Текст книги "Не упыри"

– Стыжусь я ее, – с усмешкой признался он. – Не такой уж я и старый. Мне же совсем недавно семьдесят исполнилось!

В город Роман отправился один. С утра я собиралась ехать с ним, но новый приступ астмы внес свои коррективы.

– Отлеживайся дома, – сказал Роман. – Я и сам управлюсь, а ты лучше потихоньку-полегоньку борщ свари. Вернусь домой – а тут так вкусно пахнет!

– С фасолью, как ты любишь?

– С фасолью и курятиной, – сказал он, улыбнулся ободряюще и ушел.

Я варила борщ, а сердце мое все время было не на месте. Предчувствие близкой беды охватило мою душу, мешало думать и действовать. А тут еще к кухонному окну прилетела какая-то серенькая пташка, с любопытством заглянула внутрь, постучала клювиком в стекло и исчезла так же быстро, как появилась. Я даже засомневалась: на самом ли деле она прилетала, или это плод моего воображения. Но я твердо помнила, как моя мать однажды сказала: если птица постучит в окно, жди беды.

– Ну где же ты, Роман?! – кричала моя душа и томилось сердце.

Наконец хлопнула дверь. Я бросилась навстречу:

– Слава Богу, ты приехал!

Смотрю на него, и не узнаю. Лицо серое, губы синюшные, пальцы рук мелко дрожат. Проводила его к дивану, помогла раздеться, накапала корвалола в стакан с водой и дала выпить.

– Приляг, отдохни, – прошу его, но он не хочет.

– Мне бы борща, – говорит со слабой улыбкой.

– Господи, да я мигом!

Я бросилась в кухню, накрыла на стол. Он ест, а ложка пляшет в руках. Поел, вижу: немного успокоился. Ни о чем не расспрашиваю, жду, пока сам расскажет, что случилось.

– Идем, приляжем, я потолковать с тобой хочу, – говорит мне Роман.

Прилегли на кровать.

– Захожу я в помещение суда, а там людей в коридоре – видимо-невидимо… – начал он.

Мы всегда так делали. Когда один из нас ездил куда-нибудь по делам, то потом обязательно рассказывал все до мелочей.

– Так вот, прошелся я по коридору, – продолжает он. – А там, в основном, люди преклонного возраста. Духотища – не продохнуть. Даже стульев нет, чтобы старикам присесть. На все помещение – пять стульев. Куда идти, к кому обратиться – неизвестно.

– Откуда же нам знать, если мы и порог суда никогда не переступали.

– Вижу, пожилые люди заходят в один из кабинетов. Читаю табличку на двери кабинета: «Судья Пирсык Марина Григорьевна». Решил – зайду: пусть судья проверит, все ли необходимые документы собраны, и посоветует, куда их сдать.

– Ты все правильно решил.

– Занял очередь и жду. Люди входят и выходят. Кто быстро и со слезами на глазах, кто подольше задерживается. Часа два выстоял. Наконец подошла и моя очередь. Захожу в кабинет, здороваюсь. А там сидят секретарша и такая себе патлатая, надутая краснорожая дамочка-судья. «Можно?» – спрашиваю. «А вы кто?» – важно спрашивает она. – «Я – дитя войны», – отвечаю.

– И что дальше?

– А она, – Роман сглотнул клубок в горле, душивший его, – вдруг разъярилась, аж пена на губах! И как закричит на меня, будто на мальчишку: «И куда вы все без конца претесь?!» Я даже растерялся, но никуда не денешься, если пришел и два часа выстоял. «Мы – дети войны», – бормочу. «Прутся и прутся! – не унимается, вопит она. – Какие вы дети войны?» – «А кто же?» – я даже оторопел. – «Вы – упыри!» Я прямо онемел. Веришь или нет, но эти слова были – будто выстрел в самое сердце. Стою, словно кипятком ошпаренный, а в голове одно сидит, как гвоздь: «Вы – упыри!»

Я повернулась и взглянула на Романа, а у него по щекам бегут две слезинки. Сняла я эти слезы своими губами. Больше, чем полстолетия прожили мы рядом, но еще никогда не видела я слез на его глазах.

– Не надо, любимый, – шепчу ему.

– Еле выбрался на улицу, достал таблетку нитроглицерина. Уже мысленно с тобой попрощался: думал, все, тут мне и конец. Даже эпитафию себе подобрал. Помнится, какая-то писательница хотела, чтобы на ее могиле написали: «Теперь у меня уже ничего не болит». Вот эту самую.

– Не мели глупости, нам еще рано о смерти думать! И как же так можно?! – вскипела я. – Как эта женщина, представитель государства, могла так сказать?! Она хотя бы представляет, что каждому из нас довелось пережить в те годы?

– Не волнуйся, дорогая, тебе вредно, – теперь уже Роман меня успокаивает, но я никак не могу взять в толк, как такое могло случиться: – Нет, все-таки, скажи мне, как подобные люди могут занимать такие должности? И неужели мы похожи на упырей, пьющих чужую кровь?

Мы еще долго не могли успокоиться, обсуждали случившееся и утешали друг друга. А потом опять была бессонная ночь, несмотря ни на какие снотворные таблетки…

На следующий день у меня опять случился приступ астмы. Роман чувствовал себя плохо, но сказал, что пойдет принести свежей воды. Принес и сел на диван в соседней комнате.

– А мы все равно засадим весь огород и соберем всю нашу большую семью. Верно, Марийка?

– Конечно, дорогой.

– Хочу обзвонить детей и напомнить им, что они обещали собраться вместе в этом доме, – сказал он и взял мобильный телефон.

Я слышала, как он звонил Даринке, интересовался, как дела у ее сына, познакомилась ли она с хорошим человеком, не подхватила ли простуду. Потом Роман переговорил с Иринкой, которой до сих пор нравилось, когда ее называли Ежиком. Спросил, понравились ли ее мальчишкам свитера, которые мы подарили им ко дню рождения. Долго говорил с мальчиками и взял с них честное слово, что они обязательно приедут нас проведать.

– Марийка, но ведь мы же не упыри? – внезапно спросил Роман, все еще переживая обиду.

– Не думай больше о том, что наплела эта женщина, дорогой, – сказала я.

Внезапно Роман умолк. Я немного полежала, вслушиваясь в тишину. Внезапно что-то кольнуло под сердцем, подсказав мне, что надо его позвать.

– Роман! – крикнула я из соседней комнаты.

– Роман… – растерянно повторила я, но ответа не было.

Я вскочила с кровати и, не обуваясь, выбежала из спальни и бросилась к нему. Бледный Роман сидел на диване, склонив голову и закрыв глаза. И я мгновенно поняла, что он… что он уже мертв! Я приблизилась к нему, все еще не веря, что он меня покинул. Опустилась на колени рядом с ним, провела ладонью по бескровному лицу.

– Роман, – тихо попросила я. – Скажи… скажи хотя бы еще одно слово, напоследок… Умоляю тебя!

Я глажу его лицо, упрашиваю назвать меня по имени или вымолвить хоть что-нибудь, но он молчит. Наклонилась, припала к его груди. Она еще теплая, а сердце… Сердце больше не стучит. Ужасная реальность пронзила меня, как нож, обожгла до беспамятства.

– Роман! – закричала я, заламывая руки. – Как ты мог?! Ведь мы же хотели, как Петр и Феврония!.. Ты же обещал!..

Роман, тебя уже нет среди живых, а я все время говорю с тобой. Все мои мысли – о тебе и только о тебе.

Все вышло так, как ты хотел. У твоего гроба собралась вся наша семья: дети, их жены и мужья, внуки. Горько плачет наша первая дочь – Даринка, заливается безутешными слезами Иринка, когда-то такая строптивая и неукротимая. Сыновья утирают слезы и не стыдятся их. Здесь все твои внуки. Все вместе – но не так, как мечталось. Я успокаиваю себя мыслью, что и ты здесь, что ты все видишь, и душа твоя радуется хотя бы тому, что мы рядом с тобой. Я верю, что любовь может преодолеть смерть в детях, рожденных от этой любви. Вот они – твои дети и внуки, а значит, ты жив в каждом из них…

А я в эту минуту почему-то вспоминаю, что так и не успела признаться тебе в своей маленькой лжи. Хотя сейчас я уже не жалею о том, что когда-то сказала тебе неправду.

В доме без тебя, Роман, поселилась печаль. Она путается под ногами, прячется по углам, проникает в каждую щель, таится под нашей кроватью, холодом проникает под одеяло по ночам. Печаль залегла и между страниц твоих любимых книг. Еще совсем недавно ты переворачивал их, и страницы приветливо шелестели под твоими пальцами, впитывали тепло твоих рук, радовались встрече с тобой. А теперь они немо и сиротливо замерли на полках шкафа.

По вечерам я кладу на кровать рядом со своей и твою подушку. Еще надеюсь: проснусь утром, а ты мирно спишь рядом, и я пойму, что это был всего лишь страшный сон…

Сегодня ты мне снова приснился. Ты собирался уйти от меня к другой женщине. Я плакала и просила тебя не покидать меня, потому что я – твоя жена. Ты грустно взглянул на меня, а я прижалась к твоей груди, и мне вдруг стало так тепло, так спокойно! Просыпаюсь утром, протягиваю руку – а рядом пустота и холод. Иду к тебе на могилу. Там можно поплакать и поговорить с тобой. Рядом с твоей могилой – свободное место, его я берегу для себя. А чтобы его случайно не заняли, я поставила вокруг металлическую оградку. Одна молодая женщина, проходя мимо, заметила, что сейчас уже «не модно» ставить ограды. Я промолчала. Разве она может понять, зачем я это сделала? Вот я прихожу к тебе, открываю низенькую дверцу, будто вхожу в дом, правда, не в тот, о котором мы когда-то мечтали, а в другой, которого никто не минует. Это наш последний приют, здесь мы вечно будем вместе. Таков закон жизни, и все-таки есть какая-то несправедливость в том, что мы с тобой сейчас по разные стороны. Ты ушел, оставив меня в одиночестве, хотя и обещал совсем другое. Меня мучает чувство вины оттого, что я все еще могу видеть этот мир, а ты, Роман, нет.

Я рассказываю Роману о каждом дне, который прошел без него. Когда у меня хорошие новости, мне кажется, что его портрет на граните улыбается, когда я печалюсь – печалится и он.

– Мне без тебя очень плохо, – жалуюсь я. – А как там тебе без меня?

Молчит. И так будет всегда.

– Эх, Роман, Роман, – вздыхаю я. – Все могло быть иначе. То ли ты ушел слишком рано, то ли я задержалась?

Жизнь без тебя, Роман, разрушила во мне все: мои внутренние органы износились, болезней стало больше, чем прежде, лицо – сплошные следы прожитого, руки ослабели, но любовь к тебе ничто не может убить.

Каждый вечер из окна нашей спальни я слежу за тем, как заходит солнце. Оно садится за Барвинковую гору. Деревья на макушке горы сначала становятся розовыми от раскаленного, как мое сердце, солнечного диска, который постепенно скрывается за лесом и сливается с ним. Вскоре лес темнеет, а солнце едва просвечивает сквозь ветки. И вместе с солнцем сгораю и я сама. Я уже не живу, а догораю, тлею. Кажется, еще немного – и я превращусь в горстку пепла, которую развеет ветер, разнесет по свету, и частичка его опустится на твою могилу…

В доме стоит гнетущая, убийственная тишина. Она в клочья рвет душу, сдирает живьем кожу. Надо что-то делать, а не вслушиваться без конца в эту невыносимую тишину, которая звенит тоской. Вчера я видела, как люди несли из лесу корзинки с земляникой. Беру корзинку и иду в лес. Мои ноги не спеша ступают на ту тропку, по которой мы всегда ходили рядом. Перехожу мостик, где мы всегда останавливались передохнуть. Роман сравнивал его с дорогой от рождения к смерти. Вот он и прошел эту дорогу, а я иду в лес, на земляничную поляну.

Я хочу почувствовать вкус июня в полной мере – так, как чувствовала его всегда. Прислушиваюсь, как ветер играет с верхушками деревьев, как тихонько журчит вода в реке, омывая корни прибрежных деревьев. Пьяняще пахнет чабрецом, седеет полынь, из травы поглядывают на меня любопытные ясноглазые ромашки. И вдруг я понимаю, что с лесом что-то не так! Я слышу всего лишь шум деревьев и воды, вижу задумчивое колыханье ромашек, чувствую сладкий запах земляники, но теперь в нем больше нет аромата любви и влечения, а из лесного шума ушла радость жизни. Все эти звуки я слышу не на фоне песни нашей любви, а под траурные вздохи печали и горя. И сама я уже не живу, а всего лишь существую, потому что моя жизнь лишилась смысла в тот день, когда не стало Романа.

Мне не нужен этот лес, и его гул кажется мне зловещим. Я выхожу на дорогу, петляющую в густой лесной тени, и вдруг замечаю в одном месте какой-то светящийся, мерцающий ореол: будто там только что стоял человек и исчез, оставив по себе только трепетное сияние.

– Роман! – бросаюсь я туда, но внезапно застываю на месте. Мне становится жутко.

Эта дорога когда-то вела нас к радостям жизни, а сейчас она кажется мне путем в небытие. Я зажимаю уши, чтобы не слышать ужасных звуков леса. Скорее домой! Я поворачиваюсь и изо всех сил бегу, но усталые больные ноги подкашиваются, путаются среди густых побегов барвинка, и я падаю. Лежу, уткнувшись лицом в траву, плачу и целую землю, по которой ступал Роман. Меня никто не видит и не слышит, и я выпускаю на волю всю боль моей измученной души – вою по-волчьи. И только лес остается молчаливым свидетелем моего отчаяния…

Каждую неделю мне звонит Валя. Они с Василием с весны и до поздней осени живут на даче.

– Ходишь на свидания к озеру? – шутливо спрашиваю я. Разговоры с подругой всегда успокаивают меня, придают бодрости.

– А как же! – смеется Валя. – После операции Васе только на свидания и ходить. А ты там как?

– Как? Да никак, – говорю я. – Знаешь, Валя, когда-то мне казалось, что жизнь такая долгая, и почти все можно успеть.

– Так все думают, пока молодые.

– Я думала, что успею рассказать Роману, что, несмотря ни на что, любила его больше жизни, а жизнь оказалась такой быстротечной! Когда я начинаю подводить итоги прожитого, то оказывается, что я столько не успела! И Роману не сказала всего о своей любви, и детям уделяла мало внимания, и с внуками не навозилась, и яблок с молодых яблонь не дождалась, и много чего еще упустила. Но вот что я имею в виду, говоря тебе все это: скажи Васе все, чего не говорила до сих пор, прижми к себе Галинку, которая столько прожила на чужбине, свяжи кофточку для внучки – ту, что не успела связать прошлой зимой. Надо спешить жить, потому что можно опоздать.

– Милая моя Марийка! – говорит Валя. – Я это хорошо понимаю, ведь мы ровесницы. Я и представить не могу, как бы я жила без Васи, если б он не перенес операцию. Поэтому я все хорошо понимаю. Кстати, Галинка выходит замуж за итальянца, и мы поедем к ней на свадьбу в Неаполь. Не могу даже представить, что буду с ней целых две недели и увижу настоящее Средиземное море!

– Даринка тоже нашла мужа, – похвасталась я. – Правда, у него нет жилья – свою квартиру он оставил бывшей жене и сыну, но вдвоем им будет легче погасить кредит.

– Передавай им мои поздравления, – сказала Валя. – Ты мне тут много чего насоветовала, а теперь и я дам тебе совет. Каждый, кто потерял кого-нибудь из близких и родных, ищет, чем заполнить пустоту, образовавшуюся вокруг. Одни переключаются на детей и внуков, другие – еще на кого-то, и это нормально. У всех есть незаконченные дела, и ты не исключение. Подумай: а что ты сама еще не успела сделать?

– Я уже думала об этом, – сказала я Вале. – Может, это звучит и банально, но Роман был моей самой настоящей половиной. Способен ли протез руки или ноги полноценно заменить утраченную часть тела? Вряд ли. Единственное, на что он годится – создать иллюзию. Но это самообман, а я привыкла жить честно.

– Извини, если мой совет не ко времени, – сказала подруга. – Но у меня есть неплохое предложение. Я нашла многих наших сокурсников на сайте «Одноклассники» и пригласила встретиться. Поедешь?

– Какая же ты молодец! Столько лет прошло, а ты их разыскала! Ну-ка расскажи, кого же тебе удалось найти?

– Вот приедешь и увидишь сама!

– Нет, я не поеду, – упавшим голосом проговорила я.

