Текст книги "Зачем ангелам тапочки"

IX. Макканийцы и флюгера

(отрывок написан чернилами цвета стали, видимо, на сильном ветру, отчего буквы неровные, пляшут и в некоторых буквах бумага проткнута насквозь)

И каких только нет в Маккании флюгеров! Поющие петухи, умывающиеся кошки, собаки, держащие по ветру нос, балерины, выполняющие самые разнообразные па, корабли, бороздящие моря, лошади, склонившие головы, и лошади на всем скаку, веселые человечки в самых разных позах, зайцы, медведи, слоны, трубящие хоботом, целующиеся влюбленные, месяц и солнце, прекрасные дамы, мыши, трубочисты, короли и королевы. Словом, кто во что горазд. На каждой макканийской крыше по два, три, а иногда насчитывается до десяти флюгеров, раскрашенных яркими красками или стальных, сверкающих на солнце. И это не считая детских вертушек на балконах и в окнах. И все это великолепие крутится, вертится, приводя в движение ветер. Да, да, именно так. Во всей Маккании не ветер вертит флюгера и вертушки, а сами флюгера и вертушки крутятся и вертятся в разные стороны, создавая ветер. Каждый флюгер снабжен крохотным неслышным моторчиком, почти таким, какой есть у каждой уважающей себя кошки. Только у кошки моторчик шумный, он производит в животе кошки мурчание и небольшую вибрацию, когда та довольна. Подобные моторчики, только бесшумные, присоединены к каждому флюгеру, и те, как следует раскрутившись, вместе рождают ветер. Как устроен моторчик, знают только флюгермейстеры, их устанавливающие и следящие за исправной работой, да трубочисты, прочищающие трубы и дымоходы. В большинстве макканийских домов имеются камины и печи. Поэтому трубочистов и флюгермейстеров так много. Но попробуй какой-нибудь чужеземец поинтересоваться, как устроен механизм, приводящий в движение флюгер, никто из них ни за что не расскажет. Это одна из государственных тайн Маккании, разглашение которой никак не карается, но которая тем не менее соблюдается свято и всеми. Есть, правда, еще любопытные мальчишки, кошки и птицы. И те, и другие то и дело лезут на крыши. Но мальчишки не желают оставаться без сладкого, кошки знай себе мурчат в ответ, когда их спрашиваешь, а птицу попробуй поймай! Вот она была – и нету. Птицы, знаете ли, очень непостоянны.

В флюгермейстеры и в трубочисты идут обычно люди веселые и любящие униформу. У трубочистов это черный камзол с надраенными до блеска пуговицами и шляпа. У флюгермейстеров – ярко-красный жилет и котелок с крохотным флюгером на макушке. Ну, насчет пуговиц на камзоле трубочистов, наверное, все уже знают. Считается, что тот, кто потрет пуговицу трубочиста, будет счастлив. Поэтому так рьяно сияют пуговицы на камзолах, и именно поэтому в трубочисты идут люди веселые, те, что любят людей. Когда за тобой ходит по пятам толпа, из которой каждый желает потереть твою пуговицу, трудно не рассердиться и не убежать. Потому-то трубочистом может стать только очень спокойный и дружелюбный человек. Трубочисты вечно улыбаются и посвистывают, и машут с крыш прохожим зевакам, которые чуть ли не валятся на мостовую, оттого что слишком сильно задрали головы, чтобы поглядеть, чем там занят трубочист.

А в флюгермейстеры идут люди молчаливые и задумчивые, которых природа словно и создала для того, чтобы копаться в разных сложных и тонких механизмах, сидеть на крыше, прислушиваясь к шуму ветра, улавливая малейшие перемены в его настроении. Вот именно такие люди идут обычно в флюгермейстеры или в часовщики. Часов в Маккании тоже предостаточно, правда, многие из них не похожи на наши с вами часы и это вообще отдельная история. Но все-таки в часовщики и в трубочисты идут люди, которые любят посвистывать во время работы, и никто никогда не наблюдал флюгермейстера, который свистит. Наверное, так повелось издревле, ведь флюгермейстеру нужно быть очень внимательным, прислушиваться к ветру, чтобы понять, все ли у того в порядке и не нуждается ли он в помощи, не нуждается ли сам флюгер в починке. А ветер имеет обыкновение свистеть. Чтобы собственный свист не мешал, флюгермейстеры молчат, они не болтают с трубочистами и не поют песен, во всяком случае, на работе. Хотя, поговаривают, что и дома они большей частью молчат. И выглядят эдакими буками, но по природе это всё люди добрые, с деликатной и нежной душой. Злой человек не может работать с ветром.

