Текст книги "Зачем ангелам тапочки"

Зато теперь она ютилась на длинноногом стуле, как довольная квохчущая курочка на насесте, рискуя каждую минуту свалиться, и пыталась изящно кушать заказанное Женькой пирожное со взбитыми до невероятных размеров сливками.

– Что с трупом будем делать? – громким шепотом спросил он.

Официантка задрожала подносом. Тетки за соседним столиком застыли с раскрытыми ртами. Мотя уткнулась носом в пирожное. А Женька, как ни в чем не бывало развалившись на стуле, затянулся сигаретой. Вот всегда так, введет окружающих в транс случайно брошенной фразой, а сам как бы ни при чем. Отдуваться пришлось Матильде.

– У меня двоюродный брат бывшего мужа – мент. Позвоню, спрошу, что делают с найденным телом, кто первый приезжает, куда увозят… Уф! Нелегкое это дело – детективы писать, – вздохнула она демонстративно и сделала изящный жест ручкой. Словно нажала на невидимую кнопку. Тетки живо включились и затараторили, поднос поплыл дальше. Женька, ласково улыбнувшись, вытер ей нос салфеткой и посетовал:

– Эти пирожные – вещь неудобная! Представь, если бы тебе предложили съесть такое на приеме у английской королевы?!

От почти что отцовских, но таких нежных прикосновений она превращалась в желеобразный десерт, плавающий в роскошной вазочке с сиропом. Правда, пока он читал написанный ею кусочек, от волнения сжевала салфетку, наблюдая за тем, как его взгляд пробегает по странице, то ускоряясь, то спотыкаясь на слове. Закончив, он оглядел ее с головы до пят.

– Нет, это никуда не годится!

Матильда принялась медленно сползать под стол, но соавтор ловко схватил ее за свитер.

– Я имею в виду, все так замечательно, что я просто не понимаю, зачем я тут вообще нужен. Ты все и без меня прекрасно делаешь.

Мотя-курочка обрадованно заквохтала, усаживаясь поуютней на насесте. Но Женька, вытащив из ее рта недожеванный кусочек салфетки, бросил на стол, скомандовал: «Пойдем! Опаздываем!»

Это был творческий вечер одного модного забавного писателя. Народ по большей части оказался родной. Беззаботная рыбка Матильда, расправив золотистые плавнички и миленький хвост, плавала между знакомыми стайками, предпочитая общение с мужчинами и проверяя их на окольцованность. К Евгению старалась не подплывать, показывая всем своим видом, что она рыба самодостаточная и вовсю интересуется другими представителями противоположного пола. Особенно ее сегодня привлекал друг Женьки, молодой небесталанный поэт. Конечно, он молод, но она, в конце концов, женщина свободная и может себе позволить небольшой скандальный роман; вот интересно только, как к этому Женька отнесется? Подойдя поближе к поэту, отчаянно кокетничая, завела разговор, но, опустив руку в карман, неожиданно вытащила пилюлю.

– Что это? – спросил поэт, картинно склонившись. Его длинные волосы неприятно щекотали ладонь, словно щупальца крупной медузы.

– Так, ничего, – сухо ответила Матильда и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, направилась к выходу.

«Слишком хорош и молод. И еще все… так просто, будто нарочно, будто специально!» – пробормотала Матильда и подошла поближе к Женьке:

– Я – домой!

– Подожди, подожди немного. Я поговорю сейчас с одним человеком и провожу, – он мягко привлек ее к себе, продолжая разговор с бородатым здоровяком. Так привлекают к себе ребенка, расшалившегося во время разговора взрослых, чтобы показать, как его любят, чтобы он потерпел еще немного, пока у мамы или папы найдется для него время. От Женьки пахло водкой и потом, но это вовсе не было противно.

Матильда обожала его пьяного, он говорил приятные вещи, от которых замирало сердце и голова уплывала в неизвестном направлении, удаляясь от тела. Но она знала, что не стоит слишком верить ему пьяному, что все это мираж и наутро по телефону он будет нарочито сух.

– Ничего, я сама! Я уже большая девочка!

– Ты уверена? Уверена, что доберешься?

Женька схватил ее за руку, ладони у него были сухие и теплые. Ей до смерти захотелось поцеловать одну из них, но он, опередив, поцеловал уже сам ее руку.

– Доберусь!

Погладила Женьку по небритой щеке, медленно, запоминая эту его небритость, и скорей, скорей, не оглядываясь.

На улице Матильда выкинула пилюлю. Снег окрасился в голубоватый цвет, чуть зашипел и принялся таять. Большущая псина бросилась к голубому пятну, слизнула таблетку. «Вот кому сегодня повезет и кто сегодня станет счастливым!» – обрадованно хихикнула Мотя и помчалась домой.

А дома ее ждал сюрприз. Она и забыла, что мама грозилась привезти сына. Тимошка сопел на родительской кровати, закутавшись в ее халат. «Как здорово, что муж сегодня не придет! Не надо снимать матрас и будить Тимку!» Матильда пробралась на кухню и за каких-нибудь полчаса опустошила полхолодильника. Правда, не без помощи услужливого Камикадзе.

Она легла рядом с Тимошкой. Супруг не разрешал ей этого делать, даже когда сам наглым образом спал на матрасе на полу, говорил, что у мальчика разовьются комплексы. «Ничего, за одну ночь не разовьются!» – проворчала Мотя, прижимая к себе теплого Тимку. Со спины ее грел довольный обожравшийся Камикадзе.

«Может, это и есть мое счастье? Чего еще желать женщине в моем возрасте? Опять влюбляться, страдать от тоски, от невозможности, терять, мучиться… Ну уж нет! Для счастья хватит этих двоих!» Она подумала о Женьке, о его сухих ладонях, потом о поэте и собачке. Интересно, найдет ли та сегодня свое счастье…

Светлый ангел в небесах лишь головой покачал да рукой махнул. Никогда он не понимал этих женщин! И чего им нужно?!

Женька, строча за своим столом очередной очерк, на минутку оторвался, чтобы похвалить себя: как это он все замечательно решил с детективом! Матильда теперь выглядит вполне счастливой! И посердился чуть-чуть – хоть бы позвонила, как добралась, чумовая!

Только Тимка с Камикадзе ни о чем не думали, они уже спали…

Маккания
Из записок путешественника

I. О снах и постелях

(отрывочек, написанный чернилами василькового цвета)

Макканийки всегда, прежде чем уложить ребенка спать, встряхивают простыни во дворах на улице на ветру, чтобы сбросить с них старые сны и привлечь самые свежие, чистые и прозрачные. А некоторые вообще залезают на крыши и там, как только солнышко закатится, «фрфрфрфр» вовсю поют простыни. Ни одна макканийка не уложит малыша спать на вчерашнюю постель. Простыня старательно встряхивается, одеяло – тоже, подушка взбивается, точно сливки, и поворачивается следующим ушком кверху. Именно верхним ушком улавливаются, будто антенной, самые сладкие сны.

Макканийки и свою постель как следует перетряхнут да обновят, чтобы никогда ни к ним, ни к их мужьям не возвращались старые сны. Старый сон тянет за собой старые проблемы, болезни и страхи. Обрастая всем этим, камнем ложится на грудь неправдоспящего, то есть заснувшего на вчерашней постели, искривляя его спину, сковывая плечи, делая веки свинцовыми. Руки и ноги неправдоспящего путаются в паутине вчерашнего сна. Он ворочается, кричит и плачет на весь дом, пугая маленьких детей и соседей. А то и вовсе не может от ужаса рта раскрыть и плачет внутри. Говорят, вчерашние сны могут остановить дыхание и неправдоспящий задохнется.

Поэтому матери с юных лет приучают дочерей старательно перестилать постель на ночь, а после сна складывать ее или скатывать, накрывая «сонкой» – голубым или синим покрывалом.

От того сны у макканийцев легкие как весенние облака, спешащие над озером, свободные как одинокий ветер. Да и сами они, как облака, воздушные, будто бы не ходят, а парят, едва касаясь пальцами ног травы, а то и вовсе оторвутся от земли и перемещаются по воздуху. Это у нас с вами только дети не достают ножками земли, да и то, сидя на стуле. У макканийцев же никто не достает ногами до земли, сидя на стуле. Да и сидят они, почти не прикасаясь к самим стульям, парят, создавая видимость сидящих из уважения к собеседнику. Но стоит налететь сильному ветру, как их тут же уносит. А ветра в Маккании бывают частенько, не то, что в соседних государствах. У тех от безветрия в жару можно свихнуться. А макканийцы понастроили ветряных мельниц, понаставили вертушек и флюгеров, чтобы те создавали ветер даже в самую тихую погоду своим головокружительным кручением и верчением. Здесь разноцветные детские вертушки повсюду, на каждом балконе, на каждой крыше – флюгера. Все это шелестит и скрипит, приводя в действие ветер, раззадоривая его, тормоша…

II. Как в Маккании появилась небесная почта

(писано чернилами цвета перламутр, отчего чтение затруднено при ярком свете)

Возникновением небесной облачной почты в 1909 году макканийцы обязаны не какому-нибудь важному ученому, лауреату уважаемых премий, не шустрому выдающемуся государственному деятелю, а парочке влюбленных дураков, не имевших семи пядей во лбу, а просто стремившихся обнять друг друга. История сообщает о том, что он был сыном мельника, и звали его Симон. А ее звали Элоиза – Анна-Амалия или просто Элька и была она из семьи сапожника, в ту пору ей исполнилось шестнадцать. Возраст – когда макканийки тянутся к любви, как росток фасоли к солнцу, когда запястья их тонки, а лодыжки воздушны и похожи на поцелуи. Именно поэтому родители привязывают крохотный колокольчик на лодыжку или запястье дочери, для того, чтобы она не улетала слишком далеко.[1]1
  Никто уже не помнит, как появился обычай привязывать дочерям на лодыжку или запястье колокольчик, но он до сих пор сохранился в Маккании. Правда, теперь колокольчик носится как элемент национального девичьего костюма, а не из недоверия родителей к дочерям.


[Закрыть]

Элоиза-Анна-Амалия или Элька бегала быстрее всех деревенских девушек, загар делал ее похожей на тоненького ладного мальчика-подростка, но только издали. Вблизи она была уже как сладкий лед на языке в невыносимый жаркий полдень, как звон колокола на призрачном рассвете, как задорный солнечный луч, пронзающий насквозь заблудившееся синее облако. Когда она бежала, колокольчик на ноге звучал так чисто и безмятежно, что птицы замолкали, чтобы его послушать. Где бегунья встретила Симона, об этом история умалчивает. Может, налетела на него с разбегу в поле или на мельнице, когда отец послал ее туда за мукой. Увидела и замерла, как лань перед летящей неотвратимой стрелой. Но влюбились эти двое не с первого взгляда, а даже с предчувствия его. Потому что просто «с первого взгляда» это слишком долго. А они были слишком очень быстры. И не от того, что поддались страсти или гормоны в них взыграли, а потому что небеса и земля были созданы только для них двоих. И вот парочка влюбленных дурачков стала тут же держаться за руки и ходить всюду вместе. Непонятно, как они умудрялись при этом не падать. Ведь ни на секунду не отводили глаз друг от друга ни в сторону, ни вперед, чтобы удостовериться, а что там впереди – может, обрыв, а может, столетний вяз. Им было на это решительно наплевать. Но с обрыва не падали и о деревья не бились. Может, ангелы их под локти поддерживали, а может, ногами дорогу распознавали. Не то чтобы родители были против этого брака. Просто Элька была еще юна для замужества, да и семья ее вздумала переселиться в город S. далеко от деревеньки, по делам мастеровым и торговым. Оставить Эльку одну они не могли. А Симон не мог бросить своих. Отец Симона был слишком стар и болен, Симон был его единственным сыном. На самом деле непонятно, как удалось родителям расцепить руки влюбленных и какими правдами или неправдами удалось увезти Эльку и удержать на месте Симона. Об этом история умалчивает. В те времена почта работала ужасающе медленно, а других средств связи попросту не было. Можно себе представить, как писали они письма: он, осыпая лист мукой со своих кудрей и она, целуя каждый лист, еще пустой и уже исписанный, чтобы тот впитал поцелуи и донес их до Симона. А как они ждали этих писем! Элька караулила у калитки почтальона и хватала его умоляюще за руки. Симон ждал, пока младшая сестренка примчится из дому на мельницу, размахивая конвертом. Переписывались они с полгода. Можно сказать, что только и жили что этой перепиской, проклиная нерасторопных почтальонов, колченогих лошадей и медленные, как садовые улитки, поезда.

