Текст книги "Последние дни Константинополя. Ромеи и турки"

Шехабеддин не стал договаривать и двинулся вперёд вместе с охраной, а распорядитель дома, не имея рядом никого, кроме нескольких слуг, оказался вынужден поспешно показывать дорогу.

– Сюда, прошу сюда, – говорил он нарочито громко.

Даже в неверном свете факелов Шехабеддин заметил, что дом Халила внутри весьма похож на султанский дворец: такая же искусная отделка стен эмалированными плитками, такие же богатые ткани на мебельной обивке и подушках, прекрасные напольные ковры.

По широкой деревянной лестнице все поднялись на второй этаж, в покои Халила, где в отличие от первого этажа везде горели лампы, а слуги, одетые наспех и потому не слишком опрятные, таращились на посетителей.

Наконец главный управитель дома остановился перед большими двустворчатыми дверями, покрытыми искусной резьбой, и сказал, что господин сейчас выйдет к посетителям.

Раз дальше гостям хода не было и даже фраза «приказ султана» не действовала, за дверями, судя по всему, находилась хозяйская спальня, поэтому Шехабеддин решил не врываться туда, а всё же подождать.

К тому же Халил долго себя ждать не заставил. Он вышел к посетителям одетый аккуратно, но борода была не слишком хорошо приглажена, и это означало, что, несмотря на все усилия управителя дома, Халила всё-таки застали врасплох.

Великий визир был совсем не вежлив и потому не поприветствовал посетителей:

– Если я не совершал преступлений и повелитель не собирается меня взять под стражу, тогда зачем вы явились ко мне среди ночи и перепугали весь дом?

Шехабеддин обратился к нему нарочито вежливо:

– Приветствую уважаемого Халила-пашу, устроителя и блюстителя всеобщего порядка, мудрого советника государства, опору трона и верного исполнителя высочайших повелений, высшего сановника нашей великой страны.

– Так что же случилось? – спросил великий визир, так и не удостоив главу белых евнухов приветствием.

– Я отправлен сюда с высочайшим повелением, которое состоит в том, чтобы немедленно проводить тебя во дворец, – невозмутимо отвечал Шехабеддин.

– Зачем?

– Для беседы.

– С нашим повелителем?

– Да.

– О чём он желает беседовать со мной?

– Это не было сказано, – всё так же невозмутимо произнёс глава белых евнухов и вдруг добавил: – Брать тебя под стражу никто не приказывал, но я бы на твоём месте явился во дворец не с пустыми руками, а с золотым блюдом.

Слуги Халила еле слышно ахнули. Ведь было общеизвестно, что с золотым блюдом связана последняя привилегия, которую получают великие визиры, впавшие в немилость. Когда султан приказывает казнить придворного, то голова выставляется у ворот дворца. Головы обычных слуг лежат на земле. Головы больших начальников – каждая на деревянной тарелке. Если же казнят визира, то дозволяется, чтобы голова лежала на серебряном блюде, а если казнят великого визира, то его голова выставляется на золотом блюде.

Халил, разумеется, понял, о чём речь. А также вспомнил, что блюдо не предоставят за счёт казны. И это стало тем моментом, ради которого Шехабеддину не жалко было рискнуть даже собственной жизнью: Халил пристально уставился на собеседника, отчаянно стремясь понять, шутит тот или нет. Казалось бы, ничто не дрогнуло в лице великого визира, старого и опытного придворного, но его лицо как-то изменилось. Было очевидно, что он в смятении и всеми силами старается это скрыть.

* * *

Стоя вместе с Халилом в коридоре дворца перед дверями в покои султана, Шехабеддин еле сдерживал насмешливую улыбку, потому что великий визир последовал совету взять блюдо, хоть до конца и не поверил советчику. Великий визир опасался, что евнух пошутил и что султан, когда увидит блюдо, захохочет и спросит: «Халил-паша, зачем ты это принёс? Неужели так испугался?»

Чтобы не попасть с этим блюдом в глупое положение, великий визир взял с собой ещё и деньги, но в своих попытках извернуться всё больше смешил Шехабеддина.

