Текст книги "Зачем ангелам тапочки"

IV. Макканийские обычаи. Как разбудить мужчин

(написано фиолетовыми чернилами на папиросной бумаге, отчего некоторые слова неразборчивы)

Рано утром поют макканийские женщины, чудно поют, тягучими светлыми и темными голосами, вплетая их в долгие косы, но прежде старательно, плавными ныряющими движениями расчесывают тяжелыми гребнями волосы. Поют, чтобы разбудить своих мужчин не назойливым стрекотанием будильника, а словами и мелодиями, которые каждая подбирает и нащупывает в течение нескольких месяцев после свадьбы. Если макканиец молодой, не нашел еще избранницу и не совершил с ней обряда радости, то про такого говорят: «Э, да он же еще встает по будильнику!» или: «Для него еще не придумана песня». Но мы отвлеклись. За пару минут до того, как запоют макканийские женщины на балконах, колыхая колоколами крахмальных пестрых юбок, снимая с веревок белье; еле слышно ступая по кухонным плиткам, стряхивая сон с начищенных кастрюль и ворчливых чайников; разглаживая утюжком мятые сонные рубашки и брюки… (Далее неразборчиво.) За пару минут до того, как зазвучат голоса, над всей Макканией стоит такая тишина, что птицы тоже замолкают, прерывая свое развеселое пиликанье, удивленно прислушиваются к окнам и раскрытым балконным дверям.

Тишина, разливаемая громадным половником над яркими головами домов, над дворами, над улицами и улочками, харчевнями и колокольнями, – может быть, самая красивая тишина на свете. В нее стремительно вгрызаются длинные и острые лучи поднимающегося солнца, разбрызгивая рыжую позолоту и звонкую сочную медь на сверкающие оконные стекла. В тишине просыпаются кошки, позевывая и разминая лапки, выстраиваются мостиками возле хозяйкиных ног. В тишине этой, очнувшиеся от утренней чуткой дремоты, собаки самозабвенно трясут ушами, разгоняя собачьи сны. В тишине просыпаются и сами мужчины. Но не подают виду, что проснулись, а наоборот, еще крепче закрывают глаза, натягивая одеяло на голову, усердно сопят, старательно изображая спящих, изо всех сил прислушиваясь к тишине, которая очень скоро треснет по швам и поплывет женскими голосами. Тишина эта необъятна и величественна, каждую секунду множится, уплотняется грозовой тучей, копит свои силы, наливается изнутри так, что сам воздух вокруг делается наэлектризованным. И тут кто-то невидимый делает небольшой надрез, р-р-р-раз – и из тишины разбрызгиваются, рвутся во все стороны песни. И не важно, кто начнет первой: юная жена пекаря, теплая и сонная, сама как сдобная булка, или сухонькая, словно вяленная под марлей рыбина, жена бургомистра, надевающая на нос пенсне, чтобы спеть слова, которые когда-то придумала сама, но никак не может припомнить, потому что уже стара. А песни струятся, стекаясь в реки, гремят водопадами над городками и селеньями, раскачивая и поднимая на ноги мужчин.

Мужчины улыбаются сквозь изображаемый ими сон, зевают в кроватях, откидывают в сторону подушки. И первым делом тянутся к любимым губам: к губам – спелым вишням, к губам – мягким и тягучим, как липовый мед, к губам нежным и влажноватым, как только что проклюнувшийся цветок… (Далее неразборчиво.) Вслед за песнями женщин плывут поцелуи, поднимая, вытягивая из снов счастливых мужчин. Дети просыпаются позже. Для них у каждой матери припасены слова, ласковые и бодрящие, насмешливые и щекочущие, пушистые и теплые. Когда мать наклоняется над спящим ребенком, слова рассыпаются вместе с волосами по одеялу, мгновенно забираются в ухо, раскрасневшееся от подушки. Плывут над детскими головами руки макканийских женщин, разгоняя облака снов, выуживая из-под одеял барахтающиеся ноги и руки, щекоча и тормоша каждоминутно. А во всех домах уже шевелится жизнь, то там, то здесь взрываются привычным звоном будильники у тех молодых людей, для которых еще не придумано песен.

