Текст книги "Невостребованная любовь. Детство"

– Щё тут у вас произошло? Откуда этот дым? Вы щё, со спичками играли?

Видно, он заглянул в окно, когда огонь уже погас. Маленький Вася не мог что-либо сказать, он был совсем мал. Те, что постарше, молчали, ибо хорошо знали, что им влетит от старшей сестры, если они проболтаются, как это было уже не раз.

– Щё вы тут жгли? – отец открыл окно и входную дверь, проветрить избу. – Эта коза опять в бега подалась, щё она натворила?

Дети молчали, отец сказал:

– Ну, нищего, жопу-то оставила, проголодается, придёт!

Спустя пару дней сосед перепил, и жена с ребёнком предпочла уйти из дома, от греха подальше. К сожалению, эхо войны сказывалось на мужчинах ещё десятки лет. В послевоенные годы катастрофически не хватало мужчин. Женщины заменили часть мужиков в работе, но как их заменить в жизни, в любви, в продолжение рода? Зрелые женщины расхватывали мужиков-малолеток, женя их на себе всеми правдами и неправдами. В итоге, тем девушкам, которые подрастали, также не хватало мужчин. Эти девушки также вынуждены были женить на себе малолеток, тем самым отбирая женихов у будущих невест. Каждая шла на любые уловки, старалась лучше другой и угостить и напоить, и хотя бы на время удержать около себя мужика. В итоге, многие мужики пристрастились к спиртному, а иные просто спивались, что до войны было большой редкостью.

Сосед пришёл искать жену с детьми к Греховым, Николая дома не было. Сосед проверил весь дом, но поверить, что его жены с детьми здесь нет, никак не хотел. Надя старалась вытолкать пьяного соседа из дома:

– Да, что ты, окаянный! Уймёшься или нет! Своим глазам не веришь, что ли? Ребятишек всех перепугал. Пошёл, пошёл вон!

Хозяйка избы уже вытолкала незваного гостя в сени, но в сенях он споткнулся об выступающую над другими половицами доску пола. Доска сдвинулась, пьяница заинтересовался этим. Он встал на колени, отодвинул доску и увидел, как ему показалось, детские ноги. Это были ноги той самой куклы с сожжённым лицом. Но пьяный сосед верил, что туда под пол в сенях могли поместиться его жена и ребёнок. Хозяйка сама не знала, какая участь постигла куклу и думала, что Наташа решила поиграть с куклой на улице и потеряла её. Надя, увидев ноги, тоже опешила, ноги были голые, и в полумраке сеней вполне можно было их принять за ноги ребёнка. Хозяйка сама не могла поверить своим глазам, открыла двери, и дневной свет наполнил сени. Надя поняла, что это кукла, а сосед с пьяных глаз никак не мог сообразить, что он видит и завопил:

– Убили! Вы их убили! Мою любимую и ребёнка моего убили! Убийцы!

– Уймись, это кукла! – попыталась успокоить хозяйка соседа.

– Какая кукла? Это моя дочка! Вы их убили и закопали в подпол в сенях. Мол, никто не найдёт. Так? – размазывал сосед по своим щекам слёзы.

Надя достала куклу показать соседу, что это именно кукла и ещё раз опешила – лица у куклы не было. Сосед тоже растерялся:

– А это чё? Что у вас за чертовщина такая? Нет, ты мне скажи! Вы что, магией занимаетесь? Кого со свету сживаете? О-о-о! Какие вы страшные люди!

– Иди, проспись! Надоел уже. Пошёл вон! – гнала Надя из сеней соседа.

Но сосед не собирался уходить. Тогда Надя взяла лом, который всегда стоял в сенях, ибо им подпирали двери сеней на ночь. Ударила металлическим ломом соседа по спине. Это немного отрезвило мужика, и он тут же предпочёл уйти от негостеприимных соседей.