Слуга Халила по приказу своего хозяина развязал довольно увесистый мешок и аккуратно высыпал золотые монеты на поднос, уже находившийся у Халила в руках. Глава белых евнухов со своими помощниками терпеливо ждал, когда закончатся эти приготовления и можно будет впустить посетителя к Мехмеду.

Наконец пришла пора открыть двери. Халил, старясь, чтобы поднос в руках не дрожал, медленно двинулся навстречу своей судьбе, а Шехабеддин, как только доложил, что великий визир явился, вернулся в коридор, где в отдалении стояли Заганос и начальник янычар.

– Прошу простить, – обратился евнух к главному янычару, – но мне необходимо немедленно переговорить с Заганосом-пашой наедине. Мои подчинённые готовы помочь, если что-то понадобится.

Заганос невольно улыбнулся, видя в глазах друга весёлые искры, поэтому безропотно позволил увести себя прочь по коридору, а затем Шехабеддин взял друга за руку и быстро потащил за собой через комнаты, явно не предназначенные для посетителей, а лишь для султанских слуг.

Наконец евнух остановился перед деревянной дверцей и отпер её ключом, снятым с шеи. Там обнаружилось небольшое пустое помещение с маленьким, плотно зарешеченным окошком. На полу лежал ворсистый ковёр, чтобы заглушать звук любых шагов.

Шехабеддин жестом предложил Заганосу зайти, следом зашёл сам, плотно прикрыл за собой дверцу и прошептал:

– Повелитель хотел, чтобы мы наблюдали за беседой.

Оказалось, что зарешеченное окошко позволяет заглянуть в комнату, где Мехмед как раз принимал Халила. Оно являлось задней стенкой в нише, которая служила шкафчиком и закрывалась дверцами, но сейчас дверцы были раскрыты.

Шехабеддин продолжал шептать:

– Помнишь, как мы с тобой много лет назад ловили соловьёв? Помнишь, как сидели в зарослях? Настала пора вспомнить старые времена.

В ответ Заганос поднял указательный палец, а затем изобразил, будто взвешивает что-то тяжёлое на ладони. Сидя в засаде, полагалось изъясняться лишь знаками, но Заганос не выдержал. Пояснил, склонившись к уху друга так, что Шехабеддин почувствовал на коже чужое дыхание:

– Соловей один, но крупный.

Евнух лукаво улыбнулся, поэтому Заганос не удержался от ещё одного замечания:

– Не понимаю, зачем Халил ест рыбу. Ведь можно брать золото, а рыбу не есть. Для турка у него странные вкусы.

– Думаю, дело в том, что он старик, – тихо ответил Шехабеддин. – Слишком стар, чтобы получать удовольствие от охоты, от женщин и других вещей, которые требуют много сил. Остаются застолья. Должно быть, Халил уже все лакомства перепробовал. А искушённые люди в погоне за новизной порой избирают странный путь.

Меж тем сквозь решётку окошка доносилась беседа:

– Халил-паша, я вижу, ты явился не с пустыми руками. Что это значит?

– Мой повелитель, – отвечал великий визир, – ты позвал меня неожиданно и в такой час, когда все обычно спят. Я подумал, что явиться с пустыми руками было бы неправильно. Очевидно, я имел несчастье провиниться, поэтому надеялся, что смогу хоть немного сгладить провинность, если пополню казну своего повелителя.

Через окошко было видно, как Халил приблизился к мягкому возвышению, заваленному подушками, на котором восседал Мехмед, и с поклоном поставил поднос прямо среди подушек, перед султаном. Казалось, что великий визир затаил дыхание. Он, наверное, опасался, что сейчас Мехмед, сидящий, скрестив ноги, распрямит одну и тем самым столкнёт поднос с возвышения на ковры, не желая принимать подарок. Однако султан повёл себя по-другому – криво усмехнулся.

– Значит, Халил-паша, ты полагаешь, что у твоего повелителя недостаточно золота? Иначе зачем ты принёс мне такой подарок?

