Текст книги "Невостребованная любовь. Детство"

Следующий урок был чтение, изучали букву «М». Учительница попросила мальчика сдвинуть Букварь на середину парты так, чтобы новая ученица могла видеть, что нарисовано и написано на его страницах. На перемене Таня хотела выйти в туалет, туалет был на улице. Дежурные из старших классов её не выпустили:

– Нам сказали тебя не выпускать.

– Почему? – спросила девочка, стесняясь сказать, что хочет в туалет.

– Потому, что никто не знает, что ты за птица. Сказали не выпускать, значит, не выпускать.

Собираясь и уходя в школу, девочке не пришло в голову сходить в туалет, теперь Таня сильно хотела в туалет и едва сдерживала себя. Начались сильные боли в нижней части живота. Она хотела в туалет ещё на прошлой перемене, но постеснялась подойти к двери и попроситься выйти. На уроке один мальчик попросился в туалет и учительница его отпустила. Таня думала: «Учительница добрая, я попрошусь у неё на уроке, и она отпустит меня, а когда идёт урок, дежурных в коридоре нет». Но была большая перемена и девочка боялась, что не дотерпит до урока. Зашла в класс, в классе никого не было. Девочка зашла за круглую печь, обшитую чёрным железом, протиснулась в самый угол и пописила. Никто не видел этого. Прозвенел звонок, все вернулись в класс. Скромный ручеёк вытек из-за печи тонкой ленточкой, его никто не заметил. Девочка с ужасом смотрела на предательски вытекающий из-за печи тонкий ручеёк, расстроенная и смущённая случившимся, она едва дождалась конца урока. Это был последний урок в их классе, все пошли по домам.

Вот так я сходила первый раз в первый класс…

Не успела мать перешагнуть порог дома после обеденной дойки, как Наташа доложила:

– Знаешь, мама, что эта дура сегодня сделала? Она сегодня в школу пришла!

– Знаю, видела её, когда она к школе подходила с верёвочками на худых чулках, жаль, все доярки это тоже видели.

Мать повернулась лицом к Тане:

– Ну и что тебя туда понесло? Тебе что велели? Зачем бабу Дусю позвала? Что это ещё за новости? Чтоб это было в последний раз, нечего ходить, меня позорить!

Таня спустила с колен младшего братика и подошла к двери, раненный воздержанием мочевой пузырь гнал девочку в туалет.

– Ты куда это опять навострилась? – спросила мать.

– В туалет, – ответила девочка. Наташа съязвила:

– Во! Заливает! Пять минут назад пришла из туалета и опять в туалет!

Ночью девочка несколько раз вставала к поганому ведру, наконец, на это обратил внимание отец:

– Щё, мать, она часто бегает?

– Да, поди, простыла где.

Родители перевернулись на другой бок и вновь заснули.

Родители решили сменить место жительства, отец не захотел, чтобы его жена в очередной раз превратилась в сиделку и ухаживала за лежачим дедом. Жена вся измоталась на два дома, с работой, с детьми, со скотиной. Спала по два часа в сутки, едва переставляла ноги от усталости и отказывалась от близости с мужем в постели. Николай поговорил с дедом и нашёл выход, как уговорить жену переехать. Он пошёл к соседке деда, которую в деревне все звали Полька, и поговорил с ней, попросил её взяться ухаживать за дедом. Та отнекивалась, и Николай предложил ей:

– Ну, пойдемте, поговорим вместе с дедом.

Соседка согласилась сходить к деду. Поговорив с дедом, она подумала, что она, в принципе, могла бы поухаживать за стариком некоторое время. Но когда поняла, что это время ничем не ограничено, наотрез отказалась. Тогда заговорил дед:

– Ты, Полина, не думай, я не на жалость твою давить буду. Пенсию мою забирать будешь, а залежусь – избу заберёшь.

– Ну, пенсию понятно. А избу-то, как я заберу? – спросила соседка.

– Не обещают мне ничего хорошего врачи, но и скорой смерти не обещают. Дочери мои меня забыли, годами не ездят. Одна у меня осталась внучка моя Надюха, и она уезжать собралась. И то верно! Семья у неё, негоже на ней на одной ехать. Пусть живёт своей жизнью. Я, если захочешь, зарегистрируюсь с тобой. Женой, хозяйкой будешь здесь, а не сиделкой. Не о жалости твоей прошу, женой прошу стать. Наследницей моей в любом случае будешь. Не объявятся дочери мои, значит, через год, два-три, сам на тебя избу перепишу. Тогда мои дочери не докопаются к твоим правам. Ты меня знаешь, не обману. Многие годы мы прожили бок о бок с тобой, давай в одной избе поживём. Твоя-то совсем в землю вросла. Я не тороплю тебя, подумай. Но считай, это моё официальное тебе предложение пожениться.

Колебалась Полина, раздумывая, Николай Афанасьевич сказал:

– Слово моё такое: не сиделкой, женой прошу быть. Не жалости от тебя жду, а совместной жизни. Правда, муж из меня теперь некудышный.

Подумала, подумала Полина, через два дня согласилась стать женой Николая Афанасьевича.

Босоногое детство

Семья Греховых на этот раз переехали на другое отделение этого же совхоза, от реки в двенадцати километрах напрямую по лесу. Село было примечательно тем, что находилось «в треугольнике», который образовывали три озера, находясь почти рядом друг от друга: Шуранкуль, Лебяжье и Страшное. В основном дома села тянутся одной улицей с восточной стороны вдоль берега озера Лебяжье. От улицы в обе стороны идет с десяток проулков. Левая сторона улицы выходит огородами на берег озера Лебяжье, правая сторона выходит огородами в степь, посреди которой за, так называемой, поднятой дорогой, находится озеро Шуранкуль. Если стоять в самом начале улицы, лицом в улицу, за спиной слева озеро Страшное.

Местность представляла собой огромную болотистую чашу с большими и маленькими зеркалами озёр. Эта ровная местность, без каких-либо холмов, логов и возвышенностей по горизонту была опоясана безукоризненно ровной лентой леса. Лес был, своего рода, границей воды. В лесу в основном местность была сухой, болота и небольшие озерки встречались редко. Лес поражал белизной стройных берёз, красотой полян, разнообразием трав и цветов, обилием ягод и грибов.

В центре этой болотистой чаши находились, по местным понятиям, довольно больших три озера. Озёра были примерно километра три-четыре в диаметре, правильной округлой формы. Если провести прямые между этими тремя озёрами по ближним точкам от озера к озеру, получится треугольник примерно с равными сторонами. Ни одна из сторон этого треугольника длиной не будет более двухсот метров. Все озёра питались подводными ключами и талой водой. Со стороны леса в каждое озеро впадала небольшая речка. Назвать речку речкой или даже ручьём, можно было только весной, когда из переполненных болот талая вода стекала сначала из болота в болото по ручейкам, а потом широкой речкой в озёра. Но озёра, несмотря на их близость друг к другу, правильную округлую форму зеркала воды, поразительно отличались друг от друга. Настоящее чудо Урала!

Село опоясывало озеро Лебяжье с восточной стороны. Вода в озере пресная и прозрачная. Видимо, это и предопределило выбор людей для места поселения. По берегам озера со стороны села не было ни камышей, ни кустов тальника или ив. В метрах четырёх-пяти от воды местами росли столетние тополя в несколько обхватов. За каждым стволом мог спрятаться целый взвод солдат. От одного берега к другому ветер гонял плавучие островки камышей с низким, гибким тальником. Русло речки, что впадала в озеро со стороны леса, летом густо зарастало зелёной травой. Только по самому дну этого русла, среди сочной травы тихо струилась вода. В озере было несметное количество разной живности: различной рыбы, мормышек, пиявок, рачков, водяных жуков, головастиков и т. д. Особенно озеро славилось своими жёлтопузыми карасями. Прибрежная трава вплотную подходила к воде. Лишь изредка тропинки, что вели к плавкам – деревянным настилам над водой, разрезали этот сочный зелёный ковёр. Глубина воды от берега постепенно увеличивалась, дно было рыхлое из глины и земли. В этом озере редко кто купался, зато постоянно, и зимой и летом, все, кому не лень, ловили рыбу.

