Текст книги "За горизонтом. Две повести"

– Расскажем отцу? – спросила она потом.

Даша просила не говорить.

– Я не буду, но ты должна сделать это сама.

– А если я не смогу, ты скажешь?

– Я тебя, разумеется, не выдам, но свои выводы о тебе я сделаю.

За ужином, давясь слезами и борщом, Даша рассказала все как было и ушла в свою комнату. Никто не пришел ее утешать, отец больше месяца смотрел на нее так, будто она прозрачная, и старался с ней не разговаривать. Лизу с тех пор он терпеть не мог, она стала «той девочкой, что тебя воровать научила». А злосчастная шоколадка лежала в шкафу неделю, пока мама не разломала ее и не выложила на стол к чаю. Все ели шоколад, и Даша тоже съела один квадратик. Несмотря ни на что, было вкусно.

О том, что, возможно, случилось теперь, рассказывать было куда страшнее.

Однажды мама в раздражении, в конце разговора, который начался с оценок и вдруг стал сложным и неприятным, сказала, почти крикнула:

– Чего ты вообще хочешь, Даша?

Маме не нравились ее четверки. Мама считала, что Даша должна стремиться к большему, но не по всем подряд предметам, а по любимым, как Дима со своей химией. А у нее и любимого-то предмета нет, разве что инглиш. Она училась неплохо, но без особого энтузиазма.

– Я смотрю на тебя, – распаляясь, продолжала мама, – и вижу человека, который совсем ничего не хочет. Для которого главное в жизни – не напрягаться. Которому лень сесть и выучить чуть-чуть больше, чем задано. Не спорь со мной, я сказала: лень. Я вижу человека без целей в жизни. Тебе не восемь лет, не тринадцать, тебе почти шестнадцать. Так чего ты хочешь, я не могу понять? Торчать по уши в своем телефоне? И это все? Так я могу и телефон забрать, ты понимаешь?

– Ничего я не хочу! Я! Совсем! Ничего! Не! Хочу! – закричала в ответ Даша и до утра закрылась в своей комнате.

На самом деле она хотела многого.

Например, чтобы все оставили ее наконец-то в покое. Чтобы перестали решать за нее, что она должна чувствовать. Чтобы ее считали человеком, а не ребенком. Чтобы, когда ей бывает плохо, ее бы просто обнимали, а не рассказывали, как надо было поступить и что другим людям бывает куда хуже, чем ей.

Хотела гулять допоздна, ходить на любые концерты. Научиться ездить верхом, кататься на сноуборде, на горных лыжах, на сапе. Волосы обрезать очень коротко. Наконец почувствовать себя красивой. Наблюдать за рассветом на морском берегу. Купаться при луне. Поехать в Южную Америку. Завести кошку, собаку, шиншиллу. А работу такую, чтобы постоянно путешествовать, – такое вообще бывает, чтобы жить в поездках?

Еще – засыпать в обнимку с Димой, чувствуя, как стучит его сердце. Чтобы и вечер, и ночь, и утро быть вместе. Родители ни разу не разрешили им ночевать вместе, сколько ни просила Даша отпустить ее с ночевкой. Быть дома в десять – вообще детский сад, но нет, нет и еще раз нет.

Яблоки, молоко, оливковое масло, сельдерей, лимоны, хлеб. Даша шла в магазин через школьный стадион, срезая путь. В выходные снег неожиданно растаял, а в ночь на понедельник холод вернулся и сковал лужи, грязь и пожухлую траву. Даша шла осторожно, чтобы не растянуться. Школа следила за ней пустыми окнами, Даша повернулась к ней спиной и надела наушники. Музыка помогала хотя бы недолго не думать ни о чем.

В магазине быстро набрала корзину: яблоки, молоко, лимоны, хлеб. Масло, чуть не забыла! Теперь домой.

Сквозь музыку ей почудилось, что кто-то ее зовет. Даша прошла еще несколько метров и обернулась. Ей не послышалось, ее и правда звали: на крыльце магазина стояла Анна Ивановна, Бабаня.

Даша вынула один наушник и вернулась.

