Текст книги "«Б» – значит безнаказанность"

17

– У вас есть собственная версия относительно того, что произошло? – спросила я, покончив с сандвичем. – Насколько мне известно, вплоть до вечера девятого января Элейн оставалась в Санта-Терезе. Это был понедельник. Я знаю, что она благополучно добралась до аэропорта, и у меня есть свидетель, который видел, как она садилась в самолет. Есть и еще кое-кто, кто утверждает, что она прибыла в Майами и на машине – через Форт-Лодердейл – приехала в Бока-Рейтон. Так вот, этот некто уверяет, что Элейн недолго находилась в Бока и что в последний раз она дала о себе знать, когда была в Сарасоте, где якобы остановилась у каких-то друзей. Концовка этой истории вызывает у меня большие сомнения, но, как говорится, за что купила… Так когда же и где Беверли могла ее убить?

– Возможно, последовала за ней во Флориду. Как раз после Нового года у нее был запой. Ее не было десять дней, домой она явилась сама не своя. Такой я ее никогда не видел. Она не сказала мне ни слова – ни где была, ни что случилось, ничего. На той неделе у меня были дела в Нью-Йорке, так что я оставил ее и улетел. Меня не было до следующей пятницы. Пока я отсутствовал, Беверли могла отправиться куда угодно. Что, если она поехала во Флориду и, как только представился случай, убила Элейн? Потом вернулась домой и – концы в воду.

– Неужели вы это серьезно? – удивилась я. – У вас есть хоть какие-то доказательства? Хотя бы косвенные свидетельства того, что Беверли могла иметь отношение к исчезновению Элейн?

Он покачал головой:

– Послушайте, я понимаю, что мои рассуждения, возможно, далеки от истины. Очень надеюсь, что так оно и есть. Видимо, мне вообще не стоило затевать этот разговор…

Пытаясь понять суть того, что наговорил Дэнзигер, я чувствовала, что все больше волнуюсь.

– Но зачем, скажите на милость, Беверли обращаться ко мне, если это она убила Элейн?

– Может, рассчитывала предстать в благоприятном свете. Вся эта история с наследством – удобный предлог, не подкопаешься. Предположим, когда ее извещают, что не могут связаться с Элейн, она уже знает, что та кормит рыб на дне океана. Но ведь надо что-то предпринять? Нельзя просто игнорировать это известие, потому что тогда кто-нибудь резонно поинтересуется, почему она не выказывает никаких признаков тревоги. Поэтому Беверли едет сюда и нанимает вас.

Но он меня не убедил.

– Только потом, когда я сообщаю ей, что хочу заявить в полицию, она вдруг начинает паниковать.

– Верно. Но тут же понимает, что попала впросак, и обращается ко мне, чтобы я сгладил неприятное впечатление, которое могло у вас возникнуть.

Я допила мартини, раздумывая над его словами. Все это казалось чересчур надуманным и совсем мне не нравилось. Вместе с тем следовало признать, что такое вполне возможно. Я задумчиво водила пустым бокалом по гладкой поверхности стола. Так кто же все-таки ворвался в квартиру Тилли?

– А где была Беверли в среду вечером и в четверг утром? – спросила я.

– Не знаю. А что вы имеете в виду? – не понял он.

– Мне интересно, где была Беверли вечером в среду и рано утром в четверг на этой неделе. Вместе с вами?

Дэнзигер нахмурился:

– Нет. В понедельник вечером я улетал в Атланту, вернулся только вчера. А в чем, собственно, дело?

Я решила пока не раскрывать карт и, пожав плечами, проронила:

– Здесь кое-что произошло. А вы не звонили ей из Атланты?

– Нет. Не звонил. Раньше мы, случалось, звонили друг другу по междугородному. Но теперь я испытываю облегчение, когда не вижу ее. – Он взглянул на меня поверх края бокала. – Вы не верите ни единому моему слову, угадал?

– Верю или не верю, какое это имеет значение? Я должна установить истину. Пока же это все досужие рассуждения.

– Понимаю. У меня нет веских доказательств, но я чувствовал, что должен выговориться. Вся эта история не дает мне покоя.

