Текст книги "Невостребованная любовь. Детство"

Как-то пришёл Николай домой, дома была только баба Дуся с дочкой, за разговором о беременности жены, он спросил её:

– Да, скоро срок рожать. А ты, баба Дуся, не знаешь, может ли женщина родить раньше?

– Ну, как не может? Довольно часто такое случается. Как корова может раньше на две недели родить, так и баба.

– А позже срока? – уточнил Николай.

– Ну, это вряд ли.

За это и ухватился Николай, как за соломинку, всё казалось ему, что все знают о грехе жены. Наступил декабрь, Надя была на сносях.

Привезли в их село шесть, так называемых хлыстов – сосновые стволы нужной длины, приготовленные на столбы под электропровода. Да кто-то два хлыста своровал. Кто? Как? Куда делись? Все дворы обошли, все усадьбы осмотрели – нет хлыстов. По соседним селам пошли. Привезли в село, на место преступления одного подозреваемого, лишь за то, что тот тракторист. Оно и понятно: столб на конях не увезти. Участковый устроил допрос, спрашивает его:

– Ты хлысты увёз?

– Нет, мая не брал, – твёрдо отвечал тракторист.

– Их было шесть.

– И мая говорит: их было шесть.

– Теперь четыре.

– И мая говорит: теперь четыре.

– Двух не хватает, – глядя в глаза трактористу, допытывался участковый.

– И мая говорит: двух не хватает, – твердил в такт подозреваемый.

– Кто-то эти хлысты своровал.

– И мая говорит: кто-то эти хлысты своровал.

– Их было шесть, – по новому кругу допроса пошёл участковый.

– И мая говорит: их было шесть, – всё так же спокойно говорил тракторист.

– Теперь четыре.

– И мая говорит: теперь четыре.

Так участковый от него ничего не добился и отпустил бедолагу. Николай догнал татарина и разговорился с ним:

– Ты откуда будешь?

– Б. О., знает твоя? – вопросом ответил татарин.

– Знаю, по крайней мере, слышал. За рекой там, километров десять-двенадцать от нас, у вас район-то вроде наш, а совхоз?

– Аха, район наша, совхоза наша.

– А щё, трактористов да комбайнёров хватает у вас? – поинтересовался Николай.

– Наша мало трактористов, ещё нада.

– Понятно. Ну, бывай.

– Бывая, бывая! – попрощался мужик.

Село, где их с женой никто не знал, вполне устраивало Николая. Когда бы ни родила жена, никто не стал бы подсчитывать, когда она забеременела. В первый же выходной он запряг лошадь и под предлогом надобности съездить на центральную усадьбу, сам поехал в Б. О. Глава села был рад принять новых работников в село, но пока не было жилья. Управляющий уговаривал пожить до весны на квартире и сам договорился с хозяевами. Николай согласился.

В середине декабря, как только у жены начались первые схватки, Николай отвёз её на совхозном уазике в районную больницу рожать. На обратной дороге сказал Андрею, что они с Надеждой завтра переезжают.

– Да как же так? Куда? Зачем? Как завтра? Жена в роддоме, а ты: «Переезжаем».

Николай сухо ответил:

– Не уговаривай, так надо. Не удерживай – помоги. Кто ж нам ещё может помочь? Нищего не могу более сказать, – Николай повесил голову.

Андрей понял, что это для них важно, опять он пошёл навстречу племяннице и смирился с потерей таких нужных в совхозе двух работников.

Николай быстро собрал пожитки, закрыл избу на замок, сгрузил кошели на сани-розвальни, к тем же саням сзади привязал корову. На зиму, как правило, свиней и молодняк закалывали на мясо, оставляли только корову. Он сходил к бабе Дусе за дочкой, зашагнул в сани, посадил маленькую дочь меж ног, чтобы та на поворотах ненароком не вывалилась из саней. Поехал шагом, корова едва успевала шагать за санями.

В те времена о детских садах да яслях в сёлах не слыхивали. Пришлось Николаю нанимать для дочери няньку за приличные деньги и платить за корм для коровы. Но это было для него неважно, только он один знал, зачем он это делает.

Санями-розвальнями назывались низкие без сидений сани, в которые запрягали зимой лошадь для езды по снежной целине. Розвальни имеют спереди загнутые кверху полозья высотой не менее восьмидесяти сантиметров. Полозья деревянные, как правило, сделанные из древесины берёзы. Эта древесина прочная и пластичная, не зря из неё в своё время делали деревянные лыжи. Нижняя часть полозьев в виде квадратного бруска, а загнутая часть более тонкая, но такой же ширины. В брус полозьев сверху в продольные пазы вставляются стояки-зубья, строго напротив друг друга. Низ стояков приплюснутый с боков, а верх почти круглый, высота зубьев где-то от тридцати сантиметров. Эти зубья на обоих полозьях переплетаются восьмёркой лубом от молодой ивы, так как в этих местах нет или почти нет липы. За счёт того, что стояки имеют книзу заметное расширение, луб не сползает вниз и, высохнув, хорошо держит полозья на нужном расстоянии меж собой. Поверх этих зубьев над каждым полозом идёт ещё один брус, который спереди упирается в загиб полозьев. В этот брус снизу в выдолбленные пазы входят своим верхом стояки-зубья от нижних полозьев. Эта конструкция общая, является «скелетной» для всех зимних саней, разве что отличается размерами и радиусом загиба передка.

У саней-розвальней сверху вниз от «фартука» или по другому названию от «грядки», то есть от верха загиба полозьев, что соединены меж собой доской, отходят две жерди, образуя бока саней, расходящиеся от передка врозь к низу. Зад саней-розвальней, примерно, в два раза шире передка. Задние края саней расходятся по бокам от полозьев сантиметров на сорок – пятьдесят, они соединены между собой ещё одной жердью. Сверху эта конструкция, если не считать поперечную жердь сзади, напоминает букву «П», ножки которой книзу раздвинуты шире. Верхнее, основное полотно саней – это «корзина-развалюха», она переплетена тальником и находится над «скелетной» основой саней. Задняя стенка этой «корзины» отсутствует, сзади переплёт идёт на уровне поперечной жерди. Такие сани удобны для езды по глубокому снегу, розвальни не склонны к переворачиванию. Оглобли идут от боков передка. Как они крепятся – я не знаю, также не знаю, как боковые жерди крепятся к верху загиба полозьев.

Есть сани, которые имеют плоскую площадку, их поверхность состоит из досок, они необходимы для перевозки грузов. Есть сани, так называемые, «короба». Конструкция похожа на сани-розвальни, но имеет вид продолговатой корзины с равными по высоте боками-бортами со всех четырёх сторон. Короб от саней также используется летом, его снимают с саней и устанавливают на телегах, также плоскую, дощатую площадку летом снимают с саней и используют по мере надобности. Я всегда удивлялась высокому мастерству и мудрости тех крестьян, которые придумали и сделали такие практичные и удобные сани на все случаи жизни из самых, что ни есть, обычных подручных материалов, без единого гвоздя и шурупа.

Всё это я описываю по памяти, а помню я лишь образно, ибо, когда я жила в этих сёлах, была ещё ребёнком. Помню, что сани-розвальни летом не использовали и «корзину-развалюху» с саней не снимали, как снимали «короб» и «площадку» со скелетной конструкции саней и прилаживали к телеге.

Роды у Надежды были тяжёлыми. Она мучилась вторые сутки. Врачи были в растерянности, не знали, чем помочь бедной роженице. В то время в районных больницах не делали кесарево сечение – операцию по извлечению ребёнка через разрез матки. Накануне поступления Нади в больницу, в этом, так называемом, роддоме был смертельный случай: муж привёз свою жену заранее в больницу, ибо это был не отдельный роддом, а именно общая больница в деревянном здании, похожем на барак. Для рожениц отвели три комнаты: в одной комнате находились женщины перед родами, во второй после родов и в третьей находились новорожденные младенцы, роды принимали в общей операционной. Муж настаивал, просил дать машину «Скорую помощь» отвезти жену в областной роддом.

– У неё были очень тяжёлые первые роды, нельзя ей здесь рожать.

– Мы вообще женщин не принимаем заранее, начнутся схватки, привозите.

– Нельзя ждать, когда начнутся роды. Нельзя ей здесь рожать, надо успеть отвести её до Челябинска, – словно чувствовал мужчина беду.

– Никто вас там не примет.

– Дайте направление, я сам отвезу, – настаивал муж беременной женщины.

– Не положено. У неё нет даже схваток. Вас, всё равно, там не примут.

– Поймите, ей опасно рожать здесь!

– Роды, вообще, потенциально представляют опасность для любой женщины, – не хотела акушерка идти навстречу расстроенному мужу, придерживаясь установленного порядка. Муж взмолился:

– Вы же врачи, помогите! Вы же клятву давали!

– На данный момент ваша жена вообще не нуждается в помощи.

На другой день у жены начались схватки, и муж привёз её в больницу. Женщина не сумела разродиться. Погиб и ребёнок, погибла и женщина… Выпрыгивали из окон больницы медработники, спасаясь от разъярённого мужа и отца в одном лице, потерявшего и жену и ребёнка…

Возможность повторения такого случая сильно пугала медиков, они не знали, что делать. Связали простыни меж собой, обвили петлёй вокруг живота роженицы, а второй конец перебросили через крюк в матке потолка. Двое тянули за конец простыни, а одна встала на колени на родильный стол над роженицей и, как могла, старалась выдавить плод из утробы матери. Акушерка пальцами старалась расширить влагалище, делали надрезы…

Когда ребёнка удалось извлечь-выдавить из утробы матери, младенец не подавал признаков жизни. Минуты две медработники трясли младенца, хлопали по крохотным щекам и по заду, дули в рот. Наконец, ребёнок издал звук, скорее похожий на писк, чем на плач, все с облегчением выдохнули. Медсестра тут же занялась младенцем, а акушерка хлопотала над роженицей. Обмыли и взвесили ребёнка и поднесли матери, показали младенца:

– Полюбуйся на свою Богатырку! Четыре килограмма девятьсот пятьдесят грамм. Всего пятьдесят грамм до пяти килограмм не хватило. Как ты её до таких размеров откормила?

Надя посмотрела на свою дочку, тельце у ребёнка было, как у куклы-пупсика: пухленькие ручки и ножки были в складках, словно перетянуты верёвочкой. Вся девочка была неприятного синего цвета. Надя спросила:

– Какое сегодня число?

Ей ответили:

– Семнадцатое декабря.

Она заплакала.

– Да что ты? Все же хорошо! Девочка здоровая и у тебя, вроде, всё в норме. А то, что дочка синяя, так она в коме побывала, это пройдёт. Через неделю цвет кожи будет, как у всех. Всё хорошо, не переживай!

Три дня дочку не приносили кормить, объясняя это тем, что у девочки отрицательный резус крови. Молодая мать сцеживала молоко в стакан и отдавала медсестре, та уносила молоко из палаты. Надя продолжала кормить старшую дочь грудью до поездки в больницу. Теперь думала, как ей поступить: вряд ли её молока хватит на новорожденную и на Наташу, которой три недели назад исполнилось два года.

Приехал Николай, первое, что он спросил:

– Моя жена какого числа родила?

– Семнадцатого, – ответила медсестра.

– Понятно, – вздохнул молодой мужик и спросил: – Когда забирать?

– Да, пожалуй, послезавтра можете все ехать домой.

Забрав жену с дочкой из больницы, Николай от районного центра повернул лошадь на другую дорогу, а не на ту, что вела в их село. Надя спросила:

– Куда мы едем?

– Домой, – ответил Николай и всю дорогу молчал.

При въезде в село, Надя прочла его название: Б. О. Она понимала, почему муж не в духе, дата родов совпадала со временем, что она была на учёбе в районе. Но она верила: «Николай ничего не знает, он подозревает, но знать – нет, он ничего не может знать, иначе не приехал бы за ней. Но зачем он привёз нас сюда?» Николай остановил лошадь у ворот небольшого дома и помог жене с ребёнком сойти с саней, завёл их в дом.

– Вот здесь в этой комнате мы будем жить. Пока. Знакомься, это Мавлюха, она няня Наташи.

Надя была в растерянности, но перечить мужу побоялась. Главное: дети при них, а там, даст Бог, всё наладится.

– Дай мне справку, схожу сам зарегистрирую дочь.

То, что он назвал ребёнка дочерью, успокоило её. Она отдала мужу справку из больницы о рождения ребёнка. Муж взял справку, спрятал во внутренний карман спецовки, собрался и ушёл на работу.

За те дни, что мать была в роддоме, старшая дочка не забыла грудь, вцепилась в мать и орала до тех пор, пока та не покормила её грудью. Девочка очень хорошо понимала, как надо манипулировать матерью. Наде было неловко, что она в чужом доме не может успокоить своего ребёнка. В то же время, боясь и переживая за здоровье старшей дочери из-за раны на её ручке, шла у неё на поводу. Рана на ручке девочки становилась всё больше, уже виднелась косточка, районные врачи ничем не могли помочь и не давали направление в областную больницу. Надо было кормить и новорожденную дочь. Она дала ей грудь, девочка попыталась пососать, но быстро утомилась и уснула. Мать посмотрела на тёмно-синие пятна на личике новорожденной и вздохнула. Через два дня Надя вспомнила о справке о рождении ребёнка и спросила мужа:

– Ты зарегистрировал дочь?

– Нет. Мы же имя не придумали.

– Может Вера? – предложила жена.

– Какая Вера? – усмехнулся муж, – Веры тут как раз нет!

– Света? – предложила Надя второй вариант.

– Светлого тут тоже ничего нет, – возразил муж.

– Тогда сам предложи имя, какое тебе нравится.

– Назовём Таней. Я слышал, щё одно из значений этого имени – миротворица.

– Хорошо, – согласилась жена, – Таня, так Таня.

Вечером Надя снова спросила мужа:

– Где метрики?

– Я ещё не зарегистрировал.

– Почему?

– Я же работаю, мне просто некогда, – оправдался муж.

– Может мне самой сходить?

– Не нужно. Ты села не знаешь, с двумя маленькими будет тяжело. Я сам схожу.

Спустя восемь дней со дня рождения ребёнка, Николай зарегистрировал вторую дочь, и день её рождения в метриках записали на восемь дней позже. Показывая метрики, Николай предупредил жену:

– Забудь, какого числа родила, кто бы ни спросил, ты родила её двадцать пятого. Тем более в метриках записано именно это число.

Надя промолчала, она более не сомневалась – муж всё знает. А муж уже через пару дней вёз свою семью обратно на малую Родину жены в их избёнку.

Когда я спросила мать, что за село Б. О., о котором она никогда не вспоминала, она ответила:

– Я не знаю. Отец-то наш был ещё тот выдумщик, пока тебя рожала, он перевёз наши манатки в Б. О. Потом, после того как привёз меня с тобой из больницы, через неделю переехали обратно. Больше ничего не могу сказать, я там не жила.

Вот и я ничего не знаю об этом селе, название которого стоит у меня в метриках и в паспорте, в строке «Место рождения».

В избе было холодно, но видно, что кто-то её продолжал иногда протапливать. В противном случае замёрзли бы все овощи в подполе. Николай все пожитки и кошели занёс за раз в избу и вернулся за старшей дочерью, взял её на руки и понёс домой. Следом шла Надя, неся младшую, завёрнутую в одеяло. Не разворачивая куль с новорожденной, положила на ту же лавку, где уже лежал их небогатый скарб, откинула угол одеяла с лица ребёнка, стала раздеваться сама и спросила:

– Ну, и к чему этот переезд был?

Этот вопрос вывел мужа из себя, он заматерился и в бессильной злобе начал с силой швырять узлы с лавки на пол. В пылу гнева сам не понял, как схватил вместо кошеля свёрток с малюткой и тоже швырнул на пол. Надя обомлела, выдохнув, кинулась к дочери, перевернула её лицом вверх и взяла на руки. Всё лицо девочки было в крови, мать закричала:

– Ты что, озверел что ли! Младенец-то тут при чём?

Николай остановился, с минуту испуганно смотрел на малютку, сухо сказал:

– Прости, – и вышел из избы.

В сенях он столкнулся с Валей и чертыхнулся, прошипел про себя:

– Ну, а ты, как всегда, вовремя.

Надя распеленала дочь, чтобы хоть как-то её успокоить, дала ей грудь и не нашла ничего лучшего, чем как языком расправить содранную ногтями мужа кожу на левой щеке дочери. Раны от пальцев отца были в виде царапин от виска к губам достаточно глубокими. Как собака, она зализывала раны на лице дочери вперемешку со своими слезами. Она не заметила гостью, сидела с дочкой на руках, раскачиваясь из стороны в сторону. Первая дочка капризничала и требовала грудь для себя. Мать её не слышала, до неё дошло, зачем муж устроил этот переезд. Он хотел, чтобы никто в деревне не знал, именно какого числа, она родила дочь.

Валя заговорила с капризничающей девочкой, отвлекла её от матери:

– Я мимо шла, увидела, что вы приехали, зашла поздравить, а тут… – подруга замялась и тихо спросила:

– Что произошло? Он бьёт тебя? Малышка-то почему в крови? Неужели руку на младенца поднял? Совсем что ли рехнулся?

Надя не отвечала.

– Надюха! Успокойся, пожалуйста! Он мне в дверях встретился, вроде трезв. Как дочку-то назвали?

– Трезв, – подтвердила Надя, – дочку назвали Таня.

– Что-то холодно у вас, надо бы печь затопить.

Валя сняла пальто, погладила свой большой живот с улыбкой на устах и стала затапливать печь. Надя потихоньку успокоилась и рассказала, что Николай случайно скинул младенца с лавки. Подруга не поверила, но не стала расспрашивать, боясь ещё больше расстроить Надю, начала говорить о себе:

– Я тоже последние дни дохаживаю, страшно в первый раз-то. Ну, печь растопилась, скоро тепло будет, а мне надо идти, а то Никола потеряет. Ну, пока! Растите здоровыми!

– До свидания, – ответила Надя подруге и пожелала, – будь хоть ты счастлива.

Валя удивлённо оглянулась на кормящую мать, но ничего не сказала, вышла из избы, молча, осуждающе взглянула в глаза Николаю и вышла из ограды. Тот в ответ лишь зубами проскрипел и остался сидеть на ступеньке крыльца. Не прошло и пятнадцати минут, в ворота постучали и, не дожидаясь позволения, вошёл Николай Граханов, на нём была форма милиционера. Николай усмехнулся:

– Уже донесла? Оперативно!

– Не донесли, а поступил сигнал. Товарищ Грехов, это правда, что вы нанесли побои вашей новорожденной дочери?

– Моей дочери? Ну, раз она моя, щего суёшься?

– Прошу подбирать выражения, я при исполнении обязанностей. Отвечайте на вопрос.

Николай встал, подошёл вплотную к Граханову:

– Щё, память коротка? А, ну да, теперь ты неприкосновенное лицо. Этим решил взять.

– Я ничего не собираюсь брать. Хочу лишь предупредить тебя, если хоть раз тронешь эту девочку, я посажу тебя.

– Посадишь. Интересно, за щё?

– Найду за что! – пообещал Николай Граханов.

– Шустрый у нас участковый! Слушай меня внимательно, Таня родилась двадцать пятого декабря. Ты к ней не имеешь никакого отношения, забудь о ней. Ещё раз нарисуешься – прибью и на форму не погляжу. Я тебя предупредил! – сказал Николай, сплюнул и вернулся на своё место на крыльце.

– Я тебя предупредил, – ответил участковый и ушёл.

Когда у них с женой родится дочка, они тоже назовут её Таней.

Муж долго не возвращался, и Надя вышла на крыльцо посмотреть, где он. Николай встал, и они молча стояли друг против друга. Видно, в душе что-то ещё осталось у них друг к другу, и они надеялись суметь перешагнуть через то плохое, что пришлось пережить им за последние месяцы. Вдруг на крыльцо вышла раздетая дочка Наташа и, заложив за спину ручки, сказала:

– А я вашей девке конфет не давала!

Кинулись оба родителя в дом, забыв все обиды: девочка уже не дышала. Мать схватила её за ноги и стала трясти вниз головой, стараясь вытрясти конфетку. Ничего не получалось, счёт шел на секунды. Николай сразу понял, что надо делать: схватил острозубцы, засунул в горло малютки острые концы острогубцев, раскрошил там конфетку и вновь поднял дочь за ноги, стал трясти: осколки конфетки выпали. Он положил дочку на спину и стал ей дуть в рот. Девочка засопела, вздохнула и начала плакать, на губах малютки показалась кровь. Надя дала ей грудь, но грудь была пуста. Тогда она согрела коровье молоко, разбавила его наполовину водой и покормила малышку. Пережитый стресс помог Николаю и Надежде понять, что есть что-то более важное и ценное, чем их личные страдания и ради этого следует забыть о неприятном прошлом.

Мать села на лавку, прижала к груди малютку, держа её вверх головой, боялась, что та может захлебнуться кровью из ран в горле. Так сидела она неподвижно со спящей дочкой на руках более двух часов. Муж посидел, посмотрел на жену с ребёнком, ничего не говоря, собрал с полу кошели, поднял кринку с маслом, поставил на стол. Подумал немного, глядя на масло, и воткнул в розетку вилку от электроплитки. Вылил в кастрюлю молоко из литровой банки и добавил ковш воды, поставил на плитку. Почистил и покрошил луковицу и отправил её вместе с солью в кастрюлю. Зачерпнул из глиняной кринки ложку топлёного масла, взбитого из сливок, снятых с молока от их коровы, и опустил ложку в молочную жидкость. Наломал макароны, когда смесь закипела, Николай бросил их в кастрюлю. Первые электроплитки представляли из себя круг сантиметров двадцать в диаметре с открытой спиралью, которая была уложена змейкой в керамические пазы на поверхности плитки. Как только макароны закипели, Николай снял кастрюлю с плитки, подождал минуту и вновь поставил её на плитку. Ещё раз дождался, когда закипит суп и вновь, чтобы молочная смесь «не сбежала», снял кастрюлю. Потом выдернул вилку из розетки и вернул кастрюлю на плитку. Он делал всё правильно, и это удивляло жену. Видимо, пожив немного без жены, он кое-чему научился в самообслуживании. Николай налил две железные, покрытые жёлтой эмалью, полные-порционные тарелки молочного супа, поставил их на стол. Наташа тут же забралась на лавку и стала дуть в свою тарелку, ожидая, когда суп остынет. Отец подал ей ложку, а вторую ложку положил рядом со второй тарелкой, но сам не сел за стол. Надя молча наблюдала за ним.

Николай подошёл к жене и сел рядом, протянул руки, хотел взять девочку. Надя с ребёнком отстранилась от него.

– Не бойся, я справлюсь. Иди, поешь, тебе вон двоих кормить надо.

Поведение мужа растопило лёд в душе жены, и она протянула ему дочку. Николай осторожно, стараясь не разбудить девочку, взял её на руки, как жена, наклонился спиной к стене, прижимая к груди малютку. Надя поела, уложила Наташу спать и села рядом с мужем.

– Иди, Надежа, поспи немного. Я посижу пару часов, потом ты посидишь.

Так по очереди они всю ночь караулили сон своей второй дочери и топили печь, прогревая избу. Эта непростая ночь вновь сблизила их. Рано поутру пришла баба Дуся, посмотрела на малышку, поздравила молодых с пополнением:

– Вернулись? Хорошо. Кости у меня что-то ломит. Надюха, я посижу, погреюсь у вас на печи, моя-то ещё не нагрелась, поболтаю с вами, да пойду домой.

– Конечно, залезай, – баба Дуся залезла на печь и вытянула ноги к тёплому месту.

Наташа ещё спала, а новорожденная капризничала и мешала матери готовить еду. Баба Дуся предложила:

– Давай её сюда. Я заодно уж тут и понянчусь с ней.

Надя протянула бабушке ребёнка, завёрнутого в пелёнку, как маленький кулёк. Баба Дуся свесила ноги с печи и протянула руки вниз, руками осторожно взялась за верх «кулька» и положила его себе на колени, а мать малышки отошла к столу. Николай занёс в избу полную флягу воды и вылил из неё воду в кадушку, что стояла в том самом месте, где ноги Бабы Дуси свисали с печи. Николай вновь вышел из избы с пустой флягой, хотел ещё раз сходить за водой. Довольная Баба Дуся, что соседи вернулись и её одиночеству пришёл конец, улюлюкала над младенцем, прижала его к груди и хотела поправить пелёнку, но младенец выскользнул из пелёнок и мгновенно упал вниз в кадушку с водой. Маленькое тельце, как свечка, вошло в ледяную воду, и вода сомкнулась над ребёнком. У бабки сердце остановилось, от перепуга она закричала:

– О-ё-ёй! О-ё-ёй! Господи! Господи, помилуй меня! Что же, что же это такое?! О-ё-ёй! Совсем стара стала, младенца не удержала! Господи! Господи! Помилуй!

Мать среагировала мгновенно, выхватила младенца из кадушки, прижала его к себе, младенец закричал, значит, не успел нахвататься воды.

– Ну, хватит паниковать! – Надя остановила плач и отчаянные вопли старухи, – видишь же, девочка жива и здорова.

За первые сутки моего пребывания дома судьба трижды испытала меня. Сперва отец чуть не зашиб, во второй раз – сестрица угостила конфеткой, и я чудом не задохнулась, а в третий раз – я прошла через непредвиденное крещение. Да, видно наперекор судьбе, Бог зачем-то спас меня: трижды испытал, трижды спас и сохранил.

После первого испытания на моей левой щеке остались следы от ногтей отца – полоски в виде неглубокого углубления от виска к губам. Пока была молодая, этого никто не замечал, с возрастом эти углубления стали в виде морщинок.

Я виню «второе испытание» в том, что почти не могу петь, то ли отец горло повредил острозубцами, то ли «медведь потоптался» не только по ушам, но и по горлу.

Третье испытание – никем незапланированное крещение. Не знаю, с Божьего ли повеления это случилось. Только всю свою жизнь я была белой вороной. Не могла я свернуть ни на шаг в сторону от праведного пути. Не зная, не понимая, совершенно не отдавая себе в том отчёта, я шла по жизни с самого рождения, как глубоко верующий человек, соблюдающий божьи заповеди, о существовании которых я не догадывалась. Я была смальства слишком доброй и всепрощающей. Не по-детски ответственной и любящей близких людей и уважающей всех прочих, сама придумывала им оправдание в любой подлости и жестокости. Я имела ангельское терпение в любых жизненных ситуациях. Это терпение в чём-то помогало мне в жизни, но и мешало в отношениях с людьми. Нельзя всё терпеть безропотно, люди не прощают кротости, видя в том, как минимум, слабость, а иные судят по себе, находят в таком поведении подвох и хитрость.

Надежда обратила внимание, что раны на щеке малютки быстро зажили, и шрамов почти не осталось, а ведь она их специально ничем не лечила. Не зря говорят: утопающий за соломинку хватается, вот и мать стала промывать рану на ручке старшей дочери не водой с марганцем, как велели врачи, а своей слюной. Напускает она из своего рта слюны в рану и подождёт, когда коросты отмокнут, удалит их и снова забинтует. Чтобы дочка спокойно сидела на коленях и терпеливо ждала, когда отмокнут коросты в ране, мать читала ей сказки, рассказывала бесконечные детские стишки и прибаутки. Играла с ней в разные слова, расспрашивала о том о сём. Девочка рано начала говорить, соображала быстро, удивляла родителей своей дерзостью и умела манипулировать отцом и матерью. Прошло два месяца, и мать заметила, что рана на руке дочки стала уменьшаться в размерах.

Весна была поздней, но в апреле снег начал быстро таять, уровень воды в реке резко повысился, и деревянный мост сорвало, оторвало от берегов, и мутные потоки воды понесли его вниз по течению. Вода рассоединила мост на отдельные брёвна, крутила и ворочала брёвна вперемешку с осколками льдин. Люди собрались на обоих берегах и, сокрушаясь, обсуждали эту беду. Не предполагали люди, что беда давно уже вилась вокруг них скрыто, словно змея подколодная, и что в конце сентября прошлого года нанесла свой ядовитый укус. Ничего люди не знали и не догадывались. Даже когда их реку Течу, по обоим берегам, на которых они жили, начали прятать за колючей проволокой, никто даже предположить не мог, насколько ужасна была та беда.

Надя со своей старшей дочкой подошла к толпе людей и увидела деда с бабкой, подошла к ним и поздоровалась:

– Здравствуй, тятя! Здравствуй, мама Нюра!

– Здравствуй, внучка, здравствуй, правнучка! Гуляете? А где ваша вторая дочь? – поздоровалась баба Нюра.

– Дома спит. А мы с Наташей решили за хлебом сходить. Да вот! Сходили! Теперь надо печь самим, магазин-то остался за рекой.

Баба Нюра присела возле правнучки, девочка надула губки и прижалась к ногам матери, начала капризничать и кричать. Наде было неудобно от людей, она поспешила успокоить дочь и не привлекать к себе внимание. Мать взяла дочку на руки, отошла немного от толпы, присела спиной к людям и дала ей грудь. Довольная девочка затихла и начала сосать. Бабушка с дедом подошли к ним:

– Ты что же, до сих пор кормишь её грудью? А чем тогда ты кормишь малышку?

Многие женщины кормили своих детей по несколько лет ради замены. Заменой называли тот факт, что во время кормления грудью у женщин, за редким исключением, нет менструации, так называемых в народе месячных, и женщина не беременеет. Но у Нади уже была вторая совсем маленькая дочь.

– Ты же знаешь, у Наташи болит рука, она без груди не замолкает.

– А вторая спокойная?

– Да, спокойная. Таких и три ребёнка враз – не в тягость. Она постоянно спит.

Дед нахмурился:

– Постоянно спит, говоришь? Ты сходила бы к ним, Нюра, посмотрела, что там. Что врачи говорят про ручку?

– Ничего не говорят, руками разводят. Я с ней к нашему лекарю, к деду Бабаю ходила. Выгнал он меня, смотреть даже не стал. Обозвал отродьем Шмаковским.

– Оно и понятно, – ответил дед. – Ты же внучка моя. Я же его раскулачивал.

– Я рану стала промывать слюной, вроде, заживать начала.

– Ну, да, – опять согласился дед. – Когда зуб болит, тоже всё перепробуешь. Считаешь, что лучше становится, так промывай, вон собаки не зря лижут раны. Люди, конечно, не собаки, ну, чем чёрт не шутит, вдруг и впрямь поможет.

Баба Нюра вспомнила:

– Помните, как в сорок пятом тоже мост сорвало? Надюхе тогда лет десять было. Как объявили, что Победа, а мост-то ещё не восстановили. Люди по ледяной воде кто на чём: кто на бревне, кто на доске, кто на лошади, а кто вброд, спешили с того берега к церкви разделить общую радость. Как радовались! Как верили, что кончились беды! А тут голод…

Бабка замолкла. Посмотрела в сторону полуразрушенной церкви и сказала:

– Одна у нас была церковь на весь уезд. Из окрестных деревень пешком люди шли молиться. Мы с дедом здесь венчались. Жаль, красивый был храм божий…

На следующий день Нюра пришла в гости к молодым, поставила на лавку сумку и подошла к младшей правнучке. Девочка лежала в люльке и доверчиво смотрела на свою прабабушку. Бабушка тщательно осмотрела ребёнка, подала ей указательные пальцы обеих рук, девочка тут же крепко ухватилась за них. Бабушка осталась довольна правнучкой:

– Хорошая девочка. Плохо, конечно, что ты её грудью не кормишь. Коровье молоко – тоже молоко, но материнское лучше.

Мать стояла рядом и наблюдала за бабкой и маленькой дочкой, совсем забыла про свою проказницу. Наташа сидела на полу спиной к женщинам и, оглянувшись, те не сразу поняли, чем она занята.

– Зачем ты взяла деньги? Кто разрешил тебе лезть в чужую сумку? Дай сюда! – попыталась мать отобрать у дочки деньги и сумку бабушки.

– Нет. Нет! Не дам! А-а-а! – завопила девочка. Мать попыталась уговорить ребёнка:

– Баба пошла за хлебом, ей хлеб без денег не дадут.

– Не дам! Не дам! – кричала девочка.

– Так нельзя, верни деньги! – уговаривала дочку мать.

– Нет, не дам! – Наташа надула губы и, подражая отцу, зло смотрела на мать, держа ручки за спиной.

– Я сейчас позову деда Бабая! – припугнула Надя свою проказницу.