Текст книги "Петр и Феврония. Наша главная история любви"

С молитвами за Русь, в предчувствии неотвратимой беды

В 20-х годах ХIII века князь Муромский перестал принимать личное участие в походах, что подтверждается и летописями. Годы брали свое… Большую часть жизни Петр провел в седле, как и большинство мужчин его круга, и, быть может, даже во сне он продолжал ощущать в руке тяжесть меча, рефлекторно сжимая невидимую рукоять. Однако пришло время обучать молодых. Сам же он все чаще стал складывать персты в крестное знамение, опускаясь перед образами на колени, иногда становившиеся непослушными. Подросли сыновья, и уже они скакали быстрее ветра навстречу врагу – отцу с матерью оставалось лишь принимать решения, нелегкие, подчас очень нелегкие, и… молиться.

Не всегда горе обходило их дом стороной: из того похода против булгар, о котором поведала Воскресенская летопись, датируя его 1220 годом, похоже, не вернулся в родной Муром их внук Олег, сын первенца Юрия. Княжеские дети слишком рано принимали свое боевое крещение. Великий князь киевский Святослав, например, официально возглавил осаду Искоростеня, когда ему было только четыре года. Ну а обычным делом считалось, когда княжичи отправлялись в первый поход лет в 10—12. Для отрока Олега, вероятно, этот поход мог стать первым и последним.

Душу терзали тяжелые мысли. Своим чутким сердцем Феврония, женщина и мать, не могла не предчувствовать приближения неотвратимой беды. Молиться и верить, что Бог слышит мольбы чистых сердцем, молиться и надеяться на его всепрощение.

Но Русь погрязла в братоубийстве. Каясь в одних грехах, князья легко творили и преумножали новые – клятвопреступления, измены, вероотступничество. Они предавали Христа, ведомые собственной гордыней. Они толкали Русь к краю пропасти…

Так, например, за скупыми и бесстрастными строками летописи открывается нам чудовищная по сути своей история братоубийства.

В 1217 году князь рязанский Глеб и брат его Константин условились между собою погубить всех своих родственников, чтобы одним владеть Рязанскою землей. Вскоре они воспользовались первым представившимся случаем. Князья съехались в поле для общего совещания. Глеб пригласил всех в свой шатер на пир, и гости, ничего не подозревая, явились, окруженные многочисленными свитами. Но едва пир начался и собравшиеся приступили к трапезе и веселью, как Глеб и Константин обнажили мечи и при помощи своих слуг и половцев, которые до поры до времени скрывались близ шатра, бросились на гостей и умертвили шестерых князей и бесчисленное множество их бояр и челяди.

Как и большинство людей Домонгольской Руси, Петр и Феврония вряд ли обладали историческим сознанием. Они воспринимали время, мирозданье и все происходящее в нем как некий космос, как круговорот, в котором день сменяется ночью, весна летом, а осень зимой. Они жили «посолонь» – по солнцу: на Спиридона поворот на лето, и так до Ивана Купала, а от Ивана Купала – на зиму… Но, вероятно, близость к Богу пробуждала в них своего рода историческую интуицию. Они, быть может, одними из первых среди своих современников осознали, каким образом можно спасти Русь, отвратить от нее гнев Божий. В кругу одной семьи, в границах одного княжества они творили любовь, подавая пример, как надо жить, чтобы спастись. Но… они не были услышаны. Нет, не Богом, а соседями-единоверцами.

Возможно, в их сознании это стало предчувствием надвигающегося Апокалипсиса.

1223 год принес тому подтверждение. «В 1223 году явился народ незнаемый; пришла неслыханная рать, безбожные татары, о которых никто хорошо не знает, кто они и откуда пришли, и что у них за язык, и какого они племени, и какая у них вера...» – отмечал летописец.

Что думали, какие мысли терзали муромских князей, когда им стало известно о страшной трагедии, разыгравшейся на реке Калке? Ни сам Давид Муромский, привыкший все свои военные мероприятия как-то согласовывать с великим князем Владимирским, ни другие князья Северо-Восточных земель Руси не приняли участия в сражении... А если бы всей Русью, объединившись, то, быть может, отбились бы от врага? Но привыкли князья жить собственными интересами. Увы.

Вести приходили одна тревожнее другой… Появился, дескать, в пределах земель русских некий странный народ. Он словно саранча, о которой писал в своем Откровении апостол Иоанн. Кони у них быстры, воины не знают жалости ни к врагу, ни к себе самим, а те, кто их ведет, преисполнены коварства.

Еще в 1222 году передовые отряды под предводительством лучших полководцев Чингисхана Джэбэ и Субэдэй-баадура объявились сначала в половецких степях. Котян Сутоевич, половецкий хан, принявший на себя первый удар, обратился за поддержкой к русским князьям. Отношения между половцами и русскими к тому времени перешли в иную фазу. Не то что было в приснопамятные времена князя Игоря! Политические и экономические союзы половецкие ханы и русские князья теперь частенько скрепляли брачными союзами своих детей. Хан Котян приходился тестем князю Мстиславу Галицкому (Удалому) и, естественно, первым делом явился с поклоном к зятю своему, а уже через него обратился ко всем русским князьям, как отмечал летописец, с такими словами: «Татары отняли нашу землю нынче, а завтра вашу возьмут, так защитите нас; если не поможете нам, то мы нынче будем иссечены, а вы завтра будете иссечены».

Долго пришлось Мстиславу Удалому убеждать князей поддержать его тестя, и только после ценных подношений, да таких аргументов, что, мол, лучше встретить врага на половецкой земле, чем дождаться, когда он вступит на русскую, в Киеве собрались князья южных земель. Северные правители не откликнулись на мольбы половецкого хана – их «хата», в географическом смысле, находилась действительно с краю, далеко от намечавшихся событий. Собрание в Киеве проходило под главенством трех великих князей, трех Мстиславов: киевского – Мстислава Романовича, галицкого – Мстислава Мстиславича и черниговского – Мстислава Святославича.

В походе решили принять участие: сын князя Киевского Всеволод, сын Черниговского – Василий, Даниил Романович Волынский, Михаил Всеволодович Переяславский, Владимир Рюрикович Смоленский, Олег Курский, Александр Туровский, Андрей Вяземский и другие. Командование на себя возложили князья Киевский Мстислав Романович Добрый и Галицкий – Мстислав Удалой – двоюродные братья. В преддверии предстоящих событий хан Котян крестился в православие.

Общий сбор был назначен на апрель. Тогда разольются реки, и продвижение вражеских войск станет затруднительным. Армия должна была спуститься вниз по Днепру. Сбор был назначен на Зарубе, близ острова Варяжского. (Когда-то он был расположен напротив устья реки Трубеж, а в настоящее время уничтожен Каневским водохранилищем. Место это находится в десяти километрах от нынешнего города Трахтемирова Каневской области.)

Весть о предстоящем совместном походе русских князей обеспокоила противника, и монголы прислали своих послов, которым было поручено передать на словах: «Мы с Русью войны не хотим и не на вашу землю посягаем. Воюем мы с половцами, которые всегда были вашими врагами, а потому, если они бегут теперь к вам, – бейте их и разделяйте их добро». Что ж, «разделяй и властвуй» было уже в ходу. Но русские князья оказались наслышаны о «высоких моральных принципах» монголов. Год тому назад половцы уже «попались на эту удочку» и нарушили свой союз с аланами. Что из этого вышло? Тот же темник Джэбэ сначала разбил алан, а затем и до самих половцев очередь дошла.

На сей раз с послами захватчиков не стали церемониться – их просто убили, и огромное войско, окрыленное надеждой – ведь враги, казалось, испугались, – двинулось вперед. Одна беда – дружины удельных князей подчинялись только своим правителям, великим князьям, а половецкое войско признавало лишь власть Мстислава Удалого.

На семнадцатый день похода княжеские рати остановились близ Ольшеня, на берегу Роси. Туда, в стан русских, прибыло второе монгольское посольство. И на сей раз князья не приняли условия противника, правда, послов пощадили – отпустили с миром. И только лишь русские рати переправились через Днепр, они тут же столкнулись с авангардом монголов. Удача оказалась на стороне русских. После короткого, но кровопролитного боя монголы бежали, потеряв убитым своего командующего Ганибека. Семь дней, окрыленные победой, русские гнали остатки татарского отряда, продвигаясь вперед на восток, а на восьмой день они вышли на берег реки Калки. (Сейчас эта речка носит название Кальчик и является притоком реки Кальмиус, что протекает в Донецкой области, на Украине.) На берегу Калки был разбит второй небольшой отряд противника. Очередная победа подстегнула русских. Войдя в раж, они переправились на левый берег Калки. Там князья со своими воинами расположились тремя отдельными станами на расстоянии нескольких верст друг от друга.

Победа, казалось, была близка. А может, это бес затуманил мозги ретивым князьям, и у них взыграли амбиции. Предчувствуя скорую успешную развязку, каждый понадеялся обойти соседа и первым успеть к «раздаче призов» – добить врага и единолично стяжать славу и добычу. Особенно ретиво вел себя Мстислав Удалой. Он сам отправился на разведку в стан монголов. Добравшись до их лагеря, он, наспех оценив обстановку, решил, что силы противника не слишком велики и ему одному удастся с ним расквитаться. Как же он заблуждался! Воротившись из разведки, галицкий князь дал приказ своему войску и половцам готовиться к бою, тогда как все остальные его соратники оставались в неведении.

Согласно Лаврентьевской летописи, битва произошла 31 мая 1223 года. Натиск отважной дружины Мстислава Удалого был отбит, и его передовые отряды почти полностью уничтожены. С удалью молодецкой Мстислав, оправдывая свое прозвище, на самом деле едва не прорвал ряды врага. Едва… Противник оказался гораздо сильнее, чем представлялось вначале. Отряды соратников – черниговские слева и киевские справа – вступили в битву, однако это не спасло положения. Разве что невиданная храбрость, с которой бился Даниил Романович Волынский, чуть было не переломила ход сражения. Многочисленные раны, и те не могли сдержать его пыл – ему даже удалось оттеснить монгольские отряды. Вовремя подоспел и Олег Курский со своими людьми. Однако многоопытный противник ловко переориентировался, направив неожиданно свой главный удар на слабое звено – половцев. Уже однажды битых и морально сломленных половцев… Они побежали с поля боя, не выдержав натиска монгольской конницы. Спасая свои жизни, половецкие воины, как ураган, понеслись в сторону остального войска, вклиниваясь в него и расстраивая тем самым боевой порядок русских. От такого «сюрприза» пострадал Мстислав Черниговский – дезертиры смяли и рассредоточили его полки, уже готовые было кинуться со свежими силами на противника.

Однако был один соучастник этой кампании, которому представился шанс спасти положение, – это Мстислав Киевский. Только он рассудил, что следует не выручать, а проучить Мстислава Удалого, втравившего его в эту битву, а затем пожелавшего единолично стяжать славу и добычу. Проявил чрезмерную прыть – пусть теперь сам расхлебывает! Киевский князь стал выжидать свой звездный час. Но просчитался. Закаленные в битвах степняки умели быстро ориентироваться в ситуации. И пока одна часть монголов гнала до самого Днепра Мстислава Удалого с остатками его потрепанного войска, вторая осадила стан киевлян. Мстислав Добрый отбивался три дня. Он не раз проклял все на свете, и прежде всего свою нерасторопность и обидчивость, и сотни раз пожалел, что не ударил с фланга, не пришел на подмогу вероломному двоюродному брату.

Исход дела решило предательство. Атаман бродников (беглого люда) Плоскиня, взявшийся вести переговоры, поклялся на кресте, что если русские сложат оружие, то монголы никого не тронут, а князей и воевод отпустят домой. Киевский князь недолго колебался – предложение показалось выходом из западни. Вот только он не учел коварства противника. Лично ни Джэбэ, ни Субэдэй русским князьям обещания не давали... А уж что там наплел переговорщик Плоскиня – его дело... На кресте клялся? Что ж, пусть теперь его Бог с ним и разбирается!

Монголы разделались с доверчивыми князьями самым варварским образом: положили их под доски и сверху уселись пировать, празднуя победу. Шесть русских князей были убиты, а простых воинов увели в рабство. Из всего огромного русского войска домой вернулась только десятая часть. В этой битве русские потеряли 70—72 тысячи ратников и 9 из 18 князей. Зачинщику похода Мстиславу Удалому, а также Даниилу Романовичу Волынскому удалось спастись. Они достигли Днепра, переправились с остатками войска на правый берег, уничтожив за собой ладьи и плоты. Монголы не стали их преследовать, за Волгой у них появился новый интерес – богатая Волжская Булгария.

До Мурома оттуда было рукой подать… Но, видно, Бог отвел удар. Булгары, в отличие от русских, показали себя более сплоченными воинами. Завоеватели потерпели поражение. Кратковременная победа булгар над искушенным врагом была обусловлена не столько случайностью, сколько именно тактикой. Арабский историк Ибн-аль-сир так описывал эти события: «Булгары в нескольких местах устроили им засады, выступили против них и, заманив до тех пор, пока они зашли за место засад, напали на них с тыла». Воины Чингисхана после поражения удалились в степь. Но своей цели они все-таки достигли. Два года, предшествовавшие битве на Калке, отряды под предводительством темников Джэбэ и Субэдэй-баадура изучали Русь: ее военную мощь, вернее, отсутствие оной, укрепления городов, ландшафты и коммуникации, от пленных они получали сведения о государственном устройстве и положении внутри русских княжеств. Словом, ими была проведена подробная и глубокая стратегическая разведка.

А Русская земля овдовела. Плач стоял в городах и весях. Осознание последствий трагедии пришло, как похмелье, отозвавшись болью едва ли в каждом русском доме. Много воинов полегло. Как говорится, оскудела Русская земля ратными людьми. С этой битвой народный эпос связывает и гибель своих богатырей, а в подтверждение тому летописи в числе убитых упоминают имена Александра Поповича и Добрыни Рязанца. «Убиша Александра Поповича и с ним богатырь 70» (4-я Новгородская летопись). А согласно Никоновской, «в лето 6733… воинственных людей толико бысть побиено, яко ни десятый от них возможе избежати, и Александра Поповича и слугу его Торопа, и Добрыню Рязанича Златого Пояса, и семьдесят великих и храбрых богатырей все побиени быша».

Это были реальные люди, а не просто персонажи эпоса, знатные, судя по всему воины, коли их имена названы наряду с княжескими.

Кстати, Попович, именно Александр, а не Алеша, упоминается и в одной из былин: он присутствует при поражении печенежского великана. Он же назван и в летописи: как участник Липицкой битвы. Якобы Александр Попович состоял в ополчении князя Константина Всеволодовича, воевавшего с братом Юрием (Георгием) Всеволодовичем, на стороне которого, если помните, сражался и Давид Муромский. Академик Ф.И. Буслаев в подтверждение этого факта, со ссылкой на Тверскую летопись, приводит пример: «По смерти князя Константина, опасаясь мщения князя Георгия, особенно за убиение его “безумного боярина Ратибора”, Александр Попович удалился в городок или крепость, куда и созвал свою богатырскую дружину, которая должна была служить “матери градов Киеву”; это и суть те 70 богатырей, которые потом погибли при Калке».

Быть может, читатель удивится: и зачем это я увела его в дебри истории, когда задача у меня несколько иная – рассказать о любви Петра и Февронии? Мол, об этом событии мы все знаем из школьных учебников, и есть ли смысл снова о нем напоминать? Поверьте, есть. И без того Петр и Феврония, жившие восемь веков назад, воспринимаются многими из нас как мифические сказочные герои, а не живые люди. А хочется увидеть их такими, как все мы, из плоти и крови, среди людей и проблем, с которыми столкнулась Русь. Пусть еще не святые, но уже праведные, Богом избранные, могли разве они жить вне своего времени? Вечность грядет, она уже на пороге… Ну а пока они все еще живы – болело сердце, страдала душа, когда в Муром приходили вести, горькие, как полынь на склонах Воеводской горы.

Почему они избрали монашество?

Что думали они о грядущем? А ведь было над чем призадуматься.

Неужели Русь так сильно погрязла в грехах, что не убелиться ей более пред Господом? И падет она, поруганная, к ногам поганых нехристей… За что?

Господь на небе един – Царь Небесный, так отчего же на земле каждый мнит себя царьком в своем уделе? Да и на поле брани – каждый сам за себя. Вон, дружины княжеские – они своим кормильцам подчиняются, а ратники в бою – они лишь на свою богатырскую силушку да личное мужество полагаются. Разобщена Русь. И не только на уделы. А еще – в умах и сердцах людей.

Будущее вряд ли представлялось Петру и Февронии радужным. Ведь разве смогут княжеские рати устоять против бесчисленного войска, подчиняющегося единой воле? Ополченцы – против регулярной армии Чингисхана? Врагов тьма, и они как огромные голодные муравьи лезут. А Русь? Она как будто задремала близ муравейника. Не готова она к встрече с таким неприятелем: не вырастила еще среди своих сыновей единого для всех полководца, обладающего непререкаемым авторитетом, не подготовила надежной армии, да и тактикой ведения боя никто из ее воевод толком не владеет. А жила бы Русь, как одна большая семья, все было бы иначе.

Подобные думы не могли не тревожить Петра и Февронию, как и будущее их собственных детей.

Народное предание упорно связывает решение супругов стать монахами с тем, что князь Петр сильно «занедужил». Наверное, так оно и было. Отчасти. Не они первые, не они последние, кто решил в монастыре закончить свои дни. Во времена Петра и Февронии, да и много веков спустя существовала такая практика: почувствовав недуг и приближение смерти, правители – как праведные, так и немало на своем веку нагрешившие – принимали постриг, чтобы с новым именем, очистившись от грехов прежней жизни, встретиться с Господом. Так, святой Александр Невский стал в иночестве Алексием, Иоанн Грозный – Иовом, Борис Годунов – Боголепом…

Летописи упоминают имена многочисленных предшественников Петра и Февронии, которые также приняли схиму: Святослав Киевский (1194), Всеволод Мстиславич (1195), Давид Смоленский (1197), Владимир Всеволодович (1227), Евфросиния, княжна Полоцкая (1173), Мария Казимировна (1179), Евфросиния, сестра великого князя Всеволода Большое Гнездо (1183), Мария Чешская, супруга того же князя Всеволода (1206), а также супруги князей киевского Рюрика (1206), галицкого Романа (1213), великого князя Владимирского Константина (1218) и многие другие.

Но вряд ли только недуг одного из супругов, вернее, не только он, стал последней каплей в пользу их обоюдного решения уединиться в монастырях.

Слово «монах» происходит от «монос» – единый, уединенный, одинокий. А «инок» – созвучно слову «иной». Решившись на монашеский подвиг, человек соглашается жить цельной жизнью, в гармонии с Богом. Мирские дела, всевозможная суета уже не способны отвлечь инока от его особой, так называемой сугубой молитвы, обращенной к Всевышнему. Пост у него еще более усердный, молитва еще более глубокая. Это труд, равносильный ратному подвигу, – борьба за спасение душ.

Не могли Петр и Феврония – люди, наделенные столь тонким чутьем, не понимать, что процесс уничтожения государства начался. Но что они, рядовые удельные князья, были в силах этому противопоставить? Только молитву.

А еще – надежду… Да, именно надежду, как бы парадоксально и нелепо это ни звучало в апокалипсическом контексте истории, и напитать ею землю – потому что каждому человеку даже в предчувствии большой беды следует жить спокойно и кротко, наслаждаясь каждым днем. А со всем остальным управится Господь.

«…Радуйтеся, гнев Божий, праведно движимый на нас, молитвами вашими утоляющии; радуйтеся, о мире всего мира непрестанно Господа умоляющии. Радуйтеся, на враги видимыя и невидимыя крепцыи нам споборницы; радуйтеся, ангелонравнии человецы…» (Акафист святым благоверным князю Петру и княгине Февронии Муромским, икос 9).

Всю свою жизнь они служили Богу, показывая пример добропорядочного правления и образцового семейного уклада, укрепляя в своих подданных веру, вселяя в них надежду и уверенность в завтрашнем дне, одаривая любовью. В годину испытаний им предстояло решиться на свой последний подвиг. Молитвенный подвиг за всех и вся. Они, надо полагать, прекрасно осознавали, в чем таится главная опасность для будущего, угроза сохранению национального духа, да и самого народа.

Если кара неотвратима, то страшнее всего – впасть в оцепенение при встрече с грядущим врагом, смириться с неизбежностью. Впустив в свое сердце скорбь и ужас, люди способны заразиться ими не только сами, но и передать это состояние с молоком матери, инфицировать целую нацию таким хроническим недугом, как всенародная робость. Теперь молитвенным радетелям за Русь – как за всю большую семью – предстояло в меру своих сил попытаться поднять в народе православный дух, вселить надежду и веру в собственные силы, питаемые неиссякаемым Источником Любви.

Как писал историк русской эмиграции Борис Башилов (М.А. Поморцев) (1908—1970): «…древнерусское монашество было точным показателем нравственного состояния своего мирского общества: стремление покидать мир усиливалось не оттого, что в миру скоплялись бедствия, а по мере того, как в нем возвышались нравственные силы. Это значит, что русское монашество было отречением от мира во имя идеалов, ему непосильных, а не отрицанием мира во имя начал, ему враждебных».

Итак, святая чета приняла судьбоносное решение. Их никто не принуждал жертвовать – они решились на этот шаг по обоюдному согласию.

Ермолай-Еразм был краток:

«Когда же приспело время благочестивого преставления их, умолили они Бога, чтобы даровал им в один час предстать пред Ним. И завещали положить их обоих в едином каменном гробу, имеющем только перегородку на две части. Сами же в одно время облеклись в монашеские ризы. И наречен был блаженный князь Петр в иноческом чине Давидом, преподобная же Феврония названа была в иноческом чине Евфросинией».

Где супруги приняли постриг – достоверных сведений нет. Кстати, жить Петр и Февронии, как и многие монашествующие князья, могли не только в монастырях – и такая практика существовала вплоть до времен Ивана Грозного, – могли, но не стали. Они действительно удалились от мира.

Муромский историограф и краевед А.А. Титов в своем «Историческом обозрении г. Мурома» сделал такое уточнение: «Незадолго до кончины Петр и Феврония, оставив княжество, приняли монашеский чин и названы Давид и Евфросиния. По тогдашнему обыкновению, им хотя и можно было проживать в особых дворцах своих вне монастырей, но они, полагать надо, жили один в монастыре, где епископ, другая – в Крестовоздвиженском».

При посвящении в монашество люди принимают новые имена – это символизирует их второе, духовное рождение. Пострижение Петра и Февронии совпало с периодом архипастырского служения в Муроме епископа Муромского и Рязанского Евфросина I Святогорца (1225—1239). Он, вероятнее всего, и совершил обряд пострижения, дав княгине соименное своему монашеское имя – Евфросиния. Петр же взял свое второе, княжеское имя – Давид. Давид значит «возлюбленный». Когда-то это имя носил возлюбленный Богом библейский царь. С этого момента и инок Давид вместе со схимой принял Божью любовь. Имя Евфросиния означает «радость», радость спасения, радость, которую она несет людям и в этом веке и в грядущих...

«…Радуйтеся, яко любве ради Господа, мира сего княжение и славу остависте; радуйтеся, яко иноческое равноангельное житие усердно восприясте. Радуйтеся, совершеннаго терпения подвижницы; радуйтеся, вольныя нищеты блаженнии стяжатели. Радуйтеся, прежде кончины вашея вся страсти умертвившии воздержанием; радуйтеся, восприявшии святую схиму в броню спасения. Радуйтеся, багряницу княжескую на власяницу иноческую пременившии; радуйтеся, постом, бдением и непрестанными молитвами Богу добре угодивши…» (Акафист святым благоверным князю Петру и княгине Февронии Муромским, икос 7).

И всё-таки современному человеку трудно взять в толк, почему эти двое – идеальная пара, признанный образец любви и семейного уклада – под конец жизни предпочли разлуку. Подобный поступок, кажется, даже ставит под сомнение все вышесказанное о них. И что это за любовь такая: пожили-пожили, пока были молоды и полны сил, а под старость разбежались по разным монастырям. А семья?.. Вместо того чтобы стать друг для друга в старости поддержкой, разделить свой опыт и знания с молодыми, а потом тихо почить в окружении безутешных детей, внуков и правнуков, они вздумали удалиться от мира, разлучиться друг с другом и со всеми своими близкими. Как можно просто так взять и навек отречься и от доброго взгляда знакомых глаз, и от тихой ласковой улыбки, от своего второго «я», от Богом данной половины, – да это же резать по-живому! Неужели это возможно... если, конечно, любишь?

Для нас это выглядит предательством любви. Решиться на развод – а уход в монастырь в нашем понимании равносилен разводу – могла только та семейная пара, у которой не осталось шансов воскресить свою любовь. Парадокс, да и только. И любовью в финале, кажется, даже и не пахнет. Впрочем, этот взгляд – поверхностный взгляд.

Только по нашим практичным, материалистическим меркам, в болезни и старости человеку необходима поддержка другого, любящего и преданного, потому что он якобы больше всего нуждается в том, чтобы на кого-то обязательно опереться. Спору нет: она, эта опора, нужна, причем не только в пожилом возрасте. Надо думать, в физическом смысле престарелые князь с княгиней без поддержки вряд ли остались – в монастырях было кому позаботиться о своих правителях. Гораздо сложнее в нашем понимании обстоит дело с «раздвоением» единого целого, декларированного при венчании.

Но и этому тоже можно найти объяснение.

Два человека прожили долгую и счастливую жизнь в любви и гармонии. Естественно, между ними установилась связь, причем не только телесная, но гораздо более тонкая – духовная. Что подтверждает и дальнейшее развитие событий. Каждый миг они ощущали присутствие друг друга, даже находясь на расстоянии. Они уединились для молитвы, разойдясь по разным монастырям, но по-прежнему оставались единым целым. Пока пребывали в миру, они не переставали нести молитвенное служение Тому, Третьему, соединившему их души и тела, но пришло время, и Он позвал их к себе, потому что их любовь, быть может, перешла в новое качественное состояние. В истинную Любовь к Богу. Причем взаимную.

И в этом, возможно, заключалась тайна их Великой любви.«Тайна сия велика есть» (Еф. 5, 32).