– Ты забыла, – сказала Анна Ивановна и отдала ей карту магазина. У нее на плече болталась холщовая сумка, из которой торчала бутылка молока. В голосе сидела легкая простуда.

– Я прямо за тобой стояла в очереди, – добавила Бабаня. – Ты меня не заметила.

– Спасибо, – опомнилась Даша.

– Задумалась?

– Да, извините.

– Ты в какую сторону?

Даша неопределенно махнула рукой:

– Домой.

– Проводишь меня вон туда? – спросила Бабаня, показав в сторону восьмиэтажки. – Скользко. Ты же никуда не торопишься?

Отказываться было неудобно, тем более что прошлой весной Бабаня уже ломала ногу, поскользнувшись в гололед, а еще раньше – руку.

– Только я и сама могу упасть, – предупредила Даша, подставляя локоть.

В школе она не замечала, что Бабаня едва-едва достает ей до плеча, потому что рядом с ней Даша чувствовала себя маленькой.

– Что делаешь на каникулах?

– Да ничего особенного.

– Читаешь что-нибудь не по программе?

– Нет, если честно, – сказала Даша. – Почему-то не хочется.

Она и по программе-то, сказать по правде, не читала.

– Ты в последнее время задумчивая такая, постоянно витаешь мыслями где-то далеко. Если хочешь, можешь мне рассказать. Иногда с родителями или с подругами не хочется делиться, а с посторонним человеком – легче. Никто в школе не узнает.

Даша сказала:

– Не хочу, – и правда не хотела.

– Можно тогда я спрошу?

Даша промолчала.

– Хорошо, не буду спрашивать.

– Знаете, – неожиданно выдохнула Даша. – У меня есть подруга, очень близкая, самая лучшая, вы ее не знаете, она не из нашей школы, тоже учится в десятом. Она встречается с парнем, давно, все серьезно у них. Теперь у нее задержка, и она не знает, что делать. Она еще никому об этом не рассказывала, только мне. Она боится и не знает, как ей быть.

Они перешли дорогу и вошли в сквер, Даша разглядывала верхушки деревьев, унизанные вороньими гнездами. Небо было бледное-бледное, предснежное. В горле пересохло.

– Я родила сына в шестнадцать лет, – неожиданно сказала Анна Ивановна. – С той самой минуты, когда впервые его увидела, ни одного дня в жизни не жалела, что стала матерью.

– Я не знала, что у вас сын, – глупо сказала Даша.

Если задуматься, она ни о ком из учителей ничего не знала.

– Он, конечно, взрослый уже. Красивый, умный, врач! Окулист! Работает в Германии, две дочки у него, двойняшки, внучки мои. Его семья – это самое лучшее, что у меня есть! Хотя я была с ним одна, хотя нам было тяжело, хотя мои родители не сразу приняли меня с ребенком и я училась на заочном, жила у тетки, работала, стирала руками пеленки, я так и не смогла найти ему отца, у меня не было времени ходить на свидания, но я голову даю на отсечение – я ни о чем никогда не жалела.

Даша слушала молча. Ей казалось, она и так наболтала много лишнего. Было все равно, что там за сын у Бабани, и чуть-чуть стыдно, что совсем не интересно слушать про него и хочется поскорее уйти домой. Почему стоит только чем-то поделиться, как люди, не дослушав, начинают рассказывать собственные истории?

– Если захочешь поговорить про подругу, приходи, – сказала Бабаня и погладила ее по плечу. – И подругу приводи.

Даша проклинала себя за свой длинный язык: через несколько дней ей предстояло войти в класс и сесть напротив Анны Ивановны, знающей теперь намного больше, чем следовало.

– Самое главное, ты ей объясни, что родителям все равно сказать придется, – втолковывала Бабаня. – Лучше рано, чем поздно, и еще чтобы никаких таблеток и ни к каким бабкам. А то ведь разные бывают случаи, здоровья потом не вернешь.

– Кому объяснить? – не поняла Даша.

– Подруге твоей, как ее зовут?

– Лиза, – назвала Даша первое попавшееся имя. – Но это другая Лиза, не Самойлова.

