Текст книги "За горизонтом. Две повести"

– Он на каком курсе?

– На первом, это точно.

– Я мало кого знаю с первого, – задумалась Инна. – Но вообще знакомое имя.

Она вернулась к плите и налила кофе и себе тоже.

– Точно, он в списке пропавших.

– Слышала про него что-нибудь? – спросила Ася.

– Ничего больше не слышала. Только что он в списке. И еще я вчера, кажется, видела его родителей, они принесли фотографию – очень знакомое лицо. Но мне теперь все их фотографии кажутся знакомыми. Будто я всех знала на самом деле – и детей, и взрослых! Я их лица и имена теперь на всю жизнь запомню! Даже если захочу забыть – не забуду! У них такие глаза, Ася!

– Говорят, что врут… занижают цифры, – вспомнила Ася.

– Да нет, мы бы знали.

– Точно?

– Конечно! Ась, это всё интернет! Это больные фантазии! Только не говори, что веришь всему, что там пишут!

– Не верю.

– Ты молодец. Слушай, ты скажи маме, что я еще недели две не смогу… Туда-сюда, я еще хочу домой к своим съездить. С новогодних каникул у них не была. Отвезу им подарок. – Она показала глазами на котенка. – Тебе точно не разрешат? Может, попросишь как следует?

– Это бесполезно. Я не раз пыталась.

– А то я своим уже одного привозила. Маленький был, одни ребра и уши, тоже плакал как ребенок, а вырос здоровенный пацан, сразу видно – хозяин в доме. Только наесться до сих пор не может, сколько ни положишь, все сожрет и еще просить будет.

Ася могла пойти на другую остановку, откуда не было бы видно того места, но задумалась и по привычке повернула туда, где было ближе. Оттуда, где стояла Ася, не было видно дыма и было совсем не похоже, что внутри этого здания – жадная горячая дыра. Когда-то здесь была кондитерская фабрика. Мама училась в школе рядом и говорила, что раньше в этом районе постоянно пахло шоколадом. А теперь – дымом, и снег был словно не снег, а пепел, и, когда Ася почесала щеку, ей показалось, что ее собственные руки тоже пахнут дымом и пеплом.

Около здания стояли люди. Ася подошла ближе и увидела, что они окружают мемориал, сложенный из цветов, фотографий и игрушек. Ася одновременно и хотела уйти, и не могла уйти. Она тихонько встала сбоку, за чужими спинами: надо было отбыть здесь свое, отстоять. Это знак уважения и скорби. Постоять со всеми, в общем кругу, в общей боли, рядом с этим зданием, которое с виду целое, а в глубине до сих пор тлеет. С которого, как в мирное время, смотрят вывески: 3D-кинотеатр, фитнесцентр, контактный зоопарк. И кажется, что все, кто здесь собрался, могут плакать, а она, Ася, – нет. Она была словно хрустальная фигурка с трещиной, вроде бы незаметной, но чуть подвинуть – и разобьется вдребезги. И не слезы у нее, а стеклянный песок: резь такая – глаз не открыть.

Надо, наверное, цветы купить, промелькнуло в голове, обязательно надо цветы. «Не уходи, – говорило ей что-то внутри. – Оставайся здесь. Ты еще не всё. Ты здесь нужна». А через некоторое время стало яснее ясного: теперь цветы. Хорошо бы мягкую игрушку, хотя бы маленькую. Но денег в рюкзаке хватит только на цветы.

Ася перешла через дорогу, купила четыре гвоздики у самой маленькой бабушки, замотанной в странное тряпье, вернулась и, чтобы не протискиваться к мемориалу через толпу, оставила цветы на скамейке сбоку. Там было уже много цветов, и горели маленькие свечи, и рвались в небо связанные гроздью белые воздушные шары.

Она оглянулась на мемориал, быстро окинула взглядом фотографии: красивые, живые, радостные лица. Сколько хорошего у них еще могло произойти в жизни, а теперь не случится. Сколько любви они могли еще принести в наш мир. Лешки среди них, кажется, не было. Асе было стыдно их разглядывать, выискивать Лешку – казалось, что она виновата. Она не могла быть ни в чем перед ними виновата, но не могла избавиться от этого чувства. Потому что ей было холодно, ветер продул уши и застудил лодыжки, потому что хотелось поесть горячей еды, выпить кофе, надеть что-нибудь на голову, вернуться домой, лечь в ванну и слушать музыку, и, сколько получится, не думать о том, что пишут в социальных сетях и о чем говорили в школе.

