Текст книги "Котдог"

– В этом нет необходимости.

– Полагаешь?.. Хм… Да нет, чушь все это! Не сумеет он удрать без посторонней помощи, его же в сквоте связали! И веревки этой дрянью пропитаны, ну, знаешь, с мятой да местным аналогом валерьянки. Ему не выбраться самому. Даже из сквота не выйти. Ты блефуешь!

– Я никогда не искажаю информацию. И все учитываю, ни о чем не забывая. А ты – забываешь.

– Ха! Про что такое жутко важное мне посчастливилось забыть на этот раз?

– Про девочку.

* * *

Славу провыли три раза.

Подряд.

Она не верила. До самого третьего раза – не верила. Потом – пришлось.

Три раза подряд Славу выли только самому Держателю Поводка. Ну, и Вожакам – редко. По особо торжественным случаям.

Вожаков не наказывают. Во всяком случае, она про такое не слышала. Но даже если и случается такое, то вряд ли они будут слишком серьезно наказывать ту, которую только что три раза подряд СЛАВИЛИ. Можно расслабиться.

И вот тут-то она сама чуть было все не испортила. Когда поняла. Задрожали ноги, словно вареные, стало вдруг очень-очень жарко, зашумело в ушах. У Туза, который выполнял роль Держателя в их сворке, рука тяжелая. Пару раз ей довелось испытать наказание по полной программе – потом долго пришлось отлеживаться. Туз – он старательный. Она хорошо об этом помнила, когда выходила под Дюзы. К самой страшной трепке была готова. А вот к тому, что наказания не будет, готова она не была…

Справилась.

Отдышалась. Проморгалась. Сделала несколько судорожных глотательных движений. Облизала губы пересохшим языком. А что рожа при этом была, наверное, глупая донельзя, так это неважно. Кто будет требовать умного лица от героини?! Главное, что не упала посреди третьей СЛАВЫ, опозорив вконец и себя саму, и всю свою сворку заодно…

Она сидела на почетном месте – на верхней ступеньке высокого крыльца у конуры местного вожака. На одной с ним ступеньке. Выше любой женщины племени. Выше даже самой старшей суки коренной сворки. Рядом был только он, вожак, который не помнил ее имени. Да и зачем ему помнить имя какой-то глупой молоденькой сучки, пусть даже и произведенной им в героини? Смешно, но ей почему-то было обидно. Хотя, чего тут, казалось бы, обижаться? В самом деле – кто она, и кто ОН? Но почему-то мысль о том, что она тоже не помнит его имени, доставляла ей тайное и ни с чем не сравнимое удовольствие. Маленькая и никому не видимая месть.

А вот сидеть на верхней ступеньке удовольствия не доставляло.

Совсем.

Подходили мужчины и женщины, улыбались, кланялись, подносили еду и напитки. Сегодня каждый старался оделить ее самым лучшим, и каждый ожидал, что она это лучшее обязательно попробует и похвалит. Она уже давно перестала различать вкус того, что пробовала, и только надеялась, что ее похвалы звучат не слишком фальшиво. Несколько раз она ловила на себе взгляд то одной, то другой из жен вожака. Они смотрели одинаково настороженно, но откровенно ненавидеть боялись – все шло к тому, что после праздника вожак пригласит новенькую героиню присоединиться к его сворке. И тут уж не надо гадать, кто именно станет ее первым мужем.

Но и это ее почему-то тоже совсем не радовало.

* * *

Он сидел, они стояли напротив, эта глупая юная сучка со своим братишкой-красавчиком. На ней снова была желтая маечка и черные шорты. На них обоих. Одинаковые майки, одинаковые светлые волосы, одинаковые лица и даже одна на двоих манера склонять головы к левому плечу. Они были настолько похожи, что приходилось страшно напрягаться, чтобы понять – кто из них кто. И потом удержать понятое в памяти. Вит – он слева стоит, а она – та из двоих, которая справа. От напряжения кружилась голова.

Их снова разделяла река.

Голова кружилась все сильнее, два одинаковых лица то сливались в одно, то снова расходились в стороны, словно отражения. У одного из них шевелились губы. У того, что справа. Тот, что слева, – Вит. Надо помнить. Вит молчал, улыбался только. А она что-то говорила, но слов не было слышно – все заглушал гул водопада.

Просто мечта. Красивые губы на красивом лице. Когда губы шевелятся – это тоже красиво. И – тишина. Слов не слышно, и это прекрасно. Потому что она опять извиняется. Наверняка. Она всегда извиняется. Почему? Не понятно. Лучше уж тишина. И только шум на реке. Шум водопада. А что такое водопад? Почему он так шумит? Или это шумит в голове? В ушах?

А что такое уши?

Это так прекрасно, когда нет лишних слов.

Просто нет слов…

* * *

– Ты мне поможешь.

С большим трудом удалось сказать это так, чтобы не прозвучало просительно-вопросительно. И чтобы не дрогнул голос.

Понятно же, что не поможет.

Хорошо еще, если не развопится на весь поселок. Хотя сейчас – вряд ли. Сейчас он слишком неуверен. Система иерархии рухнула – она ведь сидела на одной ступеньке с вожаком коренной, это сделало ее выше не только Вита, но, пожалуй, любого из их родной сворки. Кроме, разве что, Тарса. Но кто такой Тарс – и кто такой Вит по сравнению с ним?! Нет, не будет он сейчас на нее кричать.

Но и поможет – вряд ли.

Старое распределение ролей, где он был выше, сломано, но новое пока еще не стало привычным. Он будет обдумывать, тянуть время, пока не станет слишком поздно. Значит, придется самой.

У нее заныло под ребрами – она слишком хорошо помнила черный провал обрушивающейся вниз реки и нависшее над ним дерево. До веток было так далеко. Так безнадежно далеко. Она неплохо прыгала, но понимала – шансов нет.

Об этом нельзя думать!

Прыгать все равно придется. И она допрыгнет. Обязательно! Надо только как следует разбежаться. Вит сколько раз прыгал – и ничего! Значит, и она сможет. Все равно ведь нет другого способа, раз уж плавать не научилась, как последняя дура… Все левобережники умеют, а она нет, ну не дура ли? Дура. Значит, сама виновата – самой и прыгать…

Она сбежала с высокого крыльца при первой же возможности, как только начались танцы. На первый танец вожак хотел пригласить ее, но она покачала головой со смущенной улыбкой. И сказала, что слишком много съела, и ей от танцев наверняка станет плохо. Вожак был не слишком доволен, но лишь морду скривил и ушел на центр выгула, под свет догорающих Дюз – по традиции первые три танца открывал он, а потом уже народ начинал веселиться кто во что горазд.

Она выждала один танец и ушла в пересменке.

Чувство собственной вины было настолько острым, что она боялась разрыдаться прямо там, на верхней ступеньке. Хотелось забиться в самый темный угол и как следует выплакаться. Хотелось убежать куда-то далеко-далеко, чтобы никогда не нашли. Хотелось разгрызть камень или сделать еще какую-нибудь глупость.

Уже к концу второго танца она поняла, что все укромные уголки в поселке заняты. И вообще, народу было как-то несообразно много! При виде столпотворения, что творилось на выгуле, она могла ожидать, что остальная территория просто вымерла, но как бы не так! Люди попадались на пути все время, словно специально выслеживали, знакомые и незнакомые, они все были страшно рады видеть ее, поздравить с победой. Обменяться хотя бы парой слов, похлопать по плечу…

После четырнадцатого поздравления ее стало трясти так сильно, что пришлось сцепить руки за спиной и просто молча улыбаться всем встречным, скаля удлинившиеся зубы, – говорить она больше не рисковала, опасаясь зарычать или взвыть. Сквот подступил слишком близко, ей с трудом удавалось удержаться на самом краю. Хорошо, что отнорок ее тоже был недалеко. И что рядом с ним на удивление никого не было. А то еще немного – и она, пожалуй, стала бы кусаться.

Как маленькая.

Долгая пробежка – вот что ей сейчас нужно. Луны светили достаточно ярко, она действительно могла бежать, а не плестись на ощупь, проверяя ногой буквально каждый следующий шаг. К тому же она выбрала длинную дорогу, хорошо утоптанную и ведущую в обход, между пологими холмами, а не ту извилистую и плохо проходимую тропку напрямик, по которой возвращалась обычно.

