Текст книги "Невостребованная любовь. Детство"

Вот уже второй день Николай умышленно не поил жеребца и не давал ему овса. Он выгнал в загон на улицу всех лошадей, которые на это время были не востребованы совхозниками. Вылил воду из всех поилок. Поилки представляли из себя деревянные колоды. Николай, наконец, решился вывести из клетки жеребца, предварительно закрыв все входы и выходы и, на всякий случай, заложив окна соломой. Животное, проведшее в заточении год, могло повести себя непредсказуемо. Николай понимал: удержать за узду жеребца не сумеет даже он, а это будет поражением человека в глазах животного, поэтому он не стал брать жеребца под узду, но узду не снял. Свободный конец узды хорошо зафиксировал так, чтобы он не мешал жеребцу наскакаться да набеситься. Он открыл дверцы клетки и отошёл в сторону. Жеребец долго нюхал воздух в пустом проёме, словно не верил своим глазам или ждал какого-нибудь подвоха, сделал осторожно шаг вперёд, ещё шаг и рванул! Мгновенно жеребец оказался на середине конюшни. Николай тут же зашёл в клетку жеребца, ибо это была единственная клетка в конюшне, все остальные лошади передвигались по конюшне свободно. Закрыл за собой воротца, сел на кормушку для овса и стал ждать, наблюдая за жеребцом.

Жеребец с минуту стоял, как вкопанный, столь невероятно ему казалось, что он за границей клетки. Всё тело его трепетало, ноздри широко раздувались. Вдруг он выгнул шею дугой и начал бить передней ногой доски пола конюшни. Ему никак не верилось, что он на свободе, хоть эта свобода была в пределах размеров конюшни. Вдруг жеребец взлетел вверх, разрезая воздух передними ногами. Затем опустился на передние ноги и задрал зад, брыкая задними ногами в воздухе, заржал и ринулся вперёд, загнув голову набок – так и врезался в стену! Ошалело вытаращив глаза, постоял с минуту и стал дальше носиться по конюшне, но на стены более не налетал. Он перепрыгивал через колоды и кормушки для овса, не замечая их. Устав, жеребец стал бегать осознано: бил копытами по кормушкам, разбивая в щепы доски кормушек и поилок. Когда эти кормушки ему надоели, он стал бить по кормушкам для сена. Такие кормушки делаются у стен в виде решётки на высоте до метра от пола. Конь устал и стал спокойно подходить к очередной кормушке задом и, подкидывая высоко зад, бил копытами по жердям кормушки. Жеребец бесился более часа. Наконец, ему и это надоело. Николай воспользовался относительно спокойным поведением жеребца и занёс в клетку приготовленное заранее ведро воды.

Николай заговорил с конём, не выходя из клетки, и протянул ему кусочек хлеба. Конь недоверчиво покосился на конюха, но подходить не стал. Стал шагом ходить туда-сюда, подёргивая шкурой и разбрызгивая пену с шерсти. Это было хорошо, ибо без повреждений мышц и сухожилий при таких кульбитах обойтись было неизбежно, тем более, животное столько времени не имело возможности свободно двигаться. Спокойная ходьба способствовала тому, что мышцы расслаблялись и постепенно вставали на место и тем помогали расслаблению сухожилий. Когда конь остановился, Николай вышел из клетки и медленно подошёл довольно близко к жеребцу, остановился в двух метрах от животного и протянул хлеб на ладони – жеребец не двигался и дико косился на человека. Николай стал ждать, когда жеребец подойдёт сам.

Жеребец подумал, подумал и тихо подошёл к конюху. Осторожно взял хлеб с ладони. Николай протянул руку, чтоб погладить жеребца, жеребец вновь взбрыкнул и снова начал бегать по конюшне. Николай снова зашел в клетку и снова стал ждать, когда жеребцу надоест бегать. На этот раз жеребец устал быстро и снова встал. Николай снова вышел из клетки и снова подождал, когда жеребец сам возьмёт хлеб с ладони. На этот раз жеребец позволил себя погладить. Николай потрепал жеребца по гриве и заговорил ласково и в то же время решительно со своим другом:

– Друг ты мой верный! Сильный и ловкий зверь! Я тебе тоже друг. Прими меня таким, какой я есть. Мы должны дружить, в противном случае тебя убьют. Мне будет очень жаль потерять тебя. Смирись, я желаю тебе только добра. Неужели лучше стоять годами в клетке, щем дружить со мной?