Ася шла домой пешком, и, хотя ушла уже далеко, ей по-прежнему казалось, что спину обдает жаром, и в груди жгло, и под вéками, и в горле. Здание горело, и вместе с ним горели те, чьи родные остались внутри, а ожоги оставались у всех, кто стоял рядом.

Глава третья

Ася думала, что дома будет проще дышать, но нет. Ничего подобного. Дома тоже стояли запахи дыма и гари, хотя были закрыты все окна, и даже от чистой футболки, вынутой из шкафа, пахло так же, как от школьной рубашки.

Она бросила одежду в стирку и пыталась полистать учебники, начала смотреть одну дораму, вторую, но не увлекало, не затягивало, и даже не было того чувства легкости и свободы, когда дома до вечера одна. Ася снова открыла новости и читала комментарии. Оказывается, бывает такая беда, что вся кожа на теле натянута и болит. Даже шевелиться больно.

Родители вернулись рано, приехали вместе. Папа, увидев Асю, сказал:

– А мне кажется, сегодня Асина очередь ужин готовить.

– Мне неохота, – отмахнулась она. – Давай я пельмени сварю.

– А своего мужа ты тоже будешь пельменями кормить? – как обычно, спросил папа, и Ася ответила привычно:

– Я выберу такого человека, который в состоянии сам поесть.

Она поставила на плиту кастрюлю и полезла в морозилку за пельменями, которые всей семьей налепили в новогодние каникулы.

– На меня не варить! – крикнула мама из ванной. – Я не голодная!

Потом она вышла на кухню, умытая, в домашнем платье, и спросила:

– Как в школе, Ась? Что интересного?

– Ничего. Всё нормально.

– Яны не было, да?

– Я ей звонила, она не отвечает, – сглотнув, сказала Ася.

– Это непросто – говорить с людьми, когда горе, – сказал папа. – С ней же случилось чуть ли не самое худшее, что может случиться с человеком.

– Но ведь это же еще не точно! Разве нет? Ты же сам всегда говоришь, что надо надеяться, даже когда кажется, что шансов нет!

Родители переглянулись и ничего не сказали.

– Когда бабушка… – продолжала Ася, – когда все говорили про три месяца, а получилось четыре года! Ты же сам со всеми спорил, ты не верил в три месяца!

– Пельмени, Ася! – напомнил папа.

– Положи мне тоже штук пять, – попросила мама.

За ужином Ася поняла, что у всех людей, которых она сегодня видела в городе, одинаковые лица. И у родителей тоже. Она попробовала улыбнуться, но получалось плохо, губы сразу начинали дрожать. Да и как-то это было глупо – улыбаться.

– Триста, – сказал отец, будто продолжая прерванный разговор.

Мама ответила:

– Нет, я в это не верю.

– Так говорят люди, которые работают в морге. Я иначе бы сам не поверил. Ну ты чего как маленькая? Нам что, когда-нибудь правду говорили? Ты вспомни: когда нам говорили правду? Правильно кто-то написал: вся наша страна – это торговый центр «Горизонт», а мы в нем – контактный зоопарк.

Ася услышала, как в ее комнате звонит телефон, и ушла из кухни. Это была Яна. Асю снова словно обожгло.

– Ты звонила? – спросила Яна. Обычным голосом, только уставшим.

– Как у тебя? – только и смогла проговорить Ася и сама поняла, как это глупо и неудачно прозвучало. Потому что нет особого языка, чтобы разговаривать с людьми в таких случаях.

– Как бы так, – сказала Яна.

– Ты в школу когда придешь?

– Не знаю. Меня пока вообще никуда не отпускают. Ни в школу, ни в магазин, ни в бассейн.

– Про тебя Анна Михална спрашивала.

– Ей отец позвонил уже. Она хотела прийти, он ей сказал, что не надо. Мама или спит, или плачет, или моет пол по двести раз в день. Было сказано русским языком: не приходите, что непонятно? А все равно пришла. Я ее в дверной глазок увидела и не стала ей открывать. Наглость же, скажи? – спросила она тем же неживым голосом.