Николай и Надежда накопили денег и купили мотоцикл ИЖ – Юпитер. Николай гонял на мотоцикле так, что говорили про него не «едет», а «летит». Он не задевал ни одной кочки или ямы, а просто пролетал над ними. Как только Николай научился ездить, взял с собой младшую дочь, посадил её на задние сиденье мотоцикла и поехал с ней на центральную усадьбу. Заднее сиденье располагалось высоко, выше переднего, ноги девочки не доставали до подставок для ног. Прижимать ноги к колёсам она боялась, а сил рук не хватало удержаться за ручку сиденья. Высокая ручка в виде полукруга из твёрдой резины, вроде шланга, располагалась спереди сиденья. На каждой кочке дороги девочка подпрыгивала, как мячик и, в конце концов, упала с мотоцикла. Отец не сразу заметил потерю ребёнка и проехал достаточно далеко. Вернулся, вновь посадил дочь сзади. Но не проехал и километра, девочка вновь не удержалась и упала на полном ходу мотоцикла.

– Ну, щё ты падаешь? Понравилось, щё ли? Ладно, садись, не бойся, я буду ехать тише.

Отец остановил мотоцикл у какого-то большого здания, зашел внутрь, оставив дочь одну на улице. Маленькой девочке было интересно рассматривать узорчатую кладку здания из красного кирпича. Её совсем не смущало, что она одна находится в незнакомом месте. Отец вышел, посадил опять дочь на сиденье сзади, и они поехали по улице. У большого дома отец остановил мотоцикл и завёл дочь в дом. Николай зашёл в одну из комнат и стал громко с кем-то то ли разговаривать, то ли ругаться. Таня стояла в пустом коридоре. У стены стояла круглая стиральная машина. То, что это была стиральная машина, Таня узнает значительно позже, у них дома бельё стирали вручную. Она с большим интересом рассматривала странную, железную и белую бочку, такой она никогда раньше не видела. Потом её заинтересовало бельё на полу, которое, по всему было видно, приготовлено к стирке. Вещей было много, они были разноцветные, яркие, новые. Среди них были удивительные вещи, каких она никогда не видела. Например, ближе всего к ней лежали чулки, словно пришитые к таким же штанам. «Зачем? – думала девочка. – Ведь вот так, соединёнными, их неудобно надевать на детей. Я отдельно чулки и трусики на братьев с трудом надеваю, а со сшитыми мне вообще не справиться». Такого богатства девочка ещё не видела. Из комнаты вышел высокий дяденька, наклонился над ней и спросил:

– Тебя папа бьёт?

– Нет, – ответила Таня.

– Почему так выглядишь? Почему ручка и щека поцарапана?

– Я упала с мотоцикла, – сказала правду девочка.

– Это папа велел тебе так говорить? – допытывался дядя.

– Нет, он ничего не велел.

Дядя посмотрел, посмотрел на девочку и ещё спросил:

– А других детей папа бьёт?

– Только Наташу, она пакостит.

– Понятно. А раньше он тебя бил?

– Нет, никогда не бил, – утвердительно сказала Таня дяде.

– Хорошо, – сказал дядя и ушёл обратно в комнату. Через пару минут вышел отец и повёз дочь обратно домой.

До сих пор не знаю, зачем и к кому, как говорят, неодиныжды возил меня отец.

По сёлам раза два в месяц ездил приёмщик, так называемый в народе реможник – сборщик тряпок, бумаги, шерсти, костей. От населения принимал всё по весу, а взамен давал воздушные шарики, глиняные свистульки, тетради, карандаши, чернильницы, ручки с перьями, иногда какие-нибудь резиновые или глиняные игрушки. Дети всегда с нетерпением ждали его приезда. Возвращаясь из школы, Наташа увидела, как дети надувают воздушные шарики. Девочка не привыкла в чём-либо себе отказывать. Не найдя ничего бросового, Наташа не нашла ничего лучшего, как скатать половики валиком и отнести к реможнику. Приёмщик видел, что половики хорошие, но всё равно принял их по весу. Наташе было всё равно. Какая разница? Главное, у неё есть шарики, а для брата свистульки, а сестрица, естественно, перебьётся. Надежда возвращалась с дойки, устало проходила мимо приёмщика. Боковым зрением уловила, или показалось, что-то знакомое? Оглянулась на воз приёмщика – так и есть: её половики лежат в куче хламья.

– Где вы взяли эти половики? – спросила она приёмщика.

– Дети принесли, – неохотно ответил приёмщик.

– Половики похожи на ремки? – едва сдерживая своё возмущение, спросила Надя.

– Это меня не касается. Я всего лишь сборщик, а что там на что похоже, пусть на фабрике разбираются, – отмахнулся приёмщик от назойливой бабы.