Жеребец успокоился и позволил человеку взять в руки узду. Николай попытался его завести в клетку. Но не тут-то было: конь вновь встал на дыбы и вырвал узду из рук конюха, снова начал носиться по конюшне, периодически вставая на дыбы. Когда конь остановился, Николай поднёс к морде коня воду в ведре. Конь не пил уже два дня, а после двухчасовой «прогулки» коня нестерпимо мучила жажда. Конь хотел сунуть морду в ведро, но человек развернулся и быстро пошел в клетку, неся ведро с водой на вытянутой руке сзади себя. Животное забыло обо всём, как будто привязанное, шло за водой и не заметило, как оказалось в клетке. Жеребец выпил всю воду, но расставаться с ведром не хотел, лизал изнутри его стенки:

– Ну, будя, будя тебе! – успокаивал его конюх, – напою я тебя. А пока хватит, нельзя больше. Успокойся, остынь. Сейчас посидим, отдохнём ещё минут пятнадцать-двадцать, и я принесу тебе ещё воды. Понял? – говорил Николай с конём, как с человеком.

Николай принёс два ведра воды, сразу выпоил одно ведро коню, а через некоторое время второе. Зашел в клетку, смотал из сена валик и стал вытирать им спину коня, ведя валиком сверху вниз и стряхивая пену на навоз. Буян стоял спокойно. Николай постепенно протёр все тело коня и хотел порастирать ноги. Жеребцу это не понравилось, он ещё не настолько доверял этому человеку, чтобы позволить дотрагиваться до ног.

– Ну, нет, так нет! – сказал Николай и вышел из клетки. Принёс овса и насыпал в кормушку, Буян понюхал овёс, покосился на конюха и стал жевать.

– Ну, вот! – сказал довольный конюх, – начало есть. А эти сами, словно звери, звериными способами хотели тебя, Буян, подчинить себе, как будто ты простая деревенская кляча. Ты конь! Великолепный конь! Красавец! Тебя на выставку надо, щёб все любовались твоей красотой. А они убить собрались, да разве так можно?

Гладил Николай своего друга через заграждение клетки, который в будущем, спустя два месяца, в невероятном случае спасёт ему жизнь.

С этого дня Николай дважды в день выпускал жеребца гулять по конюшне. Жеребец с удовольствием бегал по конюшне, вставал на дыбы, бил передними ногами по воздуху. Вставал на передние ноги и хлестал задними ногами, но уже не бил кормушки и поилки. Николай не прятался более от жеребца в его клетке. Постепенно приучил коня к вожжам, обнимая коня за шею, просовывал конец вожжей вокруг шеи. Завязывал специальным узлом конец на основной части вожжей так, что на шее коня была петля такого размера, что конь не мог её скинуть через голову, но петля была «мёртвой», сильней не затягивалась. Конюх вставал в центр конюшни и свистом побуждал жеребца бегать вокруг него, на той длине вожжей, которую выбирал он. Потом так же, как в первый раз, заводил коня в его клетку, давал ему овёс и с промежутками воду. Тёр спину коня валиком из сена, массажировал всё тело. Конь позволял человеку растирать ноги, Николай уже не боялся пролазить под брюхом жеребца. Это было необходимо не из практических соображений, а для того, чтобы животное поняло, что человек полностью доверяет ему и просит в ответ доверять человеку.

После очередной «прогулки» по конюшне, наконец, Николай решился вывести жеребца на улицу в загон. Он не снял с него узду, так же зафиксировал вожжи на шее коня. Жеребец увидел волю, дневной свет, который не видел более года, вспомнил, как жеребёнком носился вокруг кобылицы-матери, кровь в его жилах взыграла. Взлетел Буян на дыбы и заржал. Николай отошёл к центру загона и потянул за вожжи. Жеребец повиновался, подошёл к хозяину, Николай потрепал его за гриву:

– Ну, давай, Буян! Пора! – и свистом дал понять коню, что надо бежать.