– Уже точно известно, да? – У Аси задрожал голос.

– Ну… Отец Лешкин, то есть родной его отец, из Москвы приехал. Они с папой вдвоем ходили. Маме запретили. Сказали: он. Но по-всякому же бывает. На сто процентов, говорю? На девяносто девять и девять десятых. Но ведь это не сто? Правда ведь?

– Правда. Конечно, правда. Помнишь, как он сказал, что будет жить до ста пятидесяти лет?

Это было прошлой весной. Ася с Яной смотрели фильм, когда Лешка заглянул в комнату и попросил передать родителям, что будет поздно, что он записался в школу бега, будет бежать полумарафон и у него теперь четыре тренировки в неделю. «Когда ты собираешься все успеть?» – спросила Яна, а он ответил: «По моим примерным подсчетам, у меня еще сто тридцать лет в запасе». И ведь ничего не екнуло.

– А какой у него отец? – спросила Ася.

Яна, помолчав, ответила:

– Ну какой… Обычный дядька… Нормальный вообще. Борода, как сейчас носят. Он мне, представляешь, айпад подарил. Мама запретила брать, сказала, что он Лехе никогда никаких подарков не делал, только эти, ну, алименты, и всё, – и что теперь уж точно ничего нам не надо от него. Но я взяла, а если Лешка найдется, я сразу же ему айпад отдам, – заторопилась Яна. – Я не для себя, я для него! Мама еще не знает, я боюсь ей говорить, она так странно стала себя вести. Да, кстати, к нам же вчера Лешкина девушка приходила! – вспомнила она. – Я ее ни разу раньше не видела!

Ася с силой вонзила ногти в ладонь.

– Они давно встречаются?

– Нет, недавно, третий раз всего виделись. Но он ее вроде как добивался, долго, с сентября, она сказала. Не знаю, что он в ней нашел, она же некрасивая. Реально некрасивая. В общем, когда начался пожар, они вышли из кинотеатра, вроде бы все нормально, в толпе спустились до второго этажа, и тут он ее отпустил, сказал идти домой, а сам вернулся обратно. Ты, говорит, за меня не волнуйся, я скоро… И она ушла! Не стала его дожидаться, просто взяла и ушла. Я бы никогда так не поступила!

– Я тоже, – выдохнула Ася.

– Я бы вцепилась в него руками, зубами и не отпустила бы назад, ни за что бы назад не пустила, наврала бы, что мне плохо, да что угодно… Это какой надо быть бессердечной идиоткой, чтобы пустить его назад. Ах, она, видите ли, растерялась. Человек, может быть, погиб из-за того, что она растерялась. И такой человек, каких вообще больше нет и не будет никогда. И как! Я один раз на пикнике клала сучья в костер, и у меня загорелся рукав, огонь сразу сбили, совсем маленький был ожог, но просто ужас как страшно и больно, я орала на весь лес! А Лешка туда вернулся, потому что она растерялась… Ася, я ей так и сказала, всё как есть! И мама тоже накричала на нее, вытолкала из квартиры. Эта не ушла, сидела ревела в подъезде… Долго сидела, отец по дороге домой ее увидел, о чем-то они говорили, потом он такси ей вызвал. Хорошо, мама этого не видела… Я так виновата, Аська, я так виновата! – вскрикнула она после паузы.

– Да ты-то в чем виновата?

– Он мне все время мешал, то одно, то другое, то поругались, то еще что-то, то ванну занял, то торт доел, то майку мою оборжал, и я иногда прям жалела, что он есть, я тебе завидовала, что ты дома одна! Это я во всем виновата, я хотела, чтобы его не было, но не так, только не так! Это ты мне должна была завидовать, что у меня такой брат, а не я тебе!

Яна все говорила и говорила, то захлебываясь, будто несколько дней молчала, то заикаясь, – и вдруг затихла совсем. Ася даже телефон потрясла и, не дождавшись ни звука, перезвонила и услышала длинные гудки.

Она испугалась, что Яна подумает, будто Ася трубку бросила, и отправила вдогонку: «Мне правда очень жаль, я люблю тебя, я скучаю, звони мне, когда хочешь», – и тут же пожалела, что так глупо написала. Через полчаса пришел ответ, и такой, какого совсем не ожидала Ася, – ржущий смайлик. Понятно же, что случайно отправлен. Но все равно не по себе.

