Текст книги "Сходство"

– Я бы начала с Европы, – сказала я. – После одиннадцатого сентября 2001-го правила безопасности в аэропортах ужесточились, она бы не улетела из Штатов в Ирландию с фальшивым паспортом. Атлантику она пересекла до этого.

– Да, только не знаю, какое имя искать. Нигде нет упоминания о том, чтобы Мэй-Рут Тибодо подавала заявление на паспорт. Думаю, она снова стала жить под своим именем или взяла себе в Нью-Йорке новое, с новым паспортом вылетела из Джей-Эф-Кей, а потом опять сменила имя…

“Джей-Эф-Кей”… Фрэнк все говорил, а я замерла посреди тропы, будто ходить разучилась, в голове пронеслась огненной вспышкой загадочная страница Лексиного дневника. “ШДГ 59…” В аэропорту Шарль де Голль я приземлялась больше десятка раз, когда навещала в каникулы французскую родню, а пятьдесят девять фунтов – вполне подходящая цена для билета в один конец. “АМС”: не Абигаль Мэри Стоун, а Амстердам, Схипхол. “ЛХР”: Лондон, Хитроу. Остальное я не помнила, но наверняка это тоже коды аэропортов. Лекси сравнивала цены на билеты.

Если бы она решилась на аборт, то полетела бы в Англию, а не в Амстердам или Париж. И цена на билет была бы туда и обратно, а не в один конец. Она снова замышляла побег – стояла на краю своей судьбы, готовясь окунуться в безбрежный океан новой жизни.

Почему?

В последние недели ее жизни случились три важные перемены. Она узнала, что беременна, объявился Н, и, наконец, она задумалась о побеге. В совпадения я не верю. Неважно, в каком порядке произошли события, но одно повлекло за собой другие. Закономерность явно прослеживается, мучительно близко – мелькнет и вновь исчезнет, не успеваешь нащупать.

Вплоть до того вечера я не очень-то верила в таинственного незнакомца, о котором говорил Фрэнк. Лишь немногие готовы потратить жизнь на охоту по всему свету за девушкой, которая им чем-то насолила. Есть у Фрэнка черта – из двух версий он всегда выберет ту, что интересней, а не ту, что правдоподобней, ну а для меня эта версия где-то между чистой случайностью и голливудской мелодрамой. Но раз для Лекси это уже третий побег, значит, что-то неумолимое ворвалось в ее жизнь и разрушило ее безвозвратно. У меня сердце защемило от жалости к ней.

– Эй! Кэсси, ты тут?

– Да, – отозвалась я. – Фрэнк, можешь мне помочь? Мне нужно знать, не случилось ли чего необычного с Мэй-Рут примерно за месяц до того, как она исчезла, – возьмем на всякий случай два месяца, с запасом.

Бегство от Н? Бегство с Н, чтобы начать новую жизнь – он, она и ребенок?

– Плохо ты обо мне думаешь, детка. Все уже сделано. Ни незваных гостей, ни подозрительных звонков, ни с кем не ссорилась, вела себя как обычно.

– Я не о том. Мне нужны любые события из жизни, какие угодно. Вдруг она сменила работу или парня, переехала, заболела, пошла на курсы. Не всякие страшилки, а просто жизнь.

Фрэнк поразмыслил, жуя свой бургер или что у него там.

– А что? – спросил он наконец. – Если о чем-то еще просить моего другана из ФБР, нужно ему объяснить зачем.

– Придумай что-нибудь. Не знаю зачем. Чутье, и все тут.

– Ладно, – согласился Фрэнк. Из трубки долетали подозрительные звуки, будто он орудовал зубочисткой. – Займусь, так и быть. Но у меня к тебе ответная просьба.

Я машинально двинулась вперед, в сторону коттеджа.

– Валяй.

– Ты там не расслабляйся. Послушать тебя, так ты просто прохлаждаешься.

Я вздохнула:

– Я ведь женщина, Фрэнк, как-никак. Мы, женщины, многозадачные, потому за работой и посмеяться успеваю.

– Рад за тебя. Ну а я знаю одно: если агент расслабился, ему крышка. Здесь ходит убийца – может, в миле от того места, где ты сейчас стоишь. Твоя задача его выслеживать, а не играть с Великолепной четверкой в счастливую семью.

Счастливая семья. Я думала, Лекси прятала дневник, чтобы никто не узнал о ее встречах с Н, кто бы он ни был. Но вот что я упустила из виду: была у нее и другая тайна. Если бы остальные узнали, что Лекси готова вырваться из их тесного мирка, сбросить его, как стрекоза шкурку личинки, оставив взамен себя пустоту, это стало бы для них тяжким ударом. Как же все-таки хорошо, что я не рассказала Фрэнку про дневник.

– Я держу руку на пульсе, Фрэнк.

– Отлично, вот и держи. – Зашуршала бумага – Фрэнк покончил с бургером, – а следом послышались гудки.

Я почти добралась до своего наблюдательного пункта. В белесом круге света от фонарика вспыхнули на миг листья, трава, земля – и вновь погасли. Я представила, как Лекси мчится со всех ног по этой же тропинке, как мечется бледный луч фонарика, и надежная дверь в безопасность навсегда затерялась во мраке, а впереди ничего, только холодный коттедж. Вспомнилась разрисованная стена у нее в спальне: она связывала будущее с этим домом, с этими людьми, до последней минуты, пока не грянул гром. Мы теперь твоя семья, сказал Джастин, все мы друг другу семья, а я уже достаточно прожила в “Боярышнике” и понимала, как много вкладывал он в эти слова, как много это значило для них для всех. Что, черт возьми, могло ее заставить, думала я, все это разрушить?

Теперь стоило присмотреться – и я замечала всё новые трещины. То ли они были с самого начала, то ли появлялись на моих глазах, неизвестно. В тот вечер я лежала в постели с книгой, и тут со двора донеслись голоса.

Раф лег еще раньше меня, а снизу было слышно, как готовится ко сну Джастин – возится, напевает, нет-нет да и стукнет чем-нибудь. Значит, там Дэниэл и Эбби. Я встала на колени под окном и, затаив дыхание, прислушалась, но нас разделяли три этажа, и сквозь веселое мурлыканье Джастина слышна была лишь горячечная скороговорка.

– Нет, – сказала Эбби громче, с тревогой. – Дэниэл, не в этом дело… – И вновь перешла на шепот.

Лу-у-у-унная река-а-а-а – весело курлыкал Джастин.

Я воспользовалась известным приемом любопытных детей: тихонько вышла попить водички. По лестнице я ступала бесшумно, Джастин даже песню не оборвал; у Рафа на первом этаже свет был выключен. Ощупью, держась за стены, я пробралась в кухню. Стеклянная дверь была приоткрыта. Я подошла к раковине – медленно, стараясь не шуршать пижамой, – и подставила под кран стакан: если меня застанут, включу воду.

Они сидели на качелях. Луна ярко освещала внутренний дворик, и за стеклом, в темной кухне, меня не было видно. Эбби сидела боком, прижавшись спиной к подлокотнику, а ноги закинув Дэниэлу на колени; Дэниэл в одной руке держал бокал, а другой ласково сжимал Эббины лодыжки. Луна серебрила ей волосы, подсвечивала контуры лица, складки рубашки Дэниэла. Меня пронзила острая, невыносимая боль, будто в сердце впилась игла, – вот и мы с Робом точно так же устраивались у меня на диване, засиживались далеко за полночь. Каменный пол холодил босые ноги, и ни звука в кухне, казалось, я глохну от тишины.

– Всегда, – сказала Эбби с недоверием в голосе. – Жить вот так и дальше, всегда. Делать вид, что ничего не случилось.

– Не вижу, – ответил Дэниэл, – других вариантов. А ты?

– Господи, Дэниэл! – Эбби запустила руку в волосы, откинула голову, при свете луны забелела шея. – Это, по-твоему, вариант? Это же безумие! Ты что, и вправду так хочешь? Готов жить так всю жизнь?

Дэниэл повернулся к ней, виден был лишь его затылок.

– В идеале, – сказал он мягко, – нет. Я хотел бы кое-что изменить, несколько пунктов.

– Ради бога… – Эбби потирала лоб, словно у нее внезапно голова разболелась. – Давай в это не углубляться.

– Сама понимаешь, невозможно иметь все сразу, – продолжал Дэниэл. – Все мы знали, когда сюда переехали, что придется идти на жертвы. Мы к этому были готовы.

– Жертвы, – повторила Эбби, – это да. Но не такое. Этого я не предвидела, Дэниэл, нет. Ничего подобного.

– Разве? – изумился Дэниэл. – Ну а я предвидел.

Эбби, вздрогнув, уставилась на него:

– Это? Не может быть! Ты предвидел такое? Лекси и…

– Не совсем так, не про Лекси, – поправил Дэниэл. – Это вряд ли. Впрочем… – Он осекся, вздохнул. – А остальное – да. Я видел, что этим может кончиться. Такова человеческая природа. Я полагал, что ты тоже об этом думала.

Никто мне не говорил про “остальное”, тем более про какие-то жертвы. Оказалось, я так надолго затаила дыхание, что закружилась голова, я медленно выдохнула.

– Ничего подобного, – сказала Эбби устало, глядя в небо. – Считай меня дурой.

– Уж кто-кто, а ты точно не дура. – По интонации было понятно, что сказано это с грустной улыбкой. – Видит бог, не мне тебя судить за то, что ты не замечала очевидного.

Он отхлебнул – сверкнул бледным янтарем бокал, – и тут, увидев, как поникли его плечи, я все поняла. Мне казалось, эти четверо живут без забот в своем зачарованном замке, где все, что нужно для счастья, у них под рукой. Я тешила себя этой мыслью. Но Эбби будто нанесли удар исподтишка, а Дэниэл отчего-то свыкался с постоянным глубоким несчастьем.

– Как тебе Лекси? – спросил он.

Эбби взяла у Дэниэла из пачки сигарету, нетерпеливо щелкнула зажигалкой.

– Ничего. Притихла, осунулась слегка, но могло быть хуже.

– По-твоему, обошлось?

– Аппетит нормальный, антибиотики принимает.

– Я не о том.

– Думаю, о Лекси тебе не стоит волноваться, – сказала Эбби. – По-моему, она более-менее успокоилась. И, кажется, почти забыла обо всем.

– Вообще-то, – сказал Дэниэл, – это меня и тревожит. Боюсь, она все копит в себе и однажды взорвется. И что тогда?

Эбби смотрела на него сквозь дымок сигареты, подсвеченный лунными лучами.

– Мне кажется, – отвечала она с расстановкой, – даже если Лекси взорвется, это еще не конец света.

Дэниэл помолчал, вертя в руке бокал, потом сказал:

– Зависит от того, как именно взорвется. Думаю, надо заранее готовиться.

– О Лекси, – возразила Эбби, – я бы беспокоилась в последнюю очередь. Джастин… вот тут все ясно с самого начала, я знала, что ему будет тяжело, но не представляла, что так. Он оказался не готов еще больше моего. На Рафа рассчитывать не приходится. Если он не оставит свои фокусы, не знаю, что… – Оборвав себя, Эбби глотнула из стакана. – И еще это. Мне сейчас тоже несладко, Дэниэл, и совсем не легче от того, что тебя, похоже, это не волнует.

– Волнует, – покачал головой Дэниэл, – еще как волнует. Думал, ты понимаешь. Просто не знаю, что мы с тобой можем тут сделать.

– Я могла бы уехать, – сказала Эбби, не спуская с Дэниэла округлившихся, бесконечно серьезных глаз. – Мы могли бы уехать.

Хотелось прикрыть микрофон ладонью, но я удержалась. Не совсем понятно, что здесь происходит, но если Фрэнк услышит, то решит, что вся четверка замышляет побег: свяжут меня, затолкают в стенной шкаф с кляпом во рту, а сами сядут на самолет – и в Мексику. Жаль, я не догадалась проверить радиус чувствительности микрофона.

Рука Дэниэла крепче сжала лодыжки Эбби.

– Да, ты могла бы уехать, – сказал он наконец. – Мне тебя не удержать. Но, видишь ли, это мой дом. И, я надеюсь… – Он вздохнул. – Надеюсь, и твой тоже. Я не могу его бросить.

Эбби опустила голову на спинку качелей.

– Да, – сказала она. – Понимаю. И я тоже не могу. Я просто… Господи, Дэниэл… Что нам делать?

– Ждать, – ответил вполголоса Дэниэл. – Верить, что все наладится в конце концов. Доверять друг другу. Делать все, что в наших силах.

Вдруг потянуло сквозняком, я обернулась, открыла рот, готовясь соврать, что мне захотелось воды. Стакан звякнул о кран, я выронила его в раковину, звон вышел такой, что, казалось, всю округу можно перебудить. На пороге кухни никого не было.

Дэниэл и Эбби застыли, глядя на дом.

– Привет! – Я толкнула дверь и вышла во внутренний дворик. Сердце колотилось. – Передумала спать, сна ни в одном глазу. А вы полуночничаете?

– Нет, – ответила Эбби. – Я иду спать. – Она спустила ноги с колен Дэниэла и скользнула мимо меня в дом. Послышались ее шаги – взбежала вверх по ступенькам, наступив на скрипучую.

Я подошла к Дэниэлу, устроилась на каменных плитах у его ног, привалившись спиной к сиденью. Почему-то не решилась сесть с ним рядом на качели, показалось навязчивым, словно напрашиваюсь на откровенность. Он легко, почти невесомо опустил руку мне на голову, целиком накрыв ее широкой ладонью, точно я была ребенком.

– Ну… – сказал он чуть слышно, будто про себя.

Возле его ног стоял бокал, я отпила глоток; виски со льдом, лед почти растаял.

– Вы с Эбби ссорились?

– Нет, – ответил Дэниэл. И провел большим пальцем по моим волосам. – Все хорошо.

Мы посидели еще немного. Ночь выдалась тихая, ветерок чуть колыхал траву, высоко в небе серебряной монетой зависла луна. Каменные плиты холодили сквозь пижаму, резковатый дымок от сигареты Дэниэла успокаивал, напоминал об уюте. Я мерно покачивала сиденье, упершись в него спиной.

– Вдохни, – ласково прошептал Дэниэл. – Чувствуешь запах?

С грядки чуть тянуло розмарином.

– Розмарин, символ воспоминаний, – сказал Дэниэл. – Скоро будет у нас и тимьян, и мелисса, и мята, и пижма, и, кажется, иссоп – зимой по книжке тяжело определить. Этим летом, конечно, красоты не добьемся, но постепенно все приведем в порядок, где надо подсадим. Старые фотографии – большое подспорье, по ним видно, как было задумано, где что должно расти. Травы эти выносливые, выбраны не только за полезные свойства, но и за стойкость. На будущий год…

Он пустился рассказывать об истории грядок с зеленью: как тщательно все продумывали, чтобы создать каждому растению наилучшие условия, как искусно уравновешивали внешний вид, аромат и пользу, красоту и целесообразность, не жертвуя одним в угоду другому. Иссоп, говорил он, облегчает кашель и зубную боль, компресс из ромашки уменьшает воспаление, а ромашковый чай избавляет от ночных кошмаров; ромашку и мелиссу развешивают в доме для запаха, рутой и кровохлёбкой приправляют салаты.

– Попробуем как-нибудь, – сказал он. – Шекспировский салат. Пижма годится вместо перца, ты знала? Я думал, она давным-давно погибла – бурая, ломкая, – срезал ее под корень, а там, внизу, свежая зелень. Просто удивительно, как живое выдерживает самые суровые условия, какая могучая это сила, желание жить и расти…

Речь его, неторопливая, ласковая, словно волны, убаюкивала меня, слов я почти не разбирала.

– Время-то… – доносился сверху его голос; а может, он сказал “мята”, я не расслышала. – Время-то на нас работает, главное – не мешать.

11

Что до Сэма, все почему-то забывают, что у него чуть ли не самый высокий процент раскрываемости во всем отделе. Думаю, причина проста: он не тратит силы понапрасну. Другие детективы, в том числе и я, чуть что не так, принимают неудачи на свой счет, паникуют, клянут себя, тупиковые версии, все это долбаное расследование. А Сэм старается как может, а если не получилось, пожимает плечами – “ничего” – и меняет тактику.

В ту неделю на мой вопрос, как дела, он неизменно отвечал: “Ничего”, но не с обычным спокойствием. Голос у него в те дни был напряженный, измученный, и чем дальше, тем сильнее. Он обошел почти всю Глэнскхи, расспрашивал о “Боярышнике”, но от него откупались чаем с печеньем, отгораживались пустыми взглядами. Там, в Большом доме, такие славные молодые люди, тихие, не скандалят – кто мог на них зуб иметь? Какой ужас, бедная девочка, я за нее прочла молитву – должно быть, это кто-то из Дублина… Мне знакомо это провинциальное молчание, зыбкое, как дым, и неприступное, как скала. Веками мы его оттачивали на британцах, и оно глубоко укоренилось: если в двери постучится полиция, любая деревушка уходит в глухую оборону, становится стиснутым кулаком. Порой за этим ничего не стоит, но сколько же силы таит в себе это молчание – темное, непостижимое, беззаконное. Оно до сих пор скрывает и кости, зарытые где-то в горах, и склады оружия в свинарниках. Британцы его недооценивали, принимали напускную тупость за чистую монету, но я-то знаю, и Сэм тоже знает: здесь скрыта опасность.

Лишь во вторник в голосе Сэма зазвучал былой азарт.

– Не с того конца я начал! – сказал он бодро. – Раз они с местной полицией не разговаривают, с какой стати им со мной говорить? – Он поостыл, все обмозговал и поехал на такси в Ратоуэн, провести вечер в пабе. – Бёрн говорил, тамошний народ недолюбливает Глэнскхи, вот я и подумал: перемыть косточки соседям всякий рад, и…

И не прогадал. Глэнскхи и Ратоуэн – это небо и земля: здесь Сэма сразу раскусили (Поди-ка сюда, парень, ты насчет той девушки, которую ножом пырнули?), вмиг обступили заинтригованные фермеры, весь вечер угощали пивом, выведывали тайны следствия.

– Прав был Бёрн: они считают, что Глэнскхи – сборище придурков. Обычное соперничество провинциальных городков. Ратоуэн побольше, там и школа есть, и полицейский участок, и магазины, для них Глэнскхи – гнилое болото. Но не только в соперничестве дело. Они и вправду думают, будто в Глэнскхи сплошь психи живут. Один сказал, что не зашел бы к Регану, хоть его режь.

Я сидела на дереве с сигаретой, обмотав носком “жучок”. С тех пор как я узнала про надписи на стенах, на тропинках мне было жутковато, казалось, будто я на виду, так что лучше с телефоном там не бродить. Я облюбовала место в ветвях толстого бука, в нижней развилке: и по размеру самое то, и тропка в оба конца просматривается, и коттедж виден, а если поджать ноги, то полностью спрячешься в листве.

– А про “Боярышник” что-нибудь говорили?

Сэм помолчал.

– Да, – сказал он наконец. – О доме идет дурная слава – и в Ратоуэне, и в Глэнскхи. Отчасти из-за Саймона Марча – он мерзкий психованный старикашка, судя по отзывам, двое вспомнили, как в детстве шныряли вокруг усадьбы, а хозяин по ним из револьвера шарахнул. Но история длинная, не с него началась.

– Мертвый ребенок, – пробормотала я, и от этих слов меня холод пробрал до самого нутра. – Что-нибудь им про это известно?

– Немного. Не знаю, все ли они правильно рассказали, – как услышишь, сама поймешь, – но если они хоть отчасти правы, то история скверная. Для тех, кто живет в “Боярышнике”, ничего хорошего.

Он помолчал.

– И что? – подстегнула я. – Эти люди мне не родственники, Сэм. И из героев истории наверняка я никого не знаю, разве что она произошла в последние полгода, а это вряд ли. Если прадед Дэниэла что-то натворил сто лет назад, мне от этого ни холодно ни жарко. Честное слово.

– Вот и отлично, – сказал Сэм. – По версии ратоуэнцев – есть там кое-какие расхождения, но сути это не меняет, – давным-давно некий юноша из “Боярышника” соблазнил девушку из Глэнскхи, та забеременела. Такое, конечно, не редкость. Да только девушка не собиралась ни в монастырь, ни замуж за беднягу из местных, пока беременность не стала заметной.

– Молодец девочка, люблю таких, – сказала я. Ничего хорошего начало не сулило.

– Увы, этот самый Марч твоего мнения не разделял. В ярость пришел, он-то хотел жениться на богатой англо-ирландской красотке, а тут его планы летели к чертям. Девушке он объявил, что не нужны ему ни она, ни ребенок. Ее уже на всю деревню ославили: мало того что понесла вне брака – по тем временам позор, – так еще и понесла от одного из Марчей… Вскоре ее нашли мертвой. Повесилась.

История наша хранит немало подобных случаев. Большинство похоронены, лежат тихо, как прошлогодняя листва, или превратились в баллады и сказки на ночь. А эта всплыла через век с лишним, проросла темным семенем, дала побеги-ножи, и заалели плоды – капли крови в листве боярышника. Облокачиваться на ствол стало вдруг больно, кора колола спину.

Я затушила сигарету, а окурок сунула обратно в пачку.

– Есть доказательства, что все так и было? – спросила я. – Не считая страшилок об усадьбе “Боярышник” для ратоуэнских ребятишек?

– Нет. Поручил паре практикантов в архивах покопаться – ничего не нашли. А в Глэнскхи тамошнюю версию никто мне не расскажет. Там предпочли бы, чтобы это скорей забылось.

– Но кто-то не забыл, – сказала я.

– И чем раньше я его вычислю, тем лучше, в общем, собираю информацию обо всех жителях Глэнскхи, надо проверить, кто подходит под твой портрет. И, прежде чем приступать к допросам, неплохо бы выяснить, чем этот наш неизвестный недоволен. Но не знаю, с чего начать. Один из ратоуэнских парней сказал, дело было при его прабабке, а та до восьмидесяти дожила. Другой божился, что это случилось еще в девятнадцатом веке, “вскоре после Великого голода”, но… не знаю. По-моему, для него чем древнее, тем лучше, запросто сказал бы, что дело было еще при Бриане Бору[22]22
  Бриан Бору (924 или 941–1014) – Верховный король Ирландии, родоначальник династии О’Брианов, объединил ирландские королевства под своей властью. В 1014 г. разбил датчан при Клонтарфе и остановил их вторжение на территорию Ирландии. В этой битве Бриан Бору погиб. После его смерти Ирландия вновь распалась.


[Закрыть], если бы думал, что я поверю. В итоге получаем промежуток между 1847-м и 1950-м, и сузить его не удается.

– Вообще-то, – сказала я, – могу попытаться. – От этих слов на душе стало гадко, я почувствовала себя предательницей. – Дай мне день-другой, попробую узнать поточнее.

Сэм, чуть выждав, понял: в подробности я вдаваться не собираюсь.

– Здорово. Если хоть что-то найдешь, будет отлично. – Он сменил тон, добавил почти застенчиво: – Слушай, хотел тебя спросить кое о чем – давно, еще до всей этой истории. Я тут подумал… За всю жизнь я ни разу в отпуск не ездил, только однажды в детстве меня возили на каникулы в Йол. А ты?

– Во Францию, на лето.

– Это к родственникам, не считается. Я про настоящий отпуск, как по телику, – на пляже валяться, плавать в маске, пить коктейли до посинения, и чтобы в баре смазливая певичка распевала “Я буду жить”.

Я поняла, к чему он клонит.

– Какой ерунды ты насмотрелся?

Сэм засмеялся.

– “Открываем Ибицу”. Видишь, до чего я опускаюсь, когда тебя нет рядом?

– Тебе лишь бы на девиц с голой грудью поглазеть, – сказала я. – Мы с Эммой и Сюзанной еще со школьных лет мечтали поехать, да так и не собрались. Может, этим летом.

– Но у них же у обеих дети, так? Значит, труднее будет вырваться. Я вот думал… – И опять та же боязливая нота. – Раздобыл парочку проспектов от турфирм. В основном об Италии, знаю, ты любишь археологические памятники. Съездим с тобой в отпуск, когда это все кончится?

Мне было совершенно не до того.

– Звучит заманчиво, – ответила я, – и спасибо за идею, ты чудо. Вернусь домой, тогда и решим, хорошо? Я ведь не знаю, сколько мне здесь куковать.

Наступило неловкое молчание, я поежилась. Ненавижу причинять боль Сэму, это как пнуть добродушного пса, который в жизни никого не цапнет.

– Уже больше двух недель прошло. Мэкки, по-моему, сказал, месяц…

Фрэнк всегда говорит то, что ему выгодно. Спецоперации могут тянуться годами, и пусть это не тот случай – обычно речь об организованной преступности, а не о единичном убийстве, – все равно почти наверняка этот срок он взял с потолка, лишь бы Сэм отстал. А мне так даже хотелось, чтобы дело затянулось. Тоска одолевала при одной мысли о возвращении в Дублин, о Домашнем насилии, уличных толпах и деловых костюмах.

– Теоретически – да, – сказала я, – но в таких делах все просчитать невозможно, может, и раньше управимся. Если кто-то из нас найдет неопровержимые улики, сразу вернусь домой, но если нападу на след и начну распутывать, могу и задержаться.

Сэм шумно, досадливо вздохнул.

– Если я еще хоть раз соглашусь на совместное расследование, запри меня в шкафу, пока не одумаюсь. Мне надо знать крайний срок. Я столько всего важного откладываю – нужно взять образцы ДНК у ребят, чтобы выяснить, кто отец… Пока ты здесь, я не могу даже объявить, что речь об убийстве. Несколько недель – это еще…

Я уже не слушала. Откуда-то – то ли с тропы, то ли из кустов – донесся шум. Не один из обычных вечерних звуков – не ночная птица, не мелкий хищник, не листва на ветру, к ним я уже привыкла, тут что-то другое.

– Погоди, – прошептала я в трубку.

Отвела от уха телефон, затаила дыхание, прислушалась. Звук доносился с тропы, ближе к шоссе, и нарастал – мерный, ритмичный шорох. Шаги по гальке.

– Мне пора, – шепнула я в телефон. – Перезвоню позже, если смогу.

Я отключила телефон, спрятала в карман, ухватилась покрепче за ветку, поджала ноги.

Шаги по тропинке неуклонно приближались – судя по поступи, кто-то крупный. В той стороне только “Боярышник”, больше ничего. Я спрятала лицо в воротник свитера, чтобы светлое пятно лица не выдало в темноте.

Ночью иначе чувствуешь расстояние, звуки кажутся ближе, чем на самом деле, и человека на тропе я увидела много позже, а вначале лишь неясную тень, чуть дрогнули листья. Его волосы при луне призрачно отливали серебром. Хотелось отвернуться, но я взяла себя в руки. Здесь не лучшее место, чтобы ждать, когда кто-то покажется из темноты. Слишком уж много вокруг незнакомых существ – снуют, спешат по своим делам, и попадаются среди них такие, которых лучше избегать.

Он ступил на пятачок, залитый лунным светом, – высокий парень, широкоплечий, как регбист, в модной кожаной куртке. Шел он озираясь, неуверенно. В нескольких шагах от меня остановился и посмотрел прямо на мое дерево, я едва успела зажмуриться (вот что еще может нас выдать, блеск глаз, люди невольно обращают на это внимание) и, перед тем как зажмурилась, увидела его лицо. Мой ровесник или чуть моложе, привлекательный, с правильными чертами, но довольно заурядный, лоб озабоченно нахмурен. В списке контактов Лекси этого типа не было. Его лицо я видела впервые.

Он прошел под деревом, совсем близко от меня, я могла уронить лист ему на голову, и исчез в темноте. Я не шевелилась. Если он чей-то друг, пришел в гости, придется мне сидеть тут долго, но это вряд ли. Неуверенная походка, робкие взгляды по сторонам – ему был нужен не дом. Он искал что-то или кого-то еще.

В последние недели жизни Лекси трижды где-то встречалась – или хотела встретиться – с Н. А вечером перед смертью, если остальные четверо не врут, вышла на прогулку и столкнулась с убийцей.

Сердце заходилось, так и подмывало броситься следом за незнакомцем или перехватить его на обратном пути, но я понимала – не стоит. Страха не было – оружие как-никак при мне, да и парень, несмотря на внушительный рост, явно не силач, – но попытка у меня всего одна, нельзя ее тратить вслепую, в темноте – в прямом и в переносном смысле. Возможно, и нет способа выяснить, был ли он связан с Лекси и как именно, придется придумывать на ходу, но, прежде чем с ним заговорить, неплохо бы узнать хотя бы его имя.

Я не спеша слезла с дерева, соскользнув вдоль ствола, – свитер задрался, микрофон чуть не отцепился, а Фрэнк, услышав скрежет, должно быть, подумал, что я угодила под танк, – и стала ждать. Наконец парень вновь показался на тропинке – он чесал в затылке, и вид у него был все такой же растерянный. Похоже, он возвращался ни с чем. Я дождалась, когда он пройдет мимо, отсчитала тридцать шагов и бесшумно пустилась следом по траве, прячась за деревьями.

На краю шоссе стоял большой внедорожник, чудище с унылыми тонированными стеклами. От него до поворота с полсотни ярдов, и нигде не спрятаться – открытые поля, высокотравье, заросли крапивы, покосившийся дорожный столб, – пытаться разглядеть номер было бы рискованно. Парень ласково похлопал по капоту, сел в машину, с шумом закрыл дверь, посидел за рулем, размышляя о том, о чем размышляют подобные ему, – возможно, о своей новой стрижке. И, надавив на газ, рванул в сторону Дублина.

Когда машина скрылась из виду, я вернулась к своему дереву, вновь влезла на него, задумалась. Не исключено, что этот тип с самого начала меня преследовал и это от его взгляда волосы у меня вставали дыбом, но, скорее всего, нет. За чем бы он ни охотился, в ту ночь он не пытался скрыться, да и вряд ли он владеет искусством хорошо прятаться. Нет, не его я видела краем глаза – слишком уж приметный.

Одно я для себя решила: ни Сэму, ни Фрэнку нельзя рассказывать о принце на внедорожнике, пока у меня нет подробностей. Сэм будет рвать и метать, если узнает, что я прячусь ночами от незнакомцев на той же тропинке, где Лекси повстречалась с убийцей. Фрэнк, конечно, не испугается, он знает, что я способна за себя постоять, но если ему рассказать, он все решит за меня, сцапает этого малого и душу из него вытрясет, а мне бы этого не хотелось. Чутье подсказывало, что это неправильный подход. А что-то еще, глубинное, говорило, что не стоит впутывать Фрэнка, он здесь человек случайный, а это между нами, между мной и Лекси.

И все равно я ему позвонила. В тот вечер мы уже созванивались, и время было позднее, но ответил он сразу же.

– Да? Что-то случилось?

– Все хорошо. Прости, напугала. Один вопрос, а то опять забуду. Не замешан ли в деле парень, за метр восемьдесят, крепкого сложения, под тридцать, волосы светлые, чубчик по моде, дорогая коричневая кожаная куртка?

Фрэнк зевнул; стало стыдно, что разбудила его, но при этом отлегло от сердца: значит, и он тоже спит хоть иногда.

– А что?

– Пару дней назад в Тринити встретился мне такой, улыбнулся, кивнул, будто мы знакомы. В списке контактов Лекси его нет. Ничего особенного, закадычного друга из себя не изображал, – но на всякий случай стоит проверить. Если еще раз на него наткнусь, не хочу попасть в неловкое положение.

Кстати, один парень мне и вправду кивнул, только был он низенький, щуплый, рыжий. Минут десять голову ломала, откуда он меня знает. А оказалось, его кабинка в читальном зале рядом с нашими.

Фрэнк задумался, слышно было, как он ворочается в постели.

– Никто не вспоминается, – сказал он. – Разве что Эдди Тормоз, троюродный братец Дэниэла. Двадцать девять лет, волосы светлые, носит коричневую кожаную куртку… Симпатичный? – пожалуй, если тебе нравятся здоровые олухи.

– Не в твоем вкусе?

Тоже не Н. Как Эдди Тормоза занесло в Глэнскхи на ночь глядя?

– Я предпочитаю других, с бюстом. Впрочем, Эдди утверждает, что с Лекси не знаком. Да и откуда? С Дэниэлом он не ладит, вряд ли Эдди заглядывает в “Боярышник” попить чайку или ходит с ними по барам. Живет он в Брэе, а работает в Киллини, не знаю, что ему делать в Тринити.

– Не бери в голову, – сказала я. – Наверное, кто-то из ее знакомых по колледжу. Спи. Прости, разбудила тебя.

– Ничего. – Фрэнк снова зевнул. – Лучше уж перестраховаться. Надиктуй отчет, с полным описанием внешности, и если снова его встретишь, дай знать. – Говорил он будто сквозь сон.

– Хорошо. Спокойной ночи!

Еще минуты три я сидела на дереве, прислушивалась. Ничего, лишь кусты внизу подрагивают на ветру, волнуются, как море, да все так же спиной чую чей-то взгляд. Если что и распалило мою фантазию, так это история Сэма о том, как девушка, потеряв все – возлюбленного, родных, будущее, – привязала к одному из этих темных сучьев веревку и покончила с тем, что осталось, – с собой и ребенком. Не желая погружаться в раздумья, я снова позвонила Сэму.

Он еще не спал.

– Что такое? Что-нибудь случилось?

– Все хорошо, – сказала я. – Прости, что тебя беспокою. Мне показалось, кто-то идет. Думала, таинственный незнакомец Фрэнка, в хоккейной маске, с бензопилой, но увы… – Это была полуправда, но одно дело приврать Фрэнку, другое – Сэму, и у меня все сжалось внутри от стыда.