Текст книги "Янка"

Глава 5. Скворечник

Битва за скворечник закончилась Янкиной победой. Тарас, перед тем как уехать к себе в заповедник, перенес туда обогреватель, стол, за которым можно делать уроки, и сумку, в которой Янка хранила все свои вещи. Янка слышала, как бабушка с мамой ругаются на кухне:

– Чего ей в доме не живется? Тепло, уютно, телевизор под боком!

– Мама, ну ты пойми ее, она же взрослая, она привыкла, что у нее есть своя территория… Понимаешь?

– Ничего я не понимаю! Зверь она, что ли, – своя территория? Глупости какие-то! Еще парень этот! Смотри, Татьяна, не упусти дочку!

– О, Боже мой, мама, ну что ты такое говоришь! Ей просто хочется устроиться комфортно, она ведь уже три месяца на полу спит, вещи из сумки не вынимает, потому что положить их некуда…

– Ну, извини, не хоромы!

Дальше Янка слушать не стала. Вообще-то бабушка у них добрая, просто иногда ее заносит. Вечером она сама пришла к Янке, второе одеяло принесла.

– Смотри, если замерзнешь, в дом иди. Все-таки летняя постройка…

– Да плюсовая температура на улице, баб…

– Все равно ведь ноябрь.

Она присела на кровать. Огляделась.

– Конечно, здесь у нас просторно и не мешает никто. Ты бы картинку, что ли, какую на стену повесила, а то как-то пусто… будто в гостинице.

– Ага, – растрогалась Янка. – Я у Глеба попрошу его фотографии. У него много красивых. Можно и оставить. Ну, когда отдыхающие приедут, чтобы им тоже было… не как в гостинице.

– Да ладно, – махнула рукой бабушка, – чего уж, отдыхающие… живи уж тут всегда. Уж не обеднеем без одной комнаты.

– Правда?!

Янка на шею бабушке бросилась. Своя комната! Да что там! Даже лучше! Это же почти свой дом!

– Тише, тише, бешеная… Зимой сама прибежишь в дом, как замерзнешь, – проворчала бабушка, освобождаясь от Янкиных объятий. Сделала строгое лицо. – Ты только вот что, Яна, смотри: если этот москвич к тебе полезет…

– Бабушка!

– Ну а что бабушка? Ну вот что вы все «бабушка» да «бабушка»! Ты девка видная, а он молодой парень, что тут «бабушка»? Видела я, как он тебя нафотографировал, это ж глаз не оторвать.

Янка захохотала.

– Ну так это я просто такая красивая, он-то здесь при чем?

– Ты еще у нас и скромная, как я погляжу. В общем, смотри. А то быстро в дом вернешься, а его – взашей. Поняла?

– Поняла, – смешливо фыркнула Янка, а сердце у самой билось колоколом.

Так они и стали жить: бабушка, дед, мама с Ростиком в доме, Янка и москвич Глеб в скворечнике. В летней постройке становилось холоднее с каждым днем, особенно когда налетели суровые осенние ветры. Янка спала под двумя одеялами, а обогреватель пододвигала вплотную к кровати.

Тарас уехал, о чем-то особенном договорившись с Глебом. Глеб тоже часто уезжал: в Коктебель, на Меганом, в Малореченское или Алушту. Иногда даже на несколько дней – в Ялту и Симеиз. Янка скучала. Ходила мимо его двери, а, когда никто не видел, прислонялась к ней всем телом, прижималась щекой. И думала:

 
Пусть это будет вечно!
Пусть это будет молча!
Денно и нощно,
Проверено, точно!
Пусть это будет случайно,
Пусть это будет тайно!
Пусть это будет зыбко,
Легко, с улыбкой.
Пусть это будет тяжко!
Пусть это будет сладко!
Горько пусть будет и больно!
Тесно или раздольно!
Хоть как, лишь бы было…
 

Майке она, конечно, все пальцы про него отстучала.

«Ой, Яныч, я так и знала, что ты в какого-нибудь такого влюбишься!»

«В какого?»

«Ну, в необычного… что тебе наши мальчики? А Рябинин, между прочим, тут за Озарёнок ухлестывает. Вчера на дискотеке три раза ее приглашал!»

Янка целую минуту смотрела на экран, прежде чем оценить, осмыслить и принять новость. Но Майке показывать этого, конечно, было нельзя. Засмеет. И она набрала:

«Да ты что? А Листовский как же? Не убил его?»

«Да они же расстались. Еще в начале года».

«Да? Жалко… я в них верила».

«Ну, так и что твой Глеб?»

«Если б мой…»

«Хоть фотку пришли, что ли!»

«Ага, где я возьму-то?»

«Ну, сфотографируй! Очень хочется посмотреть, кому отдала свое сердце неприступная Ярцева».

«Чем, Май? Фотик у отца остался, а мы тут и так еле сводим концы с концами. Даже компа нет. А телефон у меня допотопный. Сама хочу его фотку, что-нибудь придумаю».

Вообще-то Янка уже придумала. Глеб всегда работал под черешней, скидывал и обрабатывал фотографии, так что нужно было просто дождаться, когда он сядет работать, а потом захочет, например, в туалет или просто пройтись. Технику он свою не убирает никогда, и можно тогда залезть в комп, наверняка у него фотографии самого себя тоже есть, ведь не все время он по ту сторону кадра!

Все прошло без сучка без задоринки. Глеб работал, потом встал, потянулся, взял в комнате полотенце и, наверное, пошел в душ. Янка подождала немного и подбежала к ноуту. Папка с фотографиями была открыта. Так: «Зимний Крым», «Феодосия», «Церковь-маяк», «Рыбачье»… здесь его, конечно, не будет. Ага, вот «День Рождения Калмыкова». Янка открыла папку, начала листать. Калмыков оказался рыжим и толстым, с золотой печаткой на пальце. Лес, березки, шашлыки… И девушки, девушки какие-то, так много и все обнимаются с Глебом. Янка от досады губу закусила. Наконец нашла, где он один. Вполоборота, серьезный такой. Янка едва успела скинуть фотографию на флешку и закрыть папку, как Глеб вышел из душа.

– Ого! – замер он. – Это что за диверсия?

Янка покраснела так, что… в общем, ужасно стало стыдно.

– Я… просто я хотела… Глеб… я хотела скачать свои фотографии. Ну, там, в холмах, когда мы встретились.

– А попросить?

Похоже, он всерьез разозлился. Янка с вызовом посмотрела ему в лицо. В глазах еще стояли все эти девушки, красивые, длинноногие и главное – взрослые и могут его обнимать.

– А я все удивляюсь, почему ты не просишь фотографии, будто совсем тебе неинтересно, – уже совсем другим тоном сказал Глеб. – Флешку давай, скину.

– Обойдусь! – Янка бросилась по лестнице к себе на второй этаж.

Ага, как же, так она и дала ему флешку, чтобы он увидел, ЧТО она у него скачала! Да ни за что! Уже открыв дверь в свою комнату, презрительно фыркнула:

– С легким паром!

И заметила его недоуменный взгляд. Грохнула дверью.

«Вау! Да он красавчик! Ну, такой весь… харизматичный! Не в моем, правда, вкусе…»

Вот за что Янка любила Майку, так это за то, что у них вкусы на парней не совпадали. Майка тоже это ценила. Говорила, что им дружить безопасно.

«Как вы там?» – кого она имеет в виду под «вы», Янка сама не знала. Ну, не Рябинина точно. После знакомства с Глебом любить Рябинина было просто смешно.

«У нас такая физручка пришла вместо Петровича. Закачаешься! Все время хохочет с нами, будто не урок, а вечеринка. Мы теперь ни одного урока не пропускаем».

«И ты?!»

Майка физкультуру терпеть не могла.

«Ага! Прикинь! Ну, ты бы ее видела, она такая клевая! Просто супер! Она обещает нас летом в поход повести. Приедешь?»

«Само собой!»

По поводу поездки Янка как-то попыталась поговорить с мамой.

– Ма-а-а-ам… я… поехать хочу. Домой. На Новый год.

– Яна, наш дом теперь здесь.

– Это твой здесь, а мой там. У меня там все друзья, у меня там всё, я соскучилась!

Она вообще-то не хотела скандалить, спокойно хотела поговорить, сама не ожидала, что так быстро начнет кричать. И мама, конечно, тут же закричала в ответ:

– Прекрати истерику! Поедет она! Туда ехать двое суток, сколько денег надо! А кто там тебя ждет? Ты подумала? А обо мне подумала? Как я тебя туда отпущу, я изведусь вся, у меня и так сил уже нет, а ты только о себе, только о себе!

– Меня бабушка ждет, она приедет за мной, она написала!

– Да? Ну и что же она не едет? А я тебе скажу: у нее там новая внучка! А много она с тех пор тебе писем прислала? Она же ни разу больше не написала! Не выдумывай, даже речи быть не может, никуда ты не поедешь!

Янка прикусила губу, чтобы опасные слова не сорвались с языка. На глазах закипали слезы, и она поскорее выскочила из дома, нарочно громко стукнув калиткой.

Бабушка Лена писала. Писала часто. Примерно раз в две недели от нее приходили пухлые письма. Но Янка их воровала. Потому что бабушка писала, как им плохо без них и как «Андрюша мучается от вины, скучает по детям, так и жизнь не в радость». И чтобы они не держали на него зла и простили. Янка не хотела, чтобы мама читала эти письма. Она не собиралась его прощать, но мама… Мама – совсем другое дело. И Янка отвечала бабушке сама. Аккуратно, на каждое письмо, без задержек. И каждый раз она писала, что мама много работает и устает и что она поручила Янке ответить. Иногда (чтобы уж совсем отвести подозрения) она просила Ростика обвести свою ладошку на чистом листе и внутри нее написать «Всем привет!», а для чего – не говорила. Листок с ладошкой прикладывала к своему письму. Типа все хорошо у нас, только некогда маме, некогда. Янка очень боялась, что бабушка начнет маме звонить и обман вскроется. Письма она прятала на дне сумки, зная, что мама никогда не полезет в ее вещи. Бабушка, конечно, воспринимала это по-своему. Она сделала вывод, что «Танечка не хочет общаться теперь». И правильно. Пусть так и думает. Раз воспитала такого сына. Так ей и надо! «Жизнь не в радость»! Бедненький! А у них тут радости целый вагон!

Уже был вечер, холодно и темно хоть глаз выколи. Ноги несли Янку к морю, скользя на мокрой дороге – сегодня весь день шел дождь и сейчас еще накрапывал. Она бежала, и ей хотелось кричать, орать и визжать! Сегодня опять от бабушки письмо пришло. Янка вытащила его из почтового ящика после работы и сразу спрятала в сумку. Она представляла, как бабушка сидит за своим круглым столом, а на столе – вязанная крючком скатерть, белоснежная, кружевная. Чтобы написать письмо, бабушка откидывает край скатерти, берет свою любимую ручку, старую, тяжелую, с настоящими чернилами – бабушка пишет только ей. Говорит, что это ее маленькая слабость. Перо в ручке поскрипывает тихонько. Дед в кресле читает газету. Тикает будильник, а на кухне еле слышно бормочет радио. Самому себе бормочет. Письмо бабушка закончит утром, она всегда так делает. Янка тысячу раз наблюдала, пока жила дома, как бабушка переписывалась со своими институтскими подругами. По дороге на работу она бросит конверт в ярко-синий почтовый ящик, а перед этим кивнет ему, будто старому знакомому. Янку всегда удивляло, через сколько рук должно пройти одно письмо, чтобы она могла прочитать все эти дурацкие слова в папину защиту. Уж лучше бы бабушка позвонила, Янка смогла бы ей объяснить. Хотя… папа вот два раза звонил, но разговор не клеился, и они быстро прощались. Не о чем говорить.

Янка вылетела на берег моря, остановилась у кромки воды, закричала в пугающую бесконечную темноту:

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

И тут же услышала за спиной:

– Тс-с-с-с… не надо… вот так…

Она резко обернулась. Пьяный мужик с почти пустой бутылкой водки в руках сидел прямо на песке и грозил Янке пальцем. Он был в одной кофте, расстегнутой почти до пупа. Янка видела его могучую грудь, всю в завитушках золотых с проседью волос.

– Не шуми…

Янка вгляделась и узнала в нем Талькиного отца.

– Дядя Паша, – сказала она хриплым голосом, – вы чего тут… простынете.

– А! – безнадежно махнул он рукой. Потом сказал: – Помру быстрее, им же лучше будет. Дадут, там, всякую пенсию…

Янка не поняла, о чем он говорит, да и слушать его не хотелось. У взрослых всегда так: детям они, чуть что, – «прекрати истерику», а сами при первой же трудности напиваются или рыдают.

– Идите домой, – сказала она резко.

Но он ее, кажется, не услышал. Сделал длинный глоток, уткнулся носом в рукав.

– Вот ты молодая. Красивая. А потом? Ну, выйдешь замуж. А может, не выйдешь. Вы сейчас все какие-то дурные… либо миллионера вам надо, либо независимость такую прямо… – он выругался. – Ну, сделаешь карьеру. Например, супермодели. Думаешь, счастья от этого прибавится?

«Ну чего он меня лечит? – с тоской подумала Янка. – Талю своему пусть идет нотации читает». Талькиного отца Янка знала плохо, но никогда не слышала, чтобы он пил. Может, случилось чего? Может, Таль его ищет? Ведь уже почти ночь.

– Идите домой, – опять сказала она и сама, развернувшись, пошла с берега.

– Я могу заработать! Поняла? Я все могу! И нечего меня этим попрекать! – закричал он ей вслед, будто она его в чем-то обвиняла.

«Пьяный он, чего тут…» – угрюмо думала Янка, но было ей беспокойно.

Дом стоял притихший, темный.

«Делают вид, что спят и не ждут меня, – поняла Янка. – Ну и подумаешь!» Она сняла обувь и на цыпочках поднялась к себе на второй этаж скворечника. И снова подумала: какое счастье, что у нее теперь есть своя комната! Не надо красться в потемках по дому, слышать дыхание бабушки, похрапывание деда, укоризненное мамино молчание. А главное – спать можно не на полу, а на кровати, как человек. Или не спать вовсе, хоть до утра! И не в темноте сидеть, а при свете!

Надо все-таки помириться с мамой, это ведь она выбила у бабушки комнату для нее. Зря она, конечно, начала кричать… Но и Янка тоже сорвалась.

Янка включила свет, села на кровать. Голова была ясная и чуть-чуть гудела. Наверное, от ветра, который хлестал ее на берегу. Янка достала телефон, посмотрела на часы. Первый час… Конечно, неудобно звонить в такое время, но все-таки он там один, с водкой, какой-то совершенно несчастный. И она набрала номер Таля.

– Янка? Ты чего? Так поздно… случилось чего?

– Таль… я отца твоего видела…

– Где он?

– На пляже, напротив «Бригантины» сидит.

– Спасибо, – сказал Таль и положил трубку.

Глава 6. Дурацкие игры

Утром ей, конечно, влетело по первое число. И эгоистка она, только о себе думает, и безответственная, и невоспитанная, и была бы помладше, ее бы точно выпороли. Янка слушала вполуха. Больно надо! Глеб, который вышел из душа, подмигнул Янке, мол, не обращай внимания, и все сразу стало хорошо. Весь день она как на крыльях летала. Только о мрачный взгляд Таля споткнулась, когда влетела на всех парусах в класс. Было видно, что Таль и ждал ее появления, и боялся. Она кивнула ему как можно равнодушнее, чтобы он не подумал, будто вчерашняя встреча с его отцом что-то для нее значит. Но Таль сам подошел к ней на перемене. Дождался, пока Даша убежит в туалет, сказал с вызовом:

– Не думай, что он пьет.

– Я и не думаю. Со всяким бывает.

– У них сокращения просто на фабрике. Он боится, что его тоже попрут. Кризис, фиг работу найдешь.

– Ну да… да не попрут, чего ты паникуешь раньше времени?

Таль неловко улыбнулся:

– Да я-то ничего, я наоборот, это он…

– Забрал его вчера? – решилась все-таки спросить Янка. А что? Таль ведь первым этот разговор начал.

– Ага. Еле дотащил… Он же здоровый!

– Вот вы где! – подлетела к ним Даша. – А у нас геометрию отменили! Киса заболела, сказали, заменять некому, так что окно. Гуляем?

Они пошли гулять на пляж и пропустили еще и биологию с литературой. Потому что сначала сидели у «Нептуна», потом полезли в старый сад санатория, а там встретили Глеба с фотоаппаратом, и он предложил им устроить фотосессию. Таль тут же нахмурился, но девчонки радостно его затормошили, и пришлось ему тоже позировать перед камерой.

– Хлыщ московский… – сказал он, когда они распрощались с Глебом и пошли на историю, пропускать которую было чревато.

Янка, конечно, тут же вспыхнула:

– Сам ты хлыщ! Нормальный парень!

– Ой, красавчик какой! А как на тебя-то, Яночка, смотрит!

Иногда Даша все-таки была ужасной дурой! Таль аж побелел весь, кулаки сжал.

– Терпеть таких не могу, – процедил он и сплюнул.

Янка фыркнула. Глеб был самым лучшим. Ни Таль, ни Рябинин, никто-никто на свете не мог с ним сравниться!

Чтобы как-то справиться со своими чувствами к Глебу, Янка пела, сочиняя на ходу какие-то глупые песни. Пела за работой. Слова в пустом зале звучали красиво, казались значимыми.

 
Посмотри на меня:
Я так хочу быть с тобою.
Если мне судьбой и не назначено
Быть для тебя любимой,
Я давно у нее уже выклянчила,
Вымолила, выпросила
Право видеть тебя и говорить,
Что мы немного знакомы.
Если б моя тоска могла выплеснуться
Из жасминовой чаши души полудикой,
Я засыпала бы с самодельным блокнотом,
Где каждая строка – тебе,
А каждые ползвука – мне.
Осенняя свежесть и тщетные попытки
О тебе не думать
Размочены в сапфировом спирте
Неоконченной песни.
 

Она пела и вспоминала, как он однажды взял ее за руку… посмотрел… улыбнулся… подмигнул… И мечтала, как однажды он подойдет и что-нибудь скажет, а она ответит, а потом он протянет ей руку, а она…

Был уже декабрь, и Поселок совсем опустел. Ветер гонял по обочинам сухие желтые листья. Давно собрали тяжелый, обильный в этом году виноград, и даже отцвели последние розы. Давно сварили варенье из кизила. Томили в печах айву. Гулять подолгу было теперь холодно, море неспокойно ворочалось, будто предчувствуя суровую зиму. После работы Янка всегда заходила на берег, к песенному своему камню. Смотрела на горизонт, словно духу набиралась, прежде чем идти домой, где ее опять будут отчитывать и придираться по мелочам.

 
На улице хлещет дождь –
заклинанье осеннее.
И неслышно листья желтеют –
осени откровение.
Забытые песни сменились
Созвучьем тоскующих окон.
Я в промежутке сердец повисаю
холодном…
 

Глеб подошел и встал у Янки за спиной. От него пахло туалетной водой, чуть-чуть табаком. От него пахло – мужчиной. Янка чувствовала, как что-то поднимается в ней, снизу, от коленок, что-то большое и страшное. Ей хотелось убежать и в то же время вцепиться в Глеба. Она очень боялась, что он постоит сейчас и уйдет, так ничего и не сказав.

«Неужели я ему нравлюсь? – в каком-то восторге и ужасе одновременно думала она. – Не может же он просто так смотреть и вот так подходить… нет, не может быть, я маленькая, я просто… как он смотрит! Какие у него руки, губы… вот если бы…» Ветер трепал ее юбку, открывая колени, а волосы метались из стороны в сторону. И Янке казалось, что она сейчас такая красивая. Просто невозможно не влюбиться.

– Жалко, фотоаппарат не взял, – сказал Глеб, – море трехцветное и ты такая… Ты очень красивая. Я бы тебя одну фотографировал здесь.

Янка стояла не шелохнувшись. Только в глазах закипали непонятные слезы. Она не знала, что сказать. И Глеб тоже молчал. Все это напоминало какую-то игру, то ли слишком тонкую, чтобы она ее понимала, то ли слишком взрослую, чтобы она о ней знала. Волна, ударившись о берег с особенной силой, лизнула Янкины ботинки. Глеб чуть-чуть отодвинулся.

– Домой пойдешь?

Янка покачала головой. Домой? Сейчас? После таких слов?

– Пойду в баре посижу, – вздохнул он и пошел к набережной.

Янка смотрела ему вслед. Спина Глеба заслоняла от нее весь мир.

Янка слышала, как взрослые обсуждают Глеба, говорят, что он лоботряс и тунеядец.

– Вот на что живет? Где деньги берет? Взрослый вроде парень, работать надо, а он со своим фотоаппаратом бегает, как мальчишка!

У Янки от этих разговоров голову ломило. Он же ХУДОЖНИК! Они что, не понимают? Он творческий человек, ему нужно вдохновение, и это тоже работа, между прочим! Им все время нравятся такие положительные мальчики из хороших семей, вроде Рябинина… Скукотища!

– Ну что, моя лучшая фотомодель? Куда направляемся? О, чудное платьице!

– Была бы лучшая, была бы без платьица…

Ляпнула сдуру, и сама испугалась, аж дыхание перехватило. Просто сорвалось с языка – вчера опять забралась к Глебу в ноутбук и наткнулась на папку с боди-артом. И жутко, и красиво, и так… по-взрослому. Янка опять ощутила всю огромную разницу между нею и Глебом. И захотелось приблизиться. Хоть чуть-чуть!

– Ну, так твое желание – закон… – сказал опешивший Глеб, а глаза такие растерянные, что Янка рассмеялась:

– Я пошутила! Тоже мне удовольствие!

Она убежала поскорее и ругала себя на чем свет стоит. Ничего поумнее сказать не могла? «Тоже мне удовольствие…» Дура, дура, маленькая безмозглая дура! Ей только с такими, как Рябинин, и встречаться, никто нормальный на нее и не посмотрит даже!

У «Нептуна» было особенно весело: пришло много новых ребят, полузнакомых, играли в «Слабó». Веселый Таль уже сплавал до буйков, а Оксана Мельник станцевала на забытом с лета столике танец живота. Танец получился дурацкий, Янка застала самый финал, но аплодировали Оксанке бурно.

– О, наша королева пришла! – тут же переключился на нее Шрамко. – Ксан, загадывай!

Оксанка спустилась со стола, усмехнулась недобро и, чуть ли не падая с каблуков, подошла к Янке. Зашептала в самое ухо, горячо обдавая запахом пива и помады:

– А слабо тебе, Яночка, залезть Ярику в штаны?

Янка посмотрела Оксане в глаза. Про то, что у них что-то там со Шрамко, все в школе знают. Но при чем здесь Янка-то?

– Я так и думала, что слабо.

Янка фыркнула и, чувствуя, как немеет у нее где-то в горле, на деревянных ногах подошла к Ярославу. Он весело смотрел на нее, чуть приподняв одну бровь. «Интересно, он знает? Может, они договорились?» – лихорадочно думала Янка, и, видимо, взгляд у нее был такой суровый, что Шрамко перестал ухмыляться, весь как-то выпрямился и напрягся. Янка подошла вплотную. Взялась одной рукой за ремень у него на штанах, потянула. Кто-то из ребят присвистнул, щелкнула пряжка, собачка молнии на джинсах поехала вниз.

– Янка! – крикнул Таль.

Но она не вздрогнула даже. Еще секунда – и решимости не хватит. Рука скользнула в щель расстегнутой молнии, и тут же Янка вскинула глаза на Шрамко и убрала руку. Лицо у него было совсем сумасшедшее.

– Ничего себе фантик, – выдохнул Захар.

Янка повернулась и с вызовом посмотрела на Оксанку: довольна? Та усмехнулась и лениво похлопала в ладоши:

– Браво! Загадывай теперь ты.

Но Янке не хотелось загадывать. Ей хотелось убежать отсюда, от них всех, от себя самой. В голове шумело. Таль смотрел на нее исподлобья дикими какими-то глазами. Она дернула плечом и попыталась улыбнуться ему, мол, подумаешь, чего такого-то, но тут же услышала:

– Яна! Здравствуйте, ребята… можно тебя на секундочку?

На ступенях «Нептуна» стоял Глеб.

– Ты полна сюрпризов, – протянул он задумчиво, когда Янка подошла.

Ясное дело, он все видел. Что за дурацкий день такой сегодня?!

– Я ключи дома оставил, дай свои.

Янка молча протянула ключи и вернулась к ребятам. Сердце стучало где-то в глазах, и от этого все плыло и качалось.

– Ого, да Ярцева у нас уже со взрослыми мужиками зажигает, а ты ей, Ксанчик, такое детское «слабо» придумала! – засмеялся Данил.

– Придурок, – бросила Янка Данилу и посмотрела на Таля.

Но он отвел глаза.