Бег успокаивал.

Размеренные движения. Размеренное дыхание. Через некоторое время и мысли перестают скакать, как шершнем укушенные. А плакать на бегу так даже и удобнее – встречным ветром и без того из глаз вышибает слезы. Размазывает по щекам. Сушит. Это привычно.

Ночь была прохладной, но бег согревал. Впрочем, окажись ночь жутко холодной и не согрей ее движение – она бы все равно полезла купаться. Потому и бежала к берегу. Хорошая штука – проточная вода. Вместе с грязью она уносит все неприятности.

Она долго стояла под водопадом – сбоку, где еще достаточно мелко, по пояс, и где еще вполне возможно устоять. Водопад – это сильно. Вода обрушивается на тебя всей массой – и в то же время сотнями мелких струек, она бьет по макушке, словно сдирая с головы волосы вместе с кожей, она стегает по плечам с оттяжкой, словно поводок в тяжелой руке Туза.

Когда она, шатаясь, выползла на берег, ей было горячо. Даже, пожалуй, горячее, чем после бега. Хотя вода в озере ледяная, это всем известно.

Зато плакать больше не хотелось. И чувство вины больше не царапало горло изнутри.

Наверное, все дело было в том, что ее так и не наказали. Она обманула всех, признаваясь под Дюзами вовсе не в том, в чем была виновата на самом деле, – и это еще одна вина, за которую не накажут. А там, где нет наказания, прощения тоже нет. И пусть о ее настоящей вине на этом берегу знала лишь она одна, этого было вполне достаточно.

Водопад помог.

Ежась и слегка постанывая, она натянула на избитое тело скользкую шкурку. Пожалела, что не взяла плащ. Шкурка изнутри была такой же холодной и скользкой, как и снаружи, она специально попросила ее сделать похолоднее днем. Нет, пока что ей было жарко, излупцованная падающими струями кожа горела, но ощущение это довольно обманчиво, а от воды явственно тянуло холодом. Вряд ли самым умным решением станет задерживаться тут и мерзнуть. Но возвращаться совсем не хотелось. И кто сказал, что она – умная? Ха!

Так что решение переночевать на берегу она приняла еще до того, как появился Вит с двумя плащами.

* * *

А потом Вит, улыбаясь, сообщил ей последние новости.

С того берега.

Он, глупенький, порадовать ее хотел. Думал, ей приятно будет…

* * *

– Ты мне поможешь, – повторила она решительно, вскидывая подбородок.

Вит вздохнул. Глубоко так и неторопливо. То ли время тянул, то ли воздуха для решительного отпора в грудь набирал. Обернулся. Улыбка от уха до уха.

– Конечно! Что я должен сделать?

Ничего себе косточка…

– Переправить меня на тот берег. И проводить, куда скажу. Ты… сделаешь это?

Не удержалась, спросила. Слишком неожиданным было его согласие. Это что – и есть столь ценимое кобелями доминирование? Когда с тобой соглашаются, не споря, когда не смотрят снисходительно, когда… Когда вскакивают по первому слову, сияя восторженной улыбкой от возможности сделать приятное, и спрашивают только:

– Когда? Прямо сейчас? Мне легко! Я сильный!

Приятно, однако.

Вит даже на месте слегка пританцовывал от нетерпения. Внезапно крутанулся вокруг себя, подпрыгнул и сделал кувырок в воздухе. Приземлился на четвереньки, задрал голову, заглядывая ей в глаза.

– Я самый ловкий! И самый сильный! Я все могу! Хочешь, я тебя до воды на руках отнесу? Хочешь? И на том берегу – тоже! Я сильный!

В его голосе явственно проскальзывали взлаивающие интонации, глаза сверкали, улыбка стала совсем безумной. И она, шалея от ужаса и восторга, вдруг поняла – это не доминирование.

Это Свадьба.

А Вит просто первым почувствовал, вот сразу же и влип в женихи. И теперь он выполнит любой ее каприз и любое самое безумное задание с такой же широкой счастливой улыбкой. И любой другой кобель – тоже. Даже вожак. Стоит ей только подойти и дать себя понюхать. Можно не напрягаться. Просто вернуться в поселок и просто попросить…

– Это потом. А сначала найди мне кошачью лапку. Нарви листьев. Пару горстей. Принеси. Быстро.

– Я мигом!! Я самый быстрый!!!

Женихам все нужно объяснять очень подробно и точно. Иначе Вит попытался бы притащить целое поле…

* * *

– Спасибо. Дальше я вполне справлюсь и сама.

Ксант молчал, растирая только что развязанные запястья. Все последние дни он пребывал в состоянии легкого ступора, и последствия долгого пребывания в сквоте были вовсе не главной тому причиной. И даже усталость от изнуряюще долгой пробежки по лесу – тоже.

Они шли – шли?! Куда там! Почти бежали!!! – всю ночь, день и еще большую часть следующей ночи. На короткие привалы останавливались всего три раза. Ксант считал себя отличным бегуном, но после таких переходов он просто падал с ног, моментально проваливаясь в полусон-полуобморок. Его расталкивали слишком быстро, не дав толком отдохнуть. Грубо поднимали на ноги, всовывали в зубы полтаблетки священного Рациона – и тут же волокли дальше. Рацион он дожевывал уже на бегу и даже не мог толком прочувствовать вкус настоящей пищи Лорантов.

Он никогда не бывал так далеко. Он даже не знал, что тут может быть жилье – пусть и довольно заброшенное, но все же вполне пригодное, если подлатать крышу над лазом. А еще он никак не мог понять, как такую гонку выдерживают четыре охранницы. А тем более – леди Маурика, Старшая Мать. Хоть она, конечно, и самая младшая из них, но все-таки…

Но чего он не мог понять вообще, так это того, с какого такого перепугу так долго считал несмышленым песиком-девочкой, такой наивной и маленькой, эту стервозную матерую суку в черных шортиках и желтой маечке. Суку, полуслову которой – да что там полуслову?! Полужесту! Полувзгляду!! – беспрекословно подчиняются нахальные и дерзкие охранницы, и даже сама леди Маурика, Старшая Мать, пусть даже и самая младшая из них, Старших, но все-таки, все-таки…

– Ты уверена, детка? – с грубоватой фамильярностью, но очень участливо спросила Леди Маурика, младшая из Старших Матерей. И подозрительно покосилась на Ксанта. Похоже, будь ее воля, он так и остался бы связанным. По рукам и ногам. Да еще и посаженным на крепкую цепь. Старая и хорошо знающая себе цену сука в теле голенастого подростка лишь фыркнула, не снизойдя до ответа. Ксант более не обманывался этим юным телом. Возможно, кобели действительно до самой старости остаются щенками. А вот сучки, похоже, не бывают щенками даже в младенчестве. Они рождаются сразу такими вот – зрелыми и опытными стервами, хорошо знающими себе цену.

– Ну, тогда удачи.

Очень хотелось сесть – что там сесть! Упасть! – прямо на пол, устланный пересохшей травой. Но Ксант продолжал упрямо стоять на дрожащих ногах. Только спиной к стене привалился. Он ничего не понимал, а когда не понимаешь ничего, лучше не сидеть, если все остальные стоят.

Впрочем, через пару ударов сердца из остальных в лукошке осталась только эта сучка – возглавляемые леди Маурикой охранницы ушли сразу же, даже не передохнув. И с изрядным облегчением. Словно хотели оказаться как можно дальше от опального сородича и этой странной сучки. Ксант усмехнулся – уж в этом-то он был с ними согласен полностью и целиком!

Выждал, пока их шаги окончательно стихнут в глубине леса. Спросил, стараясь, чтобы голос звучал как можно более равнодушно:

– Ну и что все это значит?

Она пожала плечом. Посмотрела сверху вниз, снисходительно. Показалось даже – с легким высокомерием и издевкой. Конечно же – показалось, не могла же эта маленькая глупая сучка всерьез позволить себе…

– Это значит, что ваши Матери куда разумнее наших Вожаков. Требования Лорантов-Следователей должны исполняться, и Матери это понимают. Они предоставили нам тайное укрытие. И были настолько любезны, что сами нас сюда проводили.

