Текст книги "Невостребованная любовь. Детство"

– Молодого тут не видел, не встречался?

– Нет. Никто не встречался: ни молодой, ни старый, – ответил шофёр и поехал своей дорогой.

Николай постоял минут десять, дал коню немного остыть. Что делать? Ругаясь и чертыхаясь от бессилия, он понял, что не успел. Вероятней всего, подростка подобрала попутка и довезла до района, значит, он успел на рейсовый автобус до Челябинска. Николай мечтал, что построит большую избу, как у отца с матерью, жена нарожает ему детей, и будут они жить большой дружной семьёй в большой светлой избе, построенной им, Николаем Гровым, а он, как его отец, будет решать все семейные вопросы за большим семейным столом. Что делать? Не в милицию же идти: хоть гадёныш, а всё-таки брат жены. Николай развернул коня и поскакал обратно.

Но Надежда этого не знала. Она расстроилась ещё больше: значит, всё же пустился вдогонку. Догнал? Или нет? Что между ними произошло? Отобрал деньги или нет? Господи, хоть бы не покалечил! Где он сейчас, вернулся – нет домой? Что с Витей?

После утренней дойки Надя снова сделала круг по задам, ещё раз зашла на конюшни. Николая не было. Дома взглянула на нетронутую еду, поняла, что муж домой не возвращался. На обеденную дойку Надежда также прошла по задам, чтобы в очередной раз зайти и хоть что-то узнать о муже. Была мартовская оттепель, пригревало солнце. Ноги проваливались в размякший снег. Она рассчитывала застать его после дойки, ведь начиналась его смена. Но на смену вышел другой конюх. Дома муж также не появлялся, она уже не знала, что и думать.

Надя шла на вечернюю дойку также по задам, но заходить в конюшни было уже неудобно, она постояла в стороне, понаблюдала за конюхом и другими людьми, убедилась, что мужа на конном дворе по-прежнему нет. После вечерней дойки, уже по потёмкам, Надя шла по тем же тропинкам за огородами, повесив голову под тяжестью своих мыслей. В чистом небе догорал закат. Вдруг до неё донёсся приглушённый смех. Надежда узнала этот смех, но не поверила своим ушам, остановилась, смех повторился вперемешку с женским смехом. Надя нырнула меж жердей изгороди, утопая в снежной целине чужого огорода, подошла к остаткам сена от зарода. С той стороны, где остановилась Надежда, уровень поверхности сена был ниже, в полумраке она хорошо видела, как двое занимаются любовью. Она резко развернулась. Одна потребность – убежать. Она сделала несколько шагов и вернулась. Молча стояла и ждала, когда муж натешится с молодухой. Муж откинулся на спину. Надежда кашлянула. Николай резко сел. Жена спокойно спросила:

– Ты догнал его?

– Нет! – ответил Николай. Надя развернулась и пошла домой, не чуя ни снега, ни земли под ногами. Николай продолжал сидеть, обняв колени руками. Молодая женщина села рядом, хотела обнять его, он перехватил её руки и отстранил. Женщина попыталась успокоить его:

– Это даже хорошо, что она знает, не надо будет рассказывать да объяснять.

– Заткнись! – прикрикнул мужчина на неё. Женщина замолчала, сделала вид, что обиделась:

– Больно надо!

Женщина соскочила с сена и ушла домой через, так называемые, задние воротца, что выходят из усадьбы в огород. Николай остался сидеть, как сидел. Ночью стало холодней, мороз вынудил его пойти в конюшню. Там он сел на кормушку, обхватил голову руками: всё, о чём мечталось, разрушилось в одночасье, с лёгкой руки какого-то пацана. Теперь он сам до рушил то, что ещё как-то держалось…

Подошёл сторож, сел рядом.

– Что, Кольша, с женой поругался? Бывает. Чего только в жизни ни бывает…

И стал старик рассказывать про своё житьё-бытьё. Как воевал, как женился, как хоронил умершего с голоду ребёнка…

Сначала Николай не слушал, но постепенно и ему стало интересно. Старик замолчал на полуслове, тяжко вздохнул и пошёл осматривать свои владения, через час вернулся:

– Всё в порядке! – доложил он.