Некоторым может показаться несправедливым, что макканийские женщины встают раньше мужчин. Но для самих женщин этот обычай кажется правильным. Что может быть приятней, чем проснуться раньше всех, пока дом спит, пройтись по нему, еле касаясь пола легкими после сна ногами, открыть окна, впустив солнечные лучи или густой морозный туман, который давно прильнул лбом к окошку и наблюдает. Вынырнуть на балкон и обнять облака. Поцеловать небо, пока никто не видит, полюбоваться утренней птахой на ветке; кутаясь в шаль, прошмыгнуть на кухню и разжечь камин, если это зима. Посидеть полминуты в тишине, сложив руки на коленях, улавливая одновременно сто миллионов звуков и запахов. Услышать, как сопят дети и ворчат во сне собаки, как уютно и еле слышно дышат кошки, как мужчины прячутся под одеяло и делают вид, что спят. Услышать сквозь сонное дыхание любимых, как дышит и сам дом, как легко и ровно вздымаются его половицы, как робко стучит в стекло паучок, плетя свою паутину. Как где-то под домом роет тоннель крот, как белка в ближайшем лесу кидает шишку. Услышать, как просыпается дом, как потягивается он черепицей, зевает и улыбается чердачным окном. Разве не здорово вдохнуть влажную смеющуюся прохладу на балконе или легкий дымок занимающихся в камине дров, поднять на руки кошку и, уткнувшись носом в ее довольный и снисходительный бок, узнать, чем пахнут кошкины сны? Присев на край кровати, втянуть носом запах любимого мужчины, его волос, его рук, его хитрой улыбки под одеялом. Слышать, видеть, дышать, чувствовать… Разве это не важнее лишних пятнадцати минут сна?! К тому же женщины, которые не ходят на работу, ловят дневной сон и складывают его в свои панамки и шляпы. А те, что ходят, просто ложатся спать пораньше, засыпают на плече мужчины, пока тот свободной рукой перелистывает страницы книжки… (Далее неразборчиво.)

В общем, для макканиек нет ничего обидного в том, что они встают раньше мужчин. Да и речь идет не о часе, а о каких-то там минутах. И еще это вовсе не значит, что им надо готовить завтрак. Завтрак в макканийских семьях готовят либо всей семьей, либо пожилые члены семьи, которые потом, когда все разойдутся, с удовольствием нежатся в кроватях или дремлют на воздухе в гамаках, или, прикрыв глаза, подолгу покачиваются в креслах, сквозь прикрытые глаза наблюдая, как разгорается день.

V. Макканийцы и рождение. Об акушерках и их влиянии на судьбы

(отрывочек поспешным почерком черными чернилами на тетрадных листах)

Быть акушеркой или повитухой в Маккании очень почетно, это, пожалуй, самая почетная и уважаемая профессия. Ведь от них часто зависит судьба младенца. К повивальным бабкам и акушеркам относятся с особым почитанием, как к особам королевской крови и даже больше. Ведь акушерки и повитухи помогают появиться на этот свет множеству новых людей, а где вы видели короля, который помог появиться на свет хоть одному человеку, кроме как своим наследникам?! Короли, наоборот, только и делают, что отправляют на тот свет целые народы.

Чтобы задобрить акушерку, родители будущего младенца готовы на все. Они могли бы забросать её подарками, деньгами, украшениями и нарядами, но повитухи не берут подношений до родов, да и после них стараются не брать ничего, кроме установленной платы, уступая родителям и родственникам только в особых случаях. Почему? Для них на первом месте честь и профессиональная гордость, гордость ремесла. Чтобы стать акушеркой, мало сдать громадную кучу экзаменов – нужно пройти через многое, воспитать в себе особый, присущий акушеркам характер. Акушерство – это не просто медицина, это магия и судьба. Повитухи не только готовят будущих мам к родам, а младенцев к рождению, они лучше всех умеют успокаивать, утешать, убаюкивать, ловить, подхватывать, жалеть, сердиться, внушать, требовать. Руки у них ловкие и мягкие, нежные и сильные. В таких руках младенчику, только что покинувшему мамин животик, не страшно. Так вот, кроме всего этого акушерки еще и решают в какой-то мере судьбу малыша. Макканийские акушерки и повивальные бабки держат при себе особенный, имеющийся только у них, Мешок судеб, загадочный, темно-синего бархата, увесистый, мерцающий в темноте. Как только акушерка поймает малютку и положит его на одну руку, другой она лезет в мешок, ловко вытаскивает маленький камешек и подкидывает его в воздух. Таких камешков у неё в мешке много, и на каждом шесть чьих-то судеб. Несколько раз перевернувшись в воздухе, камушек тюкает об пол. Та сторона, которая смотрит на акушерку, и является по сути будущим новорожденного. Не выпуская из рук маленького (вы только подумайте, как это непросто!) акушерка наклоняется и быстро объявляет родителям, что изображено на камне. Там может быть написано какое-то слово или несколько слов, а может оказаться картинка. Прикасаться к камешкам судеб дозволено только ей, и читать их тоже. Теперь понимаете, какая огромная ответственность лежит на ее плечах?! Вот почему так трудно стать акушеркой в Маккании! И вот почему, когда на камешке написано что-нибудь типа «встречать при рождении», или «помогает появиться на свет», или «ловить младенцев», к новорожденной крошке подходят все врачи, акушерки, нянечки, уборщицы и имеющиеся рядом будущие отцы. Они приветствуют родившуюся почтительным поклоном и улыбками. Улыбка акушерки – это что-то особенное.

Вы когда-нибудь видели лицо или улыбку макканийской акушерки?! Мне вот посчастливилось. Однажды занесло меня в один из отдаленных уголков Маккании, в поселок Семи Ветров. Я остановился в чистенькой гостинице, на крыше которой уютно поскрипывали флюгера с цифрой 7 и стены которой трепетно обнимал невероятной красоты плющ с листьями удивительной формы. При гостинице имелась небольшая харчевня, всегда набитая странствующими мужчинами. Правда, в тот день за одним из столиков сидели еще четыре монахини, прозрачные и бледненькие, как белые чашки тонкого фарфора с черными хрупкими ручками. Шел дождь, и никто не торопился покидать заведение. Мужчины обсуждали вчерашний матч, спорили о великоокеанской впадине, а кто-то показывал привезенные из африканской деревушки маленьких деревянных божков. Монахини тихо перешептывались и еле-еле клевали принесенный хозяйкой рисовый пудинг. Они выглядели такими эфемерными, что, право слово, хотелось попросить хозяйку принести какие-нибудь веревки, чтобы привязать этих монахинь к ножкам стола, а то как разлетятся еще от сквозняка. И тут дверь отворилась и вошла не больше не меньше – королева. Потому что все вскочили со своих мест, те, у кого были шляпы, их сняли, а монахини сразу заулыбались, благословляя вошедшую. Низенькая полноватая женщина в мягкой широкой зеленой юбке с саквояжиком в правой руке. Плащ, мокрый от дождя, наверняка ее тяготил, но тотчас же заботливые руки стоящего рядом здоровенного детины и хозяина заведения в пивном переднике неуклюже помогли его снять. Все расступились, плащ тут же был развешен у камина. Саквояжик подхвачен и поставлен на свободный стул хозяйкой харчевни. Она кинулась было к большому креслу с клетчатым пледом, чтобы подвинуть его поближе к огню, но ее тут же вежливо оттеснила толпа желающих помочь. Они двигали кресло в оживленной суете, усаживали обладательницу саквояжа поудобнее. Хозяйка протиснулась вперед и помогла вошедшей снять маленькую шляпку. Женщина подняла руки, вынимая из волос булавку, чтобы просушить волосы. Когда она подняла лицо, я замер, потрясенный. Это было не лицо… Это была поэма, картина, сюита или созвездие. Нежные черты лица сочетались с удивительным спокойствием и серьезностью его выражения. Глаза – два облака в знойный день, дающие прохладу, благородных размеров лоб, чистый, словно снег на вершинах макканийских гор, нос хорошей правильной формы и губы вишневого цвета, полные, влажные, с потерявшейся в них полуулыбкой. Она расправила по плечам влажные черные волосы и попросила знаменитого местного пирога с вишней. Осчастливленные улыбкой хозяйка с хозяином бросились вдвоем выполнять заказ. На столе образовалась беленькая салфетка, на которой помимо пирога появились чашка имбирного чая, долька лимона на блюдечке, блюдо с пирожками всех сортов и мастей, хрупкая сахарница и янтарный душистый мед в прозрачной розетке. Женщина попробовала была отказаться, но, встретившись с умоляющим взглядом хозяйки, снова улыбнулась.

На время в харчевне повисла благоговейная тишина. Только монахини шептали под нос молитвы. И, расталкивая тишину, к камину подбежал хозяйкин сын, светловолосый, встрепанный малыш лет пяти. Он постоял мгновенье, робко подошел к женщине и прижался к ее юбке.

– Мокрая, – тихо предупредила женщина. Но мальчишка и не подумал отрываться. Тогда она подхватила его и ловко усадила на колени. На клетчатой, пусть и мокрой юбке малыш сразу успокоился и даже как-то обмяк. Он обнял гостью руками и уткнулся носом в ее грудь. Всех, кто был в харчевне, в эту минуту посетила одна из самых светлых и добрых улыбок. Посетители оживились и заговорили, монахини посмотрели друг на друга и тихо засмеялись. А женщина гладила малыша по одуванчиковому затылку и что-то шептала на ухо. Что – расслышать уже было невозможно. Пошептавшись с мальчишкой, она, не спуская его с коленей, съела кусочек пирога и пирожок. Хозяйка хотела было отогнать мальца, но женщина покачала головой. Хозяин старательно потряс плащом возле камина, затем, спросив что-то у жены, быстро ушел и вернулся через пару минут с другим плащом большого размера. Очевидно, это был его собственный плащ. Женщина тихо запротестовала, но хозяин с хозяйкой взглядами и жестами упросили ее. Она по-доброму усмехнулась. Хозяин тут же повесил свой плащ на ручку ее кресла. Удивительная посетительница сидела недолго. Взглянув на красивые карманные часы, она поцеловала под шумок уснувшего малыша в макушку и передала его родителям. Тот что-то недовольно пробурчал, пытаясь ухватиться за прядь ее волос, но сон оказался сильнее. Волосы были мгновенно убраны под шляпку, несколько пар рук надели на нее плащ. Женщина попыталась расплатиться, но об этом не могло быть и речи. Иначе хозяева расплакалась бы. Поклонившись всем, женщина поплыла к двери, сопровождаемая хозяином с саквояжем. Когда она прошла мимо, меня обдало волной спокойствия, мира, нежности. Она лишь бегло дотронулась до меня взглядом, а на лице моем надолго поселилась улыбка. Да что там, улыбка была теперь у всех – от монахинь до кота, спящего в уголке на лавке.

Только через какое-то время я осмелился спросить у соседа, который с удвоенной силой бросился доедать румяный окорочок:

– Кто это?

– А-а-а-а! Так ты не местный! То-то я смотрю, – протянул сосед. – Это акушерка Агата. Приехала издалека. Говорят, у плотника дочь родила только что. Так она, наверное, оттуда. Она часто роды принимает в нашей глуши. Вот и мальчишку хозяйского принимала. Знаешь, кем он будет? – сосед проглотил кусок и выдержал поистине театральную паузу. – Великим поэтом! С ума сойти!

Вилка в руках его описала в воздухе затейливый узор, который, видимо, должен был обозначать высшую степень восхищения, а потом снова воткнулась в лакомый кусок.

Да. Готовят в этой харчевне отменно. Если будете проезжать мимо, не забудьте посетить. Может, к тому времени и будущий великий поэт подрастет!

VI. Макканийцы и смерть

(отрывочек написан чернилами цвета неба у самой травы)

Макканийцы не боятся смерти. Потому что ее у них нет. Они не умирают, как умираем мы, их тела не складывают в деревянные ящики, их не поедают под землей безобразные черви, их не сжигают в печах, и они не обращаются в горстку пепла, которую потом соскребают и выдают родственникам под расписку в пакете или пластиковом кувшине. Они давно уже придумали куда более оригинальное и простое решение этого вопроса. Даже самого слова «смерть» у них нет. Существует слово, которое переводится на наш язык примерно как «раствориться облаком».

Когда наступает время уйти – а это время каждый макканиец угадывает безошибочно, словно внутри спрятан крохотный будильник, который в нужный момент начинает звонить, но так как он звонит внутри, слышишь этот звон только ты, и никто больше, – так вот, когда будильник зазвонит, макканиец не пугается, не ноет и не бьется в истерике. Он просто выходит в поле или сад или подбирает другой приятный пейзаж (чем, к примеру, плох морской берег с белой пеной и мокрым песком или вершина горы), ложится на спину, дышит спокойно и ровно. В небе его приветствуют облака, проплывающие в этот момент особенно торжественно. Он вглядывается в облака, в синее-синее небо и раскидывает руки, чтобы его обнять. Он благодарит небо и землю за то, что ему посчастливилось появиться именно тут, за то, что жизнь его была исключительно прекрасна. Облака опускаются немного ниже, чтобы вглядеться в его лицо, словно хотят погладить. Им везет не так, как ветру, тот свободно касается щек и подбородка, гладит по губам и лбу, лохматит волосы, кружит и подбадривает. Трава нежно щекочет плечи и шею, крохотный муравьишка пробегает по руке и останавливается на ладони, задумавшись на миг.

Если случается зима, хотя статистка показывает, что зимой макканийцы уходят гораздо реже, но если все же случается зима и вдруг выпадает снег, уходящие ложатся прямо на него, жадно вдыхают его свежесть. Запах снега вливается в ноздри и растекается по всему телу. Зимой облака повыше и небо подальше. Но оно нарочно приближается, склоняется над макканийцем. Тот вспоминает всех, кого он любил, и в какой-то момент ему, наверное, все-таки становится страшно (этого мы не узна௅ем). И вот тут он зажмуривает изо всех сил глаза, словно собирается прыгнуть с обрыва. А потом раскрывает руки, распахивает сердце и делает шаг в небо. После чего стремительно «падает» вверх, обнимая небо, распугивая попавшихся по дороге птиц, рассекая воздух уже без страха. Только ветер свистит в ушах да облака расступаются. А человек, сам того не замечая, превращается в облако, рассеивается по небу, растворяется в нем. Говорят, это совсем не больно и не страшно. И кто же может такое сказать?! Да сами облака – те, что были когда-то макканийцами. В этот момент почему-то все самые близкие люди растворившегося, друзья и родственники, одновременно смотрят в небо, видят там облако… и понимают, что вот оно, свершилось. А теперь поглядите-ка на любое из облаков. Разве можно про какое-нибудь облако сказать, что оно выглядит несчастным, страдающим или напуганным?! Нет, облака все как один выглядят счастливыми.

Макканийцам повезло больше, чем нам. У них душа и тело неразделимы, потому что очень легки. Поэтому душа и тело вместе переходят в небо. Да, многие облака быстро тают, но это не так уж печально, потому что небо остается всегда, где-то оно синее, где-то пасмурное, но оно все равно небо. И макканийцы продолжают жить в небе, проливаясь дождями, выпадая снегом, ложась росой на цветы и траву, становясь то туманом, то радугой.

А как же родственники, друзья и близкие, плачут ли они по растворившемуся?! Они улыбаются, с печалью проводят по небу рукой и подставляют небу лицо, чтобы то могло его коснуться. Как же небо может коснуться лица, если ты при этом стоишь на земле?! Да очень просто. Знаешь, ведь как только ты поднимаешь ногу, чтобы шагнуть, ты уже касаешься ею неба. Небо – это все, что над землей, все, что чуть выше травы, просто мы как-то об этом забываем, и нам кажется, что мы находимся только на земле. Макканийцы всегда помнят, что существуют и на земле, и на небе одновременно.

Предвижу еще вопросы. Да, макканийцы верят в бога. Но их вера слишком отличается от нашей. Они постоянно ощущают себя внутри бога и бога внутри себя. Для этого им не нужны ни храмы, ни свечи. Да, они молятся, их молитвы – это их жизнь. А как же с несчастными случаями?! Ведь когда они происходят, нет времени на шаг в небо?! На случай «несчастного случая» у каждого макканийца припасен маленький камушек, который в переводе на наш язык называется «мигом, мгновеньем». Миг помогает притормозить время на несколько секунд. Даже если случилось непоправимое, срабатывает тот самый внутренний будильник и камушек позволяет остановить время, чтобы каждый успел обратиться лицом к небу и зажмурить глаза.

Раствориться облаком можно и по собственной инициативе, то есть без особого предчувствия или приглашения. Если человек решил, что ему пора, если ему хочется поскорее стать небом, тогда он может заранее выбрать какой-то день или приурочить свой уход к какому-нибудь празднику.

Согласитесь, что это очень умно и правильно: вместо смерти раствориться облаком. Экономится приличная территория, которая у нас уходит под кладбища. Никаких тебе похорон, гробов, поминок, слез, памятников, надгробных плит, одинаковых речей с постными физиономиями. Не говоря уже о том, что не страдают деревья, которые порубили бы на гробы.

А как же быть с детьми?! Дети и младенцы в Маккании не умирают. Потому что макканийцы считают, что это слишком несправедливо. Вот и всё.