К концу июля озеро буйно зацветало, неглубокий берег зарастал водорослями и тиной. Метров через десять от берега была по-прежнему чистая гладь воды. На этой глади плавало несчётное количество дикой птицы вперемешку с домашними: гуси, лебеди, утки, чайки и чирки. Лебеди издали казались белоснежными. Они предпочитали плавать на середине озера, ближе к берегу подплывали редко и, как правило, парами. Гнёзда лебедей редко кто находил, и то на противоположной стороне озера со стороны леса. Они часто гнездятся на плавучих островах или на собранных ветрами в кучу плавающих ветках тальника и травы. Говорят, лебеди летом в основном обитают на озере Блиново. Это озеро затеряно где-то среди бескрайнего леса-березняка между сёлами. По-другому это озеро также называют Лебяжьим. Но иному ребёнку так хотелось похвастаться, что видел лебедей, что принимал диких гусей за лебедей. Бесчисленные чайки не боялись ни женщин, стирающих бельё на плавках, ни многочисленных рыбаков, плавающих на лодках, проверяя сети. Воду из озера не пили, хотя колодцев в деревне было мало. Но для хозяйства вода была пригодна, и скот пил эту воду охотно. Зимой воду приходилось цедить, тем очищать её от мормышек, которые в огромном количестве подплывали к проруби и зачерпывались вместе с водой. Летом озеро на середине казалось зелёным. На вечернем закате разливался розовый свет по тихой воде, как в зеркале отражая солнце. Огромный красный шар солнца касался полоски леса на противоположном берегу озера. Человеку, шедшему по берегу, казалось, что он связан с солнцем этой радужной, розовой полосой, что протянулась по живой глади воды от солнца к человеку. Куда бы человек ни шёл, розовая полоса неотступно следовала за ним, разбрызгивая по тихим волнам красные лепестки закатного огня. Несмотря на мошкару и тучи комаров, невозможно было так просто повернуться и уйти от этой волшебной красоты. В эти вечерние часы на озеро можно было смотреть бесконечно, слушая приглушённые звуки деревни, пение птиц, стрекотание кузнечиков в траве, тихий говор воды, кваканье лягушек и даже писк комаров – всё было близко и дорого сердцу. Человек невольно улыбался парочкам диких птиц, подплывающих в сумерках ближе к берегу.

С первыми заморозками вода светлела, становилась прозрачной. В ветреную холодную погоду озеро приобретало свинцовый цвет. Белые гребни волн быстро катились к берегу, и берег белел пеной. К концу ноября озеро покрывалось гладким, скользким зеркалом льда. Лёд был абсолютно прозрачным, видно было всё подводное пространство. Со временем лёд покрывался снегом, и в солнечный день безбрежная, абсолютно ровная равнина слепила своей белизной и россыпью самоцветов. После сильных ветров лёд оголялся, и люди шли с ломами на озеро, долбили лёд, и доставали примёрзших снизу ко льду рыб.

Ранней весной в озеро с окрестностей стекали многочисленные ручейки, плюс речка. На льду образовывались промоины под слоем талой воды. Люди почти по колено в воде без боязни подходили к промоинам и черпали из них воду. После настоящих теплых дней таял лёд в первую очередь вдоль всего берега, и огромная льдина всплывала и плавала на середине озера до конца мая.

Поднятая дорога вела в село Б., село называлось по одноимённому озеру. Озеро Беликуль было самым большим из четырёх местных озёр. В этом селе поднятая дорога кончалась, все знали: за этим селом было ещё одно небольшое село С., далее только лес. В селе Б. была своя восьмилетняя школа, многие дети из Ш. заканчивали среднюю школу в этом селе, так как до него было всего пять километров. Говорили, что в этом селе красивая, но заброшенная церковь. Мне лично побывать в Б. не довелось.