Ветер – он ведь как ребенок: то балуется и скачет, как сумасшедший, то воет и плачет, потому что где-нибудь поранился, то дерется и бранится, отбирая понравившуюся игрушку. Чтобы с ним работать, нужно и терпение иметь, и материнскую нежность. Впрочем, некоторые женщины тоже работают флюгермейстерами, среди женщин тоже есть флюгермейстеры, их называют флюгермамами. Они тоже носят красные жилетки и шапки с маленьким флюгерком. Когда и где в Маккании появился первый флюгер, об этом история умалчивает. Видать, это произошло очень уж давно. И жители каждого города, городка и даже деревеньки будут вас уверять, что именно в их местности и появились первые флюгера. И станут вам рассказывать истории и легенды одну другой краше, и даже, быть может, поведут вас в маленький музей, где хранятся очень древние флюгера, а экспозиции поведают о старейших флюгермейстерах и разных интересных случаях, с ними происшедших. И проводники ваши или экскурсоводы будут подмигивать вам и подавать разные знаки, ища поддержки, мол, теперь-то вы знаете, где именно появился первый флюгер. Что касается легенд о появлении первого флюгера, то мне больше всего нравится вот эта.

Давным-давно, когда еще не было машин и поездов, во время правления макканийского короля Рауля младшего, Маккания была очень засушливой и жаркой страной. Климат там был просто безобразный. Месяцами не было дождя и ветра, а потом налетали ураганы, крушили дома, и жители не могли спастись от страшных жестоких ливней, уносящих множество жизней. Трудно управлять таким государством. Поэтому макканийский король все время грустил и постоянно напряженно думал, как сделать так, чтобы в Маккании ветра и дожди случались не раз в три месяца и в ураганном порядке, а планомерно-периодически и тогда, когда нужно. Но сколько сам король, его министры и ученые ни ломали головы над этой задачей, ничего у них не получалось. Страдали люди, сгорали под солнцем целые поля и леса, и никто не мог помочь. И жил в те времена в одном городке или деревне маленький мальчик. Как его звали на самом деле и какая у него была фамилия, никто не помнит, но люди прозвали его Ветерком. За быстрые ноги и за то, что он умел странным образом приносить страдающим облегчение. Поговорит он с больным стариком или немощной старухой, и сразу на время их боль уходит и откуда-то силы появляются. Словно ветерок пронесся по знойному полдню, принеся всем приятную прохладу. В общем, это был весьма необычный ребенок. Родители не обращали на его необычность никакого внимания, пинки и затрещины Ветерок получал от отчима так же, как и остальные пасынки, правда, мать, наверное, все-таки любила его больше. Любила, но никогда в этом не признавалась, потому что была хорошей матерью.

Однажды наступила такая засуха, что все зеленые деревья мигом пожелтели и облетели, вода в реках пересохла, а за водой в колодцах выстраивались огромные очереди, причем вода выдавалась строго по полведра на каждого члена семьи, и ни каплей больше. Жителей деревни или городка, в котором жил Ветерок, стали мучить жуткие болезни и хвори. Заболел и младший братик Ветерка, совсем еще младенец; болел он очень тихо, просто угасал в своей колыбельке. Мать брала платок, окунала его в драгоценную воду и смачивала сморщенное личико малыша. А сам Ветерок ничего не мог сделать, его чудесная особенность куда-то исчезла, он не мог уже приносить облегчение, наверное, потому что страдал сам. Ветерок постоянно лазил на крышу и смотрел, не приближается ли откуда-нибудь дождевая туча или хотя бы легкое облако, не появится ли хоть какой-то ветер. Но тщетно. Напрасно вглядывался он вдаль из-под старой материной шляпы. В конце концов мать запретила ему залезать на крышу. Он тоже ослаб, как и остальные дети в округе. Казалось, трагическая развязка уже не за горами. Но один раз, не послушавшись матери, Ветерок залез на крышу и принялся ждать. Тут он услышал легкое шуршание, а потом и свист. Это был совсем небольшой ветер, который, вероятно, случайно залетел сюда и уже собирался улетать, насмотревшись с крыш на печаль, в которую погрузился городок. Но Ветерок ловко ухватил ветер за хвост.