Когда три года назад умерла бабушка, это было несчастье, но естественное, жизненное. Бабушке было за восемьдесят, она долго болела, и, когда, как говорили родители, ушла, было больно, пусто, одиноко – на целого любимого человека меньше, но и понятно тоже, и даже немного с благодарностью: что во сне, что все приходили к ней накануне, успели попрощаться. А то, что случилось сейчас, – это нечестно, думала Ася, кусая губы и впиваясь ногтями в ладони, просто нечестно! Это внезапное, необъяснимое зло, за которое никому ничего не будет, – потому что сколько бы лет тюрьмы ни дали тем, до кого сумеют добраться, этого даже только за Лешку, за Яну, за ее маму, за девушку, рыдающую в подъезде, будет несправедливо мало, все равно что ничего! Даже двадцать лет тюрьмы, даже пожизненное – это ничего, это пшик, это несоразмерная расплата!

В одиннадцать вечера мама вошла в комнату, положила руку Асе на плечо и сказала:

– Ты ложись со мной сегодня, ладно? А папа на диван спать пойдет.

– Поспорили, что ли?

– Да, то есть нет. Мне просто спокойнее с тобой. Но если не хочешь, то не надо.

– Я бы одна лучше…

Мама кивнула.

– Ладно. Как у Яны?

– Плохо, как еще может быть?

– Надо мне позвонить ее маме. Но что я могу сказать? Это даже представить невозможно, что она сейчас чувствует.

– Можно я не пойду завтра в школу? – спросила Ася.

После Яниного звонка ей казалось, что сил у нее больше нет ни на что.

– Конечно.

– Тогда я сегодня посижу подольше, да? Мне реферат надо к пятнице, доклад и еще что-то там… не помню.

– Завтра напишешь, еще есть время. А гаджеты подлежат конфискации до утра.

– Почему? – заныла Ася. – Почему нельзя, если все равно рано не вставать?

– Нечего читать новости на ночь глядя. Я сама, когда читаю, не могу не реветь. И в офисе сегодня никто не работал толком – все девчонки читали и ревели.

Асе хотелось, чтобы мама снова заговорила обычным голосом, пусть даже сердитым, лишь бы не этим, замороженным.

– Помнишь, ты на прошлой неделе помаду не могла найти? – спросила она. – Это я ее в школу взяла и то ли потеряла, то ли ее у меня из сумки украли.

– Какая ерунда!

– Ты не злишься?

– Какая ерунда, – повторила мама. – Я про нее уже забыла. Хочешь, купим тебе такую же?

– Да нет, – ответила Ася. – Мне она не очень-то идет.

Мама ушла, но вскоре вернулась – Ася еще не спала – и показала ей фотографию на экране ноута.

– Это он, да? Посмотри. Леша, Янин брат? Такой симпатичный.

Ася посмотрела и кивнула. Фотография была неудачной, неживой, будто с какой-то доски почета. Лешка с нее смотрел такой весь из себя приглаженный, правильный и самоуверенный. Один в один – молодой кандидат в депутаты. Вообще не такой, какой на самом деле.

Ася забрала у мамы свой телефон и стала листать Янин «Инстаграм». Вот, хотя бы здесь. Веселый Лешка в капюшоне. Горы держат на себе хмурое небо, Лешка обнимает Яну за плечи, слегка щурится и смотрит прямо Асе в глаза.

– Видишь, какой он? Это они на Алтай ездили.

Мама долго рассматривала фотографию.

– Не знаю я, – сказала она пришибленно, – не знаю, звонить ли его маме, что ей говорить… Хуже нет ничего, чем похоронить ребенка. Тут ничем не помочь.

Она ушла, оставив на письменном столе Асин телефон. Ася сунула его под подушку, отвернулась к стенке, закрыла глаза. Снова болела голова, саднило в груди, пульсировала жилка на виске. Ася повторила про себя единственное Лешкино сообщение, поздравление с 8 Марта, без имени, видимо, разосланное всем знакомым девчонкам. Там на фоне букета тюльпанов было про красоту и вечную весну.