– Повелитель, я принёс тебе не своё золото, а твоё, – возразил великий визир, который, будучи опытным придворным, хорошо знал, как изворачиваться, если султан настроен придираться ко всему. – Это золото твоё, – повторил Халил, – а я лишь отнёс его туда, где ему следует быть. Принесённое мной не является подарком, а лишь выражением моего стремления услужить. Чем лучше великий визир служит своему повелителю, тем больше у повелителя денег в казне.

– Значит, это золото моё? – продолжал спрашивать Мехмед. Он, чуть подавшись вперёд, взял с подноса одну монету, начал непринуждённо рассматривать и вдруг с подозрением принюхался.

Шехабеддин, увидев это, с улыбкой обернулся к Заганосу и тронул друга за плечо, а Заганос в ответ подмигнул. Обоим было совершенно ясно, к чему клонит султан.

– Мне кажется, это золото не моё, – с расстановкой произнёс Мехмед, глядя на великого визира, стоящего перед ним. – Моё золото не пахнет так странно, а это пахнет. По-моему, оно пахнет рыбой. Тебе не кажется, Халил-паша? Принюхайся.

Халилу понадобилось всё его самообладание, чтобы не вздрогнуть при этих словах. Он покорно взял с подноса один золотой и принюхался.

– Прости, мой повелитель, но я не чувствую рыбный запах.

– Когда к запаху привыкаешь, то перестаёшь его замечать, – многозначительно произнёс юный султан, с явным удовольствием изводя старого вельможу своими намёками. – Похоже, ты привык к запаху рыбы, Халил-паша, вот и не чувствуешь.

Казалось, Халил близок к тому, чтобы во всём признаться, но вдруг он обрёл уверенность и заявил:

– Я не чувствую рыбного запаха потому, что его нет. Да, оно чем-то пахнет, но это не рыба.

Теперь Мехмед уже не получал удовольствие от беседы, а начал тихо злиться:

– Халил-паша, ты опять возражаешь своему повелителю. Вот этим я и недоволен. Что бы я ни сказал, ты всегда говоришь, что я неправ.

– Я лишь забочусь о троне и о благе государства, – отвечал великий визир. – Со временем, мой повелитель, ты наберёшься опыта для мудрых суждений, а пока мой долг – оберегать тебя от ошибок.

– Так, значит, это золото не твоё? – снова спросил Мехмед. – И рыбой оно не пахнет?

– Я уже имел счастье объяснить своему повелителю, как обстоят дела, – с ещё большей уверенностью ответил Халил-паша.

Опять Халил одним своим словом (простым словом «нет») разрушил то, что Мехмед строил. Замысел, согласно которому великий визир должен был оказаться посрамлён или даже осуждён, получился слишком хрупким. Халил сказал простое «нет», а султану осталось лишь смотреть на руины задуманного.

У Мехмеда было намерение прямо обвинить великого визира в получении взяток от румов, но теперь султан отказался от затеи. Обвинение ни к чему бы не привело. Халил стал бы всё отрицать, и даже свидетель, рассказывающий о рыбинах, набитых золотом, не заставил бы великого визира признаться.

– А знаешь, чем ещё я недоволен? – продолжал Мехмед, чтобы выйти из игры достойно. – Посмотри на подушки вокруг меня.

Халил молча оглядел их.

– Ты видишь, что они смяты? – спросил султан и пояснил: – Вот я места себе не нахожу. Сажусь так и эдак, ложусь и встаю, а сам всё думаю о том, как нам лучше подготовиться, чтобы взять главный город румов. Я не сплю. А ты, Халил-паша, спишь, пока твой повелитель бодрствует. Только нерадивые слуги не разделяют забот своего господина, а нерадивые слуги мне не нужны.

– Да простит мой повелитель своего старого слугу, – с прежним спокойствием ответил Халил. – Я служил твоему отцу и тебе много лет, а теперь силы оставляют меня. Старики сонливы.

– Я предупреждаю тебя последний раз, Халил-паша, – жёстко произнёс Мехмед, как будто не услышав этих жалоб. – Если ты не будешь разделять моих забот, а будешь мешать мне выполнить то, что я задумал, то никакие твои прежние заслуги не спасут тебя от справедливого наказания. Разрешаю удалиться.