– Почему?!

– Не поеду и все. Расскажешь мне потом об этой встрече, – попросила я ее. – А если получится – пришли фотографии. И не забудь сфотографировать Галинку на свадьбе и Средиземное море!

– Договорились. Но о поездке на встречу ты еще подумай. У тебя в запасе целых две недели.

Я пообещала подруге подумать, хотя точно знала, что никуда не поеду. Без Романа все это не имело никакого смысла.

Валя сдержала слово. В конверт с ее письмом были вложены фотографии, сделанные в Италии и на встрече выпускников. Я долго всматривалась в лица своих бывших сокурсников, но узнать смогла лишь некоторых. Сразу звонить подруге я не стала: через несколько дней у нее день рождения. Я решила, что позвоню, чтобы поздравить подругу, а заодно узнаю, кто из наших старых друзей и знакомых изображен на этих снимках.

Я набрала знакомый номер, но вместо Вали трубку взял Вася.

– А где же именинница? – поинтересовалась я.

– Как только мы вернулись из Италии, Валя простыла, – пояснил Вася. – Сразу не обратилась к врачу, почти две недели лечилась дома, а потом ей стало значительно хуже. Вызвали врача, а у нее пневмония. Так что, Марийка, подружка твоя в больнице.

Я попросила его передать Вале мои поздравления, а в глубине души у меня возникло недоброе предчувствие.

Я не нахожу себе места. Каждый день звоню Вале, а безжизненный голос в трубке сообщает, что абонент сейчас недоступен, и предлагает перезвонить позже. Я и перезваниваю. И с тем же результатом.

Не знаю, что делать. Подхожу к зеркалу и пугаюсь, потому что сама себя не узнаю.

Глаза! Мои глаза потухли и выцвели от слез. В них нет того живого блеска, той искорки, которая всегда была со мной. Мои глаза все время ищут тебя, Роман, и… не находят. Перед ними всегда одно и то же: вот, только что ты был жив, а через минуту – тебя уже нет.

Руки… Они просто опустились. Всю жизнь они были заняты работой, а теперь снуют, ищут ее, но не находят. Собран урожай, как ты и хотел, огород прибран, нигде не осталось ни былинки. Кусты в саду окопаны, розы укрыты на зиму, кустики клубники рассажены. В нашем доме чисто убрано, нет ни пылинки. Даже мешки и те – выстираны, заштопаны и подрублены. Мои руки жаждут только одного: прикоснуться к твоим рукам, но этого не будет уже никогда.

Лицо… Мое лицо потеряло свои живые тона, изрыто морщинами, увяло, как осенняя листва, и пожелтело.

Сердце… Оно не радуется новому дню, не бьется в унисон с твоим, Роман, не вовремя частит, дает сбои. В нем осталась только любовь к тебе, а тебя нет рядом. Любовь остается, а сердце догорает и гаснет…

Без тебя, Роман, мир стал пустынным и неприветливым. Таким пустынным, что страшно и холодно в нем жить. Та искорка, которая поддерживала во мне привязанность к миру, угасла без тебя. Я как моллюск, который всю жизнь провел под защитой своей надежной раковины, а теперь раковину у него взяли и отняли. Теперь мне некуда спрятаться, негде преклонить голову. Я, любившая жизнь во всех ее проявлениях, внезапно поняла, что она закончилась вместе с тобой. Прошлое исчезло, будущего нет. Я сделала все, как ты хотел: посадила огород, ухаживала за ним, а потом весь урожай раздала детям. Дети сделали на могильном памятнике ту надпись, которая тебе нравилась… А теперь я впервые чувствую себя уставшей – не от работы, а от жизни. Я сполна познала и жаркую любовь, и измену, и радость от рождения детей. Все это уже было и ушло. Я смотрю на мир пустыми разочарованными глазами, и он уже не яркий и многоцветный, а черно-белый. Мир утратил не только цвета, но и смысл, потому что его смыслом для меня был ты, единственный, любимый, неповторимый…

Наконец-то долгожданный звонок! На дисплее надпись «Валя», и я мгновенно хватаю мобильный телефон.

– Вася! Вы чего отключили связь? – вместо приветствия сразу же спрашиваю я. – Как там Валя?

– Как она там? – с нажимом на слове «там» переспрашивает Вася. – Не знаю, Марийка, как ей там сейчас.

– Не поняла, – говорю я и чувствую, как холодеет спина.

– Уже три дня, как Валя там, а я, как видишь, все еще здесь.

– Господи! – вырвалось у меня в отчаянии. – Как же это?! Почему?

– Начались осложнения… Нет у меня Вали, как нет больше твоего Романа, – печально проговорил Вася.

Когда я пришла в себя, он рассказал, что Валя несколько последних дней провела в коме и умерла, не приходя в сознание.

– Держись, Вася, – сказала я напоследок. – Жизнь продолжается, у тебя больное сердце, ты должен беречь себя.

– И ты привыкай к новой жизни, – сказал Вася, а затем растерянно добавил: – Даю советы, а сам не знаю, как мне жить дальше без нее…

Я безутешно проплакала всю ночь. Моя память теперь часто меня подводит, порой не могу вспомнить, куда я положила ту или иную вещь. Однако я не забыла ни одного дня, проведенного рядом с Валей. Передо мной снова пронеслась вся жизнь, в которой всегда была Валя: начиная с голодного детства и до нашего последнего телефонного разговора. Не имеет значения, что в последнее время мы встречались не так часто, как хотелось бы. Наша дружба была проверена годами!

И снова я вспомнила свою ложь. Если бы тогда я промолчала, кто знает, как сложилась бы моя жизнь, жизни Романа, Вали и Васи. Моя подруга и ее муж прожили полстолетия в любви и согласии, я тоже была счастлива с Романом. Мой поступок – редчайший случай, когда ложь сыграла решающую роль в двух любовных историях со счастливым финалом.

Если есть жизнь после смерти, то мы, все четверо, когда-нибудь снова встретимся, и тогда я уже точно во всем признаюсь. Надеюсь, они будут мне за это признательны.

Это шутка. Первая за последние месяцы.

Однажды Даринка привезла мне кошечку, которую подобрала прямо на улице. Та чуть не замерзла и так оголодала, что, казалось, от животного остался один скелет, обтянутый шкуркой. Кошка была черная, пушистая, с большими желтыми глазами.

– Какая она лупоглазая! – сказала я, впервые увидев Ночку.

– Она очень ласковая, – сказала Даринка. – Вот увидишь: ее невозможно не полюбить.

И в самом деле: Ночка отлежалась, отъелась и стала ходить за мной, как привязаная. Со временем я начала с ней разговаривать, как с человеком, потому что уже не было сил выносить гнетущую тишину в доме. Ночка оказалась хорошим слушателем. Она смотрела на меня своими огромными желтыми глазами, и мне казалось, что она все понимает, и только не может заговорить по-человечьи. Иду во двор – она за мной, я на огороде – Ночка лежит рядом на меже.

Вторым моим «собеседником» стал Шарик. Подойду к нему, он поведет носом – принюхивается, потому что уже почти ослеп от старости.

– Ну что, старичок мой, – говорю я Шарику, а Ночка наблюдает за нами, сидя на столбике забора. – Слепенький стал, одряхлел совсем, прямо как твоя хозяйка. И аппетита у тебя уже нет, как и у меня. Мне вот в детстве страшно хотелось есть, да нечего было, а теперь – ешь сколько угодно, да в рот ничего не лезет.

Поговорю с моими друзьями, они меня выслушают, а мне уже и легче, потому что рядом – целых две живых души.

– Не смей, Шарик, помирать, пока я жива, – наставляю я его, а он, довольный, машет хвостом. – Хватит с нас потерь. Ты вот не знаешь, а сама Бриджит Бардо сказала: «Собака причиняет боль только тогда, когда умирает». Не хочу больше боли, потому что она и без того медленно, изо дня в день, точит мое сердце…

Васи не стало через четыре месяца после смерти жены. Не выдержало его сердце разлуки, не смог он смириться с тем, что Вали больше нет, а он жив. Об этом я узнала от Галинки по телефону. А еще она сказала, что основала фонд ее имени, из средств которого ежегодно лучший методист города будет получать премию.

– Деньги не такие уж большие, – сказала Галинка, – я человек небогатый, но мне хотелось сделать хоть что-нибудь в память о маме.

Я так расчувствовалась, что расплакалась прямо в трубку. Галинка спросила, зарегистрирована ли Даринка на «Одноклассниках» и какую фамилию она сейчас носит.

– Мы ведь с ней тоже дружили в детстве, – сказала она. – Конечно, мы не были так близки, как вы с мамой, но мне не хочется окончательно ее потерять.

Я объяснила ей, как найти Даринку на сайте, радуясь тому, что наше младшее поколение сохранит связь между собой.

Меня пригласили на встречу выпускников класса, в котором Роман был классным руководителем. Я оделась понаряднее, велела Шарику бдительно стеречь дом, а Ночке – не убегать далеко и не пугать цыплят, и пошла.

Было много воспоминаний о школьной жизни, добрым словом вспоминали Романа, да и мне довелось услышать немало слов благодарности.

– Он был не просто замечательным преподавателем, – сказал один из выпускников о Романе. – Он был настоящим Учителем с большой буквы. Он всегда учил нас быть честными, не проходить равнодушно мимо чужой беды и жить так, чтобы всем вокруг тебя было светло и тепло.

И это была правда. Таким был сам Роман, такими он хотел видеть своих учеников. Жаль только одного: что говорят о нем уже в прошедшем времени.

Еще в начале вечера я заметила на столе два огромных букета роз. Из учителей в зале присутствовала только я. Кому же предназначался второй букет? Ответ я получила только тогда, когда бывшие ученики подарили мне цветы и набор постельного белья и предложили прямо сейчас навестить могилу Романа.

– Наверно, мне не дойти, – смутившись, проговорила я. – У меня что-то ноги отекли.

– Мы вас довезем на машине, – сказал один из бывших учеников Романа, беря букет со стола.

Два десятка сорокалетних людей, мужчины и женщины, которые для меня все равно оставались детьми, один за другим подходили к могиле, чтобы приветствовать своего Учителя. Женщины не могли сдержать слез, вспоминая шутки своего классного руководителя, спектакли, уроки и ту простую житейскую мудрость, которую он им передал.

Возложив на могилу цветы, они собрались уходить.

– Садитесь в машину, мы вас подвезем прямо к дому, – предложили мне.

Я отказалась.

– Не могу уйти отсюда, не поговорив с мужем, – сказала я. – Вы идите, мне отсюда недалеко, доберусь потихоньку.

Попрощавшись, выпускники ушли, со мной остался только Тарасик. Его до сих пор все так и звали, наверное, потому, что он был худощавый, невысокого роста и к тому же еще в детстве не имел кисти на левой руке.

– Я хочу вам рассказать, – начал он, – как Учитель однажды помог мне выжить. Тогда я уже был женат, имел ребенка и чувствовал себя почти счастливым. Но однажды жена заявила, что ей стыдно перед односельчанами, и что в нее все тыкают пальцами из-за того, что она живет с калекой.

– Как же так? – удивилась я. – Ведь она по своей воле согласилась стать твоей женой?

– Да. А потом вдруг стала твердить: мне калека не нужен, и никому ты не будешь нужен. Мне было так больно! Единственный человек, к которому я мог прислониться – мать, но она уже умерла, а ее хату продали, чтобы достроить наш дом. И, представьте, я оказался на улице ни с чем, и в самом деле никому не нужный. Уехал в город, снял жилье, нашел работу, но душа все равно болела так, что земля уходила из-под ног. Вот в это время я случайно и встретил своего бывшего учителя. На душе наболело, и я выложил ему все как на духу. «Все у тебя будет хорошо, – сказал он мне. – Хоть и не сразу, но постепенно все наладится. Вот увидишь!» Он был для меня таким авторитетом, что я сразу ему поверил и к совету его прислушался: поступил в институт, а потом и нашел работу по специальности, и женился. А еще я запомнил его слова: «Не позволяй душевной боли стать составляющей твоей жизни». И я хочу, чтобы и вы не забывали об этом сейчас, когда вам так нелегко.

– Спасибо, Тарасик, что помнишь его, – сказала я. – Часть его души живет в каждом из вас. И я хорошо знаю, как душевная боль может испепелить человека. Разница у нас с тобой только в одном: тогда у тебя все еще было впереди, а у меня уже все позади.

– Все равно! Человек должен жить полной жизнью столько, сколько ему отмерено.

– Моя жизнь – Роман. Он умер, а вместе с ним умерло и все живое в моей душе, – печально проговорила я. – Я здесь, я двигаюсь, дышу, говорю, но я уже не живу, а доживаю отпущенное мне время…

Шарик залаял на чужого, и я пошла посмотреть, кто там пришел. Открываю калитку – а прямо перед ней стоит большой черный джип.

«Не ко мне», – подумала я и уже хотела вернуться, когда из машины вышел высокий худощавый мужчина примерно моих лет. Что-то в его фигуре и походке, в легкой улыбке на лице мне показалось знакомым, но я, как ни старалась, никак не могла его узнать.

– Добрый день! – поздоровался он со мной. И голос его показался мне очень знакомым, и глаза. С годами люди могут меняться до неузнаваемости, но взгляд остается прежним.

– Добрый день, – отозвалась я, все еще стараясь припомнить, где же я могла видеть этого человека, потому что в том, что мы с ним знакомы, у меня уже не было сомнений.

– Не узнала? – спрашивает он.

– Нет, – говорю.

– Я – Дмитрий. Дмитрий Гаркавченко из Красного Луча.

– Ты?! – меня словно жаром окатило. – Откуда ты взялся?

– Я же говорю – прибыл из Красного Луча.

– Ох, я совсем не это хотела спросить. Как ты узнал, где я живу?

– Благодаря Интернету. Случайно прочел, что состоится встреча выпускников вашего курса. И поехал туда, надеясь тебя встретить.

– Я не смогла поехать.

– Я знаю. Мне рассказала Валя.

– А мне она ничего не говорила.

– Потому что это я просил ее не говорить. Как она?

– Нет уже Вали…

– Прости, я не знал.

– Чего ж мы здесь стоим?! – спохватилась я, потому что соседка напротив уже выглядывала из-за забора. – Идем в дом!

Я накрыла стол, сбросила старый залатанный халат, надела новенький. Мимоходом взглянула в зеркало. Разница между тем, какой я была когда-то, и какой стала теперь, – как бездонная пропасть. Пустое!.. Я наспех пригладила волосы и уселась за стол с гостем.

Не знаю, почему так вышло, но я рассказала Дмитрию всю свою жизнь. То ли давно у меня не было собеседника, с которым можно поговорить начистоту, то ли Дмитрий был действительно искренен со мной.

– Теперь твоя очередь, – сказала я, закончив свой рассказ. – Как ты жил все эти годы?

– Помнишь наш единственный поцелуй? – вместо ответа спросил Дмитрий.

– Вспомнила баба девичьи посиделки, – усмехнулась я.

– Я всю жизнь помнил твои глаза, – сказал Дмитрий. – А еще – я просто терял рассудок, глядя на твою шелковистую косу. Мне так хотелось прикоснуться к ней, но я не решался. А когда я поцеловал тебя, то прикоснулся к твоим волосам. Всего одно прикосновение, но я полвека мечтал, чтобы оно повторилось. Я долго не мог спать по ночам, потому что постоянно видел, как расплетаю твою косу, словно наяву чувствовал шелк твоих волос под пальцами… Я был одержим тобой даже тогда, когда женился, и порой по ночам называл жену твоим именем.

– Ты женат?

– У меня была хорошая жена: красивая, добрая, мягкая и заботливая. Прекрасная мать нашего сына. Я ни разу ее ничем не обидел, а когда она тяжело заболела, до последнего часа боролся за ее жизнь. Но наша семейная жизнь была обычной, будничной, а я… Я хотел праздника! Праздника вместе с тобой.

Дмитрий умолк, а я не знала, что сказать.

– Вот и вышло, что всю свою жизнь я прожил как во сне. В мечтах и сновидениях, – грустно усмехнулся он.

– Ты ошибаешься, Дмитрий, – сказала я. – Ты не мог любить меня всю жизнь, когда меня не было рядом. Ты любил образ робкой юной студентки, приехавшей из села и имевшей красивую косу. С годами люди меняются не к лучшему, потому что жизнь обращается с ними, как с листьями на ветру. Время покрывает морщинами их лица, кожа стареет, глаза выцветают, волосы редеют, и от толстой шелковистой косы остаются одни воспоминания. Все в человеке меняется к худшему.