А месяцем раньше Ася с Яной стояли на старом мосту, пили сладкий кофе из термокружек, слушали музыку из колонки, фотографировали друг друга на фоне городских труб, и Яна сказала, что Лешка передал ей привет. У Аси тогда был день рождения, а отмечать как полагается ей не хотелось: у родителей были проблемы с деньгами, и вообще, последние дни все шло не так и лучше бы никого не видеть. Но Яна после школы потащила ее прогуляться по городу. По новому мосту они перешли на тот берег и там забрались на старый, частично разобранный мост. Ася сидела рядом с Яной на краю, притянув к себе ноги, пила еще теплый кофе, грызла печенье и отчего-то была почти счастлива. А когда Яна вспомнила про Лешку с его приветом, то неразумная радость забулькала внутри, и до конца дня Ася любила свое несуразное лицо, и мышиного цвета волосы, и свой надоевший холодный город, и дорогу домой вдоль заснеженной реки, и вообще всё, что у нее было. Кажется, это был лучший день рождения в ее жизни.

Она вжалась в подушку и изо всех сил попыталась снова почувствовать хоть каплю, скорлупку, хоть волосок от того счастья. Так и уснула.

А посреди ночи проснулась, чтобы найти еще одну фотографию. Сама же и сняла, Лешка даже не заметил. Это было в сентябре, когда Лешка впервые повел Яну в заброшку, а Яна позвала с ними Асю. Пофотографировать и просто за компанию. Лешка постоянно лазил со своими друзьями по разным развалинам, недостроям, бункерам и подземным ходам, они даже в другие города ездили исследовать подобные места. Яне всегда хотелось с ними, но он ее, конечно же, не брал: родители бы просто убили его за такое. А тут он проспорил ей одно желание, и пришлось показать ей, как он сказал, самое скучное и самое безопасное место.

Ася, дура, еще идти сначала не хотела. Бывшее общежитие: пустые комнаты, выбитые окна, облупленные, в несколько слоев изрисованные стены, длинные темные коридоры. Деревья тянули ветки в оконные проемы. Яна вцепилась в Лешкину руку и долго не могла отпустить. Особенно когда зашла в одну комнату и вылетела оттуда с визгом – со стены смотрели огромные суровые глаза. Асе, наоборот, понравилось. Они были словно внутри фильма.

– Как будто мы после конца света, – сказала Ася, и Лешка обрадовался:

– Да! Точно! Я здесь начал новую игру рисовать! Такую, в жанре постап, знаешь? А вообще-то, девчонки, ходят слухи, что тут была секретная психушка.

– Врешь.

– Тут есть карцер с решетками и комната с ванной, где усмиряли буйных.

– Да врешь ты все, – отмахнулась Яна. – Еще скажи, что за тобой по пятам ходят санитары в белых халатах.

– За мной-то точно нет, а за тобой им давно пора прийти!

На четвертом этаже все разбрелись по разным комнатам, перекликаясь, чтобы не потерять друг друга. И вот как раз там Ася и сфотографировала Лешку, сидящего на подоконнике спиной к ней. Потом ей казалось, что это не снимок, а кадр из какого-нибудь фильма. Из стены темной комнаты с оголенными кирпичами словно вырезали прямоугольник света, в центре которого сидел Лешка, взъерошенный, в зеленой толстовке, и – почему-то даже со спины понятно было – улыбался.

Ася нашла в телефоне эту фотографию и смотрела на Лешку так долго, будто он мог не выдержать ее взгляда и повернуться. Она погладила экран пальцем. Лешка, Лешка, где ты теперь?

Глава четвертая

В бору была почти настоящая весна. Небо над соснами текло яркое, чистое. На рыхлом осевшем снегу лежали дымчатые тени сосен. А главное – пахло весной, и воздух, когда его ртом глотаешь, тоже был сладковатый, мартовский.

– Можно я шапку сниму? Тепло ведь.

– Не выдумывай.

Асина мама взяла на работе отгул и предложила покататься на лыжах. Ася не хотела шевелиться, согласилась, только чтобы убить время. Но на здании лыжной базы висело объявление, сообщающее, что из-за теплой погоды прокат лыж закрыт до следующей зимы. Хотя людей со своими лыжами было немало.

