генуэзцу не помешал бы щит, но тут Тодорис вспомнил, что Джустиниани ранен, а рана влияла на подвижность левой руки. Судя по всему, генуэзец не был уверен, что, взяв щит, сможет его удержать, поэтому действовал только правой рукой, а левой почти не двигал и старался встать к врагу боком, то есть отводил левое плечо назад, чтобы оно даже случайно не пострадало.

Именно это наблюдение заставило Тодориса тоже спрыгнуть с баррикады и занять место слева от генуэзца. Джустиниани косил турок, а Тодорис служил ему щитом, чтобы никто из врагов не зашёл с левой, уязвимой, стороны. Генуэзец благодарно кивнул и продолжил свою работу.

Турки, понимая, что под тяжёлым мечом великана им можно только умереть, непроизвольно пятились, но пятиться было особо некуда. Пути назад не было. Проходя через проход в баррикаде, поток турок почти сразу упирался в Большую стену. Потому поворачивал направо или налево, но теперь их и справа, и слева теснили генуэзцы. А в проход меж тем стремились всё новые турецкие воины, напирая на своих со спины.

Протиснулось, наверное, человек триста. Сгрудились между баррикадой и Большой стеной, как овцы в загоне. И позволяли себя истреблять, поэтому Тодорис перестал пугаться их численности. «Справимся», – думал он, вместе с Джустиниани и другими генуэзцами напирая на турецкую толпу.

Уверенности прибавляли и лучники, которые, как и во время предыдущей атаки, стояли на Большой стене и посылали во врагов стрелы. Враг в шлеме и кольчуге не очень уязвим, но если враги собрались в плотную толпу, то лучник, стреляя наугад, почти наверняка попадает в лицо или в шею.

Когда все турки были истреблены или вытеснены за баррикаду через ту же брешь, через которую вошли, часть нападающих и часть обороняющихся молча встали друг напротив друга. Занимался рассвет, сделалось светлее, поэтому даже без факелов было видно, что боевой пыл у турок поугас. Они угрюмо смотрели на латников-генуэзцев, стоявших с окровавленными мечами буквально в нескольких шагах перед ними, но никто не решался броситься вперёд, чтобы напороться на эти мечи.

Остальные воины Джустиниани, которые в это время продолжали стоять наверху баррикады и сдерживали других нападавших, по-прежнему подобных бушующему морю, тоже не подвели – бурлящей воде не удалось перелиться за дамбу. А затем море начало медленно отступать, повинуясь отрывистым приказам турецких начальников, поэтому Тодорис позволил себе спросить у Джустиниани, устало опиравшегося на меч:

– Это была вторая волна?

– Да.

– Значит, у нас есть полчаса на отдых перед тем, как нахлынет третья?

Джустиниани не спешил отвечать. Казалось, он слишком устал, чтобы разговаривать, или задумался о чём-то своём, но в следующее мгновение воспрянул, напряжённо прислушиваясь. Только сейчас Тодорис обратил внимание, что колокола в Городе по-прежнему звонят, но генуэзца насторожили не эти отдалённые звуки.

– Все в укрытие! Прочь с баррикады! – вдруг крикнул он, поспешно уходя из прохода, пробитого турецкой пушкой. Прислонившись спиной к деревянным кольям, подпиравшим мешки с землёй, генуэзец посмотрел вверх. А в следующее мгновение с неба обрушился дождь стрел.

Генуэзцы слышали приказ. Их не пришлось дважды просить, поэтому они успели спрятаться. И те воины, которыми командовал василевс, тоже должны были успеть, видя, как поспешно прячутся люди Джустиниани. Тодорис, тоже прислонившись спиной к кольям и видя, как в землю почти прямо перед ним втыкаются всё новые и новые стрелы, очень надеялся, что его соотечественники успели.

– Враги мстят за своё поражение, – сказал предводитель генуэзцев, подбирая у себя под ногами красный турецкий тюрбан, ещё вполне чистый, и вытирая концом этого тюрбана свой окровавленный меч, чтобы затем убрать в ножны. – Они очень злы.

Будто в подтверждение этих слов, в баррикаду с внешней стороны начали ударяться каменные ядра мелких пушек. Некоторые ядра свистели над баррикадой, попадали в Большую стену и рикошетом летели в тех, кто, подобно Джустиниани и Тодорису, стоял, прислонившись спиной к кольям.

Послышались проклятия. Как видно, в кого-то попало, но если человек имеет силы ругаться, значит, легко отделался. И всё же следовало тревожиться. Судя по траектории полёта стрел и ядер, стреляли не издалека, как прежде, а с совсем близкого расстояния. Это означало, что защитники, прячась за баррикадой, могут пропустить момент новой атаки и не успеть отразить её. Эта опасность была особенно велика для ромеев, которые не так быстро исполняли приказы начальников, как вымуштрованные генуэзцы, возглавляемые Джустиниани. Тодорис уже давно заметил, что у генуэзцев между приказом и исполнением проходило очень мало времени, даже с учётом того, что приказ надо было успеть передать по цепочке. А вот войска василевса, даже самые обученные, часто проявляли медлительность, и это могло стать для них роковым.

Наверное, о чём-то подобном думал и Джустиниани, поскольку он, двигаясь боком вдоль баррикады, направился в сторону ромейских позиций, где должен был находиться василевс.

Тодорис, как обычно, двинулся следом и увидел, что на позициях, за которые отвечал василевс, всё обстоит не слишком хорошо. Многие воины оказались ранены стрелами, и пусть почти все раны были нетяжёлые, но даже в этом случае боец становился уже не таким стойким.

Василевс выглядел встревоженным и начал поддаваться унынию. Сидя за столом под деревянным навесом, предназначенным для того, чтобы проводить под ним собрания военачальников, он уронил голову на руки и невидящим взором смотрел на карту укреплений, лежащую перед ним и освещённую несколькими свечами, уже почти бесполезными, потому что ночная тьма всё больше рассеивалась. Рядом с василевсом была только личная охрана. Остальных приближённых он, судя по всему, отослал от себя – отправил проверять, сколько человек ранено.

– Если бы знать, что всё так обернётся, – сетовал василевс, – мы бы тщательнее восстановили укрепления. Если бы знать…

– Я с самого начала сказал, что от того, насколько мы укрепим Малую стену и баррикаду, зависит исход битвы, – отвечал Джустиниани. – Мы сделали всё, что могли. Ведь так?

Тодорису показалось, что в этом вопросе есть ирония, но возможно, что это только показалось.

– Если бы знать, – повторял василевс. – Нас с самого начала преследовали несчастья. Если бы тот пушечный мастер не убежал от нас к туркам и не отлил для них пушки…

– Если бы не этот, так другой, – уже без всякого намёка на иронию возражал предводитель генуэзцев. – Пушки в любом случае появились бы.

– А если бы нам удалось сжечь турецкий флот, то к нам по морю прибыла бы помощь от братьев-христиан, – продолжал сокрушаться василевс.