Опять сел рядом с Николаем и стал рассказывать дальше про свою судьбу. Потом встал и сказал:

– Послушай меня, старика. Жизнь прожить – не поле перейти. Кольша, Кольша, что бы ни случилось, не руби с плеча! Гнев – плохой советчик. Будь мудр, прощай близких. Не повторяй мою ошибку. Теперь я понял: тогда, не простив её, я наказал не её, а себя. До сих пор не могу это простить себе, – сказал старик и пошёл в очередной раз выполнять свою работу сторожа. Николай остался сидеть, как сидел, сгорбившись, опустив голову на колени и обхватив её ладонями.

Была уже ночь, Николай не возвращался. Что делать, как поступить? В голове у Нади только одно: сегодня её предали сразу два самых любимых, самых дорогих и родных человека. Счастье, в которое она, наконец, поверила, в очередной раз обернулось разочарованием. Дочка опять капризничала, не отказывалась сосать грудь, но всем своим видом старалась показать матери, что ей грудь не нравится. Наконец, до матери дошло, что у неё пропало молоко. Дочка устала капризничать и заснула, Надя положила её на кровать. Она понимала: надо что-то делать, но что? Понимала, что Николай рано или поздно вернётся, хотя бы за тем, чтобы забрать свои вещи. Что тогда? Она знала точно одно: она не хочет его видеть. Уйти самой, куда? К бабе Дусе? Муж тут же её найдёт. К деду с бабкой? Так они даже правнучку знать не желают…

– Как же я забыла?!

Пришла к ней спасительная мысль. Ей стало легче, она нашла выход. Так она думала тогда. Не знала она, что это был не выход из той ситуации, в которой она оказалась, а тупик. За эту ошибку, что сотворит она от растерянности, отчаяния и обиды, она будет расплачиваться всю свою жизнь. Некому было поддержать её, подсказать, уберечь от опрометчивого шага.

– Надо ехать на курсы, – решила она.

Быстро налила она две стеклянные бутылки молока, закупорила их пробками из губки, взяла булку хлеба, всё сложила в сшитую ею сумку. Туда же собрала кое-какие вещи для дочки и для себя. Запеленала спящую дочку в одеяло, оделась сама и вышла из дома. Как только закрыла за собой ворота, так вскрикнула от ужаса: показалось ей, что стоит белый гроб с покойником у ворот – она чуть не выронила дочку из рук. Сердце бешено колотилось:

– Что же это? – молодая женщина с ребёнком на руках стала всматриваться: это был белый телёнок. Видно, телок сбежал с усадьбы, куда его после долгого стояния в стайке, наконец, в солнечный тёплый день выпустили в огород размяться. Видимо, хозяева не сумели загнать телка обратно в стайку. Но почему телок спал у ворот избы Нади? Не судьба ли предупреждала: «Не езди!»? Молодая мать справилась со страхом, от сердца отлегло:

– Вот дура! Душа в пятки ушла!

Надя успокоилась и пошла в контору. Не восприняла тогда она это, как знак судьбы, не поняла, что не надо ей никуда ехать.

Контора была закрыта. Она села на крыльцо и стала ждать. Она знала: дядя Андрей приходит рано на работу, но сколько сейчас времени, она не знала, уходя из дома, она не взглянула на часы-ходики. Она боялась, что муж, не найдя их дома, может догадаться, где она с дочкой, прийти сюда и не дать им уехать. Когда управляющий пришёл, застал на крыльце озябшую племянницу с ребёнком на руках.

– Ты чего это, девка, с утра пораньше здесь делаешь?

– Я решила ехать на курсы.

– Хорошо, что надумала. Но чего так рано-то пришла, поди дитя застудила?

– Она не должна замёрзнуть. Я хорошо её укутала.

Ещё вчера управляющему доложили, что Николай Грехов чуть ли не насмерть загнал лошадь, он догадался, что произошла ссора между молодыми и, ещё ничего не зная, намеревался помочь племяннице:

– Ну, заходи. Сейчас печь затоплю, тепло будет. А через час, пожалуй, я поеду сам в район, заодно подброшу и тебя.

В очаге затрещали от огня поленья, Андрей поставил на плиту чайник. Через десяток минут чай закипел. Он налил в чашку чая, положил на стол пачку комкового сахара:

– Садись, пей чай, согреешься, да поедем! Бери, бери сахар-то, вон бледная какая.