Всю зиму то мама, то папа затевали разговор, что хорошо бы в выходные на лыжах. Но наступали выходные, и то было слишком холодно, то с кем-то случались сопли, то на кого-то сваливалась срочная работа или вагон домашки. В итоге съездили только раз. Папа сердился непонятно почему, он не мог идти черепашьим шагом и сразу убежал вперед, а мама с Асей ехали не торопясь, и их обгоняли вообще все. Мама, оказывается, ездила еще хуже Аси, путалась в лыжах, не умела тормозить на лыжне и даже на небольшом склоне умудрилась врезаться в какую-то чужую тетеньку.

А сегодня лыжи взять было негде, и пошли пешком, той же дорогой, вдоль лыжни. Иногда их обгоняли лыжники и бегуны, настоящие, стремительные и легкие, люди другой породы. Снег был почти белый – не то что в городе – и хрустел под ногами. Ася разглядывала сосны: здесь водятся белки.

Очень хотелось погладить сосну, но только чтобы никто не видел. Желание глупое, книжное, стихотворное, что ли. Все равно как сидеть на подоконнике и смотреть, как капли дождя стекают по стеклу. Иногда ловишь себя на таком, и немного стыдно перед собой же. И никому не скажешь, что на самом деле бывает такое настроение.

Еще хотелось идти подольше. Когда долго идешь ногами, как-то внутри все проясняется и снова в себя приходишь, особенно если идешь одна или с кем-то, с кем можно молчать. Мама, например, после смерти бабушки начала бегать по вечерам – впервые после школы. Тридцать кругов по школьному стадиону. Потом не могла подняться по лестнице – болели ноги. Она Асе предлагала присоединиться, но ей и физры было более чем достаточно. Мама через пару месяцев сама забросила.

Только хорошо бы, снова пошел снег, тихий, невесомый, накрыл бы осевшие сугробы, тропу, сосны, растущие в небо. Продлил бы зиму. Конечно, пусть лучше снова будет зима.

Ася нагнулась, чтобы туже зашнуровать ботинки, а на самом деле – чтобы на несколько метров отстать от мамы. Это все-таки была мама, и она в любой момент могла сказать или спросить что-нибудь такое, родительское, сейчас совсем неуместное. Вот как про шапку. Ася стянула с головы свою старую шапку и сунула ее в карман.

На лыжню упала сосновая шишка. Ася снова запрокинула голову – серый беличий хвост мелькнул в макушке дерева. Или ветер? Ася медленно пошла дальше. Интересно, сколько времени должно пройти, чтобы все стало как раньше? Сколько шагов прошагать, чтобы пропали горький привкус во рту и боль между лопатками?

Вдали, за деревьями, мелькали разноцветные лыжники. Ася поскользнулась на утрамбованной дорожке и упала в сугроб, неожиданно колкий, подернутый прозрачной льдистой корочкой. Она поднялась, отряхнулась, стянула перчатку и приложила ладонь к стволу. Дерево оказалось шершавым, теплым, и совершенно ясно, что внутри, под корой, оно было живым.

Мама ждала ее за поворотом.

– Упала? Будешь чай? – спросила она.

– Давай. – Ася взяла термос.

– Ты шапку надень все-таки или капюшон хотя бы.

Ася промычала в ответ что-то неопределенное и сделала большой глоток. По горлу приятно растеклось травяное тепло.

– Дай на минутку телефон, – попросила Ася, передав маме термос.

– А твой где? У меня десять процентов осталось.

– Дома забыла, на зарядку поставила, и вот.

Ася наскоро сняла верхушки сосен на фоне яркой синевы, бурые шишки на лыжне и свою тень на снегу.

Они медленно пошли дальше, и мама рассказывала, что, когда была студенткой, у них здесь проходила физра и как она терпеть ее не могла, а те, кто прогулял, должны были в следующий раз остаться и убираться на базе или рубить дрова – если это парни. И как мама с подругами, которые тоже прогуляли бесстыже много, сдавали зачет в апреле, когда снег уже местами растаял и шел дождь, но раз в плане лыжи – значит, вставайте на лыжи и шуруйте, как зайки, вперед, иначе никакого вам зачета. Ася подумала, что не стала бы позориться. Взяла бы и ушла, и что бы ей сделали? Асин класс, например, однажды на своего физрука коллективную жалобу написал, потому что тот ругался и орал как ненормальный, и после этого ему пришлось уйти из школы.