– Отпусти! – потребовал ветер. – Разве можно так обращаться с ветром?! Вот как сдуну тебя сейчас с крыши, будешь знать!

– Не сдунешь, ты еще маленький! Я тебя к трубе сейчас привяжу, и будешь тут болтаться.

Из последних сил мальчишка уцепился за ветер и не отпускал.

– Ой, не надо к трубе, мне будет больно. Отпусти.

– Если я тебя отпущу и ты никогда не вернешься, то мы все тут скоро поумираем, мои братики и сестренки, родители и соседи… Нам очень нужен ветер. Неужели тебе нас не жалко?!

– А что такое жалко?! – поинтересовался ветер, и мальчик понял, что ветры – ни большие, ни маленькие – никогда не испытывают чувства жалости, им вообще незнакомы человеческие чувства.

– Хорошо, – сказал он ветру, – я тебя отпущу, тогда ты приведешь к нам маму или папу, нам нужен очень большой ветер и дождь.

– Не… мама и папа меня никогда не послушаются. А вы лучше придумайте свой ветер, – предложил спорщик.

– А как? Мы не умеем…

– Ну, тогда вы глупые люди! Вы строите дома, роете колодцы, создаете церкви и дворцы, а ветер сотворить так и не научились, – и он, засмеявшись, выдернул хвост из рук мальчика и улетел в одно мгновенье.

А Ветерок так и остался стоять на крыше с открытым ртом. Он все еще не мог поверить в то, что только что разговаривал с ветром и держал его за хвост. Спустившись вниз, Ветерок пробрался в мастерскую отчима. Отчим был неплохим часовщиком и мог бы добиться признания и успеха, если бы не обнимал по вечерам бутылку. Что проку в часовщике, у которого руки трясутся! Отчима в мастерской не было, и мальчик стал складывать и перекладывать колесики, винтики. Встреча с ветром приободрила его, казалось, в нем появилось много сил. Он сходил на кухню, взял уголек и этим угольком чертил что-то полдня. Хорошо, что мать была занята малышом, отчима не было дома, а братья и сестры сидели и лежали в тени большого дерева вместе с другими ребятишками и никто не мешал ему думать. Ветерок даже нашел в себе силы сходить к кузнецу. Он выпросил у кузнеца ржавый кусок железа и большой железный штырь. Вернувшись домой, он заперся в мастерской и даже не пошел ужинать. Мать, конечно же, беспокоилась, но у нее, как и у всех, уже не было сил. Тихо постучала она в дверь мастерской и дала сыну кусок хлеба с миской похлебки. Когда дверь закрылась, она вздохнула с облегчением: «Ну пусть хоть одному стало получше. Пусть себе играет, раз силы есть!» Отчим так и не пришел ночевать – видать, остался в тот вечер у какого-нибудь дружка, такого же, как он, выпивохи. Так что у Ветерка была целая ночь впереди. Рано утром он поднялся на крышу, с трудом выволок туда странную конструкцию и принялся ее устанавливать. Когда все проснулись, на крыше уже стоял флюгер, пусть не самый изящный по современным макканийским меркам, зато снабженный крохотным потайным механизмом. Но никто бы этого не заметил, если бы через какое-то время флюгер вдруг не принялся крутиться с такой бешеной силой, что, казалось, он хочет улететь вместе с крышей и трубой, оторвав их от дома. Ветерок стоял на крыше и наблюдал молча, закусив губу. Он понимал, что сейчас должна решиться его судьба и судьба всех его родных. Он умел ждать, умел терпеть, но ему так хотелось, чтобы все заработало поскорее, что от нетерпения стал шептать: «Ну же, давай! Давай!

Я жду! Скорее!» И тут откуда ни возьмись появился ветер, самый настоящий, гораздо сильнее того маленького, которого вчера он держал за хвост. Ветер зашумел и засвистел так, что его услышали в доме. И тотчас же выскочили на улицу мать, братья и сестры и соседи. «Смотрите. Смотрите! – закричали дети. – Это же ветер, ветер!» Тотчас же на их крик к дому подбежали еще люди. Все смотрели с изумлением, как закручивается ветер над крышей, где Ветерок поставил странную штуковину. А после все мужчины набились в мастерскую часовщика, и семилетний мальчишка объяснял им устройство механизма, показывал чертежи, начерченные углем. Все бурно обсуждали, спрашивали и гладили Ветерка по голове. Только его отчим стоял, прислонившись к дверному косяку, ничего не соображая и тараща налитые мутным бульоном глаза. Дальше мужчины бросились строить флюгеры, любая железка была на вес золота. А часовщику пришлось раздать всем нужные винтики и колесики, но ничего, он в убытке не остался, соседи щедро его вознаграждали за каждое колесико или винтик. Скоро на каждом доме высились флюгера. Самые разные, из того, что подвернулось под руку. Они сейчас показались бы нам забавными, нелепыми и некрасивыми. Но самое главное и важное – они действовали, они крутились и вертелись, создавая ветер. Ветер пронесся над домами, улетел и вернулся с большой дождевой тучей, и та прошумела над городком, напоив всех, вернув всем силы. Уже после жители города научились ставить красивые флюгера, а еще позже они научились управлять ветром. Затем появились флюгермейстеры, и в музее каждого городка есть обязательно флюгер в виде мальчика, держащего в руках большой развевающийся хвост ветра.

Вы скажете, эта история не похожа на правду?! Может, и не похожа, может, и не было никакого мальчика, и не ловил он на крыше ветер, может, флюгер создал какой-нибудь взрослый или целая мастерская взрослых. Этого мы уже никогда не узнаем. Да это и не важно. Важно лишь то, что флюгера в Маккании действительно создают ветер, там всегда прекрасная погода, легкий и чистый воздух, в меру идут дожди и в меру светит солнце. И в любой, даже самый отъявленно знойный и жаркий день над деревьями и крышами проносится ветерок, приносящий прохладу.

X. Дом у озера

(отрывок, написанный детским смехом на водной глади)

Взрослые думают, что когда они спят, то спят все вокруг – и дети, и животные, и предметы. Когда я был маленьким, я знал, что это не так. Ведь когда взрослые ложатся спать, жизнь только начинается. Больше всего это заметно в бабушкином доме, в доме Сваровски возле небольшого озера прямо в лесу. Мы с двоюродной сестрой Тиной любили там гостить. И бабушку тоже очень любили и любим до сих пор. Пусть как можно больше дней светит ей солнце! Бабушку зовут Марта, и она никакая не Сваровски. Не знаю, как там у вас, но у нас в Маккании у каждого дома есть свое имя или фамилия. Бабушка назвала свой дом Сваровски. Когда у нее спрашивают, почему именно так, она таинственно вздыхает и пожимает плечами. Мы с Тиной думаем, что так звали молодого человека, в которого бабушка была влюблена в юности. А сейчас Сваровски – это дом, очень старый, большой и по-настоящему живой. Родители привозили нас к бабушке летом на месяц или два. И мы были свидетелями того, что творилось в доме и возле него, когда взрослые ложились спать…

Ночью, когда темное небо сердито наползает на озеро, но не может заглушить его сияния, крохотные обитатели дома у самой воды просыпаются и наполняют его комнаты и кладовки суетой, деловитым постукиванием, перешептыванием и поскрипыванием. А рядом с домом хор лягушек вступает в состязание с хором цикад. И если одни берут серьезными басами, изящными тенорами и оглушительными дискантами, словом, разнообразием, то другие, некрасиво стрекочущие на одной ноте, – своей несметной численностью. Я тут подумал: хорошо, что на уроках музыки я не спал, а слушал и теперь могу рассуждать как большой знаток. Хоры стараются изо всех сил перепеть друг друга. Иногда у тех и у других перехватывает дыхание и в поразительной тишине вдруг вскрикивает спросонья маленькая птичка-журашка или гукает, зыркая повсюду, любопытная совка-несплюшка. То гукает, то запускает свое «ах, не сплю… ух, не сплю, ух, ух, ух». На пустующем по ночам чердаке и на крыше взывают к справедливости кошачьи кавалеры и дамы, там же, на чердаке, похрюкивают во сне, почесывая потешные животы, дневные гномы. Сами по себе зевают, скрипя, половицы и вздрагивают потертые ступеньки на лесенке. А лестничные бабочки порхают сверху вниз и снизу вверх. Они абсолютно невидимы, потому могут позволить себе это порхание. Под потолком пауки-глазастики плетут добротную паутинку. Им нужно поторапливаться, потому что утром незатейливые сети могут заметить дневные обитатели дома и стереть напрочь шваброй или тряпкой. Поэтому паучки поспешают, и сверкающие узоры, как огни рекламы, зазывают простоватых лестничных бабочек, зеленоватых кутелопок и мателопок, доверчивых кузей и тоненьких озорных люстиков, которые так и норовят порвать паутину. Этим опасным занятием они могут заниматься ночь напролет.

Хорошенько разогнавшись на тоненьких ножках, подскакивают под самый потолок, стараясь уцепиться крепкими крохотными челюстями за ниточку, и дергают ее резко в сторону. Такие опасные забавы могут плохо для них кончиться, но они ничего не боятся и бахвалятся друг перед другом, кто быстрее и ловчее порвет паутинку. Нет-нет да и попадет в паутину какая-нибудь не в меру рассеянная моровка, но тут же начинает так громко возмущаться, что пауку-глазастику приходится ее отпустить, хлопот с такой не оберешься. Всю родню на уши поднимет, так они на своих развесистых ушах и прискачут ее выручать. Лучше уж ловить кротких кутелопок и лестничных бабочек.

В серванте за посудой изредка будто бы позвякивают колокольчики. Это посудные сусуньки бьют молоточками по тарелкам, чашкам и блюдцам. Но причинить вред посуде они не могут. Только звенят и звенят себе помаленьку. Из приоткрытой двери шкафа норовят вылезти чулки и колготки, гольфы и носки. На самом деле сами они ни за что бы не вылезли. Но в них забираются домовитые носкочуи, которые балдеют от запаха любых носков или колготок, предпочитая, однако, нестираные и ношеные. Вот и тащат носкочуи из шкафа да комода то носок, то колготки к себе в укрытие, и больше никто не может найти пропажу, даже хозяйка дома. В детской как ни в чем не бывало двигаются куклы, ездят машинки, гоняют круг за кругом поезда, и мячики от переизбытка чувств и невозможности скакать с шумом и грохотом, тихо зависают в воздухе, выполняя сложные кульбиты. Малюсенькие жуки-книголисты пытаются пробраться в книжный шкаф, чтобы почитать вместе какую-нибудь книгу. Гусеницы-няньки укачивают усиками своих малышей и возят по углам коляски с гусеничными малютками. На старинном секретере в чернильнице нежно плещутся синие рилеи, похожие на русалок, только в тысячу раз меньше. Их никто не может заметить, кроме них самих. Но если нечаянно захватить такую рилею вместе с чернилами на кончик пера, то, попав на бумагу, она примется баловаться, скакать, прыгать, запутывать слова или писать всякую отсебятину, словом, то, что совсем не было запланировано пишущим. Хорошо еще, если это перо поэта или сказочника. А если какой-нибудь канцелярский работник, секретарь суда или еще какой-то присутственный человек?! Тут без скандала не обойтись. Может быть, поэтому любой чиновник, прежде чем написать что-то, долго и внимательно всматривается в чернильницу на рабочем столе.

В ящиках секретера копошатся серьезные пичерики в деловых костюмчиках, с портфельчиками, в напудренных париках – ищут, трудяги, что-нибудь важное, какой-то потерянный документ или иную бумажицу.

На не менее старинном, чем секретер, трюмо в облаке пудры кокетливые фифочки надувают губки и пудрят носики, а надо сказать, что носики у фифочек самые длинные во всем доме, несмотря на то что сами фифочки малюсенькие. Поэтому поддерживать их носики приходится безотказным зебам. На каждый нос требуется по две-три, а то и четыре зебы.

Домашние разноцветные светули выползают из норок и укромных уголков и светят всеми своими крылышками. А их у светулей так много, что не сосчитать. Особенно когда те принимаются махать ими без отдыха.

На кухне, среди банок, склянок и кастрюль, коробочек и пакетиков, ковшиков и сковородок, идут бои между нямами и амами. Стопудово это самые вкусные битвы на свете. Обе стороны кидаются блинами, оладушками, сырниками, пирожками, конфетами и сладкими палочками, изюмом и орешками, выдавливают друг на друга крем из тюбиков, пуляются косточками из вишневого компота. В общем, веселятся, как могут.

Только в спальнях потише; спальные снюшки забираются на подушки, устраиваются рядом со спящим и храпят в унисон, при этом кисточки на их колпаках трепещут и покачиваются.

В ванной сама собой наливается вода, и в ней плавают все кому не лень. Кого только не встретишь в розовой пене: забывчивых косек, забавных медосиков, воинствующих квинков, очаровательных плисок и всех-всех-всех.

Дом живет. Даже в прихожей на шляпной стойке кто-нибудь да сидит, свесив ноги и болтая о погоде. Даже цветы на подоконниках – и те трещат без умолку.

Но стоит открыть глаза и выглянуть из-под одеяла, как мигом все смолкает и застывает. Только глуховатный жук-часовщик не прекращает свое тиканье, поглаживая прозрачное брюшко, в котором крутятся колесики, двигаются винтики. Его можно услышать из потолочной балки. А так все молчат и не шевелятся. Словно паиньки. Стоит промчаться стремглав на кухню – в одно мгновение там все оказывается прибрано и вычищено. И сколько ни ищи, хоть с фонариком, хоть без, блин, или оладушку, или даже крошку – не найдешь. В ванной вода спустится так быстро, а ныряльщики спрячутся и замаскируются так ловко, что никто их не найдет, будьте уверены.

Если уж в самом доме происходит такое, то представьте себе, что в это время творится вокруг дома! Не стесняясь и не прячась, из озера выходят рыбы на тонюсеньких паучиных ножках и совершают прогулки, обмахиваясь веерами, если жарко. Раки, вместо того чтобы пятиться назад, скачут вперед на сомах или щуках, подкручивая гусарские усы и посвистывая. Русалочки ругаются из-за сломанного гребня. А ведь всем известно, что у них на всех только один перламутровый гребень. Водомерки включают крохотные фонарики и скользят по водяной глади, разбегаясь и сходясь в чудесные мерцающие круги. Улитки в расписных домиках лихо танцуют на лопухах вдоль берега. А в самом лесу сотни тысяч зверюшек прислушиваются к тишине, чтобы разом нарушить ее и заговорить на своих звериных языках. Сотни тысяч птиц с известными и неизвестными людям именами вяжут ажурное кружево общей невероятно прекрасной песни…

Так когда же все это исчезло и куда все подевалось? Куда попрятались снюшки, рилеи, книголисты и носкочуи после того, как мы выросли?! Почему не плетут свою паутину паучки-глазастики? Ни тебе кутелопок, ни амов, ни нямов, ни даже моровки. Только соревнуются между собой хоры лягушек и цикад, ухает иногда сова-несплюшка, зевают половицы, вздрагивают потертые ступеньки, и очень редко в полной тишине можно услышать тиканье жука-часовщика в потолочной балке. Сколько мы с Тиной ни искали всех тех, кого видели маленькими, так и не нашли. Мы спрашивали у бабушки Марты, но та только руками на нас махала – мол, что еще выдумали, фантазеры, кутелопок им подавай да моровок.

Помню, когда все это произошло. Мы приехали навестить бабушку на каникулах. Я учился тогда в Университете моря, а Тина закончила курсы акушерства и должна была приступить к практике. Мы долго не виделись с бабушкой, с домом и друг с другом и стояли в коридоре, прислонив чемоданы к лестнице. Я огляделся вокруг. Дом радостно принял нас, он был все такой же деревянный, удивительный, большой и все так же благоухал бабушкиными духами и еще чем-то знакомым, пронзительным, родным. Мы с Тиной взялись за руки, пошли осматривать комнаты, поднялись наверх. Все стояло на своих прежних местах, казалось, даже пыль была та же самая, особенная, вкусно пахнущая. Бабушка напекла пирогов как на большую семью. И мы собрались за столом: Тина, я, бабушка, дядя Кларин, сосед бабушки Егар, тетушка Меня, что всю жизнь жила в бабушкином доме, и еще старые кот и кошка. Мы ели пироги, отвечали растерянно на вопросы, а сами никак не могли дождаться, когда же наступит вечер и все лягут спать. Бабушка долго хлопотала над кроватями в наших с Тиной комнатах, подбирала подушки и знакомила нас с разными одеялами, предлагая то одно, то другое. Наконец все угомонились, улеглись голоса бабушки Марты и тетушки Мени, умолк приемник дяди Кларина, улеглись на моей кровати кот и кошка. Мы с Тиной вышли из комнат полностью одетые. Конечно же, мы и не думали спать. Стояли, вслушивались в каждый шорох, всматривались в темноту – и ничего не слышали, ничего не видели. Тогда мы потихоньку спустились по лестнице и открыли двери. Лягушки, цикады и птицы пели, как и прежде, даже, мне показалось, еще громче. Но никто не вышел из воды, ни рыбы, ни раки, правда, водомерки танцевали, но не светились, как раньше. Мы снова зашли в дом и обошли все комнаты. Ничего и никого. Весь следующий день мы перешептывались похлеще прежних обитателей дома. А ночью снова вышли на охоту. Но так никого и не нашли.

– Мы просто выросли, – вздохнула Тина, – мы выросли и больше никогда не увидим ни рилею, ни фифочку, ни даже светулю.

– Погоди, ну не может этого быть, просто не может. Мы же все это не придумали, это все не детские выдумки! Мы вдвоем всех их видели, все они тут были.

– Наверное, взрослые их не видят, а мы с тобой теперь взрослые.

Прошло время. Мы всё еще отдыхали у бабушки, и дом был всё также приветлив. А в озере купаться – так сплошное удовольствие. Но сколько мы ни всматривались по ночам в темноту и в сам дом, ничего такого не заметили. Тогда просто перестали всматриваться и начали жить, увлекаясь делами, которыми увлекаются взрослые.

Прошли годы. Наверное, я, как и бабушка Марта, тетушка Меня, как моя мама и как все взрослые, забыл бы о том, что происходит по ночам в доме Сваровски. Но однажды мы приехали погостить к бабушке со своими семьями. У меня к тому времени уже была самая чудесная на свете жена Ани, нашему сыну Алексу исполнилось совсем недавно четыре года, и я никогда не видел таких шумных и хулиганских детей. В те же дни в дом Сваровски навестить бабушку приехали Тина с мужем Томом и пятилетней дочуркой Азентой с серьезными черными глазами и задумчивой косичкой, которая никак не могла решить, опуститься ли ей вниз или торчать вверх, и потому завивалась и загибалась на спине колечком, что очень сердило хозяйку, и та постоянно ее поправляла. Дом Сварвоски наполнился оглушительным топотом детских пяток по лестнице и забавными голосами. Бабушка Марта, несмотря на возраст, шустрила на кухне, и по комнатам проплывали фантомы грядущих пирогов.

В первый вечер все было очень сумбурно, мы страшно устали с дороги и отправились купаться. И купались почти до полной темноты, пока бабушка не вышла на порог и не позвала ужинать. За столом собрались все те же: тетушка Меня, дядюшка Кларин, сосед Егар, который был уже таким старым, что нам пришлось провожать его потом до дома. Только кота и кошки уже не было. Зато были мы с Тиной с нашими семьями и детьми. Герой Алекс вырубился прямо за столом. Азента держалась из последних сил, но тоже быстро уснула.

Следующим вечером дети никак не могли угомониться. Дневные игры, солнце, поиск дров для камина, бесконечные купания их не утомили. Мы еле-еле развели их по комнатам, а сами, обессиленные, завалились спать. А вот дальше… Весь следующий день дети прятались под столом, в укромных уголках и о чем-то отчаянно шептались. Мы думали, они затеяли какую-то новую игру, и, поглощенные своими заботами (нужно было помочь бабушке Марте с домом, кое-что покрасить, залатать крышу, прочистить дымоход), не обращали на детей никакого внимания.

– А когда вы ляжете спать? – спросил за ужином Алекс. Азента шикнула на него, но тот снова повторил: – А когда вы сегодня ляжете спать?

– Вот что, молодой человек, – моя жена усмехнулась, – сначала ляжете спать вы, и не позднее 21 часа, а мы ляжем чуть позже. Мы все приехали сюда отдыхать и отсыпаться.

Видели бы вы разочарованные мордашки Алекса и Азенты. Они так и застыли – у каждого во рту по ложке с пудингом, – а потом переглянулись и снова зашептались. Я прислушался.

– Только не усни! Не усни! – просила Азента, вытаращив и без того огромные глаза.

– Спокуха, я ни за что не усну. Я, между прочим, вообще могу не спать.

Последние слова он произнес слишком громко. И глаза Ани вдруг позеленели:

– Попробуй только не усни у меня, – шутливо рассердилась она. Хотя мы с Алексом знали, что рассердиться она может и не на шутку. Алекс тут же невинно заморгал глазами и «включил пай-мальчика».

Мы разошлись по спальням, чтобы уложить детей, а потом снова собраться, поиграть в лото или в «морской день». Алекс мгновенно уснул. И мы, довольные, обнявшись, отправились в гостиную, где нас ждали Тина с мужем. Старики ложились рано. Мы поиграли в лото, порассказывали историй из своей жизни, потом сон все-таки достал нас, мы зевали так громко, что, испугавшись, что разбудим детей, отправились спать. Не знаю почему, но сон у меня сразу прошел. Я взял старую книгу, которых у бабушки было полно, и принялся читать прямо с середины. В книге речь шла о некоем лорде и его невесте, которые почему-то никак не могли пожениться. Но не успел я прочитать и страницы, как услышал в коридоре стук пяток. Этот стук я знал, я изучил его досконально, вдоль и поперек – конечно же, это были шаги Алекса. Жена спала, я решил ее не будить и, дождавшись, пока шаги стихнут, отворил дверь и на самых цыпочках плавно пошел вслед за Алексом. Вдруг из соседней двери вышла Тина в пушистой пижаме и тоже на цыпочках. Мы подмигнули друг другу и, буквально не дыша, отправились за Алексом.

– Тише-тише, а то спугнешь, – это была Азента, она ждала Алекса возле кухни, – замри.

И наш шумный, наш слишком громкий, по мнению городских соседей, Алекс замер, а вместе с ним замерли и мы, спрятавшись за большим комодом. Какое-то время мы молчали и не дышали, слышно было только, как бьется сердце. И вдруг раздалось шуршание, перешептывание, скрип, тихий посвист. Кто-то перемещался в темноте туда-сюда, кто-то прыгал, попискивал и даже тихонечко пел на непонятном языке. Шумы и шорохи доносились отовсюду. Где-то хихикали, где-то откровенно ругались, а где-то тихонько хныкали. Лампочки не горели, однако откуда-то появился очень тусклый точечками свет, он плыл по коридору из кухни.

– Смотри, смотри, – чуть не закричал Алекс, но Азента, видимо, закрыла ему ладонью рот.