Ксант смотрел на нее во все глаза – и не узнавал. Этот уверенно-насмешливый голос, этот нагло вздернутый подбородок, эта ухмылка – чисто собачья, слегка обнажающая клыки… Он не видел ее всего три дня – те самые три дня перед свадьбой. Не такой срок, чтобы забыть. Но и она никак не могла за эти три дня стать выше на целую голову! Не могла.

Однако стала.

Такая, пожалуй, действительно могла говорить с Советом Матерей на равных. И даже заставить себя выслушать. Но – убедить? Причем настолько, чтобы они сами… Но, однако же, он своими глазами только что видел… Ксант потряс головой.

– Что ты им наплела?

– Правду. – Ее усмешка напоминала оскал. – В некоторых случаях, знаешь ли, нет ничего действеннее правды. Я сказала им, что приказ Лорантов-Следователей священен. И наш долг – его исполнить. В частности – мой долг. Что бы там не вопили на левом берегу мои глупые соплеменники. И что бы там не провозглашал на правом один не менее глупый кот… А еще я сказала им, – продолжила она скучным нейтральным голосом, как будто сообщая, что на улице идет дождь, – что мои соплеменницы никогда не позволяли мужчинам решать вопрос о зачатии потомства. Иначе мы давно бы уже вымерли. Но, слава Лорантам, мы не кошки. Нам не надо просить и умолять, как о милости, нам достаточно просто захотеть – и любой самец на расстоянии трех полетов стрелы будет счастлив оказать нам такую услугу. Да он на коленях ползать будет и из шкуры выпрыгивать, умоляя, чтобы ему оказали такую честь!

Ксант фыркнул, нагловатой развязностью тона прикрывая легкую панику.

– Неплохой блеф! Рад, что эти старые дуры поверили.

– Это не блеф. Матери знали. Потому и поверили.

У Ксанта пересохло горло.

– Не смешно. Ты ничего не забыла? Мы на правом берегу! Я тебе не какой-то драный ополоумевший кобель! Коты не теряют голову, мне ли не знать… Ха! Мы слишком разные, вы даже пахнете иначе!

Она молчала. Присела в углу, развязала дорожный мешок, стала что-то искать в его внутренностях и, казалось, полностью ушла в это важное занятие, не обращая на Ксанта ни малейшего внимания. Достала маленький кожаный мешочек с бахромой, вытащила из него какой-то подвявший листик, осмотрела критически, но все же сунула в рот и теперь жевала задумчиво, глядя перед собой.

Ксант еще раз фыркнул. Добавил решительно:

– Я уверен, что на котов это не действует!

– Действует. – Она сглотнула. Смотрела по-прежнему мимо. – Проверено. Нас потому и отвели так далеко, чтобы остальных не задело. Чтобы не оказались они, бедняжечки, в моей беспредельной власти. Ваши Матери мне хоть и доверяют, но не настолько, и предпочитают не рисковать.

Она помолчала, а потом вдруг взглянула в упор (Ксант даже вздрогнул) и спросила:

– Ты не задумывался, почему ваши так не любят бывать близ реки? И так не хотят говорить о причине такой нелюбви…

– Ерунда. Я люблю.

– Ты просто молод. И тебе везло – наверное, во время свадеб ветер ни разу не дул в твою сторону. Иначе бы ты сам всё понял. На собственной шкуре. И тоже бы… разлюбил.

Она говорила так равнодушно, что Ксант поверил. Самым убедительным как раз и оказалось ее нежелание убеждать.

Жилье было сплетено кем-то из предков отлично, со множеством всех необходимых щелей, он даже и сейчас ощущал сквозняк, тянущий по спине.

Но почему-то в лукошке Ксанту стало вдруг душно.

– И когда ты… планируешь?

Несколько пугающе долгих секунд она мерила его оценивающим взглядом. Потом пожала плечами.

– Было бы заманчиво, пожалуй… Но нет времени. Есть такие травки, отбивают любые хотения. Так что не бойся. У нас слишком много дел, чтобы отвлекаться на всякие… пустяки.

– Каких еще дел?

Она обернулась. Улыбнулась светло и радостно. Так светло и радостно, что Ксант отшатнулся, оцарапав плечи о шершавое дерево.

– Ну, для начала нам надо добраться до Лорантов-Следователей.

– Ты сумасшедшая! – Ксант охнул и осел прямо на пол – ноги уже не держали. – Видят Лоранты, ты сумасшедшая…

– Почему? – Кажется, она действительно удивилась. Так притворяться невозможно. Никакая она не старая стерва, умудренная и опытная. Просто юная глупая сучка, которой пару раз повезло, вот она и возомнила… Конечно, попасть в лапы самоуверенной дуры – тоже не лакомство в перьях, но все-таки есть некоторый шанс. Если объяснить этой дуре так, чтобы она поняла…

– Они – Лоранты. – Он старался говорить короткими и ясными фразами, как разговаривают с совсем маленькими. – Они всё могут. Все знают. Они на орбите живут. Как ты до них доберешься?

– А! – Она расплылась в счастливой улыбке, закивала радостно. – Так это же совсем просто! По Лестнице-в-Небо! Они же ее спустили.

Ксант зашипел.

В ее словах была логика. Конечно, это логика бреда и кошмарного сна, но все-таки – логика. Попробуй оспорь.

– Да ты не бойся! – По-своему поняла она его нежелание. – Мы же там уже были, чего бояться-то? Совсем маленькими были – и то с нами ничего не случилось, живы остались. Так что и сейчас все будет в полном порядке!

Лучше бы не напоминала.

Ксант содрогнулся, вспомнив, как рвалась из груди наружу черная бабочка с бритвенно-острыми лезвиями на кончиках крыльев, судорожными взмахами превращая внутренности в кровавое месиво.

– Ну, уж нет. Я в этом не участвую.

– Почему? – Она растерялась. – Ты что – обиделся, да? Извини!

И матери поверили этой дуре?..

О, Лоранты, пути ваши воистину неисповедимы…

– Они – Лоранты, милая. И я не хочу их злить. И хочу быть как можно дальше от того – или той, на кого обрушится их гнев.

Ее глаза раскрылись так широко, что стали чуть ли не вертикальными. Точно так же, как и рот.

– Думаешь, они разгневаются? Но почему? Я ведь тоже совсем не хочу их злить! Хочу только спросить, для чего им вдруг так понадобились наши дети. И именно наши! Только спросить. За что тут злиться?

Бесполезно.

Ей не объяснить. Она искренне не в состоянии понять, как можно обидеться на придурка, который незваным припрется в твое жилище и с наглой мордой начнет задавать вопросы. Она бы, наверное, такому придурку действительно просто все объяснила. С радостной улыбкой и очень собою довольная. Ей не понять, что среди орбитожителей может и не оказаться таких благостных и на все готовых… дур.

– Как-нибудь без меня.

– Но почему? – Глаза несчастные, вот-вот заплачет. – Послушай! Даже если бы это были и не наши дети, но все-таки… Мы же там не были! В смысле – взрослыми не были. И никто из других взрослых тоже ни разу…

– Вот именно! – Ксант не сдержался. Хотя и понимал уже, что разговаривать бесполезно, мотать надо. – Никто из взрослых! Никогда. Может, для взрослых это попросту невозможно. Может, та лестница слишком тонкая. Или она как лаз в детском городке, узкий, только для малышей, и взрослому просто не пролезть. Об этом ты не подумала?

Снова улыбка до ушей. Убить хочется за одну такую улыбку.

– Ну, вот тогда и будем думать, чего заранее переживать? И потом – лаз ведь всегда расширить можно!

Ксант осторожно встал на четвереньки. Потряс головой. Поднялся, цепляясь за стену. Она следила за ним настороженно, словно догадывалась. Заговорила быстро и путанно, все еще пытаясь улыбаться:

– Послушай, так нельзя, понимаешь? Нельзя посылать малышей туда, куда сами ни разу… Ни своих, ни вообще, это неправильно! Я не знаю, как там у вас принято… Может, тебе и плевать на твоих… Мне – не плевать. Даже если они будут… – она попыталась улыбнуться, – котятами.

Улыбка вышла кривой и жалкой.

Ксант осторожно двинулся к выходу. Так же, по стеночке, стараясь держаться от этой в голову клюнутой сучки как можно на более дальнем расстоянии. Автопилот давно уже подсказывал, что настало самое время это расстояние увеличить. Как минимум – до нескольких полетов стрелы.

– Жаль тебя разочаровывать. Но – без меня. Я с тобой никуда не пойду.

– А со мной – пойдешь? – спросил Вит, словно бы случайно перекрывая выход.

Это же надо так расклеиться – не заметить.

Не услышать, как подходит.

Непростительно. Удивляться и вопить: «Откуда он тут взялся?» – еще глупее и непростительнее. Понятно откуда – из леса. Стоит теперь. Совсем рядом, рукой дотянуться можно. Красавчик, хотя и несколько помятый – ему пришлось куда сложнее в этом лесу, он ведь не знает тайных троп Матерей. А лицо… Он и раньше-то не особо соображалкой блистал, а теперь совсем щенок, молочнозубый и глупый, одна счастливая улыбка чего стоит. Страшное это дело – собачья свадьба.

– Ты с нею лучше не спорь, – добавил Вит доверительным громким шепотом, продолжая улыбаться. – Она ведь такая, ежели что в башку втемяшилось – ни за что не передумает! Я свою сестру знаю. Проще согласиться…

* * *

– А перевод Брайтона они за основу взяли все-таки зря. Там, конечно, хорошие лингвисты, но это все же Ир-Ланд, что накладывает… геноформисты все имели усиленную склонность к языкам, Милтонс не исключение. Насколько я помню его досье – он знал не меньше двух десятков, не считая всяких там диалектов. И каждый для него был как родной. И вовсе не случайно он выбрал для Поэмы именно иджик-лонг.

– Иджик очень мелодичен. Как и любые лонгообразуемые.

– Да нет, я сейчас не о том. Вот, послушай этот фрагмент…

– Умоляю.

– Да нет же, это действительно интересно. И важно, как это звучит в переводе брайтонцев: «У свободы есть два крыла – праведное и неправедное. Свобода не может быть только правой или только неправой, она всегда одинаково опирается на правду и ложь, иначе она перестает быть свободой. Но правда и ложь всегда остаются самими собою – иначе свобода рождает дракона». Это же Ир-Ланд, понимаешь? Там все помешаны на праведном и неправедном, вот и суют их куда ни попадя! А на самом деле у иджангов синонима праведности как такового нет вообще! Их философской системе незнакомо понятие греха, самая близкая по смыслу замена – «неоправданные преднамеренные поступки, ведущие к уменьшению сообразности мира».

– Концепция интересная. Но пока что я никак не пойму, к чему ты клонишь.

– Ошибка перевода! Она не в отдельных словах кроется, она глубже… Возьми хотя бы это самое «глубже»! По нашим понятиям истина всегда в корнях, в глубине. Ир-Ландцы же ищут истину в небе. Если мы говорим о ком-то «витает в облаках» – значит, он фантазер и мечтатель, не знающий жизни, а у них так говорят о самых выдающихся ученых. У иджангов же истина всегда находится за твоей спиной. Поэтому, чтобы найти истину, у нас нужно глубоко копать, на Ир-Ланде – высоко взлететь, а на Джангер-ру – просто обернуться. Теперь понимаешь? Эта фраза на иджике звучит куда проще и короче – просто два крыла, правое и левое. И если поменять их местами – то ты обернешься и увидишь истину! Вот и все! Гениально, правда? И ни черта интересного не родилось бы у твоей межвидовой парочки – Милтонс совсем о другом писал.

– …

– Хм… Думаешь, я ошибаюсь? Почему?!

– Я не думаю. Я считаю. И пока никак не могу просчитать вероятность того, что это твое гениальное лингвистическое открытие принесет конкретную пользу в данной ситуации. Слишком большое количество нулей после запятой.

– Хм… о пользе я, признаться, как-то совсем… Но ведь не пользой же единой! Да и в конце концов – что такое страшное случилось? Ты же у нас вообще не совершаешь поступков, уменьшающих сообразность мира!

– Это сарказм?

– Ну да. Наверное. Просто обидно, столько времени потеряли… Они там все еще пытаются провести свой дикарский обряд… Сказать, чтобы прекратили?