– Что ты дуру тут передо мной корчишь? А ну, дай сюда половики! – терпение Нади кончилось. Она отстранила мужика-приёмщика и хотела сама взять половики.

– Я за них заплатил, – заорал мужик.

– Я тебе сейчас тоже заплачу!

Надя оглянулась, присмотрела палку потолще, схватила её и замахнулась на приёмщика. Мужик заорал:

– Ты чё, баба, сдурела, чё ли? Я ведь сдачи могу дать!

– А ты не сдурел? У малых детей хорошие вещи по цене ремков покупаешь. Может, мне в милицию заявить, как за воровство?

– Да хрен с тобой, забирай, – махнул рукой приёмщик.

Мать пришла домой, бросила половики на пол:

– Наташа, подойди сюда, – позвала она дочь.

Дочка взглянула на половики, поняла, зачем мать зовёт её, и огрызнулась:

– Надо, подходи сама.

– Я сказала – подойди сюда! – повысила голос мать.

– Не подойду, отстань.

Мать подошла к дочери, взяла её за руку и хотела подвести к половикам. Дочь сопротивлялась, старалась вырвать руку из руки матери и продолжала хамить:

– Пошла вон, надоела!

Мать буквально потащила дочь за руку, поднесла к половикам и поставила её на пол.

– Чё надо?! – ещё громче закричала девочка на мать. Она попыталась ещё раз вырваться и убежать, но мать крепко держала её за руку.

– Я всё равно убегу. Я не буду с вами жить, я уйду жить к …, они богатые. Надоели мне твои ремки! Я не Танька, обноски носить не буду! Мне надо хорошие платья и туфли. Мне надо игрушки.

Надежда старалась держать себя в руках и, как можно спокойней, говорила с дочерью:

– Уйдёшь, говоришь?

– Уйду! – в лицо матери крикнула Наташа.

– Мои ремки, говоришь, тебе не нужны? – сохраняла видимое спокойствие мать.

– Не нужны! – подтвердила дерзкая девочка, нагло глядя матери в глаза.

– Хорошо, оставляй мои ремки и уходи. Держать не буду.

Мать отпустила руку дочери. Наташа тут же ринулась к двери. Мать грубо откинула её обратно.

– Ты же сказала: не будешь держать! – сказала Наташа.

– Ты забыла кое-что сделать, – мать по-прежнему говорила с видимым спокойствием.

– Нет, ничего я не забыла! – дёрнулась к двери девочка.

– Нет, забыла! Оставить мои ремки забыла.

– Вот они у ног твоих валяются, – указала Наташа на половики.

– Да у ног моих валяются мои ремки, но и на тебе тоже мои ремки. Снимай! – приказала мать дочери, ей было жаль свою любимицу, но она понимала: идти дальше на поводу у дочери уже некуда.

– Кого снимай? – не поняла Наташа.

– Мои ремки снимай, что на тебе надеты. Снимай, снимай! Снимай или я сниму силой! – повысила голос мать.

– Да на! Подавись!

Наташа сняла платье и бросила его в мать. Мать вновь сохранила видимое спокойствие.

– Дальше. Снимай майку и трусики.

Надежда понимала: дальше так продолжаться не может. Мало, что ли, бил отец эту девочку – как об стенку горох. Если у родителей опускаются руки перед девятилетней девочкой, что будет, когда она вырастет? Наташа замешкалась, но характер взял вверх над здравым смыслом:

– Да забери! – девочка сняла всё с себя и трусики, и майку, их также бросила в мать, целясь в лицо. Мать спокойно сказала:

– Вот теперь свободна, иди куда хотела.

– И уйду! – девочка вышла во двор, решительно подошла к воротам, стала открывать калитку и услышала, как мальчишки зовут её гулять:

– Наташа, Наташка, ты где? Выходи, мы ждём тебя! Наташка!

Только тут девочка поняла свое положение: она свободна, но выйти никуда не может, к тому же холодно. Она закрыла калитку на крючок, вдруг мальчики заглянут, а она голая и всё видно. Видно её титьки, её писку, её жопку – что делать? Повиниться перед матерью? Ну, вот ещё! Сама виновата. Почему у нас вечно нет денег? Куда они с отцом их девают? Совсем обнаглела: мне указывает, ладно Таньке. Я не Танька, со мной так нельзя. Я большая, что хочу, то и делаю. Без них проживу. В школу вообще ходить не буду, с мальчишками играть целый день буду – так рассуждала девочка-повеса, но на улице становилось всё прохладней, и голой ей стало неуютно:

– Ну и ладно! Счас простыну, сами реветь будете!

Мать не выглядывала в окно, знала, что девочка голой никуда не уйдёт. Умышленно быстро настряпала пельмени и стала их варить. Открыла окно во двор, вкусный запах заполнил ограду. Наташа нахмурилась:

– Что делать? Пельменей хочу! Ну, и ешьте! Я всё равно не вернусь. Счас всё сожрут и не подавятся! – у Наташи навернулись слёзы на глаза, она присела на корточки, так было теплей.

– Ой! – вспомнила она, – счас папа придёт!

Это и решило все её сомнения. Она знала, отец не станет выяснять, что случилось и отхлещет её ремнём. Наташа вернулась в избу, мать спросила:

– Что случилось? Почему ты вернулась? – дочь молчала.

– Ну, иди, иди куда шла. Раз не хочешь разговаривать, – засовывая в рот очередной пельмень и показывая, какой он вкусный, сказала мать, махнув рукой на дочь.

– Я не буду больше так делать, – выдавила из себя непослушная дочь.

– Как так? – попросила мать уточнить.

– Ну, так, – сказала Наташа, стараясь справиться с непослушными слезами.

– Не поняла, – ответила мать и снова засунула себе в рот пельмень, не глядя более на дочь.

Мать велела Тане и Серёже садиться за стол, взяла маленького Васю на руки, обратно села за стол, сделав вид, что не заметила мокрых глаз старшей дочери. Наташа была в бешенстве: как так, она старшая, надо её первой садить за стол. Мать оглянулась на голую дочь у порога и, с видимым удовлетворением, сказала:

– Хорошо, что ты от нас ушла, теперь нам больше пельменей достанется!

– Я не ушла, я осталась, – чуть слышно сказала проказница.

– Почему осталась? Что-то забыла с собой взять? Извини, но твоя школьная форма и твой портфель с учебниками и тетрадями – это тоже мои ремки. Ты не переживай,… богатые, они тебе всё купят.

– Не купят, – как бы всё осознав, сказала девочка.

– Почему? Почему ты так думаешь? Денег у них много, должны купить.

– Я им чужая, – тихо сказала Наташа.

– А нам ты какая? – жуя пельмень, спросила мать.

– Я вам родная, – глотая слёзы, сказала Наташа.

– Разве родные так себя ведут? Где ты видела, чтоб родная дочь хамила матери? Бросала в неё, что попало? Делала, что хотела? Воровала из дома вещи? Где ты всё это видела? Разве так бывает? Ответь.

– Не бывает, – повесив голову, ответила маленькая хулиганка.

– Разве родные не любят друг друга, не жалеют друг друга, не помогают друг другу? – продолжала спрашивать мать.

– Я так больше не буду. Я буду слушаться, – чуть слышно сказала Наташа, и слёзы перестали её слушаться, закапали на голую грудь.

– Мне трудно поверить тебе, – заталкивая очередной пельмень в рот, сказала мать.

– Прости, мама! – наконец, повинилась дочка, увидев, как мало осталось на столе в тарелках пельменей.

– Хорошо, одевайся и садись есть, – смягчилась мать.

Бабе Нюре становилось всё хуже. Николай не отходил от постели жены, когда она засыпала, дед ронял скупые слёзы и молил Бога не отбирать у него его Нюню. Тяжело вздыхая, шёл готовить для неё что-нибудь вкусненькое. Скорая в больницу бабку не забирала, медсестра со Скорой тихо говорила:

– Готовьтесь. Надежды нет.

Когда Нюра не спала, Николай не подавал вида, что подавлен и расстроен. Старался отвлечь жену от мрачных мыслей, говорил спокойно и только о хорошем, или вспоминал о смешных историях в их совместной жизни. Нюра чувствовала это и была благодарна мужу, который не отходил от её постели. Дед встал, хотел принести ей горячего чая, но жена поймала руку мужа и сказала:

– Всё. Видно время моё вышло. Не носи мне более ничего. Посиди со мной. Мне надо сказать тебе: я сегодня глаза закрыла и провалилась. А потом яркий свет и тишина… Очнулась – ты меня трясешь… С полдороги видно меня вернул. Время вышло, пора мне. Жаль, девки так и не приехали. Дочери вы мои, дочери!

Нюра помолчала, и слезинки побежали по её вискам к подушке:

– Чем же я вас обидела? Что даже попрощаться не приехали! Всё для вас мы с отцом делали, а под старость остались одни. Время пришло, ты остаёшься один. Я устала, прощай! – еле слышно закончила свою исповедь Нюра.

Николай схватил жену в охапку, тряс и звал:

– Анна, Аннушка! Нюра! Нюня, ты моя Нюня!

Всё надеялся растрясти, вернуть к жизни свою Нюру хоть на миг, как это удалось ему утром.

– Что же ты наделала? Разве я, твой муж, разрешил тебе одной уходить? Почему не послушалась, старая? Почему меня одного оставила? Изба у нас с тобой ещё крепкая, пчелки есть. Огородик. Хоть маленькую, да пенсию платят. Что нам вдвоём-то ещё надо? Столько работы мы с тобой переделали, столько дел сделали. Столько бед пережили. Ты моя единственная, три-то имени я тебе дал. За троих ты и работала всю жизнь. Аннушка, ты Аннушка! Нюра, ты Нюра! Нюня, ты Нюня!..

Причитал дед над усопшей, не слышала его любимая. Дед гладил её руки:

– Что мне здесь одному делать? Ответь! Аннушка, Нюра моя! Господи, помилуй её грешную, даруй ей царствие Небесное. Помилуй меня грешного! Помоги мне и эту утрату пережить.

Прочёл Николай-казак всё то, что знал из молитв и опять стал причитать над телом жены, с которой прожил всю свою жизнь:

– Солнышко моё! Вот и закатилось моё солнышко. Знал, что это рано или поздно случится, но, как в сказке, надеялся, что уйдём мы из этого мира в один день. Не получилось. Как больно отрывать тебя от себя, Нюра, Нюра! – раскачивался казак из стороны в сторону, не вытирая слёз.

Трогал дед лицо своей бабки, пытался согреть её морщинистые руки, прижимал их к своим щекам, звал и звал свою половинку! Молчала, не отвечала Анна.

Пришла Надя, впервые в жизни увидела слёзы на глазах деда и всё поняла. Подошла к кровати бабки, присела на колени возле покойницы и тоже заплакала. Погоревали, погоревали вдвоём внучка с дедом, дед сказал:

– Ну, ладно, Надюха, иди, телеграммы надо девкам подать.

После того, как схоронил Николай Афанасьевич свою Нюру, остался один в избе, где всю жизнь было многолюдно: первое время чужие дети, сироты или дальние родственники. Потом появились свои родные дочери. Не дал Бог сына. Сожалел дед о том, что разъехались его дочери. Повыходили дочери замуж за нездешних женихов и забыли отца с матерью. Одна внучка не забывает старого, да и у той четверо детей, работа тяжкая, дояркой работает. Скотины полон двор и муж, который не прочь выпить. Нет большего горя для старого человека, чем одиночество. Старый пёс Матрос и тот издох. Вот и ходил дед из угла в угол по дому. Устав, выходил на крыльцо, садился и смотрел часами, как над влажной чертой деревянной кадушки, под которой проходила поверхность воды, рядами вниз головой по очереди пьют пчёлы. Остались у него только вот эти два улья с пчёлами, да разговорчивые куры ходят по ограде, всё о своём по куриному кудахчут. Нет ни коровы, ни поросёнка. В окно и то лишнего не посмотришь. Кого выглядеть можно? Один живёт, как здесь говорят – на отшибе, его изба последняя в проулке…

Эти невинные два улья и сыграют над дедом невольно злую шутку. Без вины виноватые пчёлки принесут деду новую беду, вернее будут поводом для жестокого поступка двух местных отморозков. Были в селе двое отпетых пьяниц. Ни семьи, ни работы у них не было. На что жили, на что пили? Непонятно. Где-то одинокой бабке дров поколют или забор починят. Благое дело. Но эти двое, вечно пьяных мужика, считали бабушек вечными должниками и буквально их терроризировали. Бабушки сразу щедро рассчитывались с ними за работу, но раз поделав что-то по хозяйству у бабушек, пьянчуги требовали снова и снова денег, и бедные бабки давали деньги, лишь бы эти двое оставили их в покое. Пьяницы рассудили так: дед один живёт, вступиться некому. Орать будет, так и никто не услышит – изба в проулке последняя стоит. Пасека есть? Есть. Куда мёд девает? Да брагу ставит. Значит, брага есть. А у них «трубы горят». Не опохмелятся – сдохнут. Несправедливо. Жалко ему, что ли?

Засиделся дед на крылечке в тот вечер, кто-то постучал в ворота. Дед, не спрашивая, открыл калитку. Да разве мог дед предположить, что может кто-либо к нему с плохим прийти?

– Чего вам на ночь глядя? – спросил дед незваных гостей.

– Чё, сам не знаешь, дед? Что нам может быть надобно, если не выпить?

– Нет у меня ничего, – ответил дед и хотел закрыть калитку.

– Не спеши, старый! Мы поищем! – нагло, ногой задержал калитку один из алкоголиков с гусиной фамилией.

– Что значит «поищем»? – спросил дед.

– То и значит: счас зайдём в дом и поищем, – сплюнул второй забулдыга.

– Да кто вас в дом-то пустит? – возмутился дед.

– Ты, дед, не понял, мы сюда не спрашивать пришли.

И отпихнули старика в сторону, тот устоял. Пьянчуги направились к крыльцу. Не привык старый казак к такому обращению, потрогал незваного гостя по плечу:

– Ну, повернись, гнида! – скомандовал он.

– Что, старый, удаль свою молодецкую вспомнил? На старую задницу решил с нами потягаться? Ну, давай: кто кого?

Один из пьянчуг отвлёк деда, повернулся к деду лицом, а второй зашёл на крыльцо. Не подрассчитал пьянчуга свои силы, думал, видно, что у деда столько же сил, как у бабок, которые так настрадались от их произвола. Дед по-прежнему был достаточно ловок в борьбе, как в молодости, и увёртывался от кулаков молодого, но пьяного соперника. То ли выпитое спиртное подвело хулигана с птичьей фамилией, то ли дед ещё был крепок. Удар кулаком по лицу свалил с ног хулигана, тот встал на четвереньки, с трудом поднялся на ноги, лицо косило от злобы. Огляделся, лицо его просияло: он увидел у стайки вилы, подбежал, схватил их.

Второй спустился с крыльца и сзади повис на деде. Дед не забыл навыки рукопашного боя, хоть ловкость уже не та, но силы ещё были, сбросил пьянчугу с плеч. Тот не удержался на ногах, и тут же получил по морде удар кулаком, вытянулся и затих.

Николай, тяжело дыша, с секунду смотрел на второго. Этого времени хватило, и первый сзади воткнул ему в руку вилы. Целился он в бок деда, да тот успел среагировать, и вилы угодили в руку. Не обращая внимания на боль, на подсознательном уровне сработал закон боя: не замечать боль во время боя – залог выиграть бой и остаться в живых. Николай жилистой рукой выдернул вилы из своей руки, не обращая внимания на боль, обеими руками вырвал вилы из рук хулигана и проткнул его вилами ниже пояса. Дед целился в ноги, да промахнулся, попасть в ноги ему сам пьянчуга помешал, держась обеими руками за зубья вил. Взвыл пьянчуга громче волка, от крика пришёл в чувство его дружок по пьяни. Бросил Николай вилы, не хотел он более никого ранить или убить. Но второй напарник не отступал, никак не мог успокоиться и смириться с тем, что они вдвоём не могут справиться с одним стариком. Не зря говорят: пьяному море по колено. Не раз кулак деда попал ему в морду, а тот всё не уймётся. Встанет, головой встряхнёт и снова кидается. Дед понял: «Не отстанет, гад!», – и после очередного удара, свалив на землю пьяницу, дед зашёл домой и закрыл изнутри дверь на крючок.

Но отморозок и не думал оставлять деда в покое, схватил те же вилы и разбил стёкла окон, матерясь и угрожая убить старика, стал пытаться залезть внутрь. Это ему не удавалось: то ли лишку выпил, то ли не мог пролезть в квадрат рамы. Стал выламывать перегородку рамы об стекло изрезанными в кровь ладонями рук. Эта задержка дала возможность деду достать ружьё и зарядить его. Николай подошёл к окну и прицелился в озверевшую морду алкаша:

– Ты меня знаешь, я выстрелю! – предупредил дед.

– Подожди, залезу, и ты меня узнаешь! – рычал сквозь зубы моральный урод.

Николай выстрелил в потолок, пьянчуга только рассмеялся:

– Ха-а, ха-а! Вот, дед, ты и попался! Ружьё-то у тебя одностволка!

Не учёл пьянчуга навыки казака быстро заряжать ружьё на полном скаку на лошади верхом, ведь от этого в бою зависела жизнь. Не успел отморозок и ноги просунуть в проём окна, как получил «пучок» дроби в пах. Так и остался на подоконнике на расшарашку, словно хотел шпагат сделать: одна нога на улице, другая в избе…

– Господи! – воззвал дед к Богу, – что за тяжкие испытания Ты мне посылаешь? Грешен я. Но зачем же ты, Господи, допустил этих отморозков? Зачем, Господи, ты позволил им наследить кровью на оставшемся моём земном пути?

Не одеваясь, дед пошёл к участковому. Участковый, увидев окровавленного и избитого старика, всплеснул руками:

– Николай Афанасьевич, что с вами?

– Ты мне скажи, представитель закона, обращались ли к тебе наши бабки с жалобами на этих двух алкоголиков?

– Ну, было дело, – ответил участковый.

– И что, что ты с ними сделал? – опускаясь на крыльцо дома участкового, спросил Николай Афанасьевич.

– А что я должен был с ними сделать? Бабки писать заявления не хотели, а слова к делу не пришьёшь.

– А сообразить, что они просто боятся заявления-то писать, не сумел, что ли? К делу, говоришь, не пришьёшь? Ну вот, теперь пришьёшь. Только не им, а мне. Иди ко мне домой, забирай их. А я устал, тут посижу, подожду чёрный воронок.

– Что ты натворил? Николай Афанасьевич, что ты натворил? Что там произошло?

– Не бойся, иди. Они тебе уже ничего плохого не сделают.

Участковый быстро переоделся в форму, взял пистолет и пошёл к избе Шмаковых, а дед сидел на крыльце избы участкового и ждал. Не знал старик тогда, что на свои ноги он сам уже никогда не встанет. Отказались ноги держать старика. Голова работала нормально, сердце было ещё крепкое, а ноги не слушались…

Не осудили старого казака, вспомнили все его заслуги перед страной и сельчанами. Как один, все люди вышли к зданию клуба, не вместились все внутрь, где проходил суд над Николаем Афанасьевичем за убийство одного и нанесение тяжкого вреда здоровью другому. Но никто не расходился, все ждали решения суда. Слишком велико было уважение людей к старику, слишком велико было презрение людей к отморозкам. Суд решил: дед защищался и без злого умысла ранил воров. Ранения пьяным незваным гостям нанесены дедом были спереди, а, значит, непредумышленное убийство. Первый хулиган с гусиной фамилией выздоровел, а второй из нападающих умер в больнице.

Когда старшая сестра пошла в третий класс, Таня, зная, что ей семь лет, со дня на день ждала, что и она пойдёт в школу. Она мечтала о том, что ей купят форму и портфель, как покупали старшей сестре. Она надеялась увидеть других взрослых людей и детей, кроме отца с матерью и сестры с братиками. Но и в этот раз форму и портфель купили только Наташе, и в школу пошла одна старшая сестра. Каждый день девочка ждала, что вот-вот её переоденут в новую форму и поведут в школу. Но сестра уже возвращалась из школы, и Таня понимала, что сегодня в школу она не пойдёт:

– Мама, а когда я пойду в школу? – спросила она мать, когда та пришла с работы.

– Что ты там забыла? – сухо спросила мать. Девочка удивилась вопросу матери и сказала:

– Я хочу учиться.

– Успеешь, выучишься, – отмахнулась мать от дочери, выпрямилась и прогнула спину, выпучив живот вперёд – она снова была на сносях.

– Мне уже семь лет. Я хочу счас идти в школу! – чуть ни плача, настаивала девочка.

– За братьями вон следи! – грубо ответила мать и повернулась спиной к дочери.

На другой день в школу Таню также не отвели. Не отвели и на следующий день. Через несколько дней Таня решила идти в школу сама. Нашла старую форму сестры, надела её. Заплела себе две косички, как мама заплетала Наташе, когда собирала её в школу. Волосы у Тани были короткие, своих бантиков у неё не было. Она взяла вафельное полотенце, так называли кухонные полотенца из белой хлопчатобумажной ткани: ткань имела с обеих сторон рельефную поверхность, которая напоминала корочки вафель. Девочка оторвала две узенькие полоски от полотенца и хотела вплести их в свои косички. Ей не приходилось ещё плести кос. Девочка видела, что сестру мама сначала тщательно расчёсывает, а потом заплетает. Она поискала расчёску, сразу не нашла, боясь терять время на поиски, она взяла обыкновенную алюминиевую вилку и стала сама себе расчёсывать волосы зубьями вилки. Кое-как примостила верёвочки к «косичкам», нашла старые, рваные чулки сестры и надела их. Порылась в куче стоптанных изношенных сандалий сестры и отобрала для себя пару. Пока подбирала обувь, чулки сползли ниже колен, но это не остудило её решимости. Она оторвала от полотенца ещё две верёвочки и этими верёвочками, которые топорщились в разные стороны нитками, подвязала чулки выше колен. Решив, что она вполне готова идти в школу, вышла в сени и тут спохватилась: «А как же братики? Они же проснутся!» Таня быстро нашла выход, побежала к бабе Дусе и попросила её:

– Бабушка Дуся, пожалуйста, посмотрите за мальчиками, пока я буду в школе.

– Мама тебе что сказала? – спросила баба Дуся маленькую соседку.

– Она сказала: успеешь, выучишься.

Баба Дуся с жалостью посмотрела на «наряд» девочки:

– Ну, ладно, посижу, – согласилась бабушка, понимая девочку и жалея её.

Не возвращаясь домой, Таня пошла в школу: первый раз, в первый класс. Она вошла в школу, шёл урок, в коридоре она никого не встретила. Она прошла весь коридор до конца, раздумывая, что делать дальше. Подошла к двери и стала прислушиваться. За дверью был слышен размеренный говор учительницы. Заглянуть в класс она побоялась. Вдруг громко зазвенел звонок. Дверь открылась, и из класса выбежали дети. Таня прижалась спиной к стене и стала наблюдать за детьми.

– Ой, а это что за мышь такая тут стоит? – заметил её один мальчик, – ты откуда сбежала?

– Я не сбежала, я пришла, – ответила девочка, – и я не мышь, я Таня.

– Аха! – засмеялся мальчик, показывая пальцем на растерянную девочку, – такая рваная, грязная и не мышь?

За спинами детей Таня увидела сестру и радостно сказала:

– Вот, это моя сестра, Наташа!

Наташа в ответ фыркнула:

– Только такой сестры мне не хватало!

Наташа повернулась спиной к сестре и сделала вид, что не знает эту девочку. Таня едва сдерживала слёзы, ей так нужна была помощь сестры… Другие дети присоединились к мальчику и тоже стали смеяться над бедной девочкой. На шум обратила внимание учительница, подошла к Тане и стала расспрашивать:

– Как тебя зовут, девочка?

– Таня, – растерянно ответила девочка.

– А фамилия твоя?

– Гррехова.

– Тебе сколько лет? – продолжала уточнять информацию учительница.

– Семь, – всё так же тихо отвечала девочка.

Школьники стояли полукругом и наблюдали за ней и учительницей. Таня вновь почувствовала острую потребность в помощи сестры, поискала её глазами, – сестры нигде не было.

– Понятно, – сказала учительница, – ну, заходи в класс, раз пришла.

Учительница завела девочку в класс, усадила рядом с мальчиком за одну парту и дала листок бумаги и карандаш. Начался урок рисования. Лист бумаги был чистым. Впервые перед Таней лежал целый чистый лист бумаги, ей было жалко его портить, она не могла придумать, что рисовать. Вдруг то, что она нарисует, окажется тем, что нельзя рисовать. Учительница подошла к новой ученице и сказала:

– Вот видишь, как твой сосед хорошо рисует сосны, попробуй и ты нарисовать так же.

Тане действительно понравились нарисованные мальчиком сосны, она нарисовала такие же.

Всю свою жизнь я рисовала сосны по этой примитивной схеме, как рисовал мальчик-сосед по парте, если требовалось нарисовать их по памяти.