Текст книги "Невостребованная любовь. Детство"

– Они щё, так и будут голодать?

– Ты иди на работу. Я уложу Олю спать и покормлю их, – сказала Таня.

– А при мне никак щё ли? – спросил отец, нахмурив брови и в то же время растерянными глазами смотрел Николай на дочь.

Дочь молча покачала головой, боясь сказать, что братья боятся его. Что Вася перестал говорить вообще. А у Серёжи всю ночь шла кровь из носа. Что она всю ночь прометалась между маленькими, а теперь едва стоит на ногах. Отец перешагнул через святую традицию русских – есть за одним столом всей семьёй, во главе стола с главой семейства. Когда рвётся нить уважения к традициям, можно не заметить, как порвётся нить между душой и нравственностью. С этого дня Николай всегда, за редким исключением будет, есть один за столом и только после того, как он вылезет из-за стола, будут садиться за стол дети и жена.

Николай посидел, повздыхал, встал, оделся и ушёл из дома. Таня укачала сестрёнку и позвала братьев кушать. Мальчики не сходили с места. Тогда она стала их уговаривать.

– Вы не бойтесь. Он ушёл на работу и долго не придёт. Я скажу ему, что всё съела сама, и он никогда не узнает, что это ели вы. Пойдёмте, пойдёмте пока всё не остыло.

Мальчики были голодные и пошли за сестрой на кухню, поели и опять по своим углам: Серёжа в свой ящик, а Вася в угол за зыбкой. Таня всё выглядывала и выглядывала в окно, не идёт ли домой мама. Но мать не шла. Девочка посмотрела на ходики, так называли настенные часы с гирями. Как только гири спускались вниз, их вручную поднимали, дёргая за свободную цепочку. Из-под циферблата висел маятник, который ритмично мотался влево-вправо, как бы шагал: «Раз-два, раз-два» и так круглосуточно. Часы также ритмично издавали характерный звук, как бы отдавали приказ шагать: «Раз-два, раз-два». Поэтому такие часы в народе называли «ходики».

Время было обеденное, значит, мать на дойке, на работе. Пришла старшая сестра из школы, спросила:

– Мама приходила?

– Нет, – ответила Таня.

– А батя?

«Батя» – так дети называли отца, когда он их не слышал. В лицо отца никто не смел назвать «батя», и все называли «папа».

– Это он печь истопил?

– Да, – опять коротко ответила Таня, она знала: с сестрой, как с отцом, чем меньше слов говоришь, тем лучше.

– А я уж подумала, наша тихоня решила нарушить запрет, растоплять детям печь и включать плитку. Чем-то вкусно пахнет! – Наташа бросила портфель, пошла на кухню, наелась, не заметив избитого брата и второго мычащего, посмотрела на сестру, которая подмывала младенца, скривила лицо в брезгливой улыбке и спросила:

– Чего не напеваешь, как у тебя там?

 
Оля спит и попой дышит,
К попе воры подошли,
Внутренний замок сломали,
Все товары унесли.
 

Обвела взглядом Наташа неприбранный дом и сказала:

– Я пойду, поищу маму, – и ушла.

Вечером Наташа пришла поздно и сказала:

– Мама прячется у Худяковых. Отцу не говорите, она боится его.

Зная, что должен скоро прийти отец, Наташа села делать уроки. Ближе к вечеру пришёл отец. Снова затопил буржуйку и очаг. Вспомнил, как в своё время у него неплохо получалось варить молочный суп. Наварил его целый чугунок. Снова позвал детей за стол, снова за стол никто не сел, кроме старшей дочери. Таня не осмелилась бы ослушаться отца, но, к счастью, Оля капризничала, и маленькая няня утешала её, таская на руках. Малышка ещё сосала грудь матери и отказывалась сосать коровье молоко из бутылочки. Николай поел вдвоём с Наташей и вышел на крыльцо курить, а Наташа улизнула из дома. Пришла та же женщина доить корову. Принесла всем детям по две конфетки, а Васе ещё и маленькую, деревянную машинку. Присела около него и стала с ним разговаривать. Серёже стало любопытно, он выглянул из ящика.

– Ой! – сказала женщина, – у вас есть ещё один мальчик! Я знала, что у вас есть старшая сестра, а про этого мальчика я не слыхала. Я его в прошлый раз не заметила и ничего не принесла ему! – стала она оправдываться, рассматривая избитое лицо мальчика.

– Вас так много! – улыбаясь, сказала тётя. Маленькая хозяйка объяснила:

– Нас не много, нас всего пятеро. Я поделюсь с ним, – и протянула свою вторую конфетку брату.

– Спасибо! – поблагодарила женщина девочку, – А где старшая?

– Она ещё гуляет, – ответила Таня.

Женщина задержала свой взгляд на маленькой няне с новорожденным младенцем на руках и покачала головой.

Утром отец ушёл на работу, ничего не сварив. Наташа доела молочный суп и ушла в школу. Есть детям было нечего, кроме молока. Таня ещё больше загрустила:

– Печка топится, да не торопится.

Мать ушла пировать, да не заботится.

Пришли на ум ей известные стишки, она вздохнула:

– Мама не пирует, она прячется от папы, но мне всё равно плохо.

Маленькая хозяйка нашла выход: она со сковороды ложкой начерпала в тарелки понемногу масла, того самого подсолнечного масла, в котором «под руководством отца» никак не хотели жариться макароны. Все ели, макая хлеб в масло, в итоге съели весь хлеб. Чай вскипятить было не из чего, в доме не было воды.

Таня велела старшему брату качать сестрёнку, если вдруг она проснётся. Взяла вёдра и коромысло, пошла за водой на озеро. Прорубь была широкой, а лёд очень толстым. Чтобы дотянуться до воды, девочке пришлось встать на колени и наклониться с ведром над прорубью. Зачерпнуть полное ведро ей никак не удавалось. Тогда она понемногу черпала одним ведром и переливала в другое. Вдруг кто-то взял её за загривок сзади и поставил на ноги. Таня оглянулась, мужчина отпустил девочку:

– Ты чего, малая? Нырнуть решила? До весны, пока снег не растает, не выловят ведь! – взял и зачерпнул полное ведро воды. Второе ведро уже стояло полным.

– Спасибо! – смущённо поблагодарила девочка незнакомого дяденьку.

Положила на плечи коромысло, присела, одела дужки вёдер на крючки коромысла и попыталась встать. Но сил не хватило.

– Стой, стой-ка! – остановил её мужчина.

Отставил в сторону свои уже полные вёдра, взял коромысло из рук девочки и донёс воду ей до дома.

В обед Таня нашла немного сахара и развела его в воде. Налила в каждую тарелку понемногу этой сладкой жидкости, и дети ели размоченные в сладкой воде сухари. Таня вполне смогла бы сама истопить печь и сварить картошку, но ей не разрешали затапливать печь, а электроплитка ощетинилась спиралью, которая упорно не хотела лежать в предназначенных для неё пазах-углублениях на керамической поверхности плиты. Когда отец доваривал молочный суп, проследил за молоком, оно закипело, поднялось и пролилось на спираль плитки. В итоге замкнуло, спираль перегорела, рассоединилась в месте замыкания, тут же предательски спираль выскочила из всех канавок, в которых покоилась до этого, и торчала разных размеров дугами над уровнем поверхности плитки. Отец забыл починить плитку, девочка не раз видела, как это делается, но боялась сама это сделать: спираль просто соединяли в месте разрыва и насильно все дуги принуждали уложиться в свои углубления в керамическом круге. Из школы пришла Наташа, про еду не вспомнила. Бросила портфель и сказала, что пойдёт к матери. Серёжа попросился:

– Я пойду с тобой?

– Ещё чего? Тебя только там не хватало. Сиди, вон ящик свой карауль, чтоб не украли! – засмеялась над братом сестра и вышла из дома.

Женщина приходила дважды в день доить корову и каждый раз всё более задерживалась у Греховых, разговаривая и играя с Васей. Было видно, что этот ребёнок запал ей в душу.

На третий день Николай дождался соседа на улице.

– Моя у вас? – спросил он соседа.

Если люди при разговоре не уточняли о ком именно идёт речь, а просто говорили: «Моя» или «Твоя», так же «Мой» или «Твой», все понимали: речь идёт о жене или о муже, но не о дочери или сестре, и не о сыне или брате.

– У нас, – не стал врать сосед.

– Гони её домой! – приказал Николай соседу.

– А ты выгнал бы? – спросил спокойно Евгений.

– Нет! – тут же, не думая, ответил Николай.

– Вот и я нет.

– Дети жрать хотят! – привёл веский аргумент Николай.

– Хотят – корми.

– Да какая из меня стряпуха? – развёл руками Николай, – да и продукты кончились.

– Ну, вот иди сам и уговаривай: пойдёт, значит, пойдёт. Не пойдёт, извини, не выгоню!

– Ну, ладно, пойдём, – согласился Николай и пошёл с повинной к жене.

Николай привёл жену домой, засуетился, затараторил:

– Я щас мигом затоплю печь. Может картошку почистить? Или за водой сходить? – услужливо он предлагал свою помощь жене.

Надя ничего не сказала, взяла из рук Тани малышку и села её кормить грудью. Вася подошёл к матери и сел рядом на пол, а Серёжа спросил:

– Мама, ты хлеб принесла?

– Нет, не принесла! – удивлённо ответила мать и, оглянувшись на Таню, спросила, – Разве дома нет хлеба?

– Нет, – ответила Таня.

– Почему нет? – недоумевала мать.

– Я хотела сходить за хлебом, но денег не нашла, – объяснила Таня, – вчера мы доели все сухари.

– Разве Наташа не приносила домой хлеб? Я давала ей денег на хлеб каждый день.

– Нет, не приносила, – ответила Таня. Мать не поверила ей, повернулась к Серёже и переспросила:

– Наташа действительно не приносила хлеб? – спросила мать у сына. Сын покачал головой.

– Вообще ни разу? – переспросила мать.

– Нет, ни разу! – подтвердил Серёжа.

– Понятно, – задумчиво сказала мать, глядя на малышку-Олю.

Малютка, наконец, насосалась материнского молока, уставшая и довольная, уснула. Мать уложила её в люльку и пошла на кухню готовить еду. Так уж принято считать в бедных семьях: если есть в доме хлеб и молоко, значит, есть, что есть, в смысле: покушать. Вечером, ко времени дойки коровы вновь пришла женщина, и Вася подбежал к ней. Женщина присела около мальчика, обняла его, подняла глаза на хозяйку и поздоровалась:

– Здравствуйте, Надежда. Вы дома? Хорошо, значит, мне не нужно будет ходить к вам и доить корову. Меня зовут Наталья, я прошу вас позволить мне учить говорить вашего мальчика, пожалуйста.

– Вы что логопед?

– Нет. Но я училась на психолога. Раньше Вася говорил. Перестал говорить после испуга. Если всё пустить на самотёк, он может никогда не заговорить.

– Мне нечем вам платить, – сказала хозяйка.

– Да что вы? Мне не нужны никакие деньги.

– Я так не могу, я не хочу кому-либо быть должной, – возразила Надя, женщина подумала и сказала:

– Я буду рада, если вы будете давать мне молоко. У нас нет коровы. Как забрали с подворья в 58 году, когда Никита Хрущёв решил обогнать Америку по производству молока и мяса, так мы более не хотим заводить скотину. Нам вдвоём с мужем, да ещё живёт с нами его мама, много не надо, а детей нам Бог не дал. А вы счастливые, вон у вас сколько малышей!

– У меня из родных только один брат. Вот и было у меня желание иметь много детей, чтоб у них родных было много. В таком случае, пожалуйста, приходите. Младшие дети всегда дома. Когда вам будет удобно, тогда и приходите, – ответила Надя гостье и, увидев, что Серёжа жуётся, стала его ругать:

– Серёжа, ты опять жуёшь гудрон? Сколько раз тебе говорить, гудрон не жвак. Выплюнь немедленно, живот заболит.

– А вот и нет! Я каждый день жую, живот не болит! – возразил старшой.

– Гудрон твёрдый и противный, – настаивала мать.

– Он твёрдый и колючий, пока его не разжуёшь, а потом он мягче становится и почти, как жвак. Только воняет немножко, но жевать можно.

Женщина спохватилась:

– Ой, извините. Я совсем забыла, я же принесла вам всем гостинцы!

Женщина достала бумажный кулёк, сделанный из газеты, и протянула его хозяйке дома. Надя отогнула верхние уголки кулька и высыпала на стол чёрные гладкие комочки формой и размером похожие на бобы. Дети, увидев жвак, от радости запрыгали, Серёжа выплюнул изо рта комок гудрона к топке печи, подбежал к столу и схватил рукой сразу несколько комочков. Мать перехватила его руку:

– Постой! – и повернулась к гостье, – Наталья, Вы сами варите жвак? – спросила она гостью.

– Нет, я не умею.

– Зачем же вы так растратились? Ведь каждый бобик стоит двадцать копеек! Это целая булка белого хлеба.

– Ну что вы? Мне только в радость.

Пока мать разговаривала с гостьей, держа сына за руку, старшой второй рукой всё таки засунул бобик жвака в рот. Надежда смирилась с бесплатными гостинцами, раздала по одному кусочку жвака всем присутствующим детям, кроме маленькой дочки, и наказала:

– Вот вам стакан, устанете жевать, складывайте сюда, не бросайте где попало.

– Аха! – возразил Серёжа. – Наташка придёт и всё заберёт!

– Хорошо, ложи отдельно в свой стакан и прячь его.

Заплакала маленькая дочка, мать подошла к ней, взяла её на руки и повернулась к гостье:

– Вот так и живём: ни минуты покоя.

– Вы даже не представляете, какое это несчастье, когда у вас нет детей. Я по-доброму завидую вам.

В наше время у жвака появилась новомодная дальняя родственница – жевательная резинка. Жвак – это русский пра-, пра-, пра-,… дедушка жевательной заграничной резинки. Жевать – жвачка – жвак. Варят его по древнему рецепту из бересты берёзы в горячей русской печи. Ставится одна кринка из глины на другую. В верхней кринке в дне дырка, в этой кринке находится нарезанная, отборная береста. В нижней кринке находится вода, под воздействием высокой температуры в печи из верхней кринки в нижнюю кринку, в воду, капает жвак. Внешне жвак похож на гудрон, он такой же глянцевито-чёрный, как гудрон. В холодном состоянии гудрон твёрдый, если стукнуть по нему, он крошится, на вкус гудрон неприятный, с химическим привкусом. Жвак при любой температуре имеет консистенцию, похожую на жевательную резинку. Когда жуёшь жевательную резинку – после десяти минут хочется её выплюнуть. Жвак имеет природный стойкий приятный вкус, его жуют неделями, он не теряет ни своего вкуса и своей полезности, ни своей консистенции. В детстве я вообще не знала, что зубы чистят. Никто в нашей семье тогда не чистил зубы и зубной болью не мучился. Спасибо жваку. Когда я поступала в училище в Челябинске, проходила медкомиссию. После обхода всех необходимых спец. врачей, я зашла к терапевту. Терапевт – женщина, посмотрев мой лист с результатами осмотра, попросила открыть рот. Я открыла рот и, к моему удивлению, она не стала смотреть горло, стала считать зубы. Потом сказала:

– Впервые в своей жизни и в моей медицинской практике я вижу человека, чтобы он был абсолютно здоров.

Через несколько дней Надежду поставили в известность, что ей предстоит товарищеский суд, что одна женщина написала заявление на неё за разбитые окна. Суд проходил в клубе. На сцене стоял длинный стол, который обычно здесь устанавливали во время торжеств или собраний. За столом, рядом с судьёй и секретарём, также сидели: управляющий отделением, парторг и секретарь председателя сельского совета совхоза. Председатель всегда находился на центральной усадьбе, по отделениям ездил только секретарь. В зале находились простые люди, которые пришли из любопытства. Надежда сидела на переднем ряду в зрительном зале. Истец, а вернее любовница Николая, сидела на краю той же скамьи, где сидела ответчица.

Стали разбираться. Первой дали слово потерпевшей:

– Мало ли, что ни бывает! Окна-то здесь при чём? Это же надо, столько злости иметь, все окна перехлестала. Ни одного не оставила. И Николай ей даже слова не сказал. На улице зима. Как мне зимовать? У меня несовершеннолетняя дочь. Я женщина одинокая, – с расстроенным видом закончила свою речь заявительница.

– Садитесь. Что скажите вы, гражданка Надежда Егоровна Грехова? Надежда встала и чётко сказала:

– Только одно. Пока он просто по таким вот лазил, – Надежда пренебрежительно указала пальцем на истицу, – я молчала. Когда на меня кидался – я молчала. Но он стал кидаться на детей! Избил до полусмерти старшего сына, малого перепугал настолько, что он перестал говорить. Какая мать стерпит?

«Судьи» посовещались и опять спросили ответчицу:

– Как это было?

– Пришла я домой, старший сын весь в крови, кровь идёт из носа второй час, дочери кровь остановить не могут. Младший только мычит, говорить не может. Ну, я и пошла, давно я знала, с кем он шоркается. Только не знала, к кому именно сегодня пошёл. Постояла, пождала. Он спичку зажёг и закурил, я хорошо увидела и его и её на кровати. Не помню, как взяла палку и исхлестала окна.

Снова «судьи» стали совещаться.

– Сколько детей у вас? – спросили у ответчицы «судьи», словно не знали этого.

– Пятеро, – ответила ответчица.

– Садитесь.

«Судьи», ещё раз посовещавшись, объявили «приговор»:

– Мы считаем, что гражданка Надежда Егоровна Грехова действовала в пылу ревности и отчаяния за здоровье своих детей, а значит не может быть признана виновной. Гражданке… рекомендовано впредь, не пускать к себе домой чужих мужей.

– Да как же так? Как же окна? – расстроилась женщина-истец.

– Окна вам, гражданочка, придётся стеклить самой. Товарищеский суд закончил свою работу. Все свободны.

Через некоторое время к Греховым прибежала прятаться от разъярённого мужа соседка Анна. Её мужу выписали премию за хорошую работу по итогам уборочной страды, и Евгений от такой радости перепил. Так не раз женщины убегали от своих мужей прятаться к соседям: то Надя к Анне, то Аня к Наде. Мужики знали, где их искать, но сразу не шли за жёнами в надежде, что те вернутся сами. Да и сосед, и тот и другой, каждый раз вставал на защиту подружки жены. Вот и на этот раз Николай так же отказал Евгению отправить его жену домой, как в свою очередь, Евгений отказал ему отправить его жену домой.

Эти две многодетные семьи были дружны меж собой и часто проводили вместе вечера. Дети играли меж собой, а взрослые коротали вечера за разговорами. Телевизоров тогда ещё не было. Женщины вязали, шили, пряли, чинили одежду. Мужики занимались своими делами: чинили обувь, плели кнуты и хлысты из сыромятных ремней, выстрагивали топорища и черенки, заряжали патроны для охотничьих ружей, чинили рыболовную снасть, вязали сети.

Надя и Анна пели песни, Наташа подпевала. Таня не пела вообще: то ли повреждение горла в младенческом возрасте сказалось, то ли стеснялась петь. Но вязать, вышивать или выбивать девочке очень нравилось, и она занималась рукодельем при первой же возможности, девочке особенно нравилось вязать рыболовные сети.

Женщины неплохо пели, но не помню, когда бы они запели весёлую или хотя бы позитивную песню. В каждой спетой ими песне была какая-то трагедия. Петь они начинали всегда с песни про Анечку, вероятно оттого, что героиня песни была тезкой Анны. Сами песни я почти не помню, а вот трагические строки из этих песен помню: «Сам спустился я на парашютике, хоть и было Аню очень жаль. Вот за эту самую-то Анечку восемь лет в тюрьме я отстрадал», «Оля сорвёт василёк, низко головку наклонит: «Милый, смотри василёк. Василёк твой поплывёт, мой потонет», «Отец твой давно уж в могиле, сырою землёю зарыт, а брат в далекой Сибири давно кандалами звенит», «Долго я могилку милой искал, в поисках зайдя далеко. Долго я томился и страдал: «Где же ты, моя Сулико?», «Кто-то выстрелил вдруг прямо девушке в грудь и она, как цветочек, завяла». И так далее. Как сказал великий русский поэт Н. А. Некрасов:

 
Доля ты! – русская долюшка женская!
Вряд ли труднее сыскать.
Не мудрено, что ты вянешь до времени,
Всё выносящего русского племени
Многострадальная мать!
 

В первые дни после Нового года выдали тринадцатую зарплату. Тринадцатой зарплатой в совхозе называли деньги, которые выдавали совхозникам по итогам прибыли совхоза за год. Как деньги распределяли меж совхозниками – не знаю. По-моему, бралась сумма прибыли, делилась на сумму общего заработка всех совхозников, высчитывалась доля денег на один рубль зарплаты. Потом бралась зарплата за год каждого работника и умножалась на этот «коэффициент».

Николай взял отгулы, запряг сани – розвальни и поехал в Л., проведывать отца с матерью на своём вороном жеребце Буяне. Жене сказал, что вернётся через день. Дорога идёт через берёзовый лес, почти нет никаких полян, полей или ещё каких-либо ориентиров. По этой дороге летом далеко не каждый отважится ехать, так как её фактически нет. По этой тропе за лето проедет пару десяток телег – так ладно. Просто те, кто несколько раз ездил напрямую, по каким-то приметам знал, куда именно надо ехать. В объезд далеко, более тридцати километров, напрямик – двенадцать.

Через день поднялась сильная метель. Весь день и всю ночь мело. Сильный ветер выл в проводах, в стёкла окон стучали снежинки. То, как мышь, скреблись, то словно лопату снега в окно кинули. Потух свет, дома стало неуютно и холодно. Дети сбежались к матери на кровать, залезли, кто куда смог. Мать стала рассказывать сказку:

– Жила-была женщина. Было у неё много детей. Женщина всё работала, да работала. А дети не хотели ей помогать. Женщина устала работать и заболела. Попросила она старшую дочь принести ей воды попить. Старшая дочь говорит: «Не могу я, мама, принести тебе воды, некогда мне. Я наряжаюсь». Попросила она принести ей воды младшую дочь, младшая дочь отвечает: «Не могу я, мама, принести тебе воды, некогда мне. Я куколку пеленаю». Тогда попросила мать старшего сына принести ей воды, старший сын отвечает: «Не могу я, мама, принести тебе воды, некогда мне. Я с собачкой играю». Попросила тогда женщина младшего сына: «Сын ты мой родной. Младший мой сын, принеси мне воды, заболела я, сама встать не могу». Младший сын отвечает: «Не могу я, мама, тебе воды принести, некогда мне. Я рисую». Заплакала женщина и говорит: «Много у меня детей, а воды принести некому. Видно, самой мне за водой лететь придётся». Оборотилась она птичкой и стала летать по комнате. Ударилась об стекло окна, окно разбилось, вылетела птичка на улицу. Выбежали дети вслед за птичкой, плачут, зовут маму! Да не слышит их мама. Птички не знают человеческого языка. Улетела птичка. Не видели, не встречали дети более той птички. Только когда сильный ветер стучится в стёкла окон, кажется детям, что это их мама прилетела и просится, чтоб пустили её в дом. Хватают дети кружки, черпают в них воду, наперегонки бегут на улицу, чтоб напоить маму. Выбегут на крыльцо, смотрят – нет птички. Только ветер да снег!

Дети притихли, зашмыгали носами.

– Ну, всё, пора спать, – сказала мать.

– Можно, мы с тобой здесь спать будем, – тихо попросились дети.

– Здесь же тесно, пятерым-то, – возразила мать.

– Ничего, поместимся, – хором ответили дети.

Дети, боясь, что мать может их прогнать, быстренько примостились, кто как мог. Старшие легли валетом по обе стороны ног матери, а младшие с боков. Так на одной полутора-местной железной кровати поместилось пять человек. Маленькая Оля спала в своей зыбке.

Я запомнила эту сказку на всю жизнь, в дальнейшем эта сказка помогала мне вновь и вновь прощать мать за её предвзятое отношение ко мне.

На следующий день к обеду метель стала тише, но по-прежнему дул сильный, но тёплый ветер. Наступили ветреные, но относительно тёплые дни. Через пару дней выглянуло солнце, ветер притих. Засверкал чистый белый снег. На улице стало приятно гулять, и дети ушли играть на свежий воздух. У Нади был выходной, она переживала, что муж долго не возвращается. Особо думать об этом времени не было: дети, трёхразовая дойка, скотина, хлопоты по дому…

Шёл шестой день, как уехал Николай. Надя скорей поверила бы, что муж снова загулял, чем в то, что с ним может что-то случиться. Она не находила себе места: какой бы ни был муж, а остаться одной с пятёркой малых детей ей не улыбалось. Съездить зимой и разведывать в Л. было почти невозможно.

На седьмой день, ближе к вечеру, у ворот остановился Буян. Надя посмотрела в окно, на первый взгляд ничего странного не заметила. Она ходила по комнате, стараясь справиться с волнением. Смешанные чувства боролись у неё в душе: несмотря ни на что, она была довольна, что муж вернулся. В то же время её терзала ревность и беспокойство о том, с какими намерениями и с каким настроением вернулся муж после недельной отлучки. Прошло минут десять, Николай не заходил в дом. Это было не похоже на него. Надя ещё раз выглянула в окно: Буян стоял, повесив голову, муж всё так же лежал в коробке розвальней. Только теперь кольнуло сердце: что-то случилось! Надя накинула на плечи козликовую шаль и выбежала на улицу, не успела она подойти к саням, как Буян резко развернулся и побежал прочь. Наде ничего не оставалось, как идти домой, она оделась и вышла на крыльцо. Буян стоял на дороге в проулке: Надя позвала его, назвав кличку жеребца. Жеребец, услыхав своё имя, вновь побежал и отбежал ещё дальше. Надя была наслышана о его нраве, поняла, что жеребец не хочет, чтобы именно она подходила к саням. Но как забрать мужа из саней, который явно был без сознания? Надежда ушла в дом и стала наблюдать за Буяном из окна. Снова жеребец устало подошел к воротам. Надежда надела брюки мужа, его фуфайку и шапку ушанку. Вышла за ограду и молча подошла к саням сзади. Жеребец чуть приподнял голову, стал шумно вдыхать воздух, раздувая ноздри, но и на этот раз жеребца обмануть не удалось – он снова пошёл на ещё один круг по проулку. Надежда побежала к соседу с просьбой о помощи, тот быстро оделся и, подойдя к ограде, сказал:

– Вот глупая баба! Как минимум ворота надо было открыть. Зайдёт в ограду, бежать будет некуда, тут мы Николая и заберём.

Сосед открыл штакетные створки ворот. Чтобы конь не боялся вернуться, Надя и Евгений спрятались от глаз жеребца, зашли в дом, стали из окон за ним наблюдать. Буян вновь вернулся, но в ограду не зашёл, остановился у черты ворот. Как только Надя и Евгений вышли на крыльцо, Буян снова потряс головой, фыркнул и развернулся, вновь через силу пошёл на очередной круг. Переглянулись «спасатели», посмотрели вслед жеребцу и зашли обратно в дом.

За переживаниями взрослые не заметили, что за всем этим внимательно наблюдает Вася, которому в то время было три года. Мальчик, переживший страшный шок, после того, как отец избил на его глазах брата, не мог говорить. Когда он увидел, что после того, как взрослые зашли обратно в дом, лошадь опять вернулась и так же остановилась у черты ворот, он слез с окна и оделся. Вышел на улицу, спокойно подошёл к жеребцу, попытался взять его за узду, как это делал отец, но не смог дотянуться.

Из окна мать с соседом с ужасом наблюдали за происходящим на улице. Надежда порывалась бежать и спасать сына, но сосед не пускал её.

– Стой, куда? Нельзя! Выйдешь, жеребец вновь побежит и, разворачиваясь, наверняка, санями заденет мальца.

Маленький Вася смотрел в красивые, грустные глаза жеребца, держа свою ручку вверху. Жеребец покорно опустил голову к ребёнку. Мальчик взялся за узду, повернулся и пошёл в ограду, как это всегда делал его отец. Довёл Буяна до того места, где была кормушка для жеребца. Кое-как обмотал конец узды вокруг жерди и пошёл домой. Разделся и снова залез на подоконник, из окна было не видно стойло жеребца. Мальчик видел только, как мать с дядей-соседом несут в дом отца за руки и за ноги.

Николая положили у двери на пол, он был без сознания. Сосед пошёл в медпункт за врачихой, так называли в деревне местную медичку-фельдшера, да в контору звонить и вызывать скорую. Надя знала: сильно замёрзшего человека нельзя сразу в тепло, у порога было достаточно прохладно. Она сняла с мужа варежки и валенки, сдёрнула шерстяные носки, расстегнула тулуп, освободила из рукавов руки и попыталась привести мужа в чувство. Николай не реагировал. Не зная, что делать, жена сидела на корточках около мужа и растирала ладонями поочерёдно то руки, то ноги, дула на них. Пальцы рук и ног были ледяными, синюшного цвета, но когда она их тёрла, кожа не сползала с них, это говорило о том, что они не отморожены.

Врачиха пришла быстро, позаглядывала в глаза Николая, отодвигая пальцами веки, побила по щекам, потрогала пальцы рук и ног, послушала лёгкие и сердце. Ничего не сказала. Обе женщины стали ждать Скорую. Скорая приехала через час. Медсестра в белом халате также осмотрела Николая, послушала сердце и лёгкие, смерила давление и температуру, сказала:

– Явных сильных обморожений нет. Температура и давление низкие, что естественно в таких ситуациях. Думаю, жить будет, но надо его везти в больницу.

После того, как Скорая увезла мужа в больницу, Надя вспомнила про жеребца. Оделась опять в одежду мужа, в надежде, что от неё в таком наряде будет исходить запах Николая, и Буян будет к ней более благосклонен. Было видно, насколько сильно исхудал жеребец и то, что он едва стоит на ногах. Надежда зачерпнула ведро овса из старой бочки и высыпала в кормушку Буяну. Принесла два ведра воды. Буян стоял, повесив голову, и насторожённо водил ушами. Он ни от кого не хотел принимать ни пищу, ни воду. Надежда стояла и смотрела на Буяна. Она понимала: будь на месте Буяна другая лошадь, ни Николай, ни лошадь не выжили бы. Потом сообразила, что лошадь наверняка простыла. Принесла из дома катаное одеяло. Ловко, как это она делает, ежедневно заправляя кровать, взявшись за бок одеяла, с пол-оборота крутанулась и накинула одеяло на спину жеребцу. Жеребец потряс головой в знак недовольства, но скидывать накидку сил, видно, не было. Надежда ушла домой, чтобы более не смущать своенравного жеребца.

На следующий день только и было в деревне разговоров и споров о том, что жеребец Николая Грехова спас в пургу своего хозяина, люди знали про факт, но не знали подробностей и каждый по своему разумению добавлял недостающие детали:

– Какая пурга? Метель была. Как нет разницы? Метель – это когда снег с земли сильным ветром поднимает и метёт. А пурга – это не только ветер снег метёт, но и ещё плюс снег из туч идет.

– Всё равно плохо. Была бы там дорога, такой жеребец не сбился бы с дороги, даже если бы её замело.

– Он что тебе, собака? По нюху бы шёл?

– А как-то же он вышел?

– Вышел, спустя неделю. Ладно, вот после метели оттепель наступила, а то замёрз бы Николай к едреной фене.

– Да чё бы он замёрз? В тулупе, в валенках, в ушанке? Да поди, в сено в розвальнях зарылся. Да и не неделю он блуждал. Это он неделю назад выехал из дома. Надя сказывала, через день хотел вернуться, значит, до метели был у родителей. Уж больно горяч мужик, ему море по колено. Видно думал, что на таком коне непременно и в метель доедет до дому. Вот и доехал через пять дней без сознания.

– И то, правда. Он же без сознания был, и Скорая его без сознания увезла, сам видел, на носилках грузили в машину. Как же он мог управлять жеребцом?

– Да сам жеребец шёл, да шёл и вышел к деревне.

– Ну, да. Только пять дней шёл. Хорош жеребец, силён и умён. Как кошка инстинктивно дом нашёл. Вот это конь!

Когда Николай вернётся из больницы, расскажет:

Ближе к вечеру погода стала портиться, мать просила сына:

– Кольша, не ездил бы на ночь-то. Щё ехать в ночь-то? Утром поедешь.

– Да щё до утра-то ждать. Конь у меня хорош, через час дома буду. А то Надьша ещё приревнует, я сказал ей, щё вернусь через день.