Озеро за поднятой дорогой называлось Шуранкуль, оно и дало название селу. Зеркало поверхности воды находится ниже поверхности земли, говорят, в переводе с татарского языка, это звучит так: «Очень низкая талия». Вода в озере сильно солёная, даже небольшое количество воды, попавшее в рот, может вызвать рвоту. Растительности по берегам озера нет. Камыши растут только на месте, где впадает маленькая речка, со стороны леса, поросшая по берегам тальником. В конце лета всплывают пласты тины. Купающиеся люди собирают тину в «матрас», ложатся на этот «матрас» прямо на воде и загорают, не выходя на берег. Берег ровный, в основном песчаный. Глубина воды увеличивается постепенно. Дно твёрдое, вперемешку из песка и синей глины, как будто асфальтированное. Чистый и тёплый песок по берегу привлекает многочисленных любителей купаться. Вся детвора села смальства умела плавать, и всё лето почти безвылазно находилась около этого озера.

Третьим соседом этих двух озёр было озеро Страшное. Если в озере Шуранкуль, хотя бы дети, но охотно купались, в этом озере никто и никогда не купался. Озеро Страшное более похоже на болото, с большими зарослями камышей и с разными по площади зеркалами чистой воды, которые соединены меж собой чистыми, то есть без камышей, протоками. Через несколько десятков метров от берега, за полосой чистой воды начинались заросли очень высоких камышей с многочисленными туннелями и коридорами. Над чистым зеркалом воды в центре озера, несмотря на все запреты стрельбы в черте населённого пункта, часто слышались выстрелы охотников. Даже в самую сухую погоду к озеру нельзя было подойти «сухой ногой»: вдоль всего берега тянулась полоса черной липкой грязи. За грязевой полосой в воде важно стояли цапли на одной ноге. Весной со стороны леса широкой, но мелкой рекой по травянистой ложбинке стекала в озеро талая вода. Летом эта ложбинка превращалась в болото. Страшные легенды ходят меж людей про это озеро: Живут в озере недобрые духи убиенных и по потёмкам заманивают людей к себе в гости. После этого этих людей никто и никогда более не встречает. В тёмное время суток люди стараются не ходить мимо озера. В этом озере не купаются и не рыбачат. Несмотря на недобрую славу озера и на суеверные, мистические предрассудки, с северной стороны у озера, меж болотами, притаилась маленькая деревенька, в полтора десятка саманных домов-мазанок, под названием Р. Давно эту деревеньку вычеркнули из списков деревень Челябинской области. Оставшихся жителей села Р. по прописке присоединили к селу Ш. От центрального села до деревеньки Р. было километра два. Далее за домами деревеньки, где-то там, было ещё одно озеро поменьше, оно называлось Травяное.

Между этими сёлами, ближе к Ш., было деревянное здание, служившее одновременно и жильём, и заготовительным пунктом, да ещё одно здание – школа четырёхлетка. Изгородь из штакетника опоясывала деревянное одноэтажное здание школы, да маленькую избёнку, что служила школьным складом, и огромный школьный сад. Окна школы выходили в сторону озера Шуранкуль, а сад был со стороны озера Лебяжье. Внутри сада, вдоль всего периметра ограды тянулись ряды огромных тополей, как живая изгородь. Весной снежно-белые хлопья тополиного пуха кружились над озёрами, падали в воду, не тая, прибивались волнами к берегу, как пена. В центре сада, среди берёзовых аллей, росли кусты крыжовника, смородины, малины и вишни.

Сад любили все дети, для них это был настоящий лес. Но самым интересным в этом саду, что привлекало к себе внимание людей, был старый тополь. Многовековой, огромный тополь величественно красовался у самой школы. Его ствол в несколько обхватов хранил следы ранений и событий, которые не прошли мимо него – многое повидал на своём веку этот тополь. В вечерние часы тихо шелестели его листья, как бы рассказывая о прошлом стаям большекрылых комаров и серых бабочек, облипающих его ствол. У его «ног» толпились кусты черёмухи и сирени. Стройный и, в то же время, сильно ветвистый, он возвышался над всем садом и издали выглядел коренастым. Так несоизмеримы были размеры школы и сада, что казалось не сад у школы, а школа где-то там в саду. Также издали казалось, что одинокий тополь растет из зелёного острова, а у его «ног» – школа.

В селе был единственный кирпичный дом, да и не место каменным домам здесь. Со многими надворными постройками и с аккуратными палисадниками под окнами дома выглядят уютно на широкой улице и в многочисленных проулках. За каждым домом большой огород, обнесённый плетнём или изгородью. Каждая усадьба чётко граничит свою территорию, редко у кого смежные огороды. От дома до дома расстояние приличное, так как дом стоит в центре усадьбы, отчего по площади село кажется большим, хотя по числу усадеб – это село небольшое. Об асфальте здесь и речи нет, хотя даже после незначительного дождя грязь непролазная. Дожди здесь частые гости. Покажется ли тучка над лесом, неважно с какой стороны села, и ветер вроде не на село дует, а от него, но непременно через несколько минут прольётся над селом дождь. Все облака в округе, как магнитом, притягивает к этим озёрам.

В центре села маленький магазин с максимальным набором продуктов и предметов первой необходимости. Всё в одном месте: продукты, спиртное, табачные изделия, мыло и керосин, косы, лопаты, топоры и прочая сельская утварь. От входной стены прилавок буквой «П», за прилавком неизменно тётя Груня, местный продавец и заведующая всеми складами товаров. Неподалеку совхозная контора, так называемое в народе, «правление». У порога редко можно увидеть машину, обычно стоят верховые или запряжённые в упряжь лошади. За правлением небольшой скотный двор, где содержат выездных породистых лошадей.

Напротив магазина через дорогу единственное, двухэтажное деревянное здание. Внизу расположен Сельский совет и почта. Наверху библиотека и медпункт. Один человек в нём фельдшер: врач и заведующая, она же и детский врач, терапевт и гинеколог – одна на всё село и лекарь, и аптекарь. Через дорогу, что ведёт в сторону фермы, ещё одна достопримечательность этого села – клуб. Длинное деревянное, еще не старое, но абсолютно серое здание, с высокими потолками, с десятком рядов деревянных без спинок скамеек внутри. На стене над высокой сценой белое полотно, так называемый экран.

За клубом, немного подальше слева, гараж вместе с МТМ – машинотракторная мастерская. На большой ровной площадке под навесом несколько тракторов, грузовых машин, уазик управляющего, прочая посевная и уборочная техника. Площадка с нормальной техникой плавно переходит в пустырь с брошенными, ржавеющими остатками сельхозтехники – это любимое место игр местной детворы. Поодаль конный двор: пара длинных бревенчатых конюшен, маленькая избёнка – сторожка или, как её ещё иногда называют, дежурка. В избёнке печка-буржуйка, маленькое оконце, лавки вдоль стен, сколоченный наспех стол, все стены увешаны сбруей, запах дегтя, дыма и пота. Возле дежурки колодец-журавль да колоды для пойки лошадей. Небольшой табун рабочих лошадей и среди них несколько вполне породистых: рослые, поджарые, красивые лошади.

Ещё далее за всеми усадьбами людей и конным двором, на расстоянии примерно с полкилометра – животноводческая ферма, где содержат в основном крупнорогатый скот. Штук пять старых, деревянных, чудом до сей поры не развалившихся коровников и две новых, кирпичных, стандартных, как здесь говорят, базовок. Вокруг них загоны для скота, обнесённые жердями. Половина площади каждого загона искусственно была приподнята над уровнем остальной земли за счёт навала привезённого грунта. Остальная часть тонула в грязи, даже берёзы погибли, не в силах вытянуть свои ноги-стволы из жидкой с оранжевым налётом грязи. Если глупая корова, а иная и не по своей воле, вдруг заходила, казалось бы, на безобидное, ровное полотно серо-оранжевой грязи, не раз скотник ударял её кнутом вдоль спины, чтобы та поскорей выбралась из этой топи, пока её не засосало полностью. Горе такой корове: сама намается, пока вылезет, скотник побьёт, и доярка всех богов соберёт, матерясь и моя её перед дойкой. Грязи везде хватает: в загонах, на дорогах, в базовках. Рядом с базовками кочегарка. В ней греют воду для нужд доярок и телятниц. Здесь экономка принимает молоко от скотников, которые в свою очередь забирают всё надоенное молоко по базовкам и привозят сюда для охлаждения и отправки фляг с молоком на областной молокозавод.

Временное место жительства для семьи Греховых определили в деревянном доме, огороженном штакетником, что находился в центре села, но в переулке. В ограде находилась маленькая стайка или бывший склад, сарай и амбар. Всё крыто дёрном. Это был двухквартирный дом. С одной стороны дома, в той, что подальше от проулка, жила семья с детьми. Та половина дома, которую выделили вновь приехавшим жильцам, имела большую первую комнату и маленькую вторую. Комнаты разделялись бревенчатой стеной. В стене была дверь и окно-проём без рам и стёкол с широким подоконником. Говорят, здесь раньше была совхозная столовая. Ни русской печи, ни полатей в новых домах не делали. Во второй комнате был очаг с большой плитой. Первая комната не отапливалась ничем. Пришлось Николаю устанавливать в центре комнаты железную буржуйку. Буржуйка была сварена из куска трубы большого диаметра. Верхняя часть буржуйки была выровнена в горизонтальную плоскость, что позволяло во время топки буржуйки готовить на ней пищу и греть воду.

Через неделю после переезда Надежда родила девочку, которую назвали Оля. Теперь было понятно, почему Таню не отпустили в школу. Понятно взрослым, но не самой Тане. Девочка надеялась, что на новом месте её непременно отпустят в школу, тем более, теперь мама дома и с малышкой водится сама. Мальчики подросли, и с ними стало легче нянчиться. Девочка надеялась, что Серёжа уже большой и вполне может справиться с братом и с новой сестрёнкой. Ей надоело водиться с детьми, и она надеялась отдыхать от них, пока будет в школе. Она была полностью ограничена в общении с другими детьми и людьми, а ей так хотелось посмотреть на людей, послушать, как они говорят и о чём говорят, узнать в какие игры играют дети. Ей хотелось хоть немного свободы, хотя бы на то время, пока она будет одна идти до школы и обратно, а братья не будут висеть на ней «гирями». Но спустя месяц после родов мать вышла на работу и на Таню повесили ещё одного младенца. Снова стало тяжело: кормить, поить малышку, менять пелёнки, укладывать спать и не забывать о братьях. Старший брат Серёжа рос спокойным и в меру послушным. Младший Вася, что называется, лез во все щели.

Таня росла тихо и незаметно, не привлекая к себе ничьего внимания. Худенькая, меньше сверстников, но с неё требовали, как со взрослой женщины. В её обязанности входило не только следить за детьми, но и прибираться в доме, полоть в огороде и в семь лет её уже принуждали носить воду. Наташу заставить что-либо делать было невозможно, её просто не было дома.

Таня тихонько подсматривала, как мать вяжет, и усвоила главный принцип вязания – умение протаскивать нить в петлю и при этом делать новую петлю. Когда дети засыпали, у девочки появлялось немного свободного времени, она брала крючок и нитки, самостоятельно старалась научиться так же ловко «создавать» новые петельки, вновь в них протянуть нитку и создать новую петельку, как делала это мать. Постепенно она поняла принцип «столбика», научилась вязать и его. Вечером девочка подошла к матери и попросила её:

– Мама, расскажи, как это вяжется.

– Видишь, мне некогда, за детьми вон смотри! – сухо ответила мать и, бросив вязку на табурет, пошла на кухню.

