Текст книги "Зачем ангелам тапочки"

Мы с Тиной схватились за руки. А теперь слушайте внимательно. Прямо на нас двигались светящиеся шуршащие точки, которые всё росли, росли, и скоро можно было различить крохотные головки, длинное тельце, изогнутое буквой S, малюсенькие крылышки, много-много, и свет, много света. Они сияли всем телом и крыльями и порхали в темноте. Я сразу же узнал, это же светули! Благодаря их свету стали видны остальные. Те, кто был близко. Бесшумно порхали кутелопки, застучали молоточками по посуде в кухне сусуньки. Нижний ящик комода приоткрылся и оттуда вылезли два разных носка и шлепнулись на пол, из них выпали, тихонько ворча друг на друга, носкочуи. Кто-то включил воду в ванной. Алекс и Азента (теперь мы их неплохо видели из своего убежища), не топая пятками, абсолютно тихо (а они, оказывается, так умеют?!) направились к ванной и приоткрыли щель дверь. В ванной почему-то было светло, вода быстро набиралась, в розовой пене уже плескались коськи, медосики и квинки. Дети, не сговариваясь, так же бесшумно пошли к лестнице. Мы не стали рисковать, нас ведь могли заметить. Через некоторое время они вернулись.

– Ты видела? Паутина больше, чем вчера… – восторженно прошептал Алекс, но умная Азента снова закрыла ладонью его рот. Из кухни доносились уже куда более громкие шумы. Тут уж мы не утерпели, и когда дети застыли у приоткрытой в кухню двери, мы бесшумно подошли ближе.

– Вот это да, – сказал сквозь Азентину ладонь Алекс. И было чем восхититься. Нямы и амы явно готовились к сражению. При свете, который исходил из еще каких-то незнакомых нам существ, они вытаскивали из пакетов булочки, а из холодильника – джем и варенье. То-то сейчас будет! У амов были полосатые спинки, а у нямов в крапинку. Их легко можно различить. Хорошо, что дети нас не замечали. Нямы полезли в духовку, где томилась утренняя каша. А это что-то новенькое! При нас они кашей не кидались. Прогресс не стоит на месте! Мы приготовились. И вот со свистом полетел первый оладушек, затем перекрестно пролетел пирожок. И тут же на нямов обрушился изюмовый град.

– Ого! – крикнул Алекс и его «ого» выросло, увеличилось, убольшилось, стало громадным и громогласным. Мигом все зашикало, зашуршало и запищало и попряталось по углам. Мгновенно исчезли свет, изюм, упавшие оладушек и пирожок. Алекс получил заслуженный подзатыльник от Азенты, но тут вдруг на кухне врубился большой свет. И мы оказались посреди кухни все разом. Алекс с Азентой, растерянные и ошарашенные, и мы с Тиной, как нашкодившие школьники, с поникшими головами.

– Это кто у нас тут ночью колобродит?! – низкий и зычный бабушкин голос словно заставил нас пробудиться от веселого сна. – Вот говорила же я, – сердилась бабушка, – сытнее надо ужин делать, тогда и бродить не захочется. А все ваши замашки городские! Нельзя на ночь есть, нельзя есть, вредно-вредно, – передразнил она кого-то.

Бабушка замахала на нас руками, и на столе тут же появились тарелки с пирожками, колбасой и шанежками. Большой пузатый чайник отправился на плиту. Притихшие дети смотрели на нас настороженно, так что мы готовы были провалиться в погреб. Они многозначительно переглядывались.

– Да, кушать что-то захотелось, – поддержал я бабушку Марту.

– Прости нас, пожалуйста, подняли тебя среди ночи, – подхватила Тина.

– Да не сержусь, не сержусь, – улыбнулась бабуля. – А вам чего достать, – спросила она у детей, – может быть, оладушков?

– Угу, – еле слышно ответил Алекс.

Азента молчала, она все еще сердилась. Только непонятно, на кого именно: на Алекса, сказавшего «ого», или на нас, взрослых, появившихся так внезапно.

Мы молча жевали и громко прихлебывали чай. А в паузах отчетливо было слышно «тик-так, тик-так». Я еще подумал, какие громкие у бабушки часы. Потом мы с Тиной погнали детей в спальни. Те нехотя поплелись. Бабушка велела нам все убрать. Мы помыли тарелки и снова услышали «тик-так, тик-так» и тогда начали осматривать кухню – каждый сантиметр, стены, потолки, кухонный шкаф… Но ничего не нашли. Однако Тина не думала сдаваться, откуда ни возьмись в руках у нее оказался фонарик, и мы подошли к самому темному уголку. Потолок кухни был неровным, по нему проходила здоровенная балка. А прямо на балке, в самом ее центре, сидел жук-часовщик. Он был довольно крупным. Поэтому при свете фонарика видны были его колесики и шестеренки. Если бы жук лежал пузиком кверху, мы бы увидели весь его механизм, но переворачивать и трогать жука не стали. И тут в кухню, снова громко топая пятками, вошел Алекс:

– Па-а-а-ап, ну где ты, мне никак не уснуть. Расскажи мне что-нибудь, – и он помотал сонной головой. – А что вы тут делаете?

Тина мгновенно спрятала фонарик:

– Да лампочку чинили. Она что-то перегорела, – нашлась она.

– Да, – подтвердил я, – лампочка мигала.

И мы быстренько ретировались из темного угла.

Алекс с сомнением посмотрел на лампочку, которая, кстати сказать, висела совсем в другом месте, потом на нас.

Но ничего не сказал. Глаза у него уже слипались. И мне ничего не стоило уложить его в кровать.

Когда он уснул, я вышел. В коридоре стояла Тина.

– Поклянись, – сказала она горячим шепотом, – никому и никогда…

– Клянусь! – сказал я. – Чтоб мне съесть иголки с ёлки, чтоб меня поймали волки! Никому и никогда… и давай больше не мешать им.

– Да, пусть себе шуршат, пищат, кидаются пирожками и купаются в ванной, – согласилась Тина.

Вообще-то я имел в виду детей. Но она права. Что касается веселой компании забавных маленьких существ, которые наполняют старый дом Сваровски, пусть себе живут спокойно, никого не боятся и радуют детей. Лично мне будет хватать одного прозрачного жука-часовщика. Очень уж хочется хоть иногда видеть его. Зачем? Просто чтобы знать, что все они существуют, что все они есть и будут и что нам это не померещилось и не приснилось.

Послесловие

(от нашедшей записки, не путешественницы)

Вот уже с месяц я каждый день держу их в руках, перебираю, осторожно глажу, пересматриваю, любуюсь, пропуская сквозь них утренние солнечные лучи, вдыхаю еле уловимые ускользающие ароматы. Прошел ровно месяц, как я нашла эти записки в большом чемодане с потертой позолотой на уставших боках. Нашла не на чердаке и не в подвале. Чемодан стоял возле помойки. И не просто стоял, а вызывающе стоял. Вообще-то я не лазаю по помойкам, но все знают, как люблю я чемоданы, как собираю их повсюду. Чемоданы нужны для работы. В них я сначала прячу игрушки, а потом таинственно и торжественно достаю их оттуда и раздаю детям. И мы играем в сказку.

Конечно же, я не могла пройти мимо эдакого сокровища. Кроме громадной вороны, что деловито и со знанием дела ковыряла клювом торчащий из бака мусорный пакет, вокруг никого не было. Ворона посмотрела на меня внимательно и подмигнула. Я посчитала это добрым знаком, подхватила чемодан и как ни в чем не бывало прошествовала вперед с такой важностью и невозмутимостью, что ворона усмехнулась на своем вороньем, ее протяжное «кррра-а-ак» глухо пролетело по тесному узенькому двору колодцу и насилу выбралось из него, устремившись в небо. Но и неба было мало. В нашем городе всегда мало неба. И мне его очень не хватает. В нашем городе много всего другого – дворцов, домов, мостов, людей, музеев, – а вот неба всегда слишком мало. Так вот, я поехала с этим чемоданом домой и там открыла. Открыла на удивление легко. Я ведь настроилась на долгую борьбу, на нож, на плоскогубцы, сломанный замок и прочее. Но чемодан распахнулся мгновенно, как новехонькое окно. Он и оказался окном в тот мир, который я никогда не видела и в котором мне никогда не суждено быть. На дне лежали записки, перевязанные веревочкой и разрозненные. Где-то почерк был разборчивый, где-то ужасный. Некоторые из записок были на хорошей дорогой бумаге, а другие вовсе на каких-то несуразных клочках. Какие-то я так и не смогла прочесть. Но те, что прочла, мне удалось собрать и худо-бедно перепечатать, чтобы лучше понять. Но полностью понять их так и не удалось. До сих пор не знаю, кто был тот путешественник и было ли правдой его странное путешествие по странной немыслимой стране, которой нет ни на одной карте. Был ли он сумасшедшим и придумал все или это его поэтический замысел, сказка. Не знаю, но Маккания как-то мгновенно и прочно вошла в мою жизнь, в которой сразу стало намного больше неба и намного больше моря.

Маккания проникла в мою кровь и разнеслась по венам и капиллярам быстрее всякого вина. Теперь мне кажется, что я и сама была там, только очень-очень давно и поэтому подзабыла. Сама путешествовала по той самой стране, в которой все так просто и ловко устроено, в стране, где можно посылать письма облачной почтой, где флюгера будят ветер, где бродят сумчатые слоны, а люди рождаются и умирают легко, где я не ведала печали…