Обвинений не последовало, свидетель не пригодился, но Шехабеддин, вместе с Заганосом следивший за ходом беседы, не унывал. Последнее предупреждение султана означало, что Халилу осталось недолго, и султан сам это подтвердил, когда по окончании встречи с великим визиром снова вызвал к себе «своих верных слуг».

– Вы всё слышали? – спросил Мехмед, предложив им сесть на ковры. – Скажу вам честно, я не верю, что Халил исправится. Он, как и раньше, будет доказывать, что главный город румов захватить нельзя. Но мы должны доказать, что Халил ошибается. Я хочу доказать это и не сойду с намеченного пути.

* * *

Арис любил бродить по городу по ночам, но в эту ночь вопреки обыкновению никуда не пошёл. Он хотел дождаться, когда господин вернётся из дворца и можно будет расспросить, чем же закончилась история с первым министром, но, увы, расспросить не удалось. Господин явился домой не один, а с гостем – вторым министром, которого считал своим другом и всячески продвигал по службе.

Войдя в дом, хозяин велел:

– Накройте трапезу в комнате для приёма гостей. Подайте вина и всё, что есть лучшего из еды. Мы с моим другом будем праздновать! – Вот почему Арис даже успел подумать, что первому министру отрубили голову, а на освободившуюся должность назначен друг господина, но это оказалось не так.

Сидя на дереве возле окон и подслушивая, «верная тень» ясно уловила фразы господина, сказанные особенно громко и воодушевлённо:

– Друг мой, ты в одном шаге от того, чтобы получить должность великого визира! Мы возьмём этот город румов, и должность – твоя!

– Похоже, что так, – ответил второй министр, – но хватит говорить о делах, ведь ты обещал, что в эту ночь мы вспомним старые времена. Давай выпьем.

Очень скоро Арис понял, что ничего интересного больше не услышит, да и смотреть в окно на чужое веселье было нисколько не занятно. Если сам остаёшься трезвым, вид пьяных вызывает лишь недовольство. Арис всё больше чувствовал себя лишним. Даже появилось подозрение, что господин знает о присутствии наблюдателя, и если потеряет терпение, то откроет окно и выглянет наружу с лампой в руках. Свет лампы делает тени, прячущиеся в ночной темноте, весьма заметными. Вот почему Арис решил не дожидаться разоблачения и, всё так же перебираясь по веткам деревьев, вернулся в свою комнату.

Часа через два он услышал, как господин и его друг, уже плохо держащиеся на ногах, выбрались в коридор и, со смехом подбадривая один другого, пошли спать, а ещё через час, когда забрезжил рассвет, внизу скрипнула входная дверь. Выглянув в окно, Арис заметил во дворе одинокую фигуру, медленно прогуливающуюся среди кипарисов.

Это был господин, так что Арис, раз уж считался тенью, которая всюду следует за хозяином, без малейших сомнений тоже вышел во двор и присоединился к прогулке.

«Верная тень» сразу подумала, что час назад господин был вовсе не так пьян, как представлялось со стороны, поскольку теперь оказался совершенно трезвым. И всё же лицо выглядело помятым и усталым. В отличие от восемнадцатилетнего Ариса, который мог позволить себе почти не спать две ночи подряд, господин выдерживал такое с трудом, так как был уже не молод. А сейчас, очевидно, мучился ещё и бессонницей. Он задумчиво бродил среди деревьев, иногда закрывал глаза, зевал и ежился от утреннего холода.

– А! Это ты, моя верная тень, – улыбнулся господин, увидев Ариса.

– Великий визир получил по заслугам? – тут же спросила тень по-турецки.

– Нет, – последовал ответ, – но получит. Голова этого человека уже плохо держится на плечах. Скоро она упадёт.

– Мы будем ещё собирать о нём сведения?

– Нет, моя тень, это ни к чему.

– Жаль. Это было весело.

Меж тем сонная рассеянность господина сменилась сосредоточенностью:

– Раз уж ты тоже не спишь, моя верная тень, давай поговорим.

– О чём?

– Хочешь ещё раз съездить за мой счёт в столицу румов?

– Не знаю, – уклончиво ответил Арис.

– Тебе там совсем не понравилось? – насторожился господин.

– Отвратный город, – ответила тень. – Но я поеду, если буду кое-что знать.

– Что ты хочешь знать?

– Зачем господину нужно, чтобы город был захвачен?

– Это нужно султану.

– А ещё нужно твоему другу, который получит новую должность, если город удастся захватить, – заметил Арис, – но я спрашиваю не об этом.

– А о чём?

– Зачем это нужно тебе, господин? Что ты от этого получишь? У твоего друга гораздо больше причин захватить столицу румов, но он не очень стремится к этому. А вот ты постоянно об этом думаешь. Почему?

– Это очень долго объяснять…

– Я никуда не тороплюсь.

– Зато я ограничен во времени. Мне надо совершить утреннюю молитву, пока солнце не показалось…

Арис с недоверием посмотрел на господина, и тот, немного подумав, сдался:

– Хорошо. Пойдём в беседку, и я постараюсь тебе объяснить.

* * *

Шехабеддину всегда было крайне трудно объяснять свои мотивы. Зачем враждовать с таким могущественным человеком, как великий визир? Зачем прилагать все усилия, чтобы друг занял место великого визира, если должность второго визира тоже неплоха? Даже Заганос полагал, что Шехабеддин слишком увлёкся игрой и напрасно подвергает себя опасности, а ведь знал о друге столько, сколько не знал никто.

Бытует мнение, что евнухи не могут увлекаться, потому что бесстрастны, но в действительности они бесстрастны лишь в отношении того, чего не понимают – плотского влечения. А в отношении вещей, притягательность которых понятна, евнухи ещё более страстны, чем кто-либо, ведь сердце нельзя оскопить. Сердце стремится чувствовать, порождает страсти, и евнуху тоже нужно дать выход страстям. Главное – найти этот выход.

Самое трудное для евнуха – не потерять вкус к жизни. Когда евнух после операции, именуемой «оскопление», по-настоящему осознаёт, кем стал, и видит, что жизнь его изменилась навсегда, то самое трудное – найти причину продолжать жить, и если она найдена, то евнух увлечённо стремится к найденной цели, даже если она очень приземлённая.

В поисках причины кто-то начинает ценить вкусную пищу и вино, то есть жить от одного застолья до другого. Такие евнухи быстро отъедаются и создают у людей убеждение, что оскоплённые склонны к полноте.

Другие евнухи не могут найти удовольствия в пище, но находят его в употреблении вина и курении кальяна. У таких очень быстро портится лицо, становится одутловатым. И именно из-за них многие люди думают, будто евнухи в большинстве своём уродливы.

Бывает, что евнух в поисках нового смысла существования увлекается собирательством разных красивых вещей, и тогда люди говорят, что евнухи жадны.

Случается, евнух обнаруживает, что ему особенно приятно, когда к нему относятся с почтением. И тогда он всеми силами стремится заслужить разные почести, занять должность повыше, но это приводит к тому, что люди начинают говорить: «Евнухи властолюбивы».

Людям трудно понять, что евнух, найдя для себя новый смысл жизни, вцепляется в свою находку, как утопающий. То, что у людей считается лишь потаканием собственным прихотям и страстям, для евнуха – борьба за жизнь. Если евнух не станет потакать себе, то и жить не станет. «Для чего?» – спросит он и не найдёт ответа.

Вот почему наиболее удачливыми могли бы считаться те евнухи, которые, даже будучи оскоплёнными, почему-то сохранили возможность испытывать плотское влечение. Им не требуется искать цель. Тело подсказывает им её. Плохо лишь то, что люди опасаются таких евнухов больше всего, считая их главным источником всяческого разврата. Евнухов, у которых обнаруживался «изъян», часто убивали без сожаления.

Шехабеддин хотел бы быть таким, иметь «изъян», несмотря на то, что это сулило множество опасностей и принесло бы много беспокойства. Но, увы, пришлось искать для себя иной смысл существования, а также пришлось ошибиться и разочароваться прежде, чем истинный смысл оказался найден.

В палатке у работорговца Фалиха двенадцатилетний евнух ещё не нашёл свою истинную цель и даже не пытался искать, поэтому был безразличен ко всему. Он не сожалел, что у него забрали прежнее имя, данное отцом, и дали другое – Шихаб. Всё это казалось не важно, ведь он чувствовал себя гостем в этой жизни, вольным в любой момент уйти.

– Что будет дальше? – спросил Шихаб у работорговца.

– Я продам тебя богатому человеку, и ты будешь ему служить, – последовал ответ.

– А зачем мне ему служить? – полным безразличия голосом осведомился евнух.

Работорговец уже слышал подобные вопросы и давно придумал на них ответ:

– Если будешь хорошо служить, твой господин наградит тебя. Ты тоже будешь богат.

– Зачем мне это?

– Сможешь выкупить себя из рабства.

– А это зачем?

– Тогда сможешь и свою семью выкупить, – улыбнулся работорговец. – Ты ведь хочешь, чтобы они были свободны?

– Это всё неправильно! – вдруг крикнул Шихаб, почувствовав в себе храбрость того, кому уже нечего терять. – Правоверные не должны воевать с правоверными. Правоверные не должны продавать правоверных в рабство. А превращать кого-то в евнухов вообще запрещено. Со мной поступили не по закону. С моими братьями, которые умерли, тоже поступили не по закону. С моей матерью и сёстрами поступили не по закону!

Работорговец лишь рассмеялся:

– Ты думаешь, я не знаю законы? Да, правоверным не следует воевать с правоверными, но я ни с кем не воевал. Я лишь купил то, что мне продали. Ты говоришь, что правоверных нельзя продавать в рабство? Но запрет касается только мужчин. Ты видел, чтобы я покупал мужчин? Я не купил бы твоего отца, даже если б мне предложили.

– Моего отца убили, – со злостью крикнул Шихаб. – Убили те же люди, которые продали меня тебе!

– Вот видишь, – весело отвечал Фалих. – Они тоже знают, кого запрещено продавать. А вот женщин и детей продавать можно. Твой отец при желании мог бы сам продать тебя мне. И я бы купил.

– Меня всё равно нельзя было делать евнухом, – прошипел Шихаб, чувствуя, что проигрывает спор.

– Это сделал не я, а еврей, – ответил работорговец. – Он не правоверный. Только правоверным запрещено заниматься оскоплением. Я и не занимался.

Шихаб уже не знал, что сказать, чувствуя, как в глазах закипают слёзы бессилия. Если бы он мог, то умер бы в эту самую минуту! Шихаб приказал своему сердцу остановиться, но сердце не спешило исполнять приказ.

А Фалих меж тем перестал улыбаться и строго произнёс:

– Запомни вот что: ты – евнух. Если думаешь, что можешь при первом удобном случае сбежать, пойти к судье и пожаловаться на меня, то забудь об этом. Судья не примет твоей жалобы. Ты не имеешь права жаловаться. Ты не станешь свободным через суд. Но если ты хорошо будешь служить своему господину, он может подарить тебе свободу и наградить. И тогда ты выкупишь из рабства свою мать и своих сестёр. Подумай о них. Что они скажут, когда узнают, что ты не хочешь им помочь?

И тогда Шихаб подумал, что ему в самом деле нельзя умирать. А ещё подумал, что его положение не так непоправимо, как кажется: «Я буду хорошо служить моему господину, поэтому он подарит мне свободу и наградит. Тогда я выкуплю из рабства свою мать и сестёр. Я найду сёстрам хороших мужей. У моих сестёр родятся дети, и одного из мальчиков я усыновлю. Тогда мой род продолжится, и я смогу жить почти так, как будто ничего не случилось».

Тот день стал началом долгого пути, но Шихаб ещё не знал, куда в действительности ведёт этот путь и что не зря назван падающей звездой. В Коране сказано, что такие звёзды, то есть метеоры, преследуют и гонят демонов, которые подбираются к небесам и подслушивают то, что Аллах говорит ангелам. Знатоки Корана неустанно разъясняли это другим людям, но, несмотря на все усилия, сохранялось поверье, что падающая звезда означает чью-то смерть, а особенно крупные метеоры означают, что умер правитель или другой важный человек.