Но конь не хотел бегать по кругу привязанным к человеку, его манила воля, там за этой изгородью.

Изгородью называли ограждение из жердей, сделанное без единого гвоздя. В землю вкапывали приличной толщины колья по паре в одно место, на расстоянии примерно два метра между парами кольев. Расстояние между кольями в паре было примерно пятнадцать-восемнадцать сантиметров. Эту пару кольев переплетали восьмёркой меж собой тальником. Чтобы эта вязанка после высыхания самовольно не сползала вниз, под тальник делали незначительные зарубки. Сверху на перевязь укладывали жерди. На определенном расстоянии вверх от уложенных жердей снова плели тальник и снова укладывали жерди, и так до нужной высоты изгороди. Колья сверху заостряли, чтобы влага дождей и снега меньше задерживалась на верху кольев, и колья меньше гнили.

Жеребец пробежал несколько кругов вокруг человека и, видимо, решил, что с него хватит, мол, посидел в заточении достаточно. Рванул к изгороди, уронил человека, Николай не выпустил вожжи из рук, и конь волоком по снегу повлёк за собой человека. Конь с разбегу скакнул через изгородь, но тот груз на вожжах в виде человека, помешал коню правильно перелететь через изгородь и конь наделся грудью на колья изгороди. Николай вскочил на ноги, бросил вожжи и кинулся за топором. Матерясь, ругая себя и коня, он с не менее бешеными глазами, чем у жеребца, одним махом перерубил кол со стороны загона. Конь стоял на задних ногах и не мог ничего плохого сделать человеку. В одно мгновение перелез Николай через изгородь, чтобы перерубить кол с другой стороны. Жеребец беспомощно мотал передними ногами в воздухе. Николай не думал об опасности и о том, что будет, когда он перерубит второй кол, главное для него было спасти жеребца. Николай также с одного маха перерубил второй кол. Под тяжестью собственного тела жеребец рухнул вниз, подмяв под себя человека, и повис на жердях. Левое копыто жеребца оказалось на груди Николая, правой ногой конь едва доставал до земли. Жерди на перевязи под тяжестью коня осели, и конь встал на передние ноги, при этом убрал левую ногу с груди человека. Теперь конь стоял ногами по обе стороны изгороди: задние ноги за изгородью, передние перед изгородью и по обе стороны от человека. Николай отполз с метр от коня, сел, держась руками за левый бок, куда угодило копыто коня, и скрючился от боли.

Жеребец пробовал перескочить через злополучную изгородь. На снег из его двух ран от кольев капала кровь. В конце концов, ему это удалось, и жеребец рванул прочь. Прочь от тюрьмы, прочь от ужасной изгороди, прочь от боли в груди, туда на волю…

Но вожжи за что-то зацепились, конь остановился, развернулся в сторону вожжей и попытался снять их через голову – не получилось. Снова и снова жеребец пытался убежать – не получалось. Жеребец устал, тяжело дыша, обратил внимание на своего хозяина, человек сидел спиной к нему. Конь потряс головой и тихо заржал. Николай не оглянулся, у него был болевой шок. Он был уверен, что жеребец сбежит, и тогда ищи ветра в поле. В таком состоянии он не мог противостоять сильному своенравному зверю. Он понимал, что у него, как минимум, сломаны рёбра и был шокирован ещё более, когда на своей непокрытой голове ощутил мягкие губы жеребца…

Жеребец вернулся и сам подошёл к человеку, понимая, что его другу так же больно. Вот и скажи после этого, что у животных нет ни ума, ни души. Николай поднял голову, взглянул на жеребца:

– Не бросил друга в беде. Молодец, Буян! Тем ты не меня – себя спас. Если бы люди не сумели поймать тебя, дробь бы поймала. Ну, друг, значит, будем жить!

Превозмогая боль, Николай встал, развязал вожжи на шее коня, взял под узду и завёл в конюшню. Снова дал овса и напоил жеребца. Корчась от боли, попытался обтереть хотя бы спину коню, но не смог. Когда жеребец успокоился, осмотрел его раны. Раны были не глубокими, но болезненными. Верхушки кольев были тупыми, от времени и осадков острие кольев сгнило. Колья жеребцу прорвали шкуру и на груди были вмятины.

– Ох, брат, как бы и у тебя не оказались сломанными рёбра. Это плохо. Но ничего, где наша не пропадала – выживем! Хорошо, что зима, нет гнуса и мух.

Николай принёс аптечку для скота, что хранилась в будке для конюхов, смазал раны жеребцу. Жеребец терпел и не двигался, только головой встряхивал и глухо издавал звуки, похожие скорей на рычания, чем на ржание.

Дома Николай запретил жене говорить кому-либо, что у него сломаны рёбра, боясь за участь жеребца. Он был уверен, Буян покорился воле человека и будет ему верным другом и помощником.

Николай специально выходил из дому пораньше и, придя на работу, первым делом подходил к Буяну, осматривал рану, смазывал мазью, разговаривая с животным, как с человеком, давал ему еду и воду. Только потом шёл выполнять свои обязанности конюха. Спустя три недели он вычистил навоз из клетки, постелил свежую подстилку и посыпал её древесными опилками. Раны на груди жеребца зажили, рёбра Николая стали меньше болеть. Он снова стал выводить жеребца на прогулки, жеребец более не пытался перепрыгнуть через изгородь. Николай уже несколько дней выводил жеребца с седлом на спине, жеребец смирился и с этой волей человека. Николаю нестерпимо хотелось скорей объездить жеребца, но он понимал, опасаясь падения с коня, что следует дождаться, когда его рёбра хорошо срастутся и заживут. Нельзя объезжать лошадь в закрытом помещении или в небольшом загоне. Лошадь может убить человека, специально ударив его о стену, а в небольшом загоне попытается перепрыгнуть через забор. Но Николай правильно всё рассчитал, жеребец вряд ли ещё раз попытается перепрыгнуть через эту злополучную изгородь.

Долго он гладил своего Буяна и разговаривал с ним, потом вскочил в седло. Буян встал на дыбы:

– Ну, будя, будя тебе! – успокаивал Николай своего любимца, – надо, Буян, надо!

Одной рукой Николай держал узду, другой хлопал по шее коня:

– Мы же с тобой друзья. Будь добр!

Конь в галоп рванул с места и стал нарезать круги по загону. Николай был искусным наездником. Жеребцу не удалось сбросить седока и, устав, Буян встал. Человек сам соскочил на землю и стал гладить и хвалить жеребца.

– Добре, добре, друг мой. Мы с тобой сработаемся.

Так же Николай приучил Буяна ходить, будучи запряжённым в сани.

На очередное совхозное собрание к клубу подскакал Николай галопом на своём лихом вороном коне. Осадил жеребца у стойки, где уже было привязано несколько лошадей, подняв его на дыбы. Те люди, что стояли на крыльце клуба, от неожиданности опешили. Мальчишек, играющих неподалёку, внезапное появление дяди Коли на вороном коне, привило в восторг. Конь заржал, и из клуба выбежали совхозники посмотреть на местное чудо. Последним вышел управляющий.

– А ведь объездил! Вот, чёрт, и в самом деле объездил. Чуть такое чудо не придушили. Ну, что тут скажешь – молодец!

Молодые женщины и незамужние девушки смотрели восхищённо не только на коня, но и на всадника. Николай улыбнулся им и снова почувствовал себя молодым, да удалым. И то верно, ему тогда было тридцать четыре года. Ну, в конце концов, один раз живём, чего теряться? Так рассуждал молодой ловелас. Он уважал семейную жизнь и традиции отцов, но не мог отказать себе в удовольствии и в ласке молодых женщин. Тем более, они сами буквально вешались ему на шею.

Соседями семьи Греховых напротив, через проулок, была семья Худяковых. Муж с женой были по возрасту примерно ровесниками Николаю и Надежде, также имели пятеро детей. Глава семейства Евгений работал на тракторе, жена Анна работала дояркой вместе с Надей. По-соседски часто бегали друг к другу за какой-нибудь мелочёвкой: то спички кончились, то соль. Сосед взял у Николая молоток и не возвращал несколько дней, просто забыл вернуть. Калитка в ограду повисла на одном креплении (из-за дефицита навесов-петель, вместо них использовали пластины, вырезанные из покрышек колёс от грузовых машин), и Николай собрался починить калитку. Обыскал весь дом, но молотка не нашёл. Уже несколько дней его всё бесило и раздражало дома: жена, дети, быт. Верный признак того, что он загулял. Николай, раздражённый неудачными поисками молотка, начал допытывать старшего сына:

– Где молоток?

– Не знаю! – сказал Серёжа.

– А кто знает? Я тебя спрашиваю: кто знает?

– Не знаю, – опять отвечал сын.

– Щего ты не знаешь? Кто должен знать? Молоток брал? – закричал отец на сына.

– Нет, не брал! – испуганно отвечал сын.

– Он щё, сам исчез, улетучился?

Нервы у Николая сдали, и он начал бить сына. Дома только Таня, Вася и новорожденная Оля. Дети притихли и испуганными глазами следили за избиением отцом брата, при каждом ударе вздрагивая, словно их самих бьют. Серёжа кричит и пытается увернуться от ударов, отец перестаёт бить рукой и наносит удар ногой, избитый ребёнок замолкает. Начинает кричать маленький Вася, но издаёт только какие-то звуки. Таня обнимает младшего брата одной рукой и прижимает к себе другой рукой малютку, она держит младенца на руках и кричит:

– Уймись, ты убьёшь его!

Отец оставляет старшего сына лежать на полу и подходит к Тане, девочка не отводит глаз от злобного взгляда отца. Несколько секунд они смотрят друг другу в глаза:

– Жаль бить тебя нельзя, давно бы убил! – говорит отец и возвращается к избитому сыну и понимает, что сын без сознания.

Берёт ковш воды и выливает на голову ребёнка, мальчик зашевелился. Отец берёт его за шиворот, поднимает и, глядя в упор звериным взглядом, опять спрашивает:

– Где молоток?

– Не знаю, – снова, еле слышно, отвечает ребёнок.

– Я спрашиваю: где молоток? – скрепит зубами отец в лицо беспомощного сына.

Таня не выдерживает и кричит отцу:

– Оставь его. Может ты сам молоток отдал кому-нибудь?

Николай вспомнил, что действительно сам отдал молоток соседу. Взял сына на руки и положил на кровать. Мальчик свернулся калачиком, лежал и не смел стонать.

Мать, придя с работы и расспросив детей о случившемся, выслушав рассказ Тани, сказала:

– Всё, хватит. Когда он ко мне несправедлив, я могу ещё терпеть, но бить детей из-за этих шлюх, я не позволю.

– Какие шлюхи? Дома у нас никого не было, – сказала дочка.

– Тебе рано знать про шлюх.

Поздно вечером Надежда берёт с собой вторую дочку, в ограде прихватывает обломок черенка лопаты, и они идут по пустой неосвещённой улице деревни. Девочка не понимает, куда и зачем они идут, зачем мать взяла палку и при ходьбе опирается на неё, как на бадог – так здесь называют трость. Они остановились у дома, в котором все окна были темными, света внутри не было. Мать молчала, а дочь не смела что-либо сказать, видя как мать расстроена. Надя смотрела на окна и ждала. Наконец, сквозь двойные рамы забрезжил огонёк от зажжённой спички, маленького пламени хватило, чтобы увидеть лицо мужа, он поднёс спичку и зажёг папироску, было понятно, что он на постели. Сомнений больше не было. Тяжело дыша, Надежда обломком черенка стала быстро наносить удар за ударом по стёклам окон. Она выхлестала-разбила все стёкла в окнах, уходя, оглянулась, постояла, переводя дух, и быстро пошла домой. Девочка периодически переходила с шага на бег, боясь отстать от матери.

Через метров пятьдесят мать с дочерью уже бегом бежали в сторону дома. Надежда опасалась, что Николай вернётся и кинется её бить, поэтому быстро покормила грудью маленькую дочь и убежала к соседям, оставив всех детей дома. Но в эту ночь Николай домой не пришёл. Сильный физически и духом, презирающий любые опасности и любую боль, любой тяжкий труд и невзгоды, Николай, как подросток, был слаб перед своими ошибками и не находил из безнравственного тупика и душевной обиды другого выхода, кроме как искать утешения, а вернее забытьё, в ласках доступных женщин. Женщины были для него всего лишь предметом успокоения нерв и удовлетворения его естественных физических потребностей. Испуганная любовница шептала в темноте:

– Коля, Коля, сделай хоть что-нибудь. Останови её, Коля!

Николай оттолкнул женщину и приказал:

– Заткнись! – оделся и ушёл.

Он не пошёл домой так же, как несколько лет назад, пришёл на конный двор и всю ночь просидел у клетки с жеребцом, проговорил со своим другом Буяном. Конь кивал головой, тянулся мордой к хозяину, Николай гладил коня по шее и трепал по загривку:

– Хороший ты друг, Буян. Но молчалив. Старый сторож был разговорчивей.

– Так ты со мной поговори, я разговорчивый! – услышал он за спиной.

Николай оглянулся:

– А ты щё здесь делаешь, Внук?

Внук – это кличка местного пьяницы.

– Баба выгнала, сказала, пока не проспишься, нос домой не кажи.

– Понятно, – сказал Николай, – друг по несчастью.

– Н-е-е-т! – протянул Внук, – никогда не поверю, чтоб нашлась такая баба, что могла бы тебя выгнать. Я-то что? Я спился. Сам понимаю. Понимать-то понимаю, а остановиться не могу! Так где-нибудь под забором и сгину. Хорош конь, право! – взглянул Внук на Буяна. – А в базовках спать я не люблю, мне не нравится, как коровы воняют. Лошади – совсем другое дело. Люблю я лошадей. Да только вот спился, а значит до срока состарился.

Хотя по времени было ещё рановато, Николай управился с лошадьми, напоил и накормил их, почистил стойла и пошел домой. Дома не было жены и старшей дочери.

– Понятно, мать на работе, старшая в школе. Ну, а ты щё смотришь? – обратился он к Тане.

Девочка молчала, она качала на руках в пелёнках сестрёнку. Вася стоял рядом и прижимался к ноге сестры. Серёжа сидел в фанерном ящике из-под спичек, заполненным грязным бельём. Ящик большой: примерно, метр на метр и метр в высоту. Над ящиком виднелась только макушка головы мальчика, он чуть приподнял голову так, что из ящика выглянули испуганные глаза, взглянул на отца и тут же скрылся в нестиранном белье. Дочь не ответила отцу.

– Понятно, говорить не хотим. Ну, ну! – Николай прошел во вторую комнату, где находился очаг, а значит и кухня, поискал еду – не нашёл.

– Мать, щё, дома не ночевала? – спросил отец.

Таня помолчала и ответила:

– Не ночевала.

– А где она?

– Не знаю, – нехотя ответила девочка.

– Корова, конечно, не доена? – продолжал допрос отец.

– Нет.

Николай вспомнил о своей неудачной попытке подоить корову после первой ссоры с женой. Не стал пытаться подоить ещё раз, предпочёл поискать доярку среди соседок, но выйдя на улицу, встретил знакомую женщину и попросил её помочь. Женщина не стала заходить в дом и ждала в ограде. Николай вынес ей дойницу с согретой на плитке водой. Женщина подоила корову и занесла молоко в дом. У порога хотела снять обувь, Вася подбежал и хотел сказать, что разуваться не надо, холодно. Но в место слов из его горла вырывался только один звук:

– Ы-ы! Ы-ы!

– Что, что ты хочешь сказать? – наклонилась женщина к мальчику.

Мальчик подумал и показал пальчиком на валенки женщины, помотал головой и показал на заиндевевший угол дома.

– Ты хочешь сказать, чтоб я не снимала валенки? – быстро сообразила женщина.

– Ы, ы, – закивал головой в знак согласия мальчик.

Женщина обратилась к девочке с ребёнком на руках:

– Он у вас вообще не говорит?

– Он говорит, он хорошо говорит, – Таня опасливо оглянулась на дверь в кухню и тихо добавила, – вчера отец напугал его, и он перестал говорить.

Миловидная женщина, лет сорока, погладила Васю по голове и сказала:

– Спасибо, маленький!

Вася закачал головой и издал всё тот же звук:

– Ы, ы!

Таня «перевела»:

– Он не любит, когда его маленьким называют.

– Хорошо, я не стану тебя так называть, – пообещала женщина и пошла на кухню.

Процедила молоко и сделала пойло для телёнка. После пойки телёнка, женщина не зашла в дом, оставив ведро в стайке.

Отец решил сам приготовить обед. Растопил буржуйку для обогрева первой комнаты. Потом разжёг очаг, убрал кружки с плиты и воткнул в отверстие чугунок с водой, сходил в тамбур и принёс два куска мяса. Один бросил в воду чугунка. Другой кусок был замёрзший молотый фарш. Николай разрезал фарш на кусочки и разложил их на клеёнке стола, чтобы скорей оттаяли. Поняв, что суп и пельмени – дело нескорое, он решил пожарить макароны. Позвал к себе дочь:

– Таня, иди сюда. Да положи ты её в люльку, пусть Серёжа качает, целый день ничего не делает.

Девочка вернулась в первую комнату, положила малютку в люльку и заговорила с Серёжей:

– Серёжа, иди сюда.

Над краем фанерного ящика показалось перекошенное гематомами лицо брата. Таня посмотрела на него, покачала головой и велела Васе качать зыбку. Мальчик вцепился в край люльки, слегка наклонив её, и стал то влево, то вправо относительно себя двигать люльку. Этой няньке в то время шёл третий год.

– Смотри, не вырони лялю на пол! – погрозила пальчиком Васе няня. Серёжа безучастно наблюдал из своего укрытия. На кухне отец сказал:

– Вот смотри: мать неправильно готовит макароны, их отваривать не надо. Щас мы их сразу на сковорду, да масла побольше, и готово.

Таня молчала.

– Ну, щё молчишь-то? Вон посуда немытая.

– Воды горячей нет, – ответила дочь.

– Щас будет.

Отец взял ещё один чугунок, налил в него воды и погрузил его так же сквозь поверхность плиты, поближе к пламени горящих полешек. Макароны не желали жариться, не смотря на то, что плавали в масле на огромной семейной сковородке. Вода быстро согрелась, и Таня начала мыть посуду, отец вошел в роль отца-воспитателя и учил дочь:

– Сначала надо мыть банки из-под молока, потом стаканы и кружки, потом тарелки. А вот ложки, ложки и вилки надо мыть последними, так как за них хватаются разные люди, на руках людей может быть грязь и микробы…

Минут через двадцать посмотрел Николай на макароны и признал:

– Да, похоже, я с макаронами пролетел! Но нищего, мы их в суп отправим, – не сдавался Николай, кроша лук и чеснок для фарша. – Ну, вот фарш готов, щас посолим и всё!

Отец достал муку, взял большую чашку и налил в неё воды. Он не раз видел, как это делает жена, стал пригоршнями класть муку в воду, взял ложку и стал мешать, пытаясь сделать тесто для пельменей. Но получалось скорей тесто для оладышек. Дочь домыла посуду, стояла у стола, не смея уйти.

– Этак, у нас нищего не получится, – подвёл итог отец.

– Получится, – сказала девочка.

– Ты щё, на самом деле можешь замесить тесто? – удивился отец.

– Попробую, – скромно проговорила дочь.

– Ну, попробуй! – отец отошёл от стола.

Девочка добавила в чашку муку, перемешала и добавила ещё муки. Перемешала ещё раз и всё содержимое вывалила на стол в тонкий слой муки и стала мять, как это делала мать. Но сил маленьких рук не хватало. Тогда Таня вставала на цыпочки, и стала помогать рукам весом своего тела, но и этого было мало. На помощь пришёл отец и за пару минут перемял тесто до однородной массы. Девочка с матерью много раз стряпала пельмени для всей семьи, она знала, как это делается, не раз она помогала раскатывать сочни. Девочка отрезала часть теста и скатала из этого куска тонкую «колбаску» – валик толщиной в полтора сантиметра, стала резать его на маленькие комочки, или, как здесь говорят, бобочки, мять их в муке и раскатывать скалкой маленькие сочни. Здесь модно делать пельмени маленькими. Здесь никогда не раскатывают тесто в один большой сочень и не режут его стаканами или чем там ещё. Эта работа более длительная по времени. А остатки теста после вырезанных из него кружков, требуется снова смять в комок и заново раскатывать, снова вырезать. Снова остатки сминать, вырезать и так до того размера, из которого можно сделать последний пельмень. Мало того, с каждым разом тесто всё более становилось твёрже и твёрже, ибо без муки эти процедуры не проделаешь. При варке пельмени, сделанные последними из твёрдого теста, плохо провариваются – это сказывается на вкусе. Смотря, как дочь ловко справляется с сочнями, Николай задумался – такая «длительная» работа не понравилась ему и на этот раз он заявил:

– Щего время терять? Большие, маленькие пельмени – какая разница?

Отец собрал все комочки и раскатанные сочни в кучу, всё смял в общий ком теста, взял скалку и раскатал большой сочень на полстола. Прошёлся по кухне в поисках предмета, по его мнению, которым можно было бы нарезать круги. Подкинул дрова в печь, алюминиевым ковшом добавил воды в кипящий чугунок с мясом. Во второй чугунок снова налил воды и поставил греться. Наконец он остановил свой выбор на ковше, что ещё был в его руке. Из всего теста он неумело вырезал шесть кругов, но это устроило Николая, ему нестерпимо хотелось есть. Таня скатала обрезки теста в комок и раскатала его. Из этого теста получился ещё один круг – седьмой. Он разложил весь фарш на эти сочни. Дочь защипала их, как защипывала пирожки, когда помогала матери.

Вода для пельменей ещё не закипела, и Николай решил заняться супом. Он кинул ложку соли в бульон и вытряхнул со сковороды макароны. Почистил лук, покрошил его и отправил вслед за макаронами в чугунок. Закипела вода во втором чугунке, Николай собрал все семь «пельменей» и бросил их в этот чугунок вариться. Стоило ему помешать «пельмени» в чугунке, чтобы те не слиплись и не прикипели к стенкам чугунка – все «пельмени» порвались. Получился оригинальный суп, в нём плавали кусочки молотого мяса и куски теста. Пахло очень вкусно. Николай учуял запах гари и увидел, что в другом чугунке, где он собирался варить суп, макароны разбухли так, что поднялись выше края чугунка, и две макаронины упали на плиту и загорелись. Он голыми руками сбросил их на пол, затоптал сапогом. Взял ухват и снял с огня чугунок с «супом». Постоял, посмотрел на то, что получилось из «пельменей», и снял второй чугунок. Немного подумав над комичностью блюд, что получились у него, отец позвал всех детей, есть. Но никто не шёл. Тогда он сам пошёл за сыновьями. Маленькую дочь качал Вася, Серёжу не было видно. Отец посмотрел на вешалку и на обувь у порога, тёплая одежда на месте, спрятаться негде.

– Где Сергей? – спросил он у Васи.

– Ы, ы, – ответил младший сын, указав на ящик в углу.

– Ты щего мычишь? – спросил отец, и, не дожидаясь ответа, подошёл к ящику. В белье быстро нашёл старшего, взял его за плечи и поставил перед собой на пол:

– Пошли есть.

Серёжа покачал головой.

– Не бойся, более не трону, – попытался успокоить его отец.

Серёжа снова покачал головой.

– Вы щё, все разом говорить разучились? Я сказал, пошлите есть! Матери нет, щё приготовил, то и будем есть.

Серёжа молчал. Заплакала малышка, отец оставил сыновей в покое и подошёл к люльке:

– Ну, хоть одна есть хочет! – взял маленькую дочь на руки и пошёл с ней на кухню. Передал её Тане, та принимая младенца, сказала:

– Надо ей молоко согреть.

Отец налил в железную кружку молока и поставил на край очага. Налил четыре чашки супа, что получился из «пельменей». А тот суп, что варил как суп, а получилось плотное месиво из макарон, порезал ножом на небольшие кусочки, и вместо хлеба, поставил на середину стола в одну тарелку. Налил в бутылку согретое молоко и подал Тане. Девочка взяла бутылку и стала кормить сестрёнку. С кухни отец ещё раз позвал сыновей, но они не ответили и не пришли. Отцу есть расхотелось, он, кусая вместо хлеба куски из макарон, молча выхлебал суп, – похлёбка из семи «пельменей» пахла вкусно и была вкусной. Посидел Николай, опустив голову, и спросил: