Текст книги "Серебряная ведьма"

Она посмотрела на него, откровенно удивленная его словами. Кивнув в знак согласия, она все же заметила:

– Я не жалуюсь. Он действительно меня любит, и он всегда был моим самым верным другом многие годы, всегда веселил меня, всегда поднимал мне настроение, когда я грустила.

«Но любишь ли его ты?» – хотелось спросить Симону, но он смолчал, отчасти боясь ответа, отчасти считая, что это не его дело. Но не спросить он все же не мог.

– Так почему ты не вышла за него замуж? Твои сестры не одобряют?

– О нет. Габриэль давно хочет, чтобы я вышла за него замуж. Они с Арианн обожают Мартина.

«Так же, как они ненавидят меня», – подумал Симон, понимая разницу между собой и Ле Лупом. С одной стороны, ослепительно красивый придворный, преданный Мири все эти годы. С другой – изуродованный шрамами и потасканный охотник на ведьм, преследуемый бесконечными воспоминаниями и упреками, постоянно приносящий в их семью горе, проклятие ее семьи.

Это не имело значения. Он никогда не надеялся завоевать Мири, никогда не понимал, как сильно она ему нужна… до настоящего момента. Он захлопнул кулон и отпустил его, с наигранной веселостью произнеся:

– Уверен, твои сестры правы. Когда закончится эта погоня за Серебряной розой, ты должна сойтись со своим месье Волком. Он сможет дать тебе роскошный дом и семью. – «Все то, чего я дать никогда не смогу». – После всего пережитого горя ты заслужила счастья, моя дорогая, – тихо добавил он.

«А как насчет тебя, Симон? Чего заслужил ты?» – хотела спросить Мири, но он уже отошел от нее, бормоча, что нужно еще раз, на всякий случай, осмотреть двор. Она провела языком по губам, вспоминая вкус его поцелуя, все еще ощущая его объятия.

Когда он исчез за дверью сарая, она поежилась, вдруг почувствовав холод и одиночество. Зажав кулон Мартина в кулаке, она горестно посмотрела на него.

Выйти за него замуж. Именно это сказали ее сестры и Мари Клэр, и даже она сама обещала себе сделать это. А теперь и Симон советует. Но, убрав кулон под платье, Мири поняла, что после всего, что случилось, она никогда этого не сделает, и наконец-то поняла почему.

Она безнадежно влюблена в Симона Аристида.

Мири лежала на спине, подстелив под себя одеяло, которое дала мадам Мейтлан, чтобы она могла поудобнее устроиться на сеновале. Она устала, но сон все не шел, и в голову лезли бесконечные мысли о мужчине, который спал в другом конце сарая.

Ей пришлось потрудиться, чтобы убедить Симона прилечь, вместо того чтобы дежурить снаружи всю ночь. О малейшей опасности их могли предупредить собаки, убеждала она, и что будет с ним, если разразится гроза? Он может промокнуть, проведет ночь на сырой земле и совершенно устанет к утру. И все это без всякой разумной причины.

К ее большому удивлению, он согласился. Возможно, просто сильно устал, чтобы спорить с ней, хотя полностью понимал, что теперь не сможет закрыть между ними дверь, как это было в гостинице.

Однако Симону закрытая дверь не понадобилась. Как только они улеглись, он замолк и стал возводить между ними стену, которой не было. Это у него получалось превосходно.

Она повернулась на бок и смогла разглядеть его силуэт, едва заметный в тусклом лунном свете, проникавшем сквозь тучи и открытое окно сарая. Симон Аристид, человек, которого она любила всю свою жизнь, как бы она этого ни отрицала.

Она полюбила его, когда была еще наивной девочкой, очарованной красивым мальчиком с темными кудрями, темными как ночь глазами и невероятно очаровательной улыбкой, которого повстречала на скалистом холме в полночь.

Но то, что она чувствовала к Симону теперь, было гораздо глубже, чем увлечение молодости, когда ее привлекла его физическая красота. Она отчетливо видела все его недостатки. Не те шрамы, которые изуродовали его лицо, а те, которыми было покрыто его сердце, видела боль и мучительные воспоминания, которые заставили его уйти в себя, отгородиться от мира.

Она понимала, что он мог быть крайне безжалостен, если считал это оправданным. Жесткий и подозрительный, он не принимал ничего магического. Особенно упрям и непреклонен он был во всем, что касалось Ренара. Любовь к Симону была бы предательством не только Мартина, но и всей ее семьи.

Даже понимая, как это верно, видя суровую действительность ситуации, сознавая, что это невозможно, она все равно хотела прикоснуться к Симону, приласкать его, изнывала по теплу его губ в темноте. Пришлось крепко обхватить себя руками, чтобы сдержать свой порыв.

После того лета, когда он, молодой и амбициозный, нагрянул, словно ураган, на остров Фэр, Симон прошел длинный путь. Как бы он ни преуменьшал свою заслугу, но ради спасения Мейтланов он сильно рисковал. И вовсе не из личных интересов, как утверждал он, а из того же сострадания, которое заставило его утешать мадам Пиллар, грустить и молиться над могилой брошенного ребенка. Это была проверка его характера: горе, которое он пережил, после того как вымерла его деревня и вся семья, сломало бы многих.

Возможно, он сожалел, что был учеником ле Виза, этого фанатика, превратившего его в Ле Балафра, безжалостного охотника на ведьм. Симон мог расслабиться полностью только со своей лошадью, ухаживая за Элли с невероятной нежностью, подарить которую не мог больше никому. Мири это понимала. Любить лошадь, собаку или кошку было гораздо безопаснее… Общение с этими простыми существами давало человеку полнейшее понимание, любовь и доверие. Существование Симона было гораздо более одиноким, чем Мири, когда она вернулась на остров Фэр полгода назад в надежде обрести покой и счастье, которых там уже не было.

Девушка тяжко вздохнула. Ворочаясь в соломенной постели, она услышала, как пошевелился Симон, и поняла, что он тоже не спит. Почувствовал ли он, что она следит за ним? Его голос напугал ее.

– Кажется, гроза прошла стороной.

– Да, – согласилась Мири с грустью, глядя вверх через открытое окно. Последние тучи рассеялись, вышла яркая луна. – Еще один засушливый день. Бедная матушка-земля, – вздохнула она.

– Ле Виз сказал бы, что засуха – Божье проклятие, что французы прокляты за свои грехи.

– И он бы ошибся. Бог не такой жестокий, Симон. Он бы никогда не разрушил то, что создавал с такой любовью. Думаю, он стремится исправить даже самые худшие души. Я не особенно верю в ад.

– А я верю. Хотя не думаю, что это какой-то котел с расплавленной лавой или раскаленными углями, как заявлял ле Виз.

Мири хотелось разглядеть его лицо. Но даже в ярком лунном свете она видела лишь тень его головы, лежавшей на руках. Он тоже глядел в окно.

– Какой он, по-твоему? – тихо спросила она.

– Холодный. Темный. И если ты протягиваешь руку в пустоту, чтобы прикоснуться к кому-то, никого не находишь.

Пустота в его голосе ранила ее сердце. Намерения держаться от него на расстоянии сразу были забыты. Она пододвинулась ближе, он остался на месте, и пальцы их переплелись. После долгого молчания он заговорил, но уже не так уверенно:

– Мой отец согласился бы с тобой… о засухе. Помню его слова, когда урожай был уничтожен проливными дождями. Тогда он сказал мне, что природу понять невозможно. Можно только жить в гармонии с землей, радоваться дням изобилия, делая запасы на трудные времена, и верить в Бога, чтобы он хранил тебя.

– Жить в гармонии с природой, – прошептала Мири. – Именно этому учила меня мама.

– Ты бы поняла моего отца. Он… он бы с тобой отлично поладил.

– Уверена, он бы мне понравился. Расскажи мне о нем еще, – попросила она, ласково погладив его пальцы.

Она боялась, что он откажется. Заставить Симона говорить о семье было очень трудно, но, возможно, под покровом темноты ему будет легче, когда только руки касаются друг друга.

Поначалу он говорил медленно, потом стал охотнее описывать свою жизнь в маленькой деревне, пока она ясно не представила себе всю картину – от просторного поля до ухоженного дома.