Если Аллаху было угодно, чтобы это поверье сохранялось, то, наверное, Аллаху также было угодно, чтобы евнух, названный Шихабом, услышал поверье и со временем увидел в этом указание к действию.

* * *

Арис не любил быть обязанным и потому жил легко: когда ты никому ничего не должен, у тебя нет забот. Но если нет забот, то появляется много времени, которое некуда девать. Ты нарочно ищешь себе заботы, чтобы развлечься. И чем опаснее, тем интереснее.

Арис был не из тех, кто стремится к великим свершениям. Окажись он таким, тогда не задавался бы вопросом, куда тратить время. Увы, этот вопрос возникал в голове часто, и потому Арис был не против, когда турецкий господин давал работу. Она развлекала.

Даже когда Арис спросил, почему господин так сильно желает падения ромейской столицы, то задавал вопрос всё по той же причине – искал развлечения. «Если скажешь, поеду в этот отвратный город», – обещала тень, но на самом деле поехала бы в любом случае, ожидая, что там будет весело.

Господин об этом не догадывался и, сидя со своей тенью в беседке сада в предрассветный час, напряжённо подбирал слова. Он думал, что правильные слова очень важны:

– Я уже двадцать лет играю одну шахматную партию. Это дольше, чем ты живёшь на свете, поэтому просто поверь мне: играть так долго – очень тяжело. Я хочу доиграть и сбросить с плеч груз. Пешка должна стать визиром[53]53
  Визир – в шахматах: то же, что ферзь. Оба названия происходят от одного и того же персидского слова. В Европе ферзя также принято называть королевой.


[Закрыть].

Арис, конечно, понял, кого господин продвигает по шахматной доске. Но многое оставалось непонятным:

– Зачем играть, если это тяжело?

– А как же иначе?

– Можно просто наслаждаться жизнью. Господин, ты ведь богат. Ты можешь оставить службу и просто жить.

– Это не доставит мне удовольствия. Я останусь один на один с мыслями о том, что страдания, которые мне пришлось перенести в детстве и ранней юности, должны иметь первопричину. Это было зачем-то нужно Аллаху, свят Он и велик. Он испытывал меня и готовил для чего-то. А игру я начал, когда подумал, что наконец-то угадал Его волю. Я должен её исполнить.

Арис понимал, что его господин – верующий человек, но сам Арис почти перестал верить в высшие силы. Сказанное не произвело на юношу особого впечатления, и потому он спросил то, о чём у верующих лучше не спрашивать:

– А если ты ошибаешься, господин? Что если ты пострадал просто потому, что так случилось, и ты – не часть замысла?

Господин напрягся как струна, но совладал с собой.

– Это было бы слишком печально, – ответил он нарочито спокойно. – Поэтому я верю, что предназначен для высокой цели… и, конечно, хотел бы это проверить.

– А ты можешь проверить?

– Могу. – Теперь верующий как будто хвастался перед неверующим.

– Почему же до сих пор не проверил?

– Для этого нужно доиграть игру. Когда пешка станет визиром, тогда звезда упадёт.

– Какая звезда?

– Я, – с улыбкой произнёс господин и пояснил: – Много лет назад у меня отобрали имя, данное отцом, и назвали падающей звездой. Именно так переводится моё нынешнее имя. Если я упаду после завершения игры, это станет доказательством, что я – часть замысла и был нужен ровно до тех пор, пока замысел не исполнится.

– А «упасть» – значит «умереть»? – с подозрением спросил Арис.

Господин молча прикрыл глаза.

– А ты не боишься смерти? – удивился Арис.

– Я устал играть в игру. Я хочу доиграть и узнать ответ. Ты поможешь мне, моя верная тень? Узнать ответ – это то, чего я по-настоящему желаю. Я надеюсь узнать, что моя жизнь устроена не согласно сказке, которую я сам себе придумал, а согласно высшей воле.

Продолжение следует…