Текст книги "Сходство"

– А я, понимаете ли, не совсем уверен. Мне кажется, мисс Мэдисон, вы что-то еще вспомнили, но боитесь сказать. Опасаетесь, что я истолкую неправильно и пострадает невинный человек? Да?

Я метнула на него взгляд, будто ища поддержки.

– Ну да. Вроде того.

Он улыбнулся, в уголках глаз залегли морщинки-лучики.

– Доверьтесь мне, мисс Мэдисон. Мы никого не обвиняем в тяжких преступлениях на пустом месте. Из-за вас одной мы никого не арестуем.

Я дернула плечом, скривилась, глянув на стаканчик с кофе.

– Да так, пустяки. Скорее всего, это вообще ничего не значит.

– Важно это или неважно, мне решать, ладно? – успокоил меня Фрэнк. Еще чуть-чуть, и он по руке меня погладит, скажет “детка”. – Вы и не знаете, что именно может пригодиться. А если не пригодится, вреда не будет, так?

– Ну ладно, – начала я со вздохом. – Это просто… значит, так. Помню кровь, на руках. Все руки в крови.

– Ну вот, – сказал Фрэнк, а с лица не сходила ободряющая улыбка. – Начало положено. Ничего сложного, так ведь? (Я кивнула.) Помните, что вы делали? Стояли? Сидели?

– Стояла, – ответила я. Дрожь в голосе была неподдельной. За стеной, в допросных, знакомых мне до мелочей, сидят ребята: Дэниэл терпеливо ждет, когда к нему зайдут, остальные молча заводятся. – Спиной к живой изгороди, колючей. Я… – Я сделала вид, будто скручиваю футболку, прижимаю к ране. – Вот так. Чтобы кровь остановилась. Но не помогло.

– Больно было?

– Да, – выдохнула я. – Больно. Очень. Я думала… боялась, что умру.

Дуэт у нас с Фрэнком отличный, с полуслова друг друга понимаем. Работаем так же слаженно, как мы с Эбби готовим завтрак – или как два опытных палача пытают жертву. Нельзя усидеть на двух стульях, говорил мне Дэниэл. А еще: Она никогда сознательно не причиняла боль.

– Отлично, – подбодрил Фрэнк. – Раз память начала возвращаться, вы и оглянуться не успеете, как все вспомните, вот увидите. Так ведь и врачи говорили, да? Раз уж шлюзы открылись… – Он перелистал бумаги, достал карту – ту самую, на которой мы в первую неделю тренировались. – Можете показать, где вы находились?

Я, чуть подумав, выбрала место в трех четвертях пути от дома к коттеджу, ткнула пальцем:

– Кажется, здесь. Не помню точно.

– Замечательно, – обрадовался Фрэнк и что-то нацарапал в блокноте. – Еще одна просьба. Вы стоите спиной к живой изгороди, идет кровь, вам страшно. Можете припомнить, что было до этого? Что вы делали?

Я не отводила взгляда от карты.

– Задыхалась, как… как после бега. Бежала. Очень быстро бежала, споткнулась. Коленку разбила.

– Откуда бежали? Сосредоточьтесь. Откуда вы бежали?

– Я не… – Я решительно тряхнула головой. – Нет. Не знаю, что на самом деле было, а что мне просто… показалось или вроде того. Все могло примерещиться, даже кровь.

– Возможно. – Фрэнк с готовностью кивнул. – Сделаем поправку на это. Но на всякий случай лучше расскажите мне все – даже то, что вам могло примерещиться. Там разберемся, что к чему. Хорошо?

Я долго не отвечала.

– Больше ничего, – сказала я наконец неуверенно. – Бежала, упала. И кровь. Больше ничего.

– Точно?

– Да. Совершенно точно. Больше ничего.

Фрэнк вздохнул.

– Вот что меня волнует, мисс Мэдисон, – сказал он. В голосе мало-помалу вновь зазвучали стальные нотки. – Только что вы боялись оговорить невинного человека. Но ваши слова вообще ни на кого не указывают. Значит, вы что-то пропустили.

Я посмотрела на него дерзко, задрав подбородок:

– Ничего подобного.

– А вот и пропустили. И самое для меня интересное – почему. – Фрэнк вылез из-за стола и стал лениво прохаживаться по комнате, руки в карманах, а я, ерзая на стуле, следила за ним взглядом. – Считайте, что я с ума сошел, но я думал, мы с вами заодно. Думал, мы вместе пытаемся найти того, кто вас ранил, и упрятать за решетку. Я сумасшедший? Это, по-вашему, безумие?