Казалось, девочка привыкла к холодности матери, к тому, что мать говорит с ней, не называя её имени и только командным голосом. Она в очередной раз постаралась спрятать обиду поглубже. Таня любила мать, её любовь всегда была сильней обиды. Она так старалась угодить матери, боясь ослушаться. Ей казалось, что если она будет походить во всём на мать, то мама непременно будет ей довольна. Вот и научилась девочка самостоятельно вязать. Она вновь почувствовала, что она лишняя в собственном доме и попыталась остановить мать:

– Я уже умею вязать и верёвочку, и столбиком. Ты только скажи мне, с чего начинать и как дальше. Я помогу тебе довязать занавеску… – но мать ушла и ни разу не оглянулась.

Тихонько, боясь кого-нибудь разбудить, Таня пошла в свой угол и вновь уткнулась в свои «петельки» и «столбики». На следующий день, когда мать ушла на работу, девочка взяла вязанную матерью шторку и стала её изучать. Она ещё раньше заметила, что мать вяжет каждый кружок отдельно, а последним рядом привязывает его к общему полотну. Что кружок надо начинать с середины, догадаться было несложно. Девочка связала «верёвочку» и соединила концы, получился круг. У готового кружка на шторке посчитала в центре столбики и связала столько же на своём круге. Оказалось, что круг из «верёвочки» слишком большой, и «столбики» сиротливо потерялись на нём. Пришлось всё распустить и начать всё сначала. Распускать пришлось ещё дважды. Вот так, методом проб и ошибок, точным подсчётом петель и «столбиков» с разным числом накидов, девочка научилась вязать крючком, а позже и спицами.

Ещё до учёбы в школе девочка выполняла заказы от людей: кому кайму на накидку на подушку связать, кому под покрывало кайму, а кому просто «вазу крахмальную» на комод для красоты поставить. Научилась девочка и «выбивать». «Выбивать» – так называлась особая техника ручной обработки ткани: на ткани наносился рисунок в виде кружков, лепестков, плавных линий, концы которых должны были непременно соединяться меж собой. На пяльцах каждая линия обшивалась вручную иглой с нитью в цвет ткани специальным поперечным швом, на каждый стежок затягивалась петелька. Потом каждый «лепесток» с помощью лезвия вырезался и получался выбитый рисунок за счёт образовавшихся дырочек. Если дырочки были большими, в них ввязывали крючком какой-нибудь красивый ажурный орнамент. Вдоль края этой накидки вытягивались продольные нити ткани, по несколько в ряд. Потом этот ряд поперечных ниточек прошивался по обе стороны специальным швом, получалась полоска орнамента одна из нескольких вариантов. Каждый край изделия был волнистым и обработан таким же швом. Если это были занавески на окна, в каждой верхней волне выбивались дырочки, в дырочки вдёргивали верёвочку, на которую вешались эти занавески. Тане нравилось вязать, за этой работой все обиды растворялись, и ей казалось, что не только маленькие братья и младшая сестрёнка любят её, но и мама довольна ей.

Наташа ходила в школу в третий класс и в этом же селе после школы где-то пропадала. Родители требовали, чтобы она после школы шла сразу же домой, но Наташа была не просто непослушна, а ещё и хитрая и расчётливая. Дети были рады, что их старшая сестра не приходила домой до тех пор, пока не придут домой родители, ибо ей было скучно сидеть дома, и она донимала детей приставанием и требованием сделать что-нибудь непотребное, мешала им играть меж собой. Если дети отказывались, она чем попало била их, щипала, дёргала за волосы, пинала, приказывала молчать и ничего не говорить родителям. Наташа знала, когда родители приходят с работы, и незадолго до их прихода возвращалась домой, зная, что братья и сестры её не выдадут, побоятся.

Пока была зима, Николай работал на конюшне. Надежда работала на ферме, чтобы детей одних не оставлять надолго. В доме было очень холодно, у порога не таял снег. К утру питьевая вода в оцинкованном бачке покрывалась корочкой льда, а в умывальнике, что стоял ближе к двери, замерзала полностью. Днём буржуйку топили непрерывно. Дети, намерзнувшись за ночь, стояли вокруг буржуйки, приятно ощущая тепло, как от костра. Маленький Вася, которому было три года, очень любил жареное сало. Сало жарилось на буржуйке на большой чугунной, семейной сковородке, или, как здесь говорят в сковорде, в которую за раз входит ведро картошки, он стоял рядом и наблюдал, как сало шипит, как становится золотистым. Ему не раз объясняли, что печь нельзя трогать, она горячая. Но мальчик так увлёкся тем, как жарится сало, что забыл о предупреждении и решил голой рукой взять кусочек сала, попытался до него дотянуться, лёг брюхом на буржуйку. Мальчик мгновенно отскочил от раскаленной докрасна буржуйки, но получил сильный ожог живота в виде полумесяца. Хорошо, что взрослые были дома, видели всё сами и не так сильно отругали Таню за то, что не уследила за ребёнком.

На совхозной конюшне был жеребец, которому шёл четвёртый год, никому не удалось объездить великолепного скакуна и его решили заколоть. В конторе при Николае решали, как убить жеребца: пристрелить нельзя, не положено стрелять в населённом пункте без специального на то разрешения. Сошлись на том, что с помощью верёвки и трактора просто задушить жеребца. Николай часто смотрел на красивое животное и сожалел, что такого у него никогда не будет. Во-первых, по закону член совхоза не имеет права иметь на подворье лошадь. Во-вторых, даже если бы и имел право, денег у него нет, чтобы это великолепное чудо природы выкупить. Все лошади в окрестных сёлах были потомками тех лошадей, с которыми пришли первые казаки на Урал, это были не, так называемые, «совхозные клячи», а хорошие статные, красивые кони.

Когда Николай услыхал, какую участь уготовили этому молодому коню, прямо в конторе заматерился на управляющего:

– Да ты щё?! Очумел, едрёна вошь! Мать твою …, Вы почему мне раньше нищего не сказали? Давно бы его объездил.

– Думаешь, не пытались? Один ты такой прыткий? Этот жеребец двоих уже покалечил, хватит. У тебя вон полон дом ребятишек, я не дам тебе согласия на то, чтоб ты попытался его объездить. Хватит!

– Я не дам его убить, это преступление. Прыткость здесь ни при щём. Это простую лошадь можно силой себе подчинить, а к этому жеребцу нужно с умом подходить. Не смогу объездить, тогда и убьёте.

– Я же сказал, вопрос решён.

– Вы его решили без меня, а я конюх. Имею право голоса. Дайте мне и коню шанс.

– Да чёрт с тобой! – махнул рукой управляющий.

Жеребец стоял в отдельной клетке, никто не решался войти к нему, корм и воду давали через верх перегородки. Под ногами жеребца накопилась подушка из навоза в метр высотой. Николай так же, как все конюхи до него, раньше не входил в стойло к жеребцу и подавал всё необходимое для жизни жеребцу через перегородку, как и было велено. Но конь ему очень нравился и в свободную минутку он подходил к нему, разговаривал с ним, гладил его по морде, успевая каждый раз отдёрнуть руку, когда жеребец пытался его схватить зубами за пальцы, которыми Николай дотрагивался до животного. Теперь он проводил около коня, которого назвал Буяном, значительно больше времени. Постепенно конь стал брать с ладони сахар и хлеб и позволял безнаказанно гладить себе морду. Николай всё дальше и дальше просовывал за перегородку руки и гладил уже шею и гриву коня.

Если коню это не нравилось, Николай не настаивал и гладил только морду, ласково и в то же время решительным голосом, говоря с животным. Конь привык к новому конюху, и пришло время, когда жеребец позволил надеть на себя узду. Новый конюх заходил в клетку и чистил коня специальными щетками, было видно, что коню это нравится. Николай использовал ту же тактику, что умело использовал в ухаживании за женщинами. Он говорил: «Нет женщин, которые не дают, есть мужчины, которые не умеют просить». Главное, не надо спешить. Николай стал привязывать узду на ненадолго к клетке, чтобы жеребец привык к тому, что узда ограничивает его движения и свободу.