– Хотите знать, что не дает покоя мне? – спросила я. – Как вы можете жить под одной крышей с человеком, которого подозреваете в убийстве?

Какое-то мгновение он сидел, угрюмо потупившись, затем уголки его губ искривились в уже знакомой мне холодной и надменной улыбке. Мне показалось, он собирается что-то сказать, но он все молчал, потом закурил очередную сигарету и жестом показал официантке, чтобы та принесла счет.

Ближе к вечеру я позвонила Роббу. Встреча с Обри Дэнзигером оставила неприятный осадок, а после двух мартини ломило в висках. Меня тянуло на воздух, хотелось солнца и движения.

– Не хотите поехать на стрельбище? – спросила я.

– Вы где?

– В офисе, только заскочу домой – захвачу патроны.

– Тогда заезжайте за мной, – сказал Джоуна.

Я улыбнулась. У меня словно камень с души свалился.

Над горами клубились облака, похожие на отрыжку допотопного паровозика. Старая дорога шла через перевал; мой «фольксваген» жалобно чихал и фыркал, так что пришлось переключиться с третьей передачи на вторую, а потом и на первую. Мы забирались все выше; вокруг было царство шалфея и горной сирени. По мере приближения к цели мы все более отчетливо различали вдали темную зелень кустарника, упрямо штурмующего отроги. Деревьев мало. Справа склоны, поросшие калифорнийским горцем[4]4
  Калифорнийский горец – дикая разновидность гречихи.


[Закрыть] с ярко-оранжевыми вкраплениями губастика и жгуче-розовыми – колючего флокса. Буйство сумаха, или ядовитого дуба, в темной зелени которого совершенно терялась бледно-серебристая полынь – его противоядие.

Когда мы достигли вершины, я взглянула налево. Мы находились на высоте 2500 футов над уровнем океана, который простирался внизу серой дымкой, сливаясь с такими же серыми небесами. Береговая линия тянулась насколько хватало глаз, и Санта-Тереза представлялась на ней чем-то нематериальным, словно на фотоснимке, сделанном из космоса. Горная цепь, обрываясь у океана, вновь возникала вдали в виде гряды из четырех небольших островков. Солнце здесь, наверху, палило нещадно, и в воздухе, напоенном летучим эфиром, было разлито благоухание камфары. Кое-где на склоне торчали обезображенные пронесшимся в этих местах два года назад пожаром стволы толоконника. Все, что здесь произрастает, ждет не дождется зноя, только тогда раскрываются семена, чтобы затем, в сезон дождей, прорасти. Природный цикл, который не терпит вмешательства человека.

Под самым гребнем узкая дорога круто забирала влево и уходила вверх, петляя между громадными глыбами песчаника, которые почему-то казались всего лишь бутафорией съемочного павильона. Я остановилась на крытой гравием стоянке, мы взяли с заднего сиденья пистолеты и патроны и вышли из машины. За полчаса нашего пути мы едва ли обмолвились хотя бы словом, но сегодня тишина нисколько не тяготила меня.

Мы внесли необходимую плату и заткнули в уши комочки ваты, чтобы не оглохнуть. Я захватила с собой еще и специальные наушники против шума. После злополучного инцидента у меня начались проблемы с ушами, и я старалась их беречь. В наушниках было слышно, как я втягиваю носом воздух – обычно на подобные вещи как-то не обращаешь внимания. Я погрузилась в тишину, где-то далеко-далеко раздавалось биение моего сердца, словно кто-то двумя этажами ниже стучал в стену.

Мы прошли на стрельбище, под козырек, похожий на навес для автомобилей. Кроме нас, там был всего один человек – со спортивным пистолетом 45-го калибра, на который Джоуна, едва увидев его, положил глаз. Они завели разговор о регулируемых спусковых крючках и прицелах, а я занималась тем, что вставляла патроны – восемь штук – в магазин моего скромного пистолетика. Эта штуковина без названия досталась мне в наследство от моей собственной тетки. Тетка никогда в жизни не была замужем и, когда я осталась без родителей, взяла меня к себе. В шесть лет она учила меня шить и вязать крючком, а в восемь впервые привезла сюда и показала, как стрелять в цель, в качестве упора подложив мне под руки гладильную доску, которую привезла в багажнике. С тех самых пор, как я переехала к ней, я была очарована запахом пороха. Часами просиживала на крыльце и била молотком по рассыпанным веером пистонам, терпеливо извлекая – порцию за порцией – этот восхитительный аромат. После моих занятий крыльцо было усеяно кружочками красной бумаги и испещрено серыми – размером с дырку в ремне – оспинами от сгоревшего пороха. Так продолжалось два года, по прошествии которых тетка не выдержала, решив приобщить меня к настоящему делу.