– Пусть развлекаются. Мне они уже не интересны. А портал можно и выключить, он больше не нужен.

* * *

– Я свободен!

– Ты одинок.

Ксант фыркнул, пожимая плечами:

– Это одно и то же. Я ни от кого не завишу и никому не обязан. Я могу делать, что захочу. Идти, куда хочу. Или не идти – если не хочется. Я – свободен.

Они снова стояли на разных берегах. И опять между ними шумела вода. Но теперь он отчетливо слышал каждое произносимое ею слово. И уже успел понять, что вовсе не рад этому.

– Ты пленник. Пленник своего одиночества. Своей… свободы. Если хочешь называть это так.

Странно, но теперь, когда она почти не извинялась, слова ее почему-то злили его куда больше, чем раньше. Вот и сейчас он за какую-то пару вдохов дошел чуть ли не до бешенства – так хотелось доказать этой дуре очевидную глупость ее суждений.

– Да что ты вообще можешь знать о свободе?! Ты ее в глаза-то видела? Нюхала ее? Тоже мне, великая специалистка выискалась! Ты сама никогда не была свободной, что ты можешь понимать? Не одна сворка – так другая. Не один хозяин – так другой. Ты всегда на поводке. Дернули – и ты побежала! Каждый из вас. Всегда. Ты ведь даже сейчас не можешь не уйти – потому что с той стороны вас сильнее дернули!

Вы оба уйдете…

Они качают головой синхронно, такие одинаковые. Но отвечает опять она:

– Я иду именно потому, что могу и не идти. Точно так же, как мы шли с тобой. Мы сами решаем это, понимаешь? Это – добровольный выбор. Мой. Наш. А вот можешь ли ты пойти гулять не один, а в компании? Вдвоем, втроем, с кем-то из тех, кто тебе нравится, – если они, конечно, есть. Молчишь?

– Я – кот! – фыркнул он резко. – Мне не нужна сворка! Я гуляю сам по себе!

Может быть – излишне резко. Но ее слова неожиданно сильно задели – так, словно была она в чем-то права. Бред, конечно! Любому ясно, что прав именно он! Не может быть не прав! Захотелось оборвать ее глупые речи, причем немедленно, вот и вырвалось. А получилось только хуже – она говорила искренне, пусть даже и заблуждаясь, а он ответил не своими словами. Цитатой из инструкции он ответил. Глупой и напыщенной до отвращения.

Она могла рассмеяться – и была бы права. Но она не стала. Вместо этого вскинула руки над головой. И он внезапно понял, что это не руки, а крылья. Большие черно-желтые крылья. Так вот как она собирается добраться до орбитожителей! Значит, нет никакой лестницы, есть только крылья, и они с Витом с самого начала это знали, и только Ксант как последний дурак…

С почти незаметной задержкой вскинул руки-крылья и Вит. Его крылья отливали рыбьей чешуей. Словно плащ жениха. Наверное, из него и сделаны. Теперь понятно, что они прятали в своих мешках и почему так ими дорожили, ни разу за всю дорогу даже понести не дали.

– Там наши дети! – Она смотрела вверх, ноги ее уже не касались земли, крылья вибрировали за спиной.

Дети.

Ну да. Их забрали, и теперь их надо вернуть, обязательно вернуть! Как он мог забыть об этом?!

– А ты оставайся, – она качнула головой, – у тебя ведь нет крыльев. И потом – это же наши с Витом дети.

Нет!

Не может быть! Он же помнит, отлично помнит! Три очаровательных котенка, такие милые и странные, такие непохожие на других, со светлыми головенками и немного иначе вывернутыми суставами. Но – именно котенка! Он же проверил сразу, как только смог. Они не могли быть детьми Вита! Только не Вита…

Зачем она врет?!

– Нет! – крикнул он, запрокидывая голову. – Они наши! Наши, слышишь! Лоранты же сами сказали!

– Они передумали. И потом – у тебя все равно нет крыльев!

Кто-то из них двоих там, наверху, рассмеялся – Ксант так и не понял, кто именно. У них даже голоса стали одинаковыми. Это несправедливо! Как же он теперь разберет, кто из них – кто?

– Я сделаю! Я сделаю крылья! У меня тоже был плащ!