Управляющий видел, в каком состоянии Надя, не стал ни о чём спрашивать.

Николай пришёл домой, когда забрезжил рассвет. Изба была открыта, но света не было, печь не топилась, на столе стояла вчерашняя еда. Дома не было ни жены, ни дочери. Николай тяжело опустился на лавку, стал перебирать в уме места, куда могла уйти жена и унести с собой ребёнка: К деду с бабкой? – вряд ли. К бабке-соседке? – глупо. К подруге Валюхе? – типа думала: я туда не пойду её искать? Он вышел за ворота, как раз в это время проехал мимо уазик управляющего отделением, и Николай разглядел в его кабине рядом с Андреем наклонившуюся женщину, которая явно наклонилась к ребёнку. От сердца отлегло. Как он сразу об этом не подумал? Она поехала на курсы комбайнёров. Значит, у него есть несколько дней всё обдумать и решить, как поступить.

Николай не боялся людской молвы, но то, что от него, от Гр. Николая, ушла жена, да ещё с ребёнком! Он не хотел, чтобы кто-то знал об этом. Ладно, он бы ушёл сам – куда ни шло. Но чтобы жена ушла! Нет, так не должно быть. В нём боролись два чувства: чувство своей вины и чувство тщеславия. Он настолько был уверен в стойкости его жены перед трудностями, что совсем не переживал за то, что они и как они там? Его переживания о разрушенной мечте были столь велики, что о жене и дочке он вообще не думал. В избе было холодно и неуютно, еда холодная. Надо было доить корову и поить телёнка. Он часто видел, как это делает жена, и, подражая ей, взял дойницу. За неимением тёплой воды, налил в неё холодную воду.

Николай никогда сам не доил коров и, глядя на жену, которая быстро и ловко справляется с дойкой, считал, что это дело лёгкое. Пошёл в стайку, корова мычала, она хотела есть и пить, мычал и телёнок. Ему не пришло в голову, сначала дать корове сено и напоить её. Чтобы корова охотней отдавала молоко, ей давали что-нибудь «сладенькое»: картофельные очистки или просто ломоть хлеба. И об этом он не подумал. Коровы привыкают к одним рукам и не любят, когда кто-то другой их доит. Тем более, не терпят бесцеремонного к себе отношения. Хозяин, которого корова редко видела в стайке, быстро уселся под корову, забыв поговорить с ней, похлопать по шее и спине, чтобы корова поняла его доброе намерение. Набрав горсть холодной воды, попытался помыть вымя и тут же в ответ получил удар копытом по дойнице. Дойница опрокинулась, вода пролилась. Матерясь, хозяин пошёл за водой. Вернувшись с водой, присел под корову, дотронулся рукой до соска, корова снова лягнула и сбила его с ног. Он вскочил и начал бить корову ладонью и кулаком. Подвернись ему под руку что-нибудь потяжелее, не задумываясь, он схватил бы это в руки и исхлестал бы корову. Как говорят, сорвал бы злость на ней: злость на брата жены, злость на жену, злость на самого себя… Ошарашенная таким поведением хозяина, корова начала рваться с привязи и ещё сильней бить копытами.

Сорвав злость на корове, Николай понял: у него ничего не выйдет. Пошёл к бабе Дусе с просьбой о помощи, мол, уехала моя-то на курсы комбайнёра. Бабка укоризненно посмотрела на него и спросила:

– Вода-то есть тёплая? Я заметила: печь-то сегодня не топили.

– Нет, нету! – в ответ буркнул Николай.

– Тебя самого бы холодной-то водой в холодной-то стайке, да на самоё тёпленькое место! – ворчала баба Дуся, глазами показывая, где находится это тёпленькое место между ног соседа.

Она отодвинула заслонку своей русской печи, из большого чугунка налила теплой воды в свою дойницу и пошла к соседям в стайку:

– Принеси хлеба ломоть.

– Зачем? – удивился хозяин.

– Вот человек. Корова – она что, неживая? У неё тоже характер есть.

Ломтя хлеба корове хватило на один укус, проглотив хлеб, корова не хотела стоять, всё косилась на хозяина.

– Ты вышел бы из стайки-то. Боится она тебя, – сказала баба Дуся, – аль не видишь?

Николай вышел из стайки, закурил: «Вот скотинина и та не прощает!» Баба Дуся погладила корову, тихо говоря:

– Дурак твой хозяин, ой, дурак, в жизни всё силой мерит. Успокойся, успокойся, видишь, телок ревёт, молочка хочет.

Корова успокоилась и позволила себя подоить. Старушка налила молока в ведро и напоила телёнка, остатки молока занесла в избу и сказала:

– Пока Надюхи нет, я буду ходить доить корову и поить телёнка, мне их просто жалко. Но всё остальное делай сам, – и ушла.

Николай видел, как Надя цедит молоко через марлю, и сделал так же. Но молоко не убрал со стола, не выполоскал марлю, не помыл дойницу. Посидел, посидел, замёрз и стал растапливать печь. Печь упорно не хотела топиться. Приготовленную еду доел холодной, хотел попить чаю, вода кончилась, во дворе орала корова. Хозяин, коим он себя считал, впервые подумал:

– Как же она успевала всё сделать до работы, да ещё с ребёнком?

Вечером баба Дуся сделала ему выговор и предупредила:

– В следующий раз не будет тёплой воды и не будет вымыта дойница – будешь сам доить корову и поить телёнка.

Николай Граханов, заметил сразу, что среди учеников появилась Надя, он давно предполагал, что рано или поздно она здесь появится. Он наблюдал за ней со стороны и заметил, что она невесёлая, а его вообще не замечает. Он выждал момент и подошёл к ней.

– Здравствуй, давненько не виделись. Да ладно отворачиваться-то. Я ж с добром подошёл. Ты знаешь, где я здесь живу? У меня отдельная комната, приходи, поговорим.

На следующий день он снова пригласил Надю в гости. Наде было не до него. И в доброе-то время никогда не пошла бы к нему, ни одна, ни с кем-либо. Он лишь раздражал её. Но время шло, и женщина с ужасом думала, что дальше? А дальше экзамены и надо будет возвращаться домой. Как возвращаться? К кому? К мужу, который на её глазах трахался с чужой бабой? Чем ближе было время к экзаменам, тем больше её охватывало отчаяние. В очередной раз подошёл Николай Граханов, ласково заговорил с ней и снова позвал в гости. Надя подумала: «Может, и впрямь он до сих пор любит меня? Может, правы дед с бабкой: стерпится – слюбится?». Она никогда не верила в его любовь, но надо же хоть во что-то верить. Как говорят, утопающий за соломинку хватается…

Когда стемнело, Надя решилась, взяла дочку и пошла к Граханову. Он встретил их радостно, поставил на электроплитку чайник:

– Я уж не чаял увидеть тебя здесь. Проходи, проходи, я рад тебя, вернее, вас видеть.

За чаем он был разговорчив, любезен и весел. Надя коротко отвечала ему, лишь поддерживала разговор. Время было уже много, дочка уснула на руках матери. Граханов встал, протянул руки, хотел взять девочку:

– Не бойся, я её положу на кровать, пусть спит.

– Не надо! Мы пойдём домой, – отстранила Надя руки парня.

– Почему? Я что, вас чем-то обидел? – изумился хозяин комнаты.

– Мне не следовало приходить, – тихо сказала Надя.

– Да брось. Всё нормально. Я же вижу: с Николаем поссорились. Бывает. Оставайся. Ну, побудь ещё немного. Давай, давай я положу дочку-то.

– Я сама положу, – Надя подошла к кровати.

Как только женщина положила дочь и выпрямилась, оказалась в крепких объятьях Николая. Она попыталась вырваться, но парень тут же повалил её на пол, шепча:

– Как долго я об этом мечтал. Тихо, тихо, дочку разбудишь, испугается…

Надя отворачивалась от поцелуев Граханова и ужасалась тому, что натворила…

Николай отпустил её и с довольным видом сказал:

– Через неделю у нас с Валей свадьба. Ну, что же ты? Порадуйся за нас, как обещала, помнишь? Куда же ты? А я думал, тебе понравилось!

Граханов упивался местью и не скрывал этого. Надя проклинала себя за то, что, как пацанка, попалась в лапы негодяя. Она кусала губы, боясь зареветь в присутствии этого, которого ненавидела всей своей душой. Оделась, одела дочку и ушла. Когда пришла в свою общагу, некоторые девушки ещё не спали.

– Ни свет, ни заря, а мы всё гуляем!

Одна подошла и спросила:

– Где тебя черти носили?

– К отцу ходила, – отворачивая заплаканное лицо, соврала Надя, подошла к своей койке, положила спящую дочь и стала раздеваться.

Девушки разочарованно переглянулись и пошли к своим койкам. Все знали, что в районе у Нади живёт родной отец.

– Что ж он тебя ночью-то отпустил, да ещё с ребёнком. Я вижу, пешком шла. На машине не мог отвезти, что ли?

Надя поняла: аргументы серьёзные, могут не поверить, и решила рассказать об отце:

– Он бросил мать со мной, когда я ещё совсем маленькой была. Живёт с другой женой. Боится, как бы я чего не попросила у него…

– Вот гад! – послышалось с одной кровати.

Утром все ушли на экзамены, оставив своих детей няньке. Вдруг в комнату вошёл красивый молодой мужчина, няня спросила:

– Вам кого?

– Мне Наташу, вон ту кудрявенькую, она дочка моя.

– А, так вот она, а мама у вас на экзаменах!

– Знаю! – ответил молодой папаша.

Николай взял дочку на руки и стал с ней играть. Он приехал пораньше в расчёте перехватить жену, если она вдруг решит жить у отца. Он ничего не знал об их отношениях и предполагал, что может так статься. Няня тоже ничего не знала и от простоты душевной стала разговаривать с молодым папашей и рассказала, что вчера Надя ходила к отцу, и что тот выпроводил её вон, несмотря на то, что было уже совсем поздно.

– А раньше она ходила к отцу? – спросил Николай.

– Нет, никуда не ходила, с ребёнком-то много не находишься.

Надя получила новое удостоверение, теперь она была «Механизатор широкого профиля». Когда она зашла в комнату, забрать дочь, Николай встретил её с дочкой на руках:

– Я за вами. Поехали домой, жена, – нарочито с довольным видом сказал папаша, глядя на дочку. Надя молча повиновалась.

Дома Николай вёл себя так, как обычно, словно ничего не произошло. Надя же, наоборот, боялась глаза поднять на мужа. Не умела она ни хитрить, ни лукавить и не пыталась скрыть или спрятать своё отчаяние. Муж это видел. Казалось бы, ему от стыда надо глаза прятать, а тут наоборот – жена прячет. Что не так? Всё казалось так, как было: тепло, прибрано, еда приготовлена, дочка ухожена, на работу ходит, а как каменная. В постели после близости плачет. Что не так? Закрались в душу Николая сомнения, которые так и стремились перерасти в подозрения. Он не хотел верить этим подозрениям. Время шло, а поведение жены не менялось, и он решил съездить в район на разведку. Узнал, когда будет попутная машина, мол, в больницу надо, что-то желудок побаливает.

Когда в районе совхозная машина проехала пару домов далее здания с вывеской «Заготконтора», Николай попросил шофёра остановиться. Вылез из машины и попросил:

– На обратном пути подберёшь меня здесь?

– Подберу, – пообещал шофёр и поехал дальше по своим делам.

Николай зашёл в заготконтору, увидел небольшую очередь, но ждать не стал, на ропот людей ответил:

– Я по личному вопросу, – и, ни на кого не обращая внимания, прошёл внутрь.

– Это ты Егор? – из пяти мужчин по хорошей одежде догадался Николай.

– Встаньте в очередь, – не глядя на вошедшего, сказал заведующий заготконторой.

– Я по личному вопросу.

– Какая разница?

– Я муж Надежды Вишняковой, – сказал Николай.

– Слушаю тебя муж Надежды Вишняковой, – повернувшись к молодому мужчине, с раздражённым видом, сказал Егор.

– Щё ты наговорил моей жене? – спросил Николай.

– Я видел её лет шесть назад, так что – нет, твоей жене я ничего не наговорил.

– Ну, как говорится: на нет и суда нет! – членораздельно ответил заведующему заготконторой молодой мужчина.

Николай развернулся и вышел. Не было более ни сомнений, ни подозрений. Теперь он знал правду, только не знал, что с этой правдой делать и как дальше жить…

Проезжая через центральную усадьбы совхоза, Николай попросил шофёра остановиться. Вылез из машины и сказал:

– Не жди меня, поезжай.

Сам же подошёл к избе Николая Граханова, постучался в сени, на крыльцо вышел инструктор. Николай шагнул на крыльцо, взял его за грудки, сдёрнул с крыльца и прислонил спиной к стене сеней.

– Бить будешь?! – испуганно спросил Николай Граханов.

– Нет, не буду. Хотя надо, да руки об тебя, гниду, марать не хочется! Я пришёл предупредить: если хоть одна жива душа узнает, щё между тобой и Надежей было, если щё-то было – я убью тебя! и с твоей Валюхой сделаю то же самоё, щё ты сделал с моей женой! Ты меня знаешь. Понял?

– Она сама пришла… – попытался оправдаться инструктор, но договорить не успел, в то же мгновение Николай кулаком припечатал морду Граханова к стене, тот сполз по стене на землю и заскулил:

– Ты же сказал: не будешь бить!

– А я разве бью? Я просто погладил тебя одной ручкой. Надеюсь, ты меня понял? Не слышу. Не слышу! – Николай наклонился над Грахановым и поднёс кулак к носу.

– Понял! – часто моргая, завопил инструктор, сплёвывая кровь.

– Не слышу! – громко повторил Николай.

– Понял! – громче ответил Граханов На крыльцо вышла его мать и спросила:

– Никола, хто там прийшов, син?

– Друг, – ответил Никола.

– А чому ти на земли лежишь? – забеспокоилась мать.

– Спикнулся. Всё добре, мама, иди до дому.

Как только мать инструктора скрылась за дверью, одной рукой одним рывком за грудки, Николай поставил Граханова на ноги спиной к крыльцу, другой похлопал по плечу соперника:

– Ну, бывай, друг! – сказал Николай, сделав ударение на слове «друг». Граханов, как собачонка, заглянул ему в глаза, вытирая рукавом кровь с лица. Николай Грехов повернулся и пошёл прочь. Николай Граханов с облегчением вздохнул. Он понимал, что легко отделался, по всему могло кончиться значительно печальней для него, не выйди мать на крыльцо. С этого дня Граханов твёрдо решил идти работать в милицию.

Никогда ещё Николаю дорога в четыре километра не казалась столь короткой, он не хотел оказаться дома до того, как успокоится и придёт в себя. Он шёл, едва переставляя ноги. Останавливался, стараясь собраться с мыслями и разобраться, что делать дальше. Сходил с грунтовой дороги, подходил к берёзам, упирался лбом в белоснежную бересту, чертыхался, бил по стволу кулаком… Снова выходил на дорогу, снова плёлся, едва-едва переставляя ноги… Расстояние до дома катастрофически сокращалось, а он никак не мог успокоиться и смириться с тем, что произошло между ним и женой, как сперва он нанес удар по их отношениям, а потом она доломала всё. Он помнил о рассказе старого сторожа на конюшне и хотел прийти домой спокойным и найти справедливое решение их отношений в будущем. Николай понимал: он сам толкнул её на этот грех, но не мог смириться с тем, что он, альфа-самец, а ему изменяет жена. И с кем? Столько раз он изменял девушкам и молодкам, но ни одна из них не изменила ему, по крайней мере, до того времени, как он сам рвал отношения с ней окончательно. Он никогда об этом не задумывался и не предполагал, как это больно, когда тебе изменяют. Гордыня преобладала над всеми его мыслями, пока он не понял: его не столько грех жены гнетёт, сколько боязнь, что кто-нибудь будет знать об этом. Нет, он же Николай Грехов, он ничего ни боится. Надо взять себя в руки и идти домой. Жена в отчаянии, как бы ни последовала примеру матери, не наложила на себя руки.

Надя не зажигала свет, сидела у окна на лавке, глядя в окно. Ещё засветло она видела, как вернулась машина, на которой муж уехал в город. Что на этот раз? Что будет, если он узнает правду? Раз и навсегда сломал брат счастливую семейную жизнь сестры. Всё пошло не так, как должно быть. Они не расстались, жизнь не свернула с той дороги, по которой вдвоём они шли уже второй год. Да только теперь дорога была в рытвинах, да в ухабинах, не дорога, а сплошная колея, из которой ни Николай, ни Надежда не смогут «выехать» ещё очень долго. Сам же брат Виктор раз и навсегда отстранился от сестры. Он закончит институт, сходит в армию, откуда привезёт жену-метиску – полурусскую-полубурятку, девушку несказанной красоты.

Стукнула калитка, Надя сникла. Каждый приход мужа домой пугал её, она боялась даже представить, что её ждёт, если он узнает правду. Николай зашёл, включил свет. Помыл руки, сел за стол. Надя подала ему тарелку с супом и ложку, он молча стал есть. Взглянул на жену, отодвинул тарелку и сказал:

– Хватит лить слёзы. Что было, то было. Оно уже прошло, его более нет. Надо жить дальше. Забудь всё, я тоже всё забуду. Будем жить, как жили раньше, хотя бы ради ребёнка. Не поминай моего греха, я не стану поминать твоего греха.

Надя смотрела на мужа широко открытыми глазами: «Что он имеет в виду? Что он знает?» Муж продолжал:

– А избу мы с тобой построим, обязательно построим. Накопим денег на лес и сами срубим, так дешевле.

То, что муж строил далеко идущие планы, успокоило Надю, и она подумала, что может быть в их семье всё будет, как прежде. Утром, чтобы успокоить дочь, опять дала ей пососать пустую грудь. Вдруг почувствовала сильное покалывание внутри груди и поняла: молоко вернулось. Николай прав, надо всё забыть и жить дальше.

Через неделю Надя почувствовала тошноту и кинулась к умывальнику, её вырвало. Она перебрала в мыслях всё, что сегодня съела. Продукты все свои, самые обычные, всё свежее – ничто не могло вызвать тошноту и рвоту.

– Только не беременность! Господи, только не это! Только не сейчас!

Николай не допускал даже мысли, что жена может избегать своего супружеского долга. Он в первую же ночь, после возвращения её с курсов, занялся с ней любовью и, как многие мужья, считал, раз он поимел жену, значит, прощение ему обеспечено. Всё намного проще: просто, куда бедной женщине деться? То, что она смирилась со своей участью, не означает, что простила.

Надя металась по избе, осознавая, что она беременна: «От кого? От одного или другого? Как прореагирует муж? Если ничего не знает, возможно, будет рад. А когда узнает, что тогда? Граханов – подлец, непременно похвастает своей «победой» надо мной. Сплетни в сёлах разносятся быстро. Даже я сама не могу сказать, от кого забеременела: между ними всего три дня. Может сдаться и роды ничего не скажут. Да и в любом случае не скажут, ведь женщина может, как не доходить, так и переходить. Что же я наделала?» Снова потекли слёзы: «Граханов сказал, что у него должна быть свадьба. Может, женитьба остановит его сплетничать, вряд ли это понравится его будущей жене.» Надя не знала, что муж уже всё знает. Когда тошнота в очередной раз выгнала её из-за стола, Николай нахмурился:

– Ты понесла или мне показалось?

– Похоже, – ответила жена и жена сникла.

– Только не это! – сказал муж и вышел из избы.

Долго он курил на крыльце: «Что делать? – роились мысли в его голове: – После войны аборты законом запрещены, бабку найти нереально: кто захочет сидеть в тюрьме по статье «убийство»? Лишь бы не мальчик» – продолжал думать Николай: «Я так мечтал о сыне, а вот теперь это пугает. Нет, Николая Грехова нещто не пугает. Я сказал жене: «Будем жить, как раньше жили». Значит, так тому и быть. Лишь бы не мальчик. А если этот мальчик мой? Если я родного сына собственными руками оттолкну от себя? Да, ты прав, сторож: жизнь прожить – не поле перейти. Вразуми меня, Господи!»

Время шло: Надя работала на комбайне, Николай на своём ДТ-54, у дочки по-прежнему болела рука, рана становилась всё больше, ни кто не мог понять, что это и чем это вызвано. Тут пошли по селу слухи, что в соседней деревне, что находилась на правом берегу Течи, между их селом и селом родителей Николая обнаружили страшную болезнь то ли ящур, то ли, вообще, чуму. Точно никто ничего не знал, но слухи доходили, что по осени всех жителей: и старого и малого, погрузили на крытые брезентом военные машины и вывезли в районную больницу. Людей тщательно обследовали и лечили. Нагнали солдат и военнообязанных. Одна часть солдат занялась уничтожением села: дома вместе со скарбом и пожитками сжигались, убивали и сжигали весь скот, погреба и ямы с овощами и прочими продуктами засыпали землёй, разобрали все печи и прочие кирпичные или каменные сооружения и зачем-то также зарыли в ямы. Следов от села не осталось, не считая изуродованной тяжёлой техникой поверхности земли.

Параллельно этому на левом берегу Течи, примерно в шести-семи километрах от реки стахановским методом строили дома по числу тех, что сожгли. Через пару месяцев люди, жители уничтоженной деревни, вселились в эти новые дома.

В наше время в интернете можно встретить такие публикации, где дословно написано: «Десятки тысяч людей в одночасье лишились всего, были оставлены в чистом поле и стали экологическими беженцами…» Не знаю, в каких населённых пунктах так поступили с людьми, но я привела выше конкретный факт: людей из зоны заражённой территории переселили в новые дома подальше от реки. Предварительно их обследовали и лечили. Конечно, никто такого новоселья не желал. Люди ничего не знали и недооценивали опасность. Позже колючая проволока шла по селам по обе стороны реки и несколько километров вниз и вверх по течению от села. Далее по лесу и по открытой местности шёл глубокий ров, который нельзя было перепрыгнуть, и было крайне сложно перелезть. Вдали от населённых пунктов реку ничем не огораживали. В той самой деревне, где обнаружили радиоактивный след, и откуда переселили людей, местность, где располагалась эта деревня, не огородили ни колючей проволокой, ни рвом, сочли, что населённые пункты далеко от этого места. Из ближайшего села люди пасли скот в несколько сот метров от уничтоженного села, а позже, когда эта местность заросла травой, стали пасти прямо на месте радиационного следа, поили скот в реке, пили сами. Люди ничего не знали и не подозревали об опасности, у которой нет ни запаха, ни вкуса, которую не видно. Ходили за ягодами и грибами, подходили к реке помыться, покупаться, попить воды – ведь вода в реке была кристально чистой, было видно каждый камушек и каждую рыбку. В таких местах, где можно было просто подойти к реке, рыбаки рыбачили десятками. Да, много людей пострадало от слива радиоактивных отходов в воды Течи, страшные последствия были той аварии. Эти последствия не дают забыть о них и в наше время. Лично у меня несколько родственников умерло от рака. Хотя мы уехали с малой Родины ещё в 1973 году.

Приближалось время родов. Надя считала дни до родов и чем ближе были роды, тем страшней ей становилось. При одном воспоминании об изнасиловании, её терзал стыд и брезгливость. Она продолжала кормить первого ребёнка грудью. Второй ребенок шевелился под сердцем, а её сердце никак не хотело принять этого ребёнка. Считал дни и Николай.

Надя пошла в декрет, нет, нет, да соберётся погулять на улицу, а ноги сами несут в сторону дома Шурки-сибирячки. Надя, пока идёт до её лавочки у палисадника, наберёт целый подол хлеба, вытряхнет куски хлеба из подола на лавку, сядет рядом, вздохнёт:

– Видно, дети Шурки, играя на улице, хлеб на землю кидают. Видать в Сибири не было такого голода, как у нас.

Сидит Надя и ждёт, когда Шурка картошку жарить будет. Видно не очень-то Шурка умеет это делать, картошка у неё то и дело пригорает, а беременная женщина этим запахом надышаться не может, так ей хочется этой картошки с горелым запахом в придачу, а зайти попросить стыдно – детей полон дом. Придёт домой, сама нажарит – нет, не то! То ли запах горелой картошки напоминал ей о том, сколь вкусны были печёнки из мороженной картошки с лебедой после войны в тот ужасный голод, то ли состояние её души было равно тому послевоенному: так же тяжело и тошно было на душе, то ли причуды беременных?