– Я поняла, что другая, это частое имя. Да не волнуйся ты так, на тебе же лица нет. В вашем возрасте кажется, что это катастрофа, личный конец света, земля из-под ног, а потом приходит понимание: ничего страшного-то не произошло. В нашей школе практически каждый год такое случается, кто из десятого идет рожать, кто из одиннадцатого. Вот здесь живет недалеко Вика Мезенцева, очень хорошая девочка, пухленькая, скромная такая, застенчивая, но приветливая всегда. Я ее часто вижу, она гуляет с мальчиком. Два года назад ее мама ко мне приходила, так плакала, чуть все глаза не выплакала, что же теперь с Викой будет? Пятнадцать лет… А в результате отличный пацан получился, вся семья в нем души не чает.

Она снова начала о других, будто истории из чужой жизни могли помочь и все исправить, и Даша почти не слушала. Сельдерей, вспомнила она, сельдерей! Корень сельдерея!

– Мама меня убьет, – вслух сказала Даша и поторопилась объяснить: – Я сельдерей забыла купить.

По дороге домой она увидела маму. Сначала заметила женщину в кроссовках, пальто и мужской шляпе, из-под полей которой выглядывали светлые волосы, и потом узнала маму. Мама шла медленно, на ходу переписываясь в телефоне, и Даша подошла так близко, что при желании могла бы ее напугать. На локте у мамы висел прозрачный пакет с круглым бугристым корнем сельдерея.

– Я тоже купила, – сказала Даша, догоняя ее и показывая свой пакет.

– Я была уверена, что ты забудешь, – ответила мама. – Я видела тебя сегодня утром около поликлиники, – потом сказала она. – Что ты там делала?

– Я снова хочу ходить в бассейн вместе с Лизой, – быстро придумала Даша. – Надо было узнать, как получить справку.

– Узнала?

– Я зашла и сразу вышла, как только увидела очереди в коридоре.

– Ты мне напомни, я достану тебе справку. Это ты вообще-то хорошо придумала. Я бы тоже походила в бассейн, можно попробовать выбраться вместе. Ты извини, мне сейчас надо позвонить по работе, чуть не забыла.

Она отошла на несколько шагов в сторону и уже до самого дома говорила по телефону. А дома, не успела Даша переодеться, мама открыла дверь и закричала не своим голосом:

– Дашка, ты совсем обнаглела, что ли? Я что, о многом прошу?

– Это ты совсем! – закричала в ответ Даша, не ожидавшая скандала.

– Так. – Мама прошла в комнату и села на ее стул верхом. – Я в очередной раз тебе напоминаю: я много работаю. Я устаю. Если ты не заметила, я делаю все, чтобы твоя жизнь стала еще немного интереснее. Когда прихожу домой, я хочу увидеть хотя бы намек на порядок. А не этот срачельник!

– Ты только орать умеешь! По-человечески скажи, что не так. Сейчас все уберу.

Мама встала со стула и начала ходить по комнате.

– Я же вообще-то прошу немногого. Если у тебя что-то с памятью, напоминаю: вещи – в шкафы, а не бросать где ни попадя, на письменном столе – порядок, грязную посуду – в посудомойку, грязную одежду – в корзину, пару раз в неделю запускать пылесос. Господи, да он даже сам пылесосит, его только включи! Все! – Она снова начала закипать. – Даша, я в твоем возрасте должна была убирать всю квартиру! Тряпкой и руками, а не как ты! Это была моя постоянная обязанность, и попробовала бы я схалтурить! Мне бы прилетело так, что мало бы не показалось!

– Да что я не сделала-то?

– На кухне бардак. Нож в масле на столе. Крошки, корки от апельсина, чашка грязная, сыр обрезала и бросила, чтобы я убрала, Дашенька ведь у нас такая занятая, насвинячила и пошла, это же матери заняться больше нечем, да? Только за Дашенькой прибирать?

– Это не я! – со злостью закричала Даша. – Это папа! Меня даже дома не было! И оставь меня уже, наконец, в покое! Достала!

Мама молча вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. Даша рухнула на кровать и трижды набрала Димку, но он все не отвечал.

Глава четвертая
Семь недель

В понедельник началась новая четверть. Дима должен был вернуться вчера, но он так и не позвонил, не ответил ни на одно из сообщений, не был в сети. Даша спала беспокойно, несколько раз просыпалась посреди ночи и первым делом проверяла, не пришло ли новое сообщение, а потом никак не могла согреться и снова заснуть. Тоскливо ныло внутри живота, и холодно было и в груди, и губам, и пальцам ног, и шее, у кромки волос. Не представлялось, что через несколько часов снова придется идти в школу, отсиживать уроки, отвечать, если спросят, стоять у доски перед классом, смеяться с девчонками на подоконнике в холле, у автомата с шоколадками, есть в столовой пирожки с картошкой и печенкой и вообще вести себя, словно она нормальная, как раньше. Хотелось запищать, как мышь, и целиком уместиться в теплой душной щели между кроватью и стеной.

Все вокруг стало немного другим, словно сдвинулось на волосок. Словно кто-то вернулся в прошлое и раздавил там бабочку, как в рассказе Брэдбери. Даша представила, как выходит утром на кухню, а там вместо ее мамы пьет кофе другая женщина. Такая, что внешне выглядит как Дашина мама, а внутри – другая, незнакомая. В конце концов, если Даша перестала быть собой, то и все остальные тоже должны измениться.

В щель под дверью сочился свет. Даша заглянула на кухню: мама с телефоном в руке сидела на своем обычном месте и пила кофе из своего обычного тазика – огромной кружки, которую больше никому не разрешалось брать.

– Ты чего не спишь? – спросила мама.

– В школу пора вставать.

– Сейчас пять утра, попей воды и иди поспи еще.

– Ага. – Даша прислонилась к двери.

– Что-то случилось? Или просто голова болит?

– Да так… Вообще-то, он не звонит, не пишет, сообщения не читает, временно недоступен. Я весь день ждала, а он… Я уже так больше не могу! – выдохнула Даша и закашлялась.

– Когда он должен был приехать?

– Вчера рано утром.

– Так ведь вчера все самолеты сели в соседних городах из-за тумана, моя коллега вообще приземлилась в Барнауле. Не переживай, найдется твой Дима, скоро позвонит, не надо себя накручивать из-за ерунды. Ты ему, главное, не пиши сто пятьдесят тысяч СМС, а то вообразит, что ты без него умираешь. Пусть думает, что тебе все равно.

Мама спокойно пила кофе, будто ничего не происходило. Она даже не подняла глаз от телефона, будто лента в «Фейсбуке» была важнее и интереснее Даши. Даже лайки ставила! И улыбалась тому, что там прочитала!

– Он бы написал, это совсем на него не похоже, он мне всегда пишет! Он телефон выключил, никогда такого раньше не было! Да что я тебе все это рассказываю! У тебя на все один ответ: «Не переживай, не накручивай!» Как будто я могу так просто взять и все свои чувства отключить! Я не робот, у меня есть причина переживать, настоящая причина, не детский сад! Мне не может быть все равно! А ты никогда не понимаешь, ничего не понимаешь!

– Ну да, конечно, ты права, ты одна у нас такая умная и тонкая. Будто мы с папой не любили никогда.

– Наверное, не любили, – из-за двери хрипло ответила Даша. – Иначе бы понимали.

Она снова достала телефон из-под подушки, одно за другим отправила «Ты меня игноришь?» и «Раз тебе не надо, то и мне это все больше не надо» и выключила телефон. Совсем.

Когда родители уехали на работу, она решительно достала из потайного кармана рюкзака три теста на беременность и через пятнадцать минут сидела на полу в ванной, скорчившись и глядя неверящими глазами на шесть четких красных полосок – по две на каждом тесте.

Сердце билось в горле, словно Даша долго бежала. Слюна во рту была горькой, уши заложило. С неба косо сыпалась мелкая колючая крупа, а под ногами был вязкий, грязный, рыхлый снег, и кроссовки быстро промокли.

Даша оказалась в школе к третьему уроку, привычным движением – руки помнят – стерла следы потекшей туши и поправила волосы перед зеркалом, из которого смотрела на нее самая обычная Даша, только чуть грустная. Кажется, за каникулы она еще сильнее похудела. Вокруг были люди, люди и люди, кто-то здоровался с ней, с кем-то – она, кто-то обнял ее за талию и коснулся щекой, кто-то спросил, где была, почему не писала. Ее торопили на следующий урок, и Даша в толпе побежала на третий этаж, не помня, в какой кабинет, – просто все побежали, и она тоже. Это было правильно и хорошо: в толпе она уже не была собой и могла хотя бы недолго не думать о своем. Она даже смеялась, когда смеялись все, и это тоже было правильно: смеяться, когда смешно.

Когда историк вызвал ее к доске и начал гонять по датам, она почти все назвала правильно. Даже странно. Она не задумывалась над ответами, цифры сами собой всплывали в памяти, будто Даша с ними родилась.

На большой перемене Лиза куда-то пропала и только перед самым звонком как из-под земли выросла, подхватила Дашу под руку, увлекла в закуток под лестницей и стала, смеясь, рассказывать, как ее поймала безумная женщина Бабаня и непонятно зачем долго объясняла про счастье материнства, совсем с ума сошла, главное, чтобы не додумалась донести свои фантазии до Лизиной мамы. Даша испугалась, невпопад поддакивала и толком ничего не успела сказать, потому что грянул звонок – редкий случай, когда вовремя, и они заторопились.

Даша села рядом с Лизой, уронила голову на руки и закрыла глаза. Вокруг шумели, кричали, и шум этот был ненастоящий, словно шел с экранов телефонов. На улице уже начало темнеть, в классе включили вечерний свет. Пахло сыростью, противными духами и яблоком, которое с громким хрустом поедал Пашот.

По расписанию была литература, но вместо нормального урока в класс пришла пожилая поэтесса и читала свои стихи, посвященные красоте родного края. Даше стихи не понравились, они были слишком правильные, гладкие, ни о чем, но ей было жаль поэтессу, которую никто не слушал. Даша привычно сделала вид, что ей интересно, и машинально рисовала в конце тетради придуманных фантастических тварей.

Поэтесса раскачивалась у доски в такт стихам, по рядам прогуливалась Анна Ивановна и всякий раз, проходя мимо, гладила по плечу Дашу или Лизу. Родной край за окном был припылен сероватым шороховатым туманом – какой-то из заводов выпустил в воздух очередную гадость. Когда настанет время идти домой, дышать будет противно, в носу и в горле станет немного кисло, а если не кисло, то горько.

Даша жалела, что оставила телефон дома. Было странно, будто не хватало важной части тела. На крайний случай на дне рюкзака валялась ее старая кнопочная звонилка, но ее номера Димка не знал, и Даша не могла проверить, появился ли он в зоне доступа. Наверное, по законам жанра он звонил ей не один раз, прислал кучу сообщений с извинениями, цветами и котятами. Она могла бы позвонить сама, но это было бы уже слишком. Больше никогда она не позвонит Димке сама, ничего ему не расскажет, думала Даша и сглатывала горькую слюну.

В классе сильно запахло ацетоном: Настя за соседним столом перекрашивала ногти. У Даши закружилась голова, даже слегка замутило. Стараясь не смотреть на Анну Ивановну, Даша взяла вещи и вышла. Раздевалка, к счастью, оказалась открытой.

На улице практически не было ни людей, ни машин, и, если сильно постараться, можно было представить, что Даша осталась в городе совершенно одна. Даже голубей не видать. И кошек тоже. Как будто все ушли, а ее забыли. Если вернуться сейчас в школу, там тоже окажется пусто. Даше захотелось закричать, что она здесь, – тогда наверняка кто-то выглянет из окна. Но тут из банка вышел человек, и из пекарни, и из аптеки, в которой работала Димкина мама, и вдруг оказалось, что на самом-то деле людей вокруг полно.

Даша зашла в аптеку и начала разглядывать витамины. На некоторых упаковках было написано, что они для беременных, для таких, как Даша. Она обжигалась об это слово. Даша ничего не собиралась покупать, она хотела только посмотреть, работает сейчас Димкина мама или нет. Вначале за прилавком никого не было, а потом вышла женщина, но другая, не Тамара Ивановна. Хорошо, что так. Иначе Даша не выдержала бы и спросила. А это плохо. Димка подумал бы, что Даша просто обижается, а не что ей все равно. Ей все равно, решила Даша, а раз так решила, то все равно ей будет на самом деле. Она вонзила ногти в ладонь и быстрым шагом пошла на набережную. Домой совсем не хотелось.

На набережной Даша спустилась к воде, где мало кто гулял, и села на большой камень, надвинув капюшон на глаза. Они с Димкой часто приходили сюда, а еще под мост. Здесь по-особенному молчалось, хотя каждый камень был неживым на ощупь, а вода – холодной, мутной и мусорной.

Льда еще почти не было, река лежала грязной серой лентой. Однажды, когда Даша была маленькой, они с папой перешли по льду на другой берег, в сосновый бор, и съезжали там с горы на снегокате. Даше было страшно, особенно на середине переправы, – они шли по реке, которая текла прямо под их ногами. Отец говорил, что лед толстый и что им ничего не грозит, но Даша боялась сделать каждый шаг. На льду виднелись рыбаки, издали похожие на черные шахматные фигуры, но из-за них было еще страшнее: проруби! По реке могли пойти трещины.

«Аборт», – просто подумала Даша. Одним словом. А-борт. Слово перекатывалось на языке, как горькая таблетка. Думать его было неприятно, но ни о чем другом думать не моглось. Интересно, можно так, чтобы вообще никто не узнал, оставить в тайне? Нужно ли согласие от родителей? Надо ли ложиться в больницу? Будет больно или терпимо? Сколько надо денег? Даша не знала и не хотела гуглить. Как будто, когда начнешь гуглить, узнавать, читать чужие истории, это слово превратится в нечто осязаемое.

Отчего-то слезы текут, когда все не очень страшно: допустим, упала с велосипеда, украли телефон, обиделась на Диму, получила несправедливую двойку. А если происходит то, что давит тяжестью на грудь, заплакать не получается. Когда бабушке неудачно сделали операцию на глазах и было непонятно, сможет ли она видеть одним глазом хоть немного или нет, Даша не плакала. Только воздух стал сухим и горячим и в горле будто застрял шерстяной клубок. И видеть никого не хотелось. Как и сейчас.

Даша бросила в реку камень, и еще один камень, и еще… Она непонятно где то ли забыла, то ли потеряла перчатки, и руки, даже втянутые в рукава куртки, замерзли так, что пальцы едва шевелились, и снова заложило нос. И вообще она замерзла вся, даже брови. Хорошо бы заболеть, посидеть дома еще неделю. Надоела школа. В младших классах Даша любила школу, потому что была отличницей и все ее хвалили – и мама, и Евгения Сергеевна, у Даши были самые аккуратные тетрадки, она никогда не баловалась на уроках. Тогда все было просто и понятно: существовало правильное и неправильное, и если вдруг кто-то вел себя неправильно, то ему должно быть стыдно, а если все делаешь правильно – ты лучше тех, кто что-то делает не так. Даша хотела бы снова стать прежней, знать не знающей, каково это – ощущать колючий холод по всему телу, думать про аборт, ждать, что Дима позвонит, быть самой одинокой и самой напуганной девочкой на свете.

Вдоль набережной шли посторонние люди, плоские, похожие на тени, словно они не сами шли, а кто-то двигал их из-за невидимой ширмы. И еще собака – черный лабрадор. Он подбежал к Даше, обнюхал ее и сунул голову ей под ладонь.

– Конрад, фу, отстань! – закричал издалека хозяин, и лабрадор галопом бросился к нему.

Дома Даша попросила отца:

– Пап, давай заведем собаку.

Они ужинали вдвоем, мама была на работе, и надо же было о чем-то говорить. К тому же Даша мечтала о собаке всю жизнь и время от времени на всякий случай закидывала удочку.

– Какую еще собаку?

– Вообще-то я очень хочу корги. Но можно просто выбрать собаку в приюте, мы с Димиными друзьями недавно туда ездили. Там такие собаки хорошие, так всех жалко. Ты когда-нибудь там был?

– Стоп. Кто с ней гулять будет?

– Я буду.

– Могу себе представить.

– Правда, буду…

– Ну хорошо, будешь. А куда мы денем собаку, когда поедем в отпуск?

– Я не знаю, но люди ведь что-то придумывают.

– Вот и я не знаю. Будешь жить одна, заведешь хоть бегемота, хоть кашалота.

– Я не хочу бегемота или кашалота, я хочу собаку маленькую, с ушами.

На самом деле пятнадцать лет назад в доме была собака, подобрашка-двортерьер, бородатая Зося. Даша, конечно, не помнила ее, а только видела на фотографиях. Мама говорила, что Даша училась ходить, держась за собаку. Зося съела отраву, разбросанную во дворе, и в этот же день умерла в машине, не доехав до врача, у папы на руках. После этого папа больше не хотел заводить собаку и пузатого бело-рыжего щенка, принесенного Дашей со двора, без разговоров отвез к друзьям в деревню.

– Как там в школе? – спросил папа.

– Все нормально. – Даша скорчила рожу. – По истории пятерка.

– Понял, отстал. – Он стал сметать ладонью крошки со стола.

Даша чистила апельсин и думала, о чем бы еще поговорить.

– Мама поздно придет? – спросила она.

– Да, она собиралась вечером в тренажерку.

– Расскажи, как вы познакомились? – наливая себе заварки, неожиданно спросила Даша, хотя она прекрасно знала мамину версию.

– Ты же знаешь. У нее был двоюродный брат, мой одноклассник, я часто бывал у него дома, и твоя мама тоже. Он учил ее играть на гитаре, ее подружки пытались собрать что-то вроде группы. Вот так все и получилось. Она была тогда такая хрупкая девочка с огромными глазами. Хотя почему «была» – до сих пор такая и есть. К ней было страшно подойти, но я ее провожал, чтобы она не ходила одна по вечерам. У нас в районе было опасно, мне много раз приходилось драться. Нос ломали, ребро, три сотрясения. Девчонкам тем более не надо было ходить в одиночестве.

– Сколько вам было лет?

– Кажется, пятнадцать или около того. Потом мы какое-то время не встречались. Я ей признался, и вот смотрю в ее глаза и вижу такой дикий страх и даже, знаешь, жалость ко мне, и тогда я развернулся и ушел, больше не хотел ее напрягать. Не стал даже слушать, что она скажет, избавил ее от этого. И себя заодно – от унижения. Если бы я тогда ее выслушал, я бы, наверное, больше не смог к ней подойти.

– Мама считала, что ты был странный. Она мне говорила. А через десять лет…

– Да, через десять лет. Ее брат разбился на мотоцикле, я жил в Томске, но приехал на похороны. Смотрю: она. А она не смотрит, меня не замечает, ходит как в тумане. Это понятно: она очень любила брата. Через несколько дней я ей позвонил, а потом еще и еще. Так и звонил, наверное, полгода. Мы общались только по телефону. Я дня не мог провести без того, чтобы ей не позвонить, кучу денег выговаривал. Мы даже фильмы смотрели по телефону – она у себя, я у себя – и обсуждали по ходу действия.

Он подлил себе чаю и продолжил:

– Я только ради нее сюда вернулся. Это редкий случай, когда с девушкой можно разговаривать как с другом, когда она не считает, что я должен за ней бегать и постоянно угождать. Есть, знаешь ли, такая противная порода девиц, которые мнят себя королевами, а она никогда такой не была.

– Вы жили в разных городах, и тебе никогда не хотелось дружить с какой-нибудь другой девушкой? Которая была бы ближе?

– Не знаю, – он задумался, – вроде бы нет.

– Ты же говоришь так не из-за того, что я могу рассказать маме? То есть это возможно, да? Когда только один человек нужен?

– Даш, это же у всех по-разному. Кому-то только одного человека достаточно, а все остальное недопустимо. Кому-то нет. У каждого свои ценности, свои моральные принципы.

– А как понять, у кого какие?

– Смотреть на поступки, наверное. Словам не верить: сказать можно что угодно.

– Обычно говорят: надо слушать свое сердце.

– Лично мое мнение: разум важнее сердца. Можно долго заблуждаться, игнорировать очевидное, а можно присмотреться с холодной головой и понять, что это «ж-ж-ж» неспроста.

– А я не согласна!

– Посмотрим, что ты скажешь через десять лет.

– Вот мне кажется, что через десять лет я по-прежнему буду с Димой, – сказала Даша, разглядывая ногти.

Ей захотелось включить телефон и написать ему, что любит и волнуется и чтобы он не читал те сообщения, которые она отправила раньше.

– Дашка ты, Дашка. Какая же ты Дашка.

– Ты мне не веришь, а так оно и будет!

– Что ж, интересно будет на это посмотреть.

– Почему он тебе не нравится?

– Да не в этом-то дело. Нормальный он, бывают и хуже, бывают и лучше. Быть вместе, Дашунь, это труд. Люди в шестнадцать лет еще не умеют строить отношения. Вы еще невзрослые, импульсивные, нелогичные, сами не знаете, чего вам надо, придумываете себе идеалы и пытаетесь натянуть сову на глобус, ждете непонятно чего, раните друг друга с дури в самые болезненные места, не умеете идти навстречу, где-то уступить, где-то подстроиться. Прощать не умеете. Ответственность друг за друга нести не умеете. Я так долго могу продолжать. Это не вина ваша, а беда. Нужно время, опыт, нужно не раз удариться головой, чтобы повзрослеть. Есть люди, которые и в сорок лет еще подростки.

– Не все такие, – заспорила Даша. – Ты самого главного не понимаешь! Когда правда любовь, отношения не надо строить. Все получается само собой. Потому что ты рождаешься именно для этой любви, потому что в ней смысл всего… И нельзя тогда разлюбить, никогда в жизни нельзя! Я не знаю, как с тобой об этом говорить!

– Дашунь, любовь – это когда с человеком прожил самое меньшее десять лет, а лучше двадцать.

Он отпил из чашки и хотел продолжить, но Даша его перебила:

– Перестань так на меня смотреть!

Отец всегда начинал улыбаться, когда Даша говорила о серьезных вещах. Смотрел на нее, опустив подбородок, и гонял улыбку туда-сюда. Будто Даша не замечала.

– Дашка ты, Дашка.

– Ну чего еще? – Даша начала складывать посуду в машинку.

– Ты даже тарелки не можешь правильно загрузить, а рассуждаешь как философ.

– Да какая разница, как их ставить! Если не нравится, делай сам.

Отец нахмурился.

– Ты все же загрузи как полагается. Раз начала делать, надо сделать хорошо.

Любой разговор с родителями заканчивался посудой, уроками, беспорядком на столе, слишком ярким макияжем, зависанием в телефоне или чем-то подобным, но неизменно обидным. Дашу будто пытались поставить на место: вот вроде ты такая умная, а посудомойку загрузить не можешь. Выходило так, словно посуда важнее, чем мысли, которыми в кои-то веки хочет поделиться Даша.

Хотя кто бы говорил: вон носки в углу валяются тремя вывернутыми комочками. Мама придет – не оценит. С тренировки она всегда возвращается злая и говорит, что эндорфины от спорта – это выдумки.

Даша сказала, что много задали, и ушла в свою комнату, хотя сама мысль о том, что надо делать уроки, была дикой и неуместной. Болело горло, глаза резало, будто их запорошило песком. Телефон валялся в столе мертвым кирпичиком. Надо было срочно делать что-то, чтобы все снова стало как раньше, выяснить, позвонить, записаться. Хотя бы записаться, можно в ту клинику, куда мама всегда водит Дашу к терапевту и лору: там есть и гинеколог, Даша видела кабинет. Или лучше вообще в какое-нибудь другое место, где никто никогда ее не видел?

Надо поговорить с врачом, просто поговорить. Наверное, врачом окажется женщина, которая будет строго смотреть из-под очков и стыдить Дашу, хотя никогда не была на ее месте, и думать про нее разное. Можно сначала глянуть на сайтах, где есть молодые женщины-врачи.

Даша положила руки на живот: там было тихо и почти пусто. Несколько лишних клеток, которые оказались в ее теле в неподходящее время, и все. Почти как опухоль. Даше было жалко, очень себя жалко. Она включила музыку, легла лицом в акулу из «Икеи» и резко, до вкуса крови во рту, прикусила щеки.