Джоуна захватил с собой оба «кольта», и я попробовала пострелять из каждого, но они показались мне тяжеловатыми. Орехового дерева ручка «трупера» была точно каменная и тянула ладонь книзу, а четырехдюймовый ствол мешал целиться. При каждом выстреле рука у меня дергалась, как коленка, когда психиатр бьет по ней молоточком, а лицо обдавало гарью от порохового выхлопа. С «питоном» дела шли не намного лучше, поэтому, когда в ладони у меня оказалась моя собственная пушка, я почувствовала себя так, словно пожала руку старому другу.

В пять мы собрали свое барахло и отправились в старую почтовую таверну, примостившуюся в укромном тенистом уголке неподалеку от стрельбища. Мы пили пиво, закусывая хлебом и печеной фасолью и болтая о том о сем.

– Как продвигается твое дело? – спросил Джоуна. – Нашла что-нибудь еще?

Я покачала головой:

– Кое-что есть. Мне хотелось бы обсудить это с тобой. Только не сейчас.

– У тебя усталый голос.

Я улыбнулась:

– Со мной вечно одна и та же история. Мне подавай немедленных результатов. Если за два дня не добиваюсь успеха, у меня начинается депрессия. А как ты?

Джоуна пожал плечами:

– Скучаю по детям. Выходные я всегда проводил с ними. Хорошо, что ты позвонила. Спасла от хандры.

– И заставила наблюдать, как хандрю сама.

Он похлопал меня по руке и слегка сжал ее в ладони, тем самым выражая свое сочувствие. И я ответила на его пожатие.

Около половины восьмого вечера мы были у его дома. Джоуна вышел, и я поехала к себе. Устав от постоянных мыслей об Элейн Болдт, я села на диван и принялась чистить свою пушку. Пахло оружейным маслом; я неторопливо разобрала, протерла и снова собрала пистолет, и моя тревога постепенно улетучилась. После этого я разделась, закуталась в плед и взяла книгу по дактилоскопии. Я читала, пока сон не сморил меня.

В понедельник утром по дороге в офис я заглянула в агентство «Санта-Тереза трэвел», где побеседовала с некоей Люпэ, особой, являвшей собой забавную смесь чикано и негра. Выглядела она лет на двадцать с лишним; смуглая кожа, темные, с золотым отливом, коротко стриженные курчавые волосы; маленькие, прямоугольной формы очечки, приличный темно-синий брючный костюм с галстуком в полоску. Показав ей то, что осталось от билета Элейн, я изложила свою просьбу. Моя догадка подтвердилась. Элейн вот уже несколько лет была их постоянным клиентом. Однако, внимательнее осмотрев копию билета, Люпэ насторожилась. Сдвинув очки на кончик носа, она – поверх них – устремила на меня недоуменный взгляд. У нее были золотистые, как у лемура, глаза, придававшие ее облику нечто экзотическое. Пухлые губки, аккуратный прямой носик. Длинные, овальные ногти, на вид крепкие, как когти. Может, в другой жизни она была каким-нибудь норным зверьком? Жестом, выдававшим растерянность, она поправила очки.

– Не знаю, что и подумать, – пробормотала Люпэ. – Она все время заказывала билеты у нас, а этот, похоже, приобретен в аэропорту. – Она повернула билет лицевой стороной ко мне, напомнив мне в этот момент учительницу начальных классов, которая умудряется показывать детям картинки из иллюстрированной книжки, не прерывая при этом чтения. – Эти цифры указывают на то, что билет выдан авиакомпанией и оплачен по кредитной карточке.

– По какой карточке?

– «Америкен экспресс». Она всегда ею пользовалась во время поездок. Но вот что странно. Билеты забронированы на… минуточку. Сейчас проверю. – Люпэ стала набирать на компьютере какие-то цифры – ее пальцы буквально летали по клавиатуре. По экрану со скоростью трассирующих пуль побежали зеленые строчки. Люпэ нахмурилась. – Ну да. Она должна была лететь из Лос-Анджелеса… первым классом… третьего февраля. Обратный забронирован на третье августа. Билеты оплачены.

– Насколько мне известно, она улетела неожиданно, – сказала я. – Если это выходные, то билеты можно купить только в авиакомпании, так?

– Совершенно верно, но она же не могла просто забыть о тех билетах, которые уже оплатила. Подождите, я проверю, забрала она их или нет. Может, она их поменяла.

Люпэ встала, подошла к металлическому шкафу у дальней стены и принялась рыться в папках. Наконец достала одну из них и протянула мне. Это была фирменная папка агентства, на которой – набранное аккуратными печатными буквами – значилось имя Элейн Болдт. Внутри лежали авиабилеты и указатель маршрута.

– Здесь билетов на тысячу долларов, – посетовала Люпэ. – Во всяком случае, добравшись до Бока-Рейтона, она могла бы связаться с нами.

– Не уверена, что она добралась, – пробормотала я, похолодев, и с минуту сидела, тупо глядя на неиспользованные авиабилеты. Потом вытащила из сумочки конверт «Транс уорлд эрлайнз», который прислала мне Джулия Окснер. Сзади скрепками были прикреплены четыре корешка от багажных талонов. Люпэ пристально наблюдала за мной.

Я вспомнила свою собственную поездку в Майами: вот я прилетела – это было утром в 4.45, – вот прошла мимо застекленных кабинок, в которых свален невостребованный багаж.

– Вы не могли бы связаться с аэропортом Майами? – спросила я. – Я хотела бы заявить о пропаже багажа. Посмотрим, может, что и выйдет.

– Вы потеряли багаж?

– Да. Четыре места. Красные кожаные сумки с серыми матерчатыми ремнями. Твердые стенки. Разного размера. Думаю, одна сумка через плечо. Вот корешки. – Я бросила на стол конверт «ТУЭ», и она выписала номера.

Я протянула ей свою карточку, и она сказала, что свяжется со мной, как только что-нибудь выяснит.

– Еще один вопрос, – сказала я. – Это был прямой рейс?

Люпэ взглянула на копию билета и покачала головой:

– Ночной. С пересадкой в Сент-Луисе.

– Спасибо.

Зайдя в офис, я увидела, что лампочка индикатора на автоответчике мигает, и нажала кнопку воспроизведения.

Это был Майк, мой приятель-панк.

– Алло, Кинси? А, черт, автоответчик. Ну все равно. Позвоню позже, хорошо? Ах да! Это Майк, хотел с вами кое о чем потолковать, но сейчас у меня урок начинается. Попозже перезвоню. Пока.

Таймер показывал, что звонили в 7.42. Может, он позвонит в полдень. Жаль, что Майк не оставил свой номер.

Я позвонила Джоуна и сообщила ему о том, что узнала в «Санта-Тереза трэвел» – а именно, что Элейн летела ночным рейсом с пересадкой в Сент-Луисе.

– Ты не можешь отправить ее описание в тамошнюю полицию? – спросила я.

– Конечно, могу. Думаешь, она именно там?

– Надеюсь.

Мне хотелось поболтать с ним, но ничего не получилось. Раздался отрывистый стук, и дверь распахнулась. Передо мной стояла Беверли Дэнзигер. Глаза ее метали громы и молнии. Я сказала Джоуна, что перезвоню, и повесила трубку.

18

– Проклятая стерва! – Беверли с треском захлопнула за собой дверь.

Не очень люблю, когда ко мне обращаются подобным образом; я тотчас почувствовала, что щеки у меня пылают, а настроение портится. Мелькнула мысль: уж не собирается ли она схватиться со мной врукопашную? Я улыбнулась как ни в чем не бывало – просто чтобы показать, что нисколько не напугана ее выходкой.

– Что случилось, Беверли? – нарочито развязным тоном осведомилась я и подумала, что лучше бы иметь что-нибудь под рукой на тот случай, если она вдруг бросится на меня. Но на глаза попались лишь тупой карандаш да катушка скотча.

Беверли стояла подбоченившись и смотрела с вызовом:

– Какого черта вам понадобилось связываться с Обри? Как вы посмели! Как вы посмели, чтоб вам?..

– Я не связывалась с Обри. Он сам связался со мной.

– Это я наняла вас. Я! Вы не имели никакого права встречаться с ним и за моей спиной обсуждать мои дела! Знаете, что я сделаю? Я подам на вас в суд!

Я не боялась, что она подаст на меня в суд. Я боялась, что она выхватит из сумочки ножницы и нарежет из меня кусочков для лоскутного одеяла.

Нависнув над столом, Беверли возмущенно трясла перед моим носом пальцем. В этот момент она напоминала персонаж комиксов, который, пыхтя от злости, выдувает из себя грозные реплики, и они слетают с его уст, точно воздушные шары. Жуткое зрелище: багровые щеки, подбородок по-бульдожьи выпячен, в уголках рта пузырится слюна. Она глубоко дышала, отчего грудь ее вздымалась, как кузнечные мехи. Вдруг губы у нее дрогнули, на глаза навернулись слезы, она всхлипнула, выронила сумочку и закрыла ладонями лицо. Я отказывалась что-либо понимать. Может, передо мной была сумасшедшая?

– Сядьте, – предложила я. – Покурите, успокойтесь. Расскажите, в чем дело.

Взгляд мой упал на пепельницу с предательскими остатками искромсанной сигареты Обри Дэнзигера. Украдкой взяв пепельницу, я выбросила содержимое в мусорную корзину. Беверли буквально рухнула в кресло – теперь в ее глазах вместо гнева была какая-то глубокая безысходная скорбь. Стыдно признаться, но меня это нисколько не растрогало. Должно быть, я просто бессердечная дрянь.

Пока Беверли рыдала, я приготовила кофе. Дверь приоткрылась, в комнату заглянула Вера Липтон. Наверное, услышала шум и решила проверить, все ли в порядке. Я только пожала плечами – мол, сама видишь, – и она исчезла. Беверли порылась в сумочке, достала оттуда бумажную салфетку и приложила к глазам, чтобы промокнуть остатки слез. Ее фарфоровое личико выглядело довольно помятым, блестящие черные волосы потускнели и безжизненно обвисли. Словом, на нее было жалко смотреть – она напоминала застигнутую дождем кошку.

– Простите, – промямлила она. – Я не должна была… Это все он. Он доводит меня. Из-за него я теряю рассудок. Вы не представляете себе, что это за сукин сын. Ненавижу…

– Полно, Беверли. Хотите кофе?

Она кивнула. Затем достала из сумочки косметичку, посмотрелась в зеркальце и салфеткой стерла потекшую тушь. Убрала косметичку и высморкалась, сделав это совершенно беззвучно. Снова открыла сумочку, извлекла сигареты и спички. Пальцы у нее дрожали, но – удивительное дело! – стоило ей закурить, и все ее напряжение как рукой сняло. Она глубоко затянулась, как будто вдыхая наркоз перед операцией. Я даже пожалела, что не способна испытать таких же ощущений от курения. Всякий раз, когда я пыталась сделать хотя бы одну затяжку, во рту появлялся тошнотворный привкус – не то горелого дерева, не то тухлого яйца, – и мне начинало казаться, что и от меня пахнет такой же мерзостью. В комнате, словно туман, повисло облачко дыма.

Беверли сокрушенно покачала головой:

– Вы понятия не имеете, что мне приходится терпеть.

– Послушайте, – заикнулась я. – Давайте поставим точки над i…

– Я знаю, вы здесь ни при чем. Вы не виноваты. – Глаза ее вновь увлажнились слезами. – Думаю, мне следовало давно к этому привыкнуть.

– Привыкнуть к чему?

Она судорожно скомкала салфетку.

– Он… он… когда встречается с кем-нибудь, всем говорит… что я пью. – Слова давались Беверли с трудом, словно ее душили спазмы, она едва сдерживала рыдания, которые комком застревали в горле. – Иногда во всеуслышание заявляет, что я нимфоманка, или говорит, что меня подвергают шоковой терапии. Все, что придет в голову. Чтобы сделать мне как можно больнее.

Я чувствовала, что от всего этого у меня ум за разум начинает заходить. Он сказал, что его жена алкоголичка. Что у нее запои по три дня. Что она набросилась на него с ножницами и что это она скорее всего убила собственную сестру, отомстив ей за связь с ним. И вот на тебе – теперь передо мной сидела эта самая жена и с плачем убеждала, что все это патологический бред, плод больного воображения мужа. Кому я должна была верить? К Беверли, казалось, вернулось самообладание; она снова деликатно высморкалась и подняла голову. Глаза ее покраснели от слез.

– Уверена, он говорил вам нечто подобное, ведь так?

– Думаю, его просто беспокоила судьба Элейн, – уклончиво ответила я. – Речь не шла о чем-то личном, так что пусть вас это не тревожит. Кстати, как вы узнали, что он был у меня?

– Я догадалась, поговорив с ним, – сказала она. – Точно не знаю. Он умеет все так ловко подать. Прозрачно намекнуть. Как бы ненароком оставляет улики и ждет, чтобы я на них наткнулась. А если я их не замечаю, тычет меня носом, а потом напускает на себя мину оскорбленной невинности… словно ничего не понимает.

«Как в случае интрижки с Элейн», – едва не вырвалось у меня, но я придержала язык. Меня внезапно осенило: а что, если это все неправда? А если и правда – вдруг она об этом не догадывается?

– Например? – робко произнесла я.

– Например, его роман с Элейн. Он спал с моей единственной сестрой. Боже, у меня в голове не укладывается, что он способен на такое. С ней все ясно. Она всегда мне завидовала. Привыкла иметь то, что хотела. Но он! Я чувствовала себя полной дурой. Он трахался с ней с той самой минуты, как не стало Макса. А я-то, блаженная тупица, несколько лет ничего не подозревала. Несколько лет!

Она отрывисто – как-то истерично – хохотнула:

– Бедняга Обри. Он-то ломал себе голову, что бы такое придумать, чтобы до меня все-таки дошло. Наконец сочинил эту байку про финансовую службу, которая якобы заинтересовалась его налогами. Я говорила, что это дело фининспектора – не мое, но он утверждал, что Харви советует нам самим проверить все счета и кредитные карточки. Я как дура занялась этими бумажками, тут-то все и открылось.

– Почему вы не расстанетесь? Не понимаю, кому нужны такие отношения? – Я всегда это говорю. Всегда, когда слышу подобные истории. Про пьянство, побои, супружескую неверность, оскорбления. Просто не понимаю, как люди могут мириться с этим. То же самое я сказала Обри, так почему бы теперь не сказать ей? Их брак не удался, и, независимо от того, на чьей стороне правда, оба они представляли собой жалкое зрелище. Разве что им нравилось страдать.

– Не знаю, – устало проронила она. – Думаю, отчасти дело в деньгах.

– Черт с ними, с деньгами. По калифорнийским законам оба супруга имеют равные права на имущество.

– Вот именно, – сказала она. – Он заберет половину имущества. Это же так несправедливо.

Я ничего не понимала:

– Так, стало быть, деньги принадлежат вам?

– Разумеется, мне, кому же еще? – Тут она насторожилась. – Неужели он сказал, что деньги его?

Я почувствовала себя неловко:

– Более или менее. Он сказал, что занимается недвижимостью.

Беверли на секунду опешила, затем дико захохотала. Смех сменился приступом кашля. Она поспешно вынула изо рта сигарету, ткнула ее в пепельницу и принялась бить себя в грудь. Она судорожно трясла головой, а из носа валил дым, словно у нее в мозгах случился пожар.

– Простите, ради Бога, – бормотала она, – но это что-то новенькое. Впрочем, мне следовало догадаться. А что еще он сказал?

У меня начали сдавать нервы.

– Послушайте, с меня довольно. Я в эти игры не играю. Знать не знаю о ваших проблемах, и мне все равно…

– Вы правы. Конечно, вы правы, – перебила она меня. – Боже мой, вы, должно быть, смотрите на нас как на лунатиков. Мне жаль, что мы вас втянули в свои дрязги. Разумеется, вас это не касается. Это касается только меня. Сколько я должна за то, что вам пришлось потратить на меня столько времени? – Она стала рыться в сумочке в поисках чековой книжки и пресловутого пенала красного дерева.

Я чуть не взбесилась:

– Мне не нужны ваши деньги. Не будьте смешной. Было бы куда лучше, если бы вы ответили на мои вопросы.

Беверли часто-часто заморгала; ее голубые с зеленоватым оттенком глаза блестели, точно льдинки.

– О чем вы хотите спросить меня?

– Сосед Элейн уверяет, что вы приезжали сюда во время рождественских каникул и крупно повздорили с Элейн. Мне вы говорили, что не виделись с ней несколько лет. Итак, чему прикажете верить?

Она потупилась и, чтобы выиграть время, полезла в сумочку за сигаретой.

– Ну же, Беверли, – не отставала я. – Скажите правду. Вы приезжали сюда или нет?

Достав спички, она извлекла одну и принялась чиркать по коробку. Очевидно, спичка оказалась негодная. Она бросила ее в пепельницу и вытащила вторую. На этот раз спичка загорелась, и Беверли неторопливо прикурила сигарету.

– Да, я действительно приезжала, – осторожно начала она, постукивая сигаретой о край пепельницы так, словно стряхивала пепел, которого еще не было.

От этих ее фокусов с сигаретами мне хотелось завыть.

– Ругались вы или нет?

Она поджала губы; к ней вернулась сдержанно-холодная светскость.

– Кинси, я тогда только что узнала об их связи. Разумеется, мы поругались. Уверена, именно этого Обри и добивался. А вы бы как поступили на моем месте?

– Какое это имеет значение? Я не его жена, так что кому какое дело, как бы я поступила! Скажите, почему вы мне солгали?

Казалось, Беверли всецело поглощена процессом курения. Я даже подумала, что она не собирается отвечать на этот вопрос. Но ошиблась.

– Я боялась, он что-то сделал.

Я не спускала с нее глаз.

Перехватив мой взгляд, она, словно спохватившись, вся подалась вперед:

– Он же сумасшедший. Законченный псих. Я испугалась, что он… не знаю, как вам сказать… думаю, я испугалась, что он ее убил.

– Тем более надо было сообщить в полицию. Не так ли?

– Вы не понимаете. Я не могла допустить, чтобы полиция лезла в это дело. Именно поэтому и обратилась к вам. Когда появилось завещание, я еще ничего такого не подозревала. Это был сущий пустяк. Думала, она подпишет и отправит юристу. Только позднее, когда выяснилось, что никто не знает, где она, я начала волноваться. Всякая чертовщина лезла в голову – даже толком не помню.

– Но когда я высказала предположение, что ее может не быть в живых, до вас наконец дошло? – устало, с видом презрительного равнодушия изрекла я.

Беверли неловко поерзала в кресле:

– Думаю, чуть раньше. Мне кажется, я просто боялась сформулировать ту мысль, которую впервые высказали вы. Гнала ее от себя. А потом подумала, что должна сама все осмыслить, прежде чем пойти на какие-то шаги.

– Почему вы решили, что ваш муж как-то причастен к исчезновению Элейн?

– В тот день… когда я приехала к Элейн и мы наговорили друг другу гадостей, она призналась мне, что их связь продолжается уже несколько лет. В конце концов до нее дошло, что Обри психопат, и она хотела порвать с ним. – Беверли заглянула мне в глаза. – Вы еще не знаете его. Не понимаете, что это за человек. С ним невозможно просто расстаться. Думаете, мне это не приходило в голову? Просто я уверена, что ничего не получится. Не могу сказать, что он сделает, но мне никогда не уйти от него. Никогда. Он достанет меня из-под земли и все равно заставит вернуться, только тогда мне придется расплачиваться по-настоящему.

– Беверли, по правде говоря, в это трудно поверить, – заметила я.

– Потому что он и вас купил. Заморочил вам голову, так что вы и не заметили, а теперь боитесь себе в этом признаться. Впрочем, не вам одной. Он со всеми так поступает. По этому человеку психушка плачет. Он ведь несколько лет провел в клинике Камарилло, пока Рейган не стал губернатором. Помните? Он урезал бюджет штата, и Обри вместе с ему подобными выкинули на улицу. Он вернулся домой, и с тех пор моя жизнь стала сущим адом.

Я взяла карандаш, машинально постучала им по столу, затем отбросила в сторону.

– Вот что я вам скажу. Я хочу найти Элейн. Это все. Я как дрессированный пудель. Что мне говорят, то и делаю. И не успокоюсь, пока не узнаю, что с ней произошло и где она пропадала все это время. Дай-то Бог, если вы ни при чем.

Беверли вскочила, схватила сумочку и, опершись руками о стол, наклонилась ко мне:

– Моя дорогая, лучше скажите: дай Бог, если Обри ни при чем! – зловеще прошипела она и вышла вон.

Только тогда я почувствовала еле уловимый запах виски.

Я достала пишущую машинку и принялась строчить подробный отчет для Джулии, не забыв приложить перечень своих расходов за последние два дня. Требовалось время, чтобы переварить все, что Беверли наговорила про своего мужа. Это напоминало известный парадокс, к которому прибегают в некоторых первобытных племенах: один всегда врет, другой всегда говорит чистую правду, так что совершенно невозможно определить, где ложь, а где правда. Обри уверял меня, что Беверли, когда пьет, становится сама не своя. Беверли уверяла, что по нему психушка плачет, но, судя по всему, говорила это, будучи не вполне трезвой. Я не имела ни малейшего понятия, кто из них говорил правду, и слабо представляла, как это можно выяснить. Собственно, я даже не могла сказать, насколько это принципиально. Жива Элейн Болдт или нет? Этот вопрос не давал мне покоя, но до сих пор я и не представляла, что ответ на него, возможно, знает кто-то из четы Дэнзигер: Беверли или Обри. Я исходила из кардинально противоположных предпосылок, будучи почти уверена, что исчезновение Элейн каким-то образом связано с убийством Марти Грайс. Теперь приходилось начинать все сначала.

* * *

К обеду я вернулась домой и решила пробежаться. Я понимала, что толкусь на месте, однако интуиция подсказывала мне – надо выждать. Что-то назревало. В глубине души я надеялась, что в скором времени появится некое недостающее звено. Пока же необходимо было расслабиться. Однако с бегом не клеилось, и у меня окончательно испортилось настроение. Где-то на исходе первой мили закололо в боку. Я подумала, это пройдет. Отнеся боль на счет небольшого растяжения, попробовала массировать бок пальцами и сделала несколько наклонов. Не помогло. Тогда я начала делать глубокий вдох-выдох, одновременно продолжая наклоняться вперед, но боль не исчезала. Я перешла на шаг, и постепенно боль утихла, но едва попробовала бежать, в боку снова нестерпимо закололо, и я остановилась как вкопанная. К тому времени с грехом пополам была преодолена половина дистанции. Плюнув, я поплелась домой. Полторы мили прошла шагом, проклиная собственную слабость. В итоге даже не вспотела, а владевшее мной раздражение, вместо того чтобы улетучиться, лишь усилилось.

Я приняла душ и оделась. В контору возвращаться не хотелось, но удалось пересилить себя. Мне предстояло начать все сначала, предстояло снова забрасывать удочку – может, где-то и клюнет. Я уже почти израсходовала свой арсенал средств и все же на что-то надеялась.

Войдя в офис, я увидела, что огонек автоответчика мигает. Я открыла дверь на балкон, чтобы немного проветрить комнату, затем включила запись.

– Кинси, привет, – услышала я. – Это Люпэ из «Санта-Тереза трэвел». Похоже, с чемоданами вам здорово повезло. Я связалась с отделом невостребованного багажа «Транс уорлд эрлайнз» и попросила проверить. Все четыре места оказались там. Мне сказали, что могут отправить их сегодня дневным рейсом, если вы захотите. Перезвоните и скажите, как намерены поступить.