Однажды, когда Симон сидел на берегу реки, на котором они когда-то, болтая ногами, сиживали вдвоем, он обратил внимание на небо, точнее, на облака, плывущие как раз в ту сторону, куда увезли его Эльку. «Вот если бы облако, что так похоже на лошадь, долетело бы до нее, тогда можно было бы на нем написать пару слов!»

Если вы когда-нибудь были влюблены, знаете, как легко все удается влюбленным, многие трудные вещи делаются непринужденно и с первого раза, им везет. Так вот, вероятность того, что такое может произойти с человеком невлюбленным, равна нулю, но Симону ничего не стоило взобраться на небольшую гору, что росла прямо из леса близ деревеньки, и зацепить батогом, который он прихватил из лодки, что качалась у берега реки, ближайшее облако. Писать на облаке пером и чернилами невозможно. Это знает всякий, кто хоть раз попробовал.[2]2
  Автор записок решил провести эксперимент и попробовать написать пером или шариковой ручкой на облаке хотя бы одну букву, но ничего не вышло. Не вышло также написать что-либо на облаке с помощью нескольких видов краски.


[Закрыть]Зато, если изловчиться, можно прорыть в нем, мягком и податливом, тоннельчики в виде букв. Много, правда, не нароешь, но это и не важно, главное, на нем вполне может уместиться «я люблю тебя» или «скучаю по тебе». В первый раз Симон смог «написать» только ее имя, затем подтолкнул облако и помог ему подняться выше опять-таки батогом. Вытерев мокрые от облака руки о рубаху, Симон, насвистывая, поспешил на мельницу, где ждали ворчливые жернова и облака, но уже из муки. Жернова ворчали: «Так-с, не выйдет, так-с, не выйдет, ничего у вас не выйдет, так-с, так, так». Но Симон уснул той ночью с полной уверенностью влюбленного идиота в том, что все выйдет и все будет хорошо. И может быть, именно поэтому – или просто ветер подул в нужном направлении – первое облачное письмо нашло своего адресата.

Когда Элька выбежала в лавку за молоком, северный ветер сорвал с нее шляпку. Очевидно, он был в сговоре с облаками. Она подняла голову, чтобы рассмотреть, куда же полетела шляпа, и увидела несущееся по небу свое собственное имя. От удивления и радости забыла про шляпу и про молоко, помчалась за облаком, читая его на бегу сто раз, пока оно не исчезло из виду. Элька изо всех сил старалась обнаружить, прочесть что-нибудь между строк, а точнее, вокруг единственной строки и, конечно же, прочла и обнаружила. А через два дня, дождавшись ответного ветра, нашла за городом заброшенную водонапорную башню, залезла на нее по ветхой лестнице и подцепила маминым зонтиком небольшое облако, на котором изобразила имя «Симон», прорытое тоннельчиками. Когда Симон увидел свое имя на облаке, застрявшем на вершине самого старого дерева, он понял, что план сработал. Скоро они научились отправлять друг другу более длинные послания и предугадывать погоду и направление ветра вперед на несколько дней.

Однако жизнь шла, и влюбился в Эльку сын губернатора города S. Надо ли говорить, как гордились этим сапожник и его жена. Заказы на сапоги и башмаки сыпались теперь отовсюду, и соседи стали подмечать, что новое платьишко на Эльке не иначе как из-за границы, а сережки слишком дороги и полны бриллиантов, что для девушки ее лет даже и негоже. Сама Элька скорее всего не замечала, во что была одета, не помнила, что ела на обед и с какой книгой заснула вчера вечером. Очнулась девушка только тогда, когда сын губернатора начал дарить ей с посыльными подарки и цветы. Она отправляла все обратно и продолжала облачную переписку. Сын губернатора проследил за ней. Конечно же, он без труда нашел водонапорную башню и увидел письма-облака. Понаблюдав несколько раз за ее действиями, дождался северного ветра, опередил, взобрался на башню, поймал облако и написал на нем: «Я тебя не люблю». А после пнул посильнее, чтобы придать скорости. Облако отправилось прямиком в деревню. Симон прочел, но не поверил. «Почему?», «Что с тобой?», «Ты ли это?» – отправлял он облако за облаком. А она не понимала его в свою очередь, ловя странные послания, и писала «Люблю». В следующий раз сын губернатора написал: «Оставь меня!» Симон больше не мог работать. Мысли его были там, далеко, во враждебном теперь городе S. Он решил поехать туда, найти ее и поговорить. «Приеду», – написал он на облаке. Сын губернатора взобрался на башню и, подцепив подходящее облако, вырезал на нем: «Не хочу тебя видеть!» и хотел поддать каблуком, но облако, отлетев из-под ноги, поднялось вверх, потом мгновенно выросло до размеров внушительной тучи, почернело, а из тучи вылетела молния, и гром чуть не оглушил его. Мы могли бы написать, что молния ударила в негодяя и убила его. Нет, этого не произошло. Но напуган он был до смерти. А молнии продолжали сверкать возле самого его носа. От них пахло близкой и неминуемой гибелью. Злодей оглох и ослеп и с трудом спустился вниз. Там и нашла его Элька, все поняла и отвела, трясущегося, домой. А сама бросилась обратно. Надо ли говорить, что бежала она в тот раз быстрее самой себя. Но ветер сменился еще быстрей, такое бывает в этих местах. И ей пришлось ждать следующего. А Симон уже был в пути. Дороги тогда тянулись так, словно бы их целью было не доставить путника к какому-то месту, а наоборот, отвезти обратно. Симону дорога к городу S. показалась невыносимой пыткой, дорогой миллиона мучений. Когда он добрался до станции, то чувствовал себя мертвым стариком. А она, не получая от него какое-то время облачной весточки, решила, что все, все кончено для нее и для них. И тоже готовилась умереть. Но судьба была милостива и не мучила их долго.

Они встретились на рыночной площади. Симон покупал леденец для сестренки, стараясь прийти в себя после поездки. Леденцы – пурпурный, янтарный, лиловый, синий – сверкали на солнышке, подманивая сопливых ребятишек, что толпой стояли у прилавка, взглядом пытаясь разжалобить зевающего продавца. Симон никак не мог выбрать. Элька вырвала его из большой пестрой толпы взглядом, жадно вдохнула его запах – запах свежемолотой муки, прелого сена, пота, запах томительных и ненасытных поцелуев, запах смеха и знакомых родных рук, нагретых на полуденном солнце, запах, никакой дорогой не уничтоженный. Подошла и протянула ему синий, конечно же, синий леденец. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что все, что произошло за последнее время, – это лишь чьи-то козни, что ни на минуту, ни на секунду она не переставала любить его, а он ее. В общем, через день, невзирая на отчаянный протест родителей, Симон увез Эльку в деревню, где они и совершили обряд радости.[3]3
  Обряд радости не имеет ничего общего с обрядами венчания или бракосочетания, производимыми в других странах. Если кратко, этот обряд символизирует собой радость влюбленных, встретивших друг друга в этом мире.


[Закрыть]

Зрение и слух вернулись к сыну губернатора.[4]4
  Синдром внезапной потери зрения и слуха в результате такого небесного явления, как гром и молния, а потом внезапного их восстановления, был в дальнейшем описан профессором Дмитрием Гдельских. Синдром стал носить имя и фамилию сына губернатора, благодаря этому мы знаем, что его звали Адольф Каннертан. Интересно, что в связи с возникновением и появлением облачной почты это имя упоминается лишь изредка – в художественной литературе и в мемуарах самого Адольфа.


[Закрыть]И тот сразу решил извлечь хоть какую-то выгоду из всего этого, набросал план организации облачной почты, мечтая о том, что его имя попадет в историю, а в его карманы – много денег. Но история была к нему более чем суха: «Облачная почта появилась в Маккании в 1909 году. Она была изобретена Симоном и Элькой Гальвон-Бузи и немного разгрузила работу почтовых отделений Маккании, не справлявшихся с нагрузкой из-за обширной переписки влюбленных со всех концов страны».[5]5
  История Маккании под редакцией С. Э. Чижа и Б. Р. Птицына. Глава 24. Средства связи. Стр. 179.


[Закрыть]

Однако у облачной почты имеются свои минусы.

Во-первых, не всегда есть возможность со стопроцентной точностью предугадать направление ветра. Вследствие чего периодически возникает путаница, а значит, качество облачной почты намного ниже, чем почты обычной.

На облаках невозможно написать длинное письмо, хотя некоторые умудряются посылать и писать на облаках даже стихотворные тексты.

Дурных и жестоких слов облака, как субстанция крайне нежная и эфемерная, не выдерживают и могут покарать пишущего громом и молнией.

Все это в совокупности делает облачную почту привилегией влюбленных и романтически настроенных натур. Она используется в Маккании и по сей день, несмотря на многочисленные изобретения и приспособления, преобразившие почтовую связь в стране.

III. Классификация снов

(отрывочек, написанный чернилами цвета морской волны, пронзенной заблудившимся солнечным лучом)

Существует множество классификаций снов. Макканийцы любят сны и относятся к ним с уважением и трепетом. Они не считают сон, как многие из нас с вами, пустой тратой времени. По их мнению, сон приносит много пользы, но также может нанести вред, иногда непоправимый.

Поэтому классификация снов так важна.

Сны делятся на легкие и осложненные воспоминаниями, прозрачные и мутные, сказкообразные и житейские, многоцветные и двух-трехцветные. Кстати, черно-белых снов у макканийцев не бывает. Они слышали, что такого рода сны случаются в других странах у неправдоспящих, то есть у заснувших на вчерашней постели, но представить черно-белый сон макканийцу непросто. Сны бывают веселые или грустные, с тактильными ощущениями и как у стороннего наблюдателя, медленные и мгновенные, прерывистые и плавные, сны бывают обманчивые и искренние, потерянные и обретенные, правдивые и лживые, горячие и ледяные, сыпучие, как песок в сухую погоду, и желеобразные, распахнутые и заколоченные, с отбитым носиком, треснутые или целые, одинокие и коллективные (да-да, такое здесь часто практикуется). Сны для парочек влюбленных, для мам и детей, для пап и детей. Старческие и юные, причем совсем не обязательно, что старческие сны смотрят одни старики. Старческий сон может прийти к юноше восемнадцати лет, а сон юнца – заскочить к восьмидесятилетнему старику. Сны бывают о важном и о пустяках, о пережитом и о предстоящем, о детстве и о зрелости, о том, что было по ту сторону рождения или будет по ту сторону смерти. Высокие и низкие, глубокие и мелкие, молчаливые и болтливые, спотыкающиеся и прыгающие, о звездах и о старом утюге, бесстыдные и стыдливые, сладкие, как воздушная вата, и горькие, как обида или хинин. Сны бывают героические. Их особенно любят смотреть мальчишки, отставные военные, мэры городов и дворники. Сны бывают романтические. Эти – для задумчивых барышень, дам достигших возраста первой мудрости, садовников и учительниц, а также лошадей. Сны бывают о недосказанном и нерешенном. Сны делятся на вкусные и безвкусные, аппетитные и голодные, с обнимающими спящего руками и без рук, о полетах и о падениях, скользкие и шершавые, вопросительные и утвердительные, с пением и без него, по литературным произведениям и придуманные лично, черновые и чистовые, сны обманутых надежд и сбывшихся, досмотренные и недосмотренные, с продолжениями и без оных.

Далее перечислять не имеет смысла, так как, по подсчетам ученых, одних только классификаций снов в Маккании более трех сотен. Самые опасные – это вчерашние сны. Они ядовиты и проникают, словно змеи, в узкие щели человеческой души и там свиваются со временем в клубки, отравляя человека по капле день за днем своим ядом. А самые чудесные и желанные – это детские сны, легонькие, чистые и очень смешливые, полные пузырьков-хохотунчиков, сны влюбленных, заснувших в обнимку, а также сны про небо и облака с полетами и сны сказочников.