Жавьер Аристид с натруженными руками делился с Симоном своей мудростью. Учил его всему, что знал об уходе за животными. Его мать, вечно занятая на кухне, содержала и дом, и семью в идеальном порядке, но всегда готова была приласкать его, лучезарно улыбаясь. А маленькая сестренка Лорена ходила за обожаемым старшим братом как привязанная, бежала к нему за утешением, когда разбивала коленку, или показывала маленькое сокровище, которое нашла.

Мири была уверена, что неосознанно Симон поведал ей, каким добрым, открытым, смешливым и шаловливым ребенком он был. Она заметила в нем ту деликатность, которую увидела во время их первой встречи, даже после того как он попал под влияние ле Виза, уловила драгоценные крупицы добра в мужчине, теперь крепко державшем ее за руку.

Незаметно Мири начала рассказывать о своей матери, удивительной Хозяйке острова Фэр, научившей ее магии составления отваров из трав, искусству врачевания людей и остальных обитателей земли. Ее храбрый красавец отец путешествовал с ней в воображаемом мире, охотился с ней в лесу на единорога. Она рассказала про сестер – степенную и нежную Арианн, которая заменила ей мать, импульсивную, задиристую Габриэль, с которой Мири так часто ссорилась, но на кого всегда могла положиться как на самую надежную защитницу.

Держа Симона за руку, она вдруг поняла, как опасно обмениваться воспоминаниями. Это лишь усиливало ее чувство к нему, связывало их гораздо сильнее, чем обычная страсть. Но при этом ее наполнял покой, которого она не знала очень долго.

Веки ее стали тяжелыми, и она заснула, держа Симона за руку. Но покой длился недолго, и постепенно она погрузилась в темный мир своих снов…

По стенам вверх ползли саламандры. Мири старалась уклониться от них, колотя в тяжелую дверь замка, отчаянно добиваясь, чтобы ее впустили. Остановившись перевести дух, она услышала голоса, которые доносились откуда-то издалека с широкого зеленого поля.

Девушка пошла в том направлении по тропинке, спускавшейся к сверкающей реке. Впереди появились статуи. Нет, не статуи, догадалась она с замиранием сердца. Над ней возвышались знакомые ужасные шахматные фигуры.

Но в них было что-то странное, что-то тревожное. Мири замерла, увидев, что белой королевы нет, только две черные королевы, между которыми был зажат беспомощный белый рыцарь.

Пешки пошли в атаку, как прежде. Мири попыталась криком предупредить, но вместо крика послышалось хриплое карканье. Одна самая маленькая пешка выступила вперед, неся не булаву и не жезл, а книгу. Когда пешка раскрыла книгу, из нее появился зловещий зеленый туман, окутавший белого рыцаря.

Он вдохнул и упал на землю, а остальные пешки напали на него. Мири бросилась ему на помощь, но, как всегда, оказалось слишком поздно. Каменные доспехи рассыпались, обнажив окровавленное тело мужчины.

Когда Мири погладила его черные волосы, пальцы ее испачкались в чем-то черном и липком. Но теперь она увидела его лицо совершенно ясно, по его изуродованному шрамом лицу текла кровь.

– Симон, – простонала она.

– Мири!

Она почувствовала, как сильные руки схватили ее за плечи. Хотя она отчаянно пыталась освободиться, руки и голос настойчиво тащили ее из темных глубин сна.

– Мири, проснись!

Она открыла глаза и задохнулась, не зная, где находится, пока не увидела тень мужчины, склонившегося над ней.

– Симон!

Сон все еще не отпускал ее. Она резко села и тревожно провела пальцами по его лицу, щеке и бороде. Не найдя крови, зияющей раны, она наконец проснулась и облегченно вздохнула.

Симон поймал ее дрожащие пальцы и сжал их.

– Мири, что случилось? Видела кошмарный сон?

– Да, – прошептала она.

– Иди сюда.

Он обнял ее и стал укачивать, прижимая к плечу. Гладя ее по волосам, он приговаривал:

– Тихо, ты больше не спишь, и я с тобой. Ничего страшного, просто плохой сон.

Мири прижалась к нему, успокоенная его лаской и хрипловатым голосом. Но слезы продолжали течь по лицу, когда она, заикаясь, произнесла:

– Нет, ты… ты не понимаешь. Я… я вижу эти сны с самого детства. Странные сны, которые возвращаются снова и снова… Пока не станут реальностью.

Его рука у нее на голове замерла.

– Хочешь сказать – как пророчество?

– Д-да.

Мири почувствовала, как он нахмурился, и поняла, что охотник на ведьм в нем не приемлет ничего, связанного с видениями или предсказанием будущего. Но он продолжал гладить ее по голове и тихо приговаривать:

– Хорошо, расскажи мне все.

Всхлипнув, она вздохнула и сбивчиво рассказала ему твой сон про дворец, наполненный ящерицами, про гигантские шахматные фигуры, которые разбили белого рыцаря.

– А потом я поняла, что это вовсе не шахматная фигура, а ты. И ты был побежден и весь в крови, – закончила она шепотом.

Симон молчал очень долго, словно не знал, как отреагировать. Наконец он похлопал ее по плечу и сказал:

– Очень хорошо. Обещаю держаться подальше от ящериц и никогда не играть в шахматы.

Несмотря на то что говорил он серьезно, Мири понимала, что это шутка. Изо всех сил он старался прогнать се дурной сон. Она прекрасно осознавала, каким бредом ему все это казалось, но на душе от этого легче не стало. Уткнувшись головой ему в грудь, она отодвинулась и подняла голову, чтобы разглядеть его в темноте.

– Это не шутка, Симон. Ты должен отнестись к этому серьезно. Знаю, что все выглядит невероятным, просто сумасшествием, мои сны поначалу всегда неясные. Это маски, символы события, которые я не могу понять, пока не станет слишком поздно. – Она скривила губы. – И мои кошмары почти всегда сбываются. Самый страшный был несколько лет назад. Я… я постоянно видела во сне резню в День святого Варфоломея. Всех этих невинно убиенных. Не могу даже описать, как: это было ужасно.

– И не надо, – попросил Симон. – Я был в Париже с моим хозяином, помнишь?

Мири помнила, но всегда думала об этом с отвращением, представляя себе, какие страшные дела мог совершить Симон в ту ночь под руководством ле Виза. Она уставилась на него, желая разглядеть его лицо.

– Значит, ты был с ле Визом в ту ночь, чтобы… чтобы…

– Нет. – Симон ответил резко, но она восприняла его тон с облегчением и снова прижалась к нему. – Господин ле Виз решил, что я не готов к… осуществлению Божьей кары в отношении еретиков, как он это назвал. Он запретил мне покидать дом, но даже глубоко в подземелье я мог слышать крики… женщин и детей. Да простит меня Господь, Мири, я ничего не сделал, чтобы помочь им. Казалось, что в ту ночь все буквально сошли с ума, я словно бы отравился. Никогда не испытывал такого страха, но… но и такой злости и ненависти тоже.

– Это дело рук Темной Королевы, – попыталась Мири успокоить Симона. – Злодейка наполнила воздух миазмой.

– Что?

– Это самый опасный яд. Если вдохнуть его, помрачается ум, вызывая к жизни самые низменные и страшные чувства.

– Неужели такое возможно? Было бы спокойнее думать, что за ужасы той ночи в ответе колдовство, но в людях столько ненависти, что они вряд ли нуждаются в чьей-то помощи. Я… я почти сошел с ума от ярости. Даже схватился за нож, чтобы вырваться на улицы и… и пришлось сильно постараться, чтобы усмирить свои порывы. Выбросил нож подальше, упал на колени, и меня даже стошнило. Господин ле Виз всегда осуждал меня за мою слабость.

– Нет, ты не был слаб! – Мири погладила его по щеке. – Взрослые мужчины не способны противостоять силе миазмы, но ты смог, потому что был всего лишь растерянным мальчиком пятнадцати лет. Ты понимаешь, как замечательно… – Мири замолчала, потрясенная тем, что осознала. – Симон, я… я, кажется, знаю, что означают мои сны. По крайней мере, некоторые из них. Две черные королевы. Это Серебряная роза и Екатерина, а ты каким-то образом будешь между ними в западне. И одна из них что-то выпустит… миазму, возможно, чтобы навредить тебе.

– Ну что же, если верить тебе, однажды я выжил…

– Но… на этот раз я не уверена.

– Надеюсь, ты ошибаешься, но даже если нет… Мири, я не могу прекратить поиски Серебряной розы только потому, что ты видела сон.

– Знаю, – ответила она, прижимаясь к нему. – О Симон, я начинаю сомневаться, что мы когда-нибудь победим этих ведьм. – Она сглотнула и наконец-то произнесла то, чего боялась: – Мы… мы потеряли след Кэрол и этих страшных женщин, которые ее увели, правда?

Симон вздохнул, поцеловав ее в макушку.

– Боюсь, что так, – тихо сказал он. – Поэтому я подумал, что надо подобраться к ним с другой стороны, отыскать зацепки где-то в другом месте. Но, чтобы сделать это, я должен отвести тебя домой.

– Нет! Я уже сказала. Я не вернусь на остров Фэр.

– Я имел в виду не твой дом, Мири. – Он помолчал, и хрипло добавил: – Я отведу тебя в свой дом.

ГЛАВА 13

Серебряная роза поднялась по ступеням к своей спальне и отпустила свиту взмахом маленькой руки. Венец у нее на голове снова начал сползать на уши, и она раздраженно поправила его. Худенькие плечи сгибались под тяжестью мантии и бархатного платья, таких невыносимых в жаркий день. Платье промокло от пота и неприятно липло к телу.

Мегера устала после очередной аудиенции с толпой женщин, которые ежедневно собирались в зале старого дома, чтобы глазеть на нее с благоговением и страхом, поклоняться ей, искать ее расположения. Мама называла их ее придворными.

Нет, не мама, напомнила Мегера сама себе. К Кассандре Лассель надо было обращаться «госпожа», как все остальные. Мама сильно злилась, когда она забывалась. Мэг прикоснулась к пятиконечному медальону у нее на груди и содрогнулась. С раннего детства девочка усвоила одну вещь: крайне неразумно злить маму.

Она вошла в спальню и захлопнула дверь, прислонившись к ней, со вздохом облегчения отгородившись от рьяных поклонниц, даже несмотря на то что это было ненадолго. Какое счастье освободиться от всех этих просящих рук, молящих глаз, лиц, которые устремлялись к ней, словно голодные мыши. У нее стоял звон в ушах от их бесконечных просьб.

«Великая королева, пожалуйста, верни мне молодость… излечи мою больную ногу… прокляни того мужчину, который украл мою невинность».

Больше всего Мэг не любила такие просьбы: «О, могущественная Серебряная роза, я потеряла сестру… мать… дочь. Не могла бы ты воскресить их, как маленькую Лизетту, когда она утонула в пруду?»

Мэг хотелось закричать во все горло, что Лизетта не утонула, она просто захлебнулась. Она только казалась бездыханной. Она не умерла, иначе Мэг никогда не смогла бы вернуть ее к жизни простым живым поцелуем, что это всего лишь прием, которому она научилась у своей старой няни.

Но мама строго запретила Мэг рассказывать об этом.

– Пусть думают, что ты оживила ребенка. Это лишь повысит твою репутацию великой колдуньи.

– Но… но это ложь, – недоумевала Мэг. – Я не обладаю такой силой.

– Могла бы обладать, глупое дитя. Если научишься вести себя.

Мэг не знала, что пугало ее больше: перспектива, что никогда не сможет выполнить все сомнительные обещания, которые ее заставляли давать, или что однажды она сможет…

Она отстегнула застежку мантии и вздохнула с облегчением, когда тяжелая одежда упала с ее плеч. Ей захотелось пнуть ненавистную мантию ногой, но она не сделала этого, потому что знала, как ее отругают за то, что недостаточно аккуратно обращается с «государственным облачением».

Мэг брезгливо подняла мантию и повесила ее на крючок в стене. Потом сняла с себя платье. Пальцами она прикоснулась к медальону; цепочка, на которой он висел, врезалась ей в шею, и от пота появилось покраснение на коже.

Мэг хотела снять медальон, но знала, что не посмеет. Она содрогнулась, думая, какие страшные последствия могут быть, если она попытается это сделать. Нет, вероятнее всего, она не отважится на такое.

Мэг обреченно посмотрела на себя в небольшом зеркале над умывальником. Без короны и мантии она больше не была Серебряной розой. Эта мысль оказалась единственным утешением, которое она увидела в зеркале. Она рассмотрела свои острые угловатые черты лица, копну каштановых волос, недовольно сморщила нос и отвернулась.

Чувствуя себя усталой и измученной жарой, она сбросила туфли и упала на огромную кровать, занимавшую большую часть комнаты. Дубовая кровать была тяжелая, резная, под балдахином из голубой парчи с вышитыми серебряными розами. Это ложе создано для королевы, как говорила ее мать.

Мэг ненавидела кровать еще больше, чем мантию и корону. В ней неплохо было поспать в полдень, но по ночам, когда она оставалась совершенно одна в темноте, ей казалось, что огромная кровать готова проглотить ее, словно пасть, как только она закроет глаза.

Для девочки девяти лет это была совсем недетская фантазия, Мэг это знала, но ничего не могла поделать. С замиранием сердца она обычно крепко прижимала подушку к груди и тихонько плакала в нее, стыдясь своей детской слабости.

Она плакала и вспоминала дни, проведенные в Англии, где они жили с мамой, перед тем как переехать во Францию три года назад. Мэг отчетливо помнила маленький домик возле моря в Дувре и свою няню, которая ухаживала за ней с раннего возраста. Толстая, добрая и мудрая женщина по имени Пруденс Вотерс, но для Мэг она всегда была ее любимой Норис.

Девочка совсем не боялась темноты, когда Норис заботливо укладывала ее в уютную кроватку, укачивала ее на ночь под шепот моря. Няня всегда называла ее своей маленькой Мэгги, что приводило маму в ярость.

– Ее зовут Мегера, – возмущалась мать.

Но англичанка только пожимала плечами. Норис была одной из немногих, кто, как казалось, никогда не боялся Кассандру.

Но бояться стоило, думала Мэг, глядя в резной потолок спальни. У нее в горле застрял комок, когда она вспомнила весенний день и подругу мамы Финетту, взявшую ее на прогулку вдоль берега, чтобы собрать ракушек. Мэг спешила обратно в дом, чтобы показать Норис морскую звезду, которую она нашла.

Но женщина не встретила ее сияющей улыбкой, чтобы порадоваться вместе с ней ее сокровищу, вытряхнуть соленый песок из ее волос, вымыть ей руки и личико и накормить ужином. Норис нигде не было – ни на кухне, ни в саду. Единственным объяснением матери было: «Мегера, ты теперь слишком большая, чтобы у тебя была нянька. Она научила тебя всему, что могла. Я отослала госпожу Вотерс обратно в ее семью».

Мэг было запрещено плакать и задавать вопросы. Ей этого не хотелось, потому что сурово сжатый рот матери стал для нее пугающим предостережением. Она проглотила свое горе, смирилась с тем, что Норис исчезла из ее жизни. Точно так же, как Цербер, старая собака, которая долгое время служила маме поводырем.

Вытянув руку, Мэг потрогала бледный шрам с тыльной стороны руки, где Цербер укусил ее в то лето, когда ей исполнилось пять лет. День был душный, как сегодня, и Мэг не сомневалась, что Цербер укусил ее нечаянно. Бедный старый мастиф просто умирал от жары, как и все остальные, и не хотел, чтобы маленькая девочка гладила его потными руками.

Но мама посадила собаку на цепь. Они с Финеттой отвели его вниз на берег моря, а спустя несколько часов вернулись без Цербера, и мама резко сказала:

– Я от него избавилась.

– Но, мама, почему? – спросила Мэг, потрясенная и напуганная.

Мать любила собаку больше всего на свете. Даже больше Мэг.

Кассандра лишь холодно ответила:

– Из-за тебя. Ничто не должно пугать мою Серебряную розу.

Она сказала не «мою дочь» или «единственного ребенка», а Серебряную розу, с горечью вспомнила Мэг.

Ради легенды, на которую мать возлагала все свои надежды, она готова была принести в жертву даже любимого Цербера. Но за это она возненавидела Мэг. Даже в таком юном возрасте девочка это почувствовала.

Мэг поежилась, думая, как сильно ей хотелось предупредить ту новенькую девушку, которой она позволила войти в их тайное общество. В ночь, когда Кэрол Моро, съежившись, стояла перед ней на коленях, Мэг заглянула ей глубоко в глаза. Она отлично владела искусством мудрых женщин читать по глазам. Норис учила ее хорошо, и у Мэг был природный дар, хотя она не любила часто пользоваться своей способностью. Если долго смотреть в самую глубину чьих-то глаз, можно увидеть тайные мысли, о которых знать не следует.

Но, узнав Кэрол, Мэг поняла сразу, что девушка отличается от остальных злых, амбициозных женщин, собравшихся в большом зале. Кэрол была напугана, смущена и расстроена, почти как сама Мэг, и она сразу почувствовала привязанность к девушке. Кэрол просто хотелось уйти домой, обратно на остров Фэр, и Мэг хотелось отпустить ее. Но мама никогда не позволит этого. Помочь девушке можно было, только сказав, что она годится для того, чтобы стать членом их тайного ордена.

И когда Кэрол покорно приняла ее решение и поцеловала руку, Мэг захотелось наклониться и прошептать ей на ухо: «Будь осторожна. Никогда не зли и не расстраивай мою мать. Иначе ты исчезнешь».

Иногда Мэг думала, что случилось с ее отцом. Она никогда его не видела, никогда не подозревала, что у ребенка может быть отец, пока не увидела на берегу, как отец учит своего маленького сына чинить рыболовную сеть.

Мэг прямиком направилась домой и потребовала, чтобы ей сказали, где ее папа, и вопрос этот задавала много раз. В более спокойном настроении Кассандра Лассель сочиняла истории про отца Мэг, говорила, что он был большим миссионером и много путешествовал по миру как отважный воин, что он был таким грозным, что его прозвали Бичом.

В другие моменты, которые Мэг называла темными временами, мама выпивала слишком много вина и ворчала на Мэг, говорила, что она порождение дьявола. Мэг все варианты казались одинаково пугающими, и постепенно она перестала спрашивать, но начала сочинять собственные истории.

На самом деле ее отец был королем, решила она. Красивым мужчиной, высоким и храбрым, с густыми волосами и сияющими глазами. Он смеялся, поднимая ее высоко на руки, и танцевал с ней по комнате, называя ее своей маленькой принцессой. Мэг украли из колыбели но дворце.

Но папа ищет ее. Однажды он приедет на большом белом коне и увезет Мэг в свое королевство за морем. Была только одна проблема с ее фантазиями, когда она воображала себя в седле с этим великим человеком: она казалась себе безобразной маленькой девочкой. Поэтому в своих мечтах и представляла себя прекрасной принцессой с золотыми кудрями и голубыми глазами.

Такого никогда не могло случиться. Девочка была достаточно взрослой, чтобы понимать это, но ей было все равно. Она поняла, что жить с отцом, который ее обожал, гораздо приятнее, чем в реальном мире, в доме, полном женщин с пугающими надеждами, с матерью, которая презирала ее за слабость.

Успокоенная мечтами, Мэг повернулась на бок, уткнула носик в подушку и заснула. Но вскоре проснулась от того, что что-то тряс ее грубой рукой за плечо.

– Мегера! Проснись, ты, ленивая девчонка.

Мэг распахнула глаза. Солнечный свет погас, в спальне было темно. Она попыталась разглядеть в сумраке женщину, которая ее разбудила. Не надо было особенно всматриваться, чтобы понять, кто это. Она знала резкий голос и едкий запах Финетты слишком хорошо.

Вывернувшись из ее рук, Мэг зевнула и протерла сонные глаза.

– Какого черта ты тут делаешь, девчонка? – вопила Финетта. – Валяешься в постели посреди дня.

– Не знаю, – промямлила Мэг.

Кроме Кассандры Лассель, Финетта была единственной женщиной их ордена, кто осмеливался грубо разговаривать с Мэг. Возможно, потому, что Финетта была самой старой и самой надежной служанкой Кассандры, если мама вообще кому-то доверяла. Мэг эта женщина никогда не нравилась. В отличие от доброй и мягкой Норис Финетта была вся из углов, начиная с лица, хитрых глаз и кончая плоской грудью и костлявыми бедрами. Независимо от того, какое на ней было платье, Финетта всегда выглядела неряхой, потому что никогда не мылась. Ее кожа была покрыта слоями грязи, а липкие волосы дурно пахли, все ее тело источало смесь запахом пота, грязи и мочи.

Она стояла над Мэг подбоченясь и пронзительно кричала:

– Представляет ли ваше величество, который теперь час?

Едва сдерживая желание зажать нос, Мэг переползла на другой конец кровати. Взглянув в окно, она увидела, что солнце уже почти село. Она и не представляла, что проспала так долго.

– О нет, – застонала она.

– О нет, – передразнила ее Финетта. – Госпожа ждет тебя целую вечность. Ты должна быть на занятиях уже давно.

Мэг внутренне сжалась при упоминании о матери, но не хотела, чтобы Финетта это заметила. Выбравшись из кровати, отыскала туфли, пока Финетта ворчала на нее:

– Какая же ты маленькая эгоистка. Понимаешь ли ты, сколько женщин рискуют своей жизнью, отказались от всего, чтобы последовать за тобой? Они надеются, что ты расшифруешь «Книгу теней» и разгадаешь заклятья.

Мэг нагнула голову, чтобы волосы, упавшие ей на глаза, скрыли выражение страха и отвращения на лице. Она ненавидела эту книгу, хотела, чтобы она сгорела в огне, но, зная, какая это дьявольская вещь, сомневалась, что книга сгорит.

Давным-давно Норис научила Мэг разбираться в таинственных символах и рунах, радуясь ее стремительным успехам.

– Какое ты чудо, моя маленькая куколка. В твоем возрасте ты так быстро учишься. Я знала взрослых женщин, которые никогда не смогли освоить древний язык, а у тебя просто талант. Клянусь, однажды ты превзойдешь свою старую нянюшку. Я так горжусь тобой, милая.

В то время Мэг заливалась румянцем от удовольствия, когда Норис хвалила ее, но теперь воспоминания печалили ее. Норис больше не будет гордиться ею, особенно когда узнает, как Мэг использует полученные знания.

Она смогла расшифровать старинные символы, несмотря на то что «Книга теней» была исключительно трудной для чтения. Но чем больше она старалась понять эти волшебные страницы, тем больше ужасалась. Даже самые безобидные заклятья оказывались страшными. Порошок для сохранения свежести роз превратился в смертельный яд. Магическая игла для введения лекарства в кровь больного превратилась в страшное оружие. По крайней мере, в руках ее матери.

Иногда Мэг опасалась, что плохой была не книга, а Кассандра. Однако для маленькой девочки страшно так думать о своей матери. Закончив надевать туфли, Мэг отогнала эту мысль. Финетта стояла над ней, постукивая ногой.

– Так какое же заклинание ты собираешься переводить сегодня?

– Не знаю. Что скажет мама… хочу сказать, что прикажет госпожа, – угрюмо ответила Мэг.

– Не забывай, что именно я добыла эту книгу, украв ее из-под самого носа охотника на ведьм и Темной Королевы, – бахвалилась Финетта. – И совершенно не рискуя сама. Я…

– Да-да, – прервала ее Мэг с долгим усталым вздохом.

Она слышала истории о том, как Финетта обманула шпиона Темной Королевы и выкрала книгу, не меньше миллиона раз. Всем остальным эта история тоже надоела. Девочка вздрогнула, когда Финетта больно ущипнула ее за руку.

– Ты должна помнить, что все это благодаря мне, понятно? Я ждала вознаграждения гораздо больше, чем все эти простушки. Хочу, чтобы ты нашла для меня снадобье, которое сделало бы меня красивой и желанной.