Я дернула плечом, повернулась, чтобы не терять его из виду, а он все кружил по комнате.

– В больнице вы отвечали на все мои вопросы – прямо, без колебаний, без обиняков. Свидетель из вас был чудесный, мисс Мэдисон, вы нам очень помогли. И вдруг почему-то утратили интерес. Одно из двух: или вы решили подставить другую щеку тому, кто вас чуть не убил, – и вы уж простите, на святую вы не похожи, – или вам мешает что-то другое, более серьезное.

Он прислонился к стене позади меня. Я потупилась, стала отколупывать с ногтя лак.

– И мне не дает покоя вопрос, – продолжал Фрэнк вполголоса, – что для вас важнее, чем засадить подонка в тюрьму? Признайтесь, мисс Мэдисон. Что для вас так важно?

– Шоколадки, – ответила я, разглядывая ноготь.

Фрэнк продолжал прежним тоном:

– Мне кажется, я успел вас узнать достаточно хорошо. О чем вы говорили в больнице, каждый день, с той минуты, когда я зашел? Чего просили, даже зная, что это невозможно? Куда рвались в день выписки? При мысли о чем запрыгали от радости, так что швы чуть не разошлись?

Я смотрела в пол, грызла ноготь.

– О встрече с друзьями, – сказал Фрэнк чуть слышно. – Они вам дороги, мисс Мэдисон. Они для вас превыше всего. Может, даже важнее, чем поиски того, кто вас чуть не убил. Разве нет?

Я пожала плечами:

– Ясное дело, дороги. И что?

– Если бы вы стояли перед выбором, мисс Мэдисон… Представим, к примеру, что один из них вас ранил и вы вспомнили… Как бы вы поступили?

– Я бы не очутилась перед выбором – ни один из них меня пальцем не тронет. Никогда. Ведь это мои друзья!

– Вот и я о том же. Вы кого-то покрываете, и вряд ли Джона Нейлора. Кого вам защищать, как не друзей?

– Я не защищаю…

Я и охнуть не успела, как он подскочил к столу, наклонился к моему лицу. Я невольно отпрянула.

– Вы мне лжете, мисс Мэдисон. Вы что, не понимаете, что ложь ваша шита белыми нитками? Вам известно что-то важное, это помогло бы найти преступника, а вы скрываете. Вы мешаете следствию. Это преступление. За это могут посадить.

Я тряхнула головой, отодвинулась от него подальше.

– Арестовать меня хотите? За что? Господи, я же здесь потерпевшая! Если я просто хочу скорей это все забыть…

– Хотите, чтоб вас резали каждый день, а по воскресеньям дважды, – пожалуйста, мне плевать! Но я вам не дам тратить время, мое и моих коллег. Знаете, сколько людей уже месяц работают над вашим делом, мисс Мэдисон? Представляете, сколько мы на это ухлопали времени, сил, денег? Я не дам все это спустить в унитаз из-за одной капризной девчонки, которой на все плевать, кроме так называемых друзей! Не дождетесь!

Он не притворялся. Лицо его было вровень с моим, глаза метали синие молнии, каждое слово кипело гневом – то ли на меня, то ли на Лекси, он, наверное, и сам уже запутался. Эта девушка, словно линза, по-своему преломляла реальность, отражала мириады лучей, множила миры, – если вглядеться, только голова закружится.

– Дело я раскрою, – продолжал Фрэнк. – Времени не пожалею, а виновного засажу. И если будете прятать голову в песок, если не поймете, насколько все серьезно, а продолжите со мной в кошки-мышки играть, то и вас засажу с ним заодно. Ясно?

– Не лезьте мне в лицо! – крикнула я, заслонившись от него локтем. Только тут я заметила, что кулак у меня стиснут и злюсь я не меньше, чем Фрэнк.

– Кто вас ранил, мисс Мэдисон? Скажете мне в глаза, что не знаете? Ну-ка посмотрим. Скажите, что не знаете! Ну же!

– Да пошло оно все! С какой стати мне что-то доказывать? Помню, как бежала, руки в крови, – что хотите, то с этим и делайте. А теперь отстаньте от меня. – Я вся поникла, спрятала руки в карманы, уставилась в стену.

Фрэнк долго отдувался, искоса поглядывая на меня.

– Ладно, – сказал он наконец. И не спеша отодвинулся от стола. – На том и остановимся. Пока что. – И вышел.

Вернулся он не скоро – может, через час, я уже перестала следить за временем. Подобрав обломки ручки, я выкладывала из них мозаику на краю стола.

– Ну, – сказал Фрэнк, заглянув наконец ко мне, – ты не ошиблась: весело было!

– Красота, да и только! – согласилась я. – Ну и как, помогло?

Фрэнк пожал плечами:

– Перепугались здорово, сидят как на иголках. Но пока держатся – видно, не пришло время. Нам бы еще час-другой, однако Дэниэл уже беспокоится – он, конечно, сама вежливость, но спрашивает, скоро ли это кончится. Хочешь побыть с остальными без него – забирай их сейчас.

– Спасибо тебе, Фрэнк, – искренне поблагодарила я. – Спасибо.

– Постараюсь его задержать подольше, но уж как получится. – Сняв с крючка на двери мою куртку, Фрэнк помог мне одеться. – Я с тобой играю честно, Кэсси. Посмотрим, будешь ли ты играть по правилам.

Ребята ждали меня внизу, в холле, – лица землистые, глаза опухшие. Раф сидел у окна и болтал ногой; Джастин приютился в кресле, как большой грустный аист; лишь Эбби, сидевшая прямо, сложив руки на коленях, казалась более-менее собранной.

– Спасибо, что пришли, – весело поблагодарил их Фрэнк. – Вы нам очень-очень помогли. Ваш друг Дэниэл еще со мной поработает, просил вас ехать домой, а он догонит.

Джастин подскочил, будто его разбудили.

– Но почему… – начал он, но Эбби перебила, схватив его за руку:

– Спасибо, следователь. Если что-то еще понадобится, звоните.

– Конечно. – Фрэнк подмигнул ей. Одной рукой он придерживал дверь, другую подавал нам по очереди, будто следя, чтобы никто из нас не задержался, не затеял спор. И каждому говорил: – До скорого.

– Зачем? – возмутился Джастин, едва за нами закрылась дверь. – Не хочу уезжать без Дэниэла.

– Помолчи, – Эбби сжала ему локоть, будто бы по-дружески, – не останавливайся. Не оглядывайся. Мэкки, наверное, за нами следит.

Мы сели в машину и долго ехали молча.

– Ну что, – Раф нарушил тишину – невыносимую, будто скрежет железа по стеклу, – о чем на этот раз говорили? – Он нерешительно оглянулся на меня.

– Не надо, – сказала с переднего сиденья Эбби.

– Зачем им Дэниэл? – не унимался Джастин. Машину он вел, как выжившая из ума старушенция: то летел на полной скорости (я молилась, чтобы мы не наткнулись на автоинспекцию), то вдруг начинал осторожничать и, судя по голосу, готов был расплакаться. – Что им надо? Его арестовали?

– Нет, – твердо отвечала Эбби. Ей неоткуда было знать, арестовали Дэниэла или нет, но Джастин слегка расслабился, успокоился. – Он не пропадет, не волнуйся.

– Он уж точно не пропадет, – сказал Раф, глядя в окно.

– Так он и ожидал, – сказала Эбби. – Не знал, к кому из нас прицепятся – к Джастину, или к Лекси, или к обоим, – но предполагал, что нас разделят.

– А при чем тут я? – Джастин готов был сорваться на крик.

– Ох, ради бога, Джастин, хватит ныть, мужик ты или не мужик? – огрызнулся Раф.

– Чуть помедленней, – велела Эбби, – а то нас остановят. Нас просто запугивают – вдруг мы что-то скрываем?

– Но с чего они взяли…

– Не надо в это углубляться. Ведь этого они и добиваются – чтобы мы гадали, что у них в голове, искали объяснения их поступкам и еще сильней боялись. Не подыгрывай им.

– Если эти гориллы нас перехитрят, – сказал Раф, – значит, мы заслуживаем тюрьмы. Клянусь, мы умнее этих…

– Хватит! – закричала я, стукнув кулаком по Эббиному сиденью. Джастин охнул и чуть не отправил нас в кювет, но мне было все равно. – Заткнись! Это не соревнование! Это моя жизнь, а не игра, мать вашу, ненавижу вас всех!

Тут я заплакала, да так, что сама испугалась. Я давным-давно не плакала – ни из-за Роба, ни из-за моей загубленной карьеры в Убийствах, ни из-за провала операции “Весталка”, – а тут разрыдалась. Заткнула рот рукавом и рыдала безутешно, оплакивая и Лекси во всех ее обличьях, и малыша, чье лицо никто никогда не увидит, и танец Эбби на посеребренной луной траве, и Дэниэла, который любовался ею с улыбкой, и волшебные руки Рафа на клавишах пианино, и Джастина, который целовал меня в лоб, и свою вину перед ними в прошлом и будущем, и миллион упущенных возможностей, а машина неслась на полной скорости навстречу неизбежному, неотвратимому.

Эбби полезла в бардачок, протянула мне упаковку салфеток. Окно с ее стороны было открыто, в него протяжно свистел ветер, и так спокойно было в машине, так уютно, что я дала себе волю и не унималась.

23

Когда Джастин подъехал к конюшне, я выскочила и бросилась к дому, только галька разлеталась из-под ног. Никто меня не окликнул. Я повернула ключ и, оставив дверь нараспашку, побежала наверх, к себе.

Казалось, спустя вечность в дом зашли ребята (скрип двери, нестройный хор голосов в прихожей), хотя на самом деле не прошло и минуты, я сверялась с часами. Я решила дать им минут десять. Меньше нельзя – не успеют обменяться впечатлениями (впервые за весь день) и сами себя довести до паники; больше тоже нельзя – Эбби успеет собраться с мыслями и призовет к порядку остальных.

Все эти десять минут я прислушивалась к голосам снизу – тихим, напряженным, срывающимся – и готовилась. Предзакатное солнце струилось в окно, и светло было так, что я чувствовала себя невесомой, словно мушка в капле янтаря, а все движения были выверенны, отточенны, как в ритуальном танце, который я репетировала всю жизнь. Руки двигались будто сами по себе: расправляли корсет – он уже замусолился, а в стиральную машину не засунешь, – шнуровали его, заправляли в джинсы, прятали под него револьвер, спокойно, неторопливо, будто в запасе у меня вечность. Вспомнилось, как далеко отсюда, у себя в квартире, я впервые надевала одежду Лекси, воображая, будто это доспехи или ритуальное облачение, и еле сдерживая счастливый смех.

Выждав десять минут, я прикрыла за собой дверь маленькой спальни, полной солнца и аромата ландышей, прислушалась к затихающим голосам внизу. Умылась в ванной, насухо вытерла лицо, полотенце повесила между двумя другими, Эбби и Дэниэла. И в зеркале увидела чужое лицо – бледное, огромные глаза смотрят с тревогой, будто предупреждают о неведомой угрозе. Я одернула свитер, проверила, не выпирает ли револьвер, и спустилась.

Они сидели в гостиной, все трое. Секунду, пока меня не увидели, я постояла в дверях, посмотрела на них. Раф, развалившись на диване, беспокойно перекидывал карты из руки в руку. Эбби в кресле, закусив губу, склонилась над куклой – пыталась шить, но каждый стежок ей давался с трудом. Джастин сидел в кресле с высокой спинкой, и почему-то смотреть на него было особенно больно: узкие поникшие плечи, заштопанный рукав, длинные руки, а запястья по-детски тонкие, хрупкие. На кофейном столике теснились бокалы, бутылки – водка, тоник, апельсиновый сок; что-то пролилось, но никто не удосужился вытереть. На полу тонкой резьбой темнели тени плюща.

Но вот все трое подняли головы, оглянулись на меня – настороженные, с застывшими лицами, как тогда, в первый день.

– Как ты? – спросила Эбби.

Я только плечами пожала.

– Выпей. – Раф кивком указал на столик. – Водки я тебе налью, остальное сама.

– Кое-что припоминается, – сказала я. Длинный луч солнца падал на паркет возле моих ног, и свежий лак сверкал, как водная гладь. Я продолжала, глядя на пятно света: – Обрывки той ночи. Мне говорили, что может так быть, врачи говорили.

Раф снова зашуршал картами.

– Знаем, – сказал он.

– Нам трансляцию включили, – тихо вставила Эбби. – Когда Мэкки тебя допрашивал.

Я встрепенулась, уставилась на них приоткрыв рот.

– Ох ты господи, – выдохнула я наконец. – Что ж вы мне-то не сказали? Почему молчали?

– Вот рассказываем, – ответил Раф.

– Да ну вас! – сказала я с дрожью в голосе, будто вот-вот заплачу. – Идите все! По-вашему, я полная дура? Мэкки со мной обращался как последняя скотина, но я молчала, ради вас. А вы собирались меня за идиотку держать, до конца жизни, а сами всё знали… – Я зажала ладонью рот.

Эбби отвечала вполголоса, с расстановкой:

– Ты ему ничего не сказала.

– А зря, – ответила я, все еще прижимая ладонь ко рту. – Надо было все ему выложить, что вспомнилось, а там сами разбирайтесь нахрен.

– Что еще, – спросила Эбби, – что еще ты вспомнила?

Сердце у меня чуть не выпрыгнуло. Если я сейчас ошибусь, все пропало; значит, месяц прошел зря – разрушила четыре жизни, сделала больно Сэму, рисковала своей карьерой, и все впустую. Я шла ва-банк, не представляя, хороши ли у меня карты. В тот миг я подумала о Лекси: она прожила так всю жизнь, всю жизнь играла втемную – и в итоге поплатилась.

– Дождевик, – сказала я. – Помню записку в кармане дождевика.

Неужто промахнулась? На лицах, обращенных ко мне, читалось непонимание, будто я ляпнула глупость. Я уже продумывала пути к отступлению (привиделось в коме? галлюцинация после морфина?), но тут у Джастина вырвался тихий горестный вздох: “Боже мой!”

Раньше ты не брала на прогулку сигареты, сказал Дэниэл. Я так старалась загладить промах, что лишь спустя много дней поняла: записку Неда я сожгла. Раз Лекси не брала с собой зажигалку, значит, не было и быстрого способа избавляться от записок, разве что съесть, но это уже перебор, даже для Лекси. Может, она рвала их по пути домой, а обрывки бросала вдоль живой изгороди, как Гензель и Гретель бросали крошки, или, чтобы не оставлять вообще никаких следов, прятала записки в карман, а дома спускала в унитаз или сжигала.

Она была так осторожна, так ревностно хранила свои тайны. Лишь в одном, по моим представлениям, могла она ошибиться. Лишь однажды, по дороге домой, в темноте, под проливным дождем – только в дождь это и могло случиться, – когда из-за ребенка мозги уже стали как вата, а в голове стучало бежать! бежать! – она сунула записку в карман, забыв, что дождевик общий. Ее сгубило то, против чего она восставала, – их близость, их тесно спаянные жизни.

– Ну… – Раф, выгнув бровь, потянулся за бокалом. Он старался изобразить вселенскую усталость, но ноздри свирепо раздувались. – Отлично, друг мой Джастин! То-то будет интересно!

– Что? То есть как – отлично? Она и так знает…

– Замолчи! – шикнула Эбби, побелев так, что веснушки на бледном лице проступили ярко, как брызги краски.

Раф будто не слышал.

– Если и не знала, так сейчас узнает.

– Я не виноват. Почему вы всегда, всегда во всем меня вините?

Еще чуть-чуть – и Джастин сорвался бы. Раф поднял взгляд к потолку.

– Разве я жалуюсь? По-моему, надо рассказать, и дело с концом.

– Не будем это обсуждать, – вмешалась Эбби, – пока не вернется Дэниэл.

Раф расхохотался.

– Ох, Эбби, – выдохнул он, – я тебя, конечно, люблю, но иногда ты меня удивляешь. Пора бы уже понимать, что при Дэниэле мы это обсуждать точно не будем.

– Это касается всех нас. И обсуждать надо только вместе.

– Чушь! – сказала я, невольно повысив голос. – Чушь собачья, даже слушать не хочу. Если всех нас это касается, что ж вы мне сразу не сказали? Если можно это обсуждать за моей спиной, значит, за спиной у Дэниэла и подавно.

– Боже, – снова прошептал Джастин. И с открытым ртом застыл, подняв в воздух дрожащую руку.

В сумочке у Эбби зазвонил мобильник. Я ждала его трели всю дорогу домой и пока сидела в комнате. Значит, Фрэнк отпустил Дэниэла.

– Не бери! – взвизгнула я, и рука Эбби застыла. – Это Дэниэл, я и так знаю, слово в слово, что он скажет. Просто велит ничего мне не рассказывать – обращается со мной как с шестилеткой, осточертело мне это! Кто, как не я, имеет право знать, что здесь случилось? Только попробуй взять трубку – раздавлю телефон к чертям собачьим!

Я бы так и сделала, честное слово. Воскресенье, вечер, все едут в Дублин, а не из Дублина; если Дэниэл будет гнать – а он будет – и его не остановят, то уже через полчаса он будет дома. А мне каждая секунда дорога.

Раф негромко, хрипло хохотнул.

– Молоток! – сказал он и, глядя на меня, поднял бокал.

Эбби смотрела на меня, так и держа руку на полпути до сумочки.

– Если не расскажете, как все было, – сказала я, – я звоню в полицию, выложу все, что помню. Я не шучу.

– Господи… – прошептал Джастин. – Эбби…

Телефон умолк.

– Эбби… – Я вдохнула поглубже и так сжала кулаки, что ногти впились в ладони. – Если вы и дальше будете от меня скрывать, я так не могу. Это не шутки. Не могу… нельзя так дальше. Или мы все заодно, или нет.

Тут затрезвонил телефон Джастина.

– Не хотите рассказывать, кто из вас это сделал, – не надо. – Я была уверена: если навострю уши, то услышу, как Фрэнк бьется об стену головой, да плевать, не стоит торопить события. – Я просто хочу знать, как все было. Все знают, а я – нет, надоело уже. Сил нет. Ну пожалуйста!

– Она имеет право знать, – сказал Раф. – Да и мне осточертело жить по указке Дэниэла. К чему это нас привело?

Телефон замолчал.

– Надо перезвонить, – сказал Джастин, приподнявшись в кресле. – Разве нет? Вдруг его арестовали и нужны деньги, чтобы его выпустили под залог, или что-нибудь в этом роде?

– Не могли его арестовать, – ответила Эбби и уронила лицо в ладони, протяжно вздохнула. – Сколько раз повторять, для ареста нужны улики. Ничего с ним не случится. Лекси, сядь.

Я осталась на месте.

– Да сядь же, ради бога! – Раф страдальчески вздохнул. – Все равно я тебе собираюсь поведать эту печальную повесть, даже если кто-то против, а ты тут мельтешишь, на нервы мне действуешь. А ты, Эбби, успокойся. Давно пора было рассказать.

Я, чуть помедлив, уселась в свое кресло у камина.

– Так-то лучше! – усмехнулся Раф. Лицо его сияло беспечной, шальной веселостью, давно я его не видела таким счастливым. – Выпей.

– Не хочется что-то.

Он спустил ноги с дивана, от души налил в стакан водки с апельсиновым соком и протянул мне.

– По-хорошему, всем нам не мешало бы еще выпить. Это будет очень кстати. – Он, рисуясь, долил всем – Эбби с Джастином будто и не заметили – и поднял свой стакан: – За разоблачение!

– Ладно. – Эбби глубоко вздохнула. – Пусть. Раз уж вы и вправду хотите, а ты, Лекси, все равно потихоньку вспоминаешь, тогда, пожалуй… черт с ним!

Джастин открыл рот, снова закрыл, прикусил губу.

Эбби пригладила волосы.

– Откуда нам… То есть я не знаю, что ты помнишь, а что нет, и…

– Обрывки, – сказала я. – А общую картину – нет. Давайте с самого начала. – Мой охотничий азарт вдруг куда-то испарился, на меня неизвестно откуда снизошел покой. Я прощалась с “Боярышником”. Он был как живой – весь лучился светом, дышал воспоминаниями, ждал, что дальше. Мне казалось, времени у нас сколько угодно.

– Ты собиралась на прогулку, – подсказал Раф и откинулся на спинку дивана, – во сколько… в начале двенадцатого? И оказалось, у нас с Эбби у обоих кончились сигареты. Странно, вроде бы мелочь, а какую роль сыграло! Если бы мы не курили, может, вообще ничего бы не случилось. Когда толкуют о вреде табака, ни о чем таком не упоминают.

– Ты предложила купить сигарет по дороге, – подхватила Эбби. Она вглядывалась в меня, сцепив руки на коленях. – Но ты всегда уходишь на час, а то и дольше, и я решила: сбегаю лучше по-быстрому на заправку, куплю. Небо хмурилось, я набросила дождевик – вижу, ты уже пальто надеваешь, вот и решила, что он тебе не нужен. Сунула кошелек в карман, а там…

Голос у нее сорвался. Я молчала. Больше никаких подсказок. Дальше пусть сами.

– И она достает оттуда бумажку, – процедил Раф с сигаретой в зубах, – и спрашивает: Что это? Никто сначала не обратил внимания. Мы втроем были на кухне – я, Джастин и Дэниэл – и спорили о чем-то…

– О Стивенсоне, – подсказал Джастин тихо, с глубокой грустью. – Помнишь? О Джекиле и Хайде. Дэниэл еще пустился рассуждать, что-то про разум и инстинкты. Тебе хотелось подурачиться, Лекси, ты сказала: хватит с меня на сегодня филологии, да и оба, Джекил и Хайд, наверняка были бы плохи в постели, а Раф: У кого что болит… Мы все со смеху покатились.

– И тут Эбби говорит: Лекси, какого черта… – сказал Раф. – Всех нас перекричала. Мы дела побросали, обернулись, а она держит эту писульку задрипанную и смотрит так, будто ее по лицу ударили, – никогда ее такой не видел.

– Это я помню, – отозвалась я. Подлокотники под моими руками будто раскалились. – А дальше – опять туман.

– На твое счастье, – сказал Раф, – мы тебе можем помочь. Мы-то всю жизнь будем это помнить, с точностью до секунды. Ты сказала: Отдай, хотела выхватить записку, но Эбби отскочила, сунула ее Дэниэлу.

– По-моему, – сказал вполголоса Джастин, – тогда-то мы и поняли, что все очень серьезно. Я хотел пошутить насчет любовного письма, подразнить тебя, Лекси, но ты была так… Ты кинулась на Дэниэла и давай записку у него вырывать. Он заслонился от тебя, невольно, но ты дралась всерьез, по руке его лупила, брыкалась, тянулась к записке. И все без единого звука. Вот, пожалуй, что меня больше всего испугало: тишина. Если бы вы кричали, ругались, я бы мог действовать, но было так тихо, лишь вода текла из крана…

– Эбби схватила тебя за руку, – сказал Раф, – но ты развернулась, выставила кулаки; ей-богу, думал, ты на нее набросишься. А мы с Джастином стоим как два идиота, не понимаем, что за хрень – только что обсуждали, хорош ли Джекил в постели, и вот… Ты отцепилась от Дэниэла, он схватил тебя сзади за руки, сунул мне записку и говорит: Читай.

– Вижу, плохо дело, – тихо сказал Джастин. – Ты мечешься, рвешься, а Дэниэл не отпускает. Это… Ты пыталась его укусить, за руку. Мне казалось, зря он так, записка ведь твоя – отдал бы, и дело с концом, но я туго соображал, слова сказать не мог.

Я не удивилась. Передо мной были не люди дела, они живут в мире слов и мыслей, а их выбросило в незнакомый мир, где ни того ни другого нет. Удивляло и настораживало вот что: насколько быстро и решительно перешел к делу Дэниэл.

– Ну и, – продолжал Раф, – я прочитал вслух: Дорогая Лекси, я все обдумал, согласен, поговорим о 200 тыс. Пожалуйста, выйди на связь, я ведь знаю, мы оба заинтересованы. Всего хорошего, Нед.

– Богом клянусь, – шепнул Джастин в гнетущей тишине, – ты должна это помнить.

– Ошибок куча, – вставил Раф, не выпуская сигареты. – Вместо “пожалуйста” – “пжлст”, тьфу, как балбес четырнадцатилетний! Вот же олух! Думал, у тебя вкус есть, а ты грязные делишки проворачиваешь с таким, как он!

– Ты и правда могла? – спросила Эбби. Она смотрела на меня не отрываясь, пытливо, сложив руки на коленях. – Если бы не это, ты бы продала Неду свою долю?

Хоть я и поступила с ними изощренно жестоко, вот что меня хоть немного утешает: ведь я могла бы тогда сказать им правду. Могла бы описать в подробностях, как Лекси готовилась разрушить все то, во что они вложили душу, силы, вдохновение. Может быть, так им было бы легче, не знаю. Лишь в одном я уверена: в последний раз очутившись перед выбором и уже не в силах ни на что повлиять, я солгала из добрых побуждений.

– Нет, – ответила я. – Я только… Боже… Я только хотела убедиться, что у меня есть выбор. Я струсила, Эбби. Почувствовала, что я в ловушке, и запаниковала. Никуда я не собиралась. Просто должна была убедиться, что смогу уехать, если захочу.

– В ловушке, – повторил Джастин, и подбородок у него обиженно дернулся. – С нами.

А Эбби мне подмигнула в знак того, что поняла: ребенок.

– Ты бы осталась?

– Ей-богу, осталась бы, – ответила я; до сих пор не знаю и не узнаю уже никогда, правда это или ложь. – Конечно, осталась бы, Эбби. Честное слово.

Эбби надолго задумалась, потом чуть заметно кивнула.

– Я же говорил, – подхватил Раф, пуская дым в потолок. – Дэниэл, чтоб его! До прошлой недели он прямо с ума сходил, весь извелся. Я ему твердил, мол, говорил с тобой, никуда ты не собираешься, а он и слушать не хотел.

Эбби ничего на это не ответила, не шелохнулась, даже дышать как будто перестала.

– А теперь? – спросила она у меня. – Что теперь?

Голова неожиданно закружилась, и я потеряла нить разговора – думала, Эбби меня раскусила и все равно спрашивает, хочу ли я остаться.

– Что ты имеешь в виду?

– Вот что она имеет в виду, – сказал Раф коротко, отрывисто и взвешенно. – Когда мы договорим, ты позвонишь Мэкки, О’Нилу или местным идиотам и сдашь нас? Заложишь? Настучишь? Не знаю, какое тут слово уместней.

Чувство вины должно было меня накрыть с головой, а микрофон – жечь каленым железом, но на душе было одно, грусть, – необъятная, беспросветная, щемящая грусть, меня будто уносило приливом в океан.

– Ничего я никому не скажу, – ответила я, зная про себя: Фрэнк, сидя в своем гнездышке из электроники, одобрил. – Не хочу, чтобы вас посадили. Что бы там ни случилось на самом деле.

– Ну, – протянула Эбби себе под нос. Откинулась в кресле, поправила юбку, думая о чем-то своем. – Ну, значит…

– Ну, значит, – сказал Раф и глубоко затянулся, – мы нагородили сложностей там, где их нет. И я не удивляюсь.

– А что потом? – спросила я. – После записки? Что было дальше?

Все сразу напряглись. Никто ни на кого не смотрел. Я вглядывалась в лица, ища хоть намек, что кому-то из них этот разговор дается тяжелее, чем прочим, что кто-то защищается, защищает другого, мучается стыдом, – но ничего подобного.

– Потом… – Эбби шумно вздохнула. – Не знаю, Лекс, задумывалась ли ты, что будет, если ты продашь Неду свою долю. Ты не всегда… как бы это сказать… просчитываешь последствия.

Раф сердито фыркнул:

– Не то слово! Ради бога, Лекси, как ты себе это представляла? Продала бы свою долю, купила где-нибудь уютную квартирку и все тип-топ? Как бы мы тебя встречали в колледже по утрам? Обнимали бы, целовали, кормили бутербродами? Да мы бы с тобой и разговаривать не стали! Возненавидели бы тебя лютой ненавистью.

– Нед наседал бы на нас, – сказала Эбби, – без конца, день за днем, уговаривал бы продать дом застройщику, превратить в жилой комплекс, или в гольф-клуб, или что он там затеял. Или перебрался бы сюда, жил с нами, и мы бы ничего не могли поделать. Рано или поздно сдались бы, потеряли дом. Наш дом.

И дом будто отозвался, чуть слышно, тревожно: зашуршало что-то за стеной, скрипнула наверху половица, с лестницы потянуло сквозняком.

– Поднялся гвалт, – сказал вполголоса Джастин. – Орали все хором – слов своих уже не помню. Ты вырвалась от Дэниэла, Раф тебя схватил, ты его ударила – со всей силы, в живот…

– Ну и свалка была, – сказал Раф. – Называй как хочешь, месили друг друга, как кучка уличных хулиганов. Еще полминуты – и покатились бы по полу. Только прежде чем до этого дошло…

– Только, – оборвала его Эбби резко, будто захлопнула дверь, – до этого так и не дошло.

Она посмотрела Рафу в глаза – спокойно, не мигая. Раф пожал плечами, откинулся на спинку дивана и стал болтать ногой.

– Это мог бы сделать любой из нас, – сказала Эбби то ли мне, то ли Рафу. Страстная убежденность в ее голосе потрясла меня. – Все мы были в ярости, никогда в жизни я ни на кого так не злилась. Остальное – дело случая, так повернулось, и все. Каждый из нас готов был тебя убить, Лекси, и не тебе нас винить.

И снова дом будто отозвался тихонько – шорохом с лестницы, завыванием в трубе.

– Я вас и не виню, – ответила я. И подумала – хоть это и глупость, видно, начиталась в детстве книжек о привидениях, – может быть, этого и добивалась от меня Лекси, чтобы я сняла с них бремя вины. – Вы имели полное право обижаться. А когда я вернулась, имели полное право меня выставить.