Они допили чай и дальше шли молча, а потом все-таки увидели белку, маленькую, серую, с воздушным хвостом. Белка легко скользила по сосне то вверх, то вниз. Она не боялась людей, а тоже за ними наблюдала. Жаль, не купили орешков. Даже семечек в карманах не оказалось.

– У нас нет ничего для тебя, – сказала Ася, и белка поняла, исчезла в мгновение ока.

А когда шли к выходу из бора, видели еще двух белок – они беззвучно летали между деревьями, словно во что-то играли.

Вдоль аллеи стояли небольшие, с человека высотой, деревянные фигуры: сова, орел, Медведь с Машей, ежик, кто-то еще. Ася погладила ежика по кедровой голове и увидела рядом табличку: ежик – подарок жителям города от губернатора.

Мама тоже прочитала.

– Ему бы лучше, – сказала она, – не ежей и скамейки – тьфу, парковые диваны – дарить народу, а как минимум сделать так, чтобы дети в кинотеатрах не сгорали заживо. Да что теперь говорить…

Она отвернулась и быстро пошла к парковке.

Ася села в машину и почувствовала, как сильно замерзла. Хотя в бору было тепло. А теперь колотило от холода, все дрожало внутри, зуб на зуб не попадал. Ася, не глядя на маму, натянула шапку и засунула руки в рукава куртки, и вообще закрыла глаза, будто собралась задремать. А когда открыла глаза, они уже приближались к мосту. Город лежал впереди в легкой дымке. Ася пригляделась: на старом мосту тусили какие-то люди. Разумеется, это был не их с Яной мост и не Лешкин мост, и кто угодно мог на него залезть, но видеть, что там стоят посторонние, все равно было неприятно. Какой все-таки старый мост, думала Ася, глядя на него. Мост из прошлого. Или наоборот – из будущего?

– Он игру рисовал, – вырвалось само собой. – Лешка. Постап. Я не видела, он рассказывал. Знаешь, кто там нападает? Существа, которые выглядят точно так же, как персонаж, за которого ты играешь. Лешка сказал, это потому что нет страшнее врага, чем может быть человек сам себе. Я вообще не поняла, почему так, потому что я, например, никакой себе не враг. Но идея-то отличная, правда ведь?

– Да. – Мама думала о чем-то своем. – Хорошая идея.

Сбоку на мосту краснела надпись: «Ты мне нужна». Ася впервые ее заметила. Это как же можно было туда забраться? Сверху, на веревках? Страшно даже представить. Но хорошо, что не банальное, не про любовь. Это про то, что куда важнее, чем любовь. Асе хотелось поговорить об этом, но, взглянув на маму, она поняла: не сейчас. Когда-нибудь потом.

– Ты что-то забыла? – спросила Ася.

– А? Да нет. То есть да. Это по работе. Я, кажется, кое в чем оконявилась. Надо перепроверить, когда вернемся домой.

Дома оказалось, что в одно и то же время в городе есть и солнце между сосен, и белки, и надпись «Ты мне нужна», и президент, возлагающий цветы к мемориалу, и толпа на центральной площади, и пылающая точка на карте, полная отчаяния и горя.

Мама, отложив в сторону работу, включила на телефоне прямую трансляцию, и, хотя она сразу надела наушники, Ася по ее лицу поняла: сейчас там такое, что не выразить словами.

– Надеюсь, отец не пошел туда, – сказала мама.

Папа работал в здании, окна которого выходили как раз на площадь.

– Чего они все хотят? – спросила Ася.

Мама приспустила наушники и ответила:

– Правды. Все-таки узнать, сколько на самом деле там. Несколько человек едут с мэром в морг, искать тела, которые скрывают. И еще на хладокомбинат. С ума сошли. Вроде бы прячут там.

– Где?

– Я же говорю, это безумие.

И сразу – как будто не было сегодня ни белок, ни шершавого дерева под рукой. Хладокомбинат. Ася подошла к маме со спины и заглянула в телефон. Чиновники на крыльце администрации. Люди в черном, в бронежилетах за их спинами. Толпа, занявшая всю площадь. Асе показалось, что она увидела Яниного отца, а потом – что своего собственного папу: он стоял рядом с Яниным. Похоже, это правда был он, потому что мама издала странный сдавленный звук и ушла вместе с телефоном на лестничную площадку. Ася сразу же бросилась искать эту трансляцию, но тут позвонила Яна.

– Я тебе все утро звоню, где ты ходишь? – спросила Яна. – Сложно было перезвонить, да?

Ее голос был очень усталым и звучал откуда-то издалека.

– Я же тебе написала. Сотри свой пост, по-человечески тебя прошу.

В посте, который вчера разместила Ася, ничего такого не было: фотография Лешки на подоконнике заброшки, дата трагедии и подпись: «Навсегда». Все в ее ленте писали примерно такое же и ставили свечки на аватарки, и было бы странным совсем ничего не написать – будто ей все равно.

– Зачем стирать? – не поняла Ася. – Что там такого?

– Такого там… потому что это мой брат, а не твой! – хрипло закричала Яна. – Потому что ты не имела права! Потому что ты не понимаешь! Совсем ничего не понимаешь!

И зачем-то добавила:

– Я всё скажу маме!

Ася не знала, что ей ответить. Словно сдавило горло холодной шершавой рукой. Она никогда не слышала, чтобы тихая Яна кричала. И кричала так.

– Янка, ну что ты так реагируешь… ну если тебе от этого будет лучше, я все сотру, что нужно. Вот прямо сейчас!

– Я нормально реагирую! – продолжала кричать Яна. – Ты не понимаешь, куда можно лезть, а где лучше помолчать! Это не твое дело! Это не твоя беда!

– Но это же общая беда, всем плохо, всему городу, мне тоже, Ян, ты что так…

– Нет, это не твое! Ты даже не представляешь, какой он был! И каким бы стал, если бы вышел оттуда! И как нам всем теперь без него, ты даже вообразить себе не можешь! Ты только и умеешь, что фоточки в «Инстаграме» постить, чтобы тебе двадцать штук лайков поставили! Ты как его девчонка! Она прям расписала во всех подробностях, как его любила и как ей теперь без него плохо! Тюльпаны выложила увядшие, которые он ей неделю назад принес! Дура! Когда человек правда теряет того, кого любит, он не будет об этом кричать в интернете!

Ася не хотела продолжать спорить, но почему-то продолжала. Как будто ее понесло, как будто это другой человек говорил, не Ася.

– У каждого по-своему! – оборвала она Яну. – Тебе что, ума не хватает этого понять? Я тоже переживаю! И за тебя, и вообще!

– Знаешь ли, – Янин голос стал колючим, – если думаешь, что ты ему нравилась, ты очень сильно ошибаешься. Однажды, как только ты ушла, он мне сказал: «Почему эта твоя Ася всё время у нас торчит?» Вот как он сказал! «У нее что, своих дел нет?

Мне уже надоело, что она все время у нас!» А ты себе, кажется, что-то не то придумала. Так вот, теперь я тебе правду говорю!

Было бы лучше всего трубку бросить. Ася и бросила, в буквальном смысле – швырнула телефон на кровать, накрыла его подушкой, закрылась в ванной, умыла красное пылающее лицо, из пригоршни прямо из-под крана попила холодной воды. И потом сидела на краю ванны и смотрела, как льется вода. Хорошо, что мама ушла, иначе бы стала ломиться и спрашивать, в чем дело. А так Ася заранее придумает, что ответить, когда спросят, почему лицо зареванное.

Лешка. Вроде всегда такой приветливый, все шутил, спрашивал, как дела, почему сегодня такая красивая. Нет, все нормально. Каждый может злиться, раздражаться, устать. Это нормально, если он так сказал. Но Яна-то зачем об этом рассказала?

И при чем тут вот это «не то придумала»? Нравился, да. Мысленно примеряла его к себе, как обычно, как всех знакомых мальчишек. Да, очень нравился! И всё!

Мама заглянула к ней в комнату вечером, когда Ася пыталась написать нечто похожее на реферат по истории: механически копировала все, что удалось найти по теме в интернете, и одновременно крутила, перебирала в голове фразы, какие было бы хорошо сказать Яне. Вместо той чуши, что она несла, не подумав. Услышав маму, Ася сделала вид, что усердно трудится. Со спины было не понять. Потом, позже обычного, приехал папа и тоже зашел к ней, постоял рядом, невысокий, сутулый и усталый. Что-то хотел сказать, но промолчал. Ася по привычке напомнила: