Текст книги "За горизонтом. Две повести"

Глава вторая
Пять недель

Осень была теплой и ароматной, как спелая тыква, почти до последних дней октября. Даша таскала летние кроссовки, не застегивала куртку, а на большой перемене выходила с девчонками посидеть на стадионе и вовсе без нее – солнце не давало замерзнуть. Все изменилось в один день, а точнее, в одну ночь: когда утром Даша спустила босые ноги на пол, она словно ступила в августовскую речку.

– Даша, надень под джинсы колготки, – сказала мама, наматывая на шею огромный клетчатый шарф.

Колготки! Под джинсы! Дашу аж передернуло.

– У меня от них ноги чешутся!

– Странно, у меня почему-то не чешутся. Надевай, лето кончилось.

Даша колготки надевать не стала, но, посмотрев в окно, вместо сетчатых кроссовок обула грубые осенние ботинки. Уже на лестнице она почувствовала, что даже через носки они натирают пятки. Особенно правую. Хорошо, что до школы недалеко.

Она выбежала из подъезда и едва не упала – поскользнулась на ступеньках, покрытых едва заметной снежной пудрой. Даша поглубже спряталась в куртку: ветром хлестнуло по лицу, холодом обдало открытые лодыжки. Тонкая ледяная корка на асфальте приятно хрустела под ботинками, и Даша специально шла так, чтобы хруста было больше, ей казалось, что и воздух – дымчатый, мерзлый – тоже скрипит. Так странно: когда приходит зима, тебе сначала очень-очень холодно, всегда холодно, и на улице, и дома. А к середине декабря уже привыкаешь и в минус двадцать гуляешь как ни в чем не бывало. Иногда даже и без шапки.

В кармане пискнул телефон, это Дима прислал первое сообщение. По утрам они всегда обменивались смешными картинками или роликами с «Ютюба». Сегодня он скинул большого кота, спящего на батарее.

На втором уроке пошел нешуточный снег, сразу, без разминки. Он валился щедро, здоровенными, с виду теплыми хлопьями, и в классе стало по-особенному светло.

– Смотри. – Лиза толкнула Дашу в бок.

Юрка по фамилии Пашот забрался с ногами на подоконник, сдвинув в сторону цветы, и продолжал слушать историка, разглядывая снегопад через свернутую трубочкой тетрадь. Потом он приоткрыл окно, зачерпнул с карниза горсть снега и, спрыгнув на свое место, затолкал его за шиворот соседу Саньку. Тот молча и невозмутимо продолжал строчить в тетради.

– Ты что, вообще ничего не пишешь?

Даша взглянула на дважды подчеркнутое слово «Реформы» на пустом листе и ответила Лизе:

– Ручка сдохла.

– Возьми мою.

– Да ну, это все в учебнике есть, – сказала Даша и опустила голову на руки.

В классе стоял обычный негромкий гул, который звался тишиной и порядком. В нем сплетались безразличный голос учителя, скрип стульев, легкое потрескивание ламп, шаги в коридоре, шелест тетрадей и едва слышная мелодия – кто-то играл в телефоне. По полу между ногами учителя бегал огонек лазерной указки. Павел Олегович продолжал невозмутимо диктовать тем, кому это надо.

– Зима, – вполголоса сказали сзади.

– Пойдем лепить снеговика!

– Ты чего, маленький?

– Слышь, а давай из Ванюшина лепить снеговика!

Даша посмотрела на Санька – он сидел ссутулясь, продолжая записывать за учителем, словно говорили не о нем.

– Еще десять минут, – вздохнула Лиза.

Даша проверила телефон: ни одного сообщения. Ей показалось, что если она просидит в классе еще хотя бы две минуты, то вскочит на ноги и завопит во все горло. Павел Олегович продолжал монотонно читать книгу о том, что было давно и неправда. А даже если и правда, все равно – о том, что никак не могло касаться ее, живой Даши, о том, что было не нужно ей вот ни на чуточку, и раньше тоже, а сейчас – тем более. И это был только второй из пяти сегодняшних уроков.

Следом была литература, где Дашу неожиданно похвалили за сочинение, хотя она даже не старалась и написала первое, что в голову пришло. Это тоже было неважно. Здесь, в школе, вообще не могло случиться ничего важного и не было ничего, похожего на настоящую жизнь. Зато Дима написал, что встретит ее после уроков. Каждая минута казалась длиннее предыдущей, болела натертая нога, доска была едко-зеленой, писатели с портретов смотрели с ехидцей и осуждением, особенно Некрасов: доля ты, горькая долюшка женская, вряд ли труднее сыскать. От Иры, сидящей спереди, оглушительно разило духами. У мамы тоже были такие духи, прежде Даше казалось, что они пахнут приятно, и Даша иногда брызгала ими на себя. Больше никогда!

Анна Ивановна ходила между рядами и смотрела, кто чем занят. Не ругалась, просто смотрела, и поэтому приходилось что-нибудь записывать. Она никогда не присаживалась на уроках и даже после сложного перелома ноги, прихрамывая, ходила по классу, иногда поглаживая кого-нибудь по голове или по плечу. Анна Ивановна была немного – совсем чуть-чуть – похожа на Дашину бабушку, и, наверное, не только на ее, потому что в классе ее звали Бабаней.

– Что с тобой, Даша? – спросила Анна Ивановна, положив руку ей на плечо.

– Ничего.

– Ты что-то бледная, тихая. И не слушаешь совсем.

– Я слушаю.

– Ты не заболела?

– У меня болит живот, – призналась Даша.

Позади кто-то противно засмеялся, и у нее вспыхнули щеки. Внизу живота, сжавшись в плотный комок, лежал колючий страх. Этот страх был с ней уже третью неделю даже во сне, был первым, что ощущала Даша каждое утро, и не оставлял ее ни на минуту.

– К медсестре пойдешь?

– Я потом, на перемене, – быстро ответила Даша. – Я на самом деле слушаю, мне интересно.

Она соврала – потому что Бабаня всегда радовалась, если кто-то ее внимательно слушал или задавал вопросы. А соврать было несложно.

– Это оттого что вы едите что попало, – сказала Бабаня и пошла дальше по проходу. – И пьете колу. Верно, Пашот?

– А что сразу я-то? – привычно спросил Пашот.

– У тебя пустая банка под стулом. Я всегда говорила, что такие напитки изуверские в школе продавать нельзя. А ты, Даша, сходи к медсестре обязательно. Живот – это может быть серьезно.

Снег всё шел и шел, и хорошо было бы выйти во двор хоть на минутку, зачерпнуть его полную горсть и там же прикладывать его ко лбу, к щекам, сжимать в кулаке, пока не замерзнет ладонь, а остатки положить в рот и долго рассасывать, как леденец. Пока он еще чистый, новорожденный.

На большой перемене Даша вышла из столовой, где витали запахи подгоревшего молока и картофельного пюре, и стукнулась к медсестре. Пожаловалась на живот, ответила на пару обычных вопросов и получила таблетку, которая должна была унять боль, и справку, чтобы пропустить физкультуру. На это и был расчет. Даша спустилась в спортзал и, опустив глаза, предъявила справку длинному и тощему, как фонарь, физруку, который искренне считал свой предмет самым важным. Физрук двумя пальцами взял справку и с подозрением поднес к глазам.

– Живот, – заторопилась Даша. – Очень болит. Я сегодня пропускаю.

– Пропускаешь и пропускаешь. Сколько можно уже? Нормативы кто за тебя сдавать будет, Владимир Владимирович Путин? На ГТО сколько человек из вашего класса записалось?

Даша пожала плечами и села на скамью в дальнем углу зала, предназначенную для освобожденных и больных. Вскоре к ней подсела Настя и сразу углубилась в телефон. Остальные сегодня играли в волейбол, без особого азарта перекидывая мяч через сетку. Физрук бегал по залу и давился свистком. Даша тоже достала телефон и стала смотреть фотографии, листая назад, к их с Димкой общему лету, к поездкам на дачу и на речку, к рок-концерту на площади и долгим велосипедным прогулкам по окрестностям. Даша постоянно снимала совместные селфи и листала их перед сном или когда приходилось долго и нудно чего-то ждать.

– Это кто? – спросила любопытная Настя, заглянув через плечо. Даша как раз дошла до фотки, на которой Дима в контактном зоопарке пытался снять с себя носуху.

– Да так, никто, – ответила Даша и погасила экран.

– Как будто ответить сложно, – скривилась Настя и отвернулась. – Можно подумать, мне правда интересно. Урод какой-то.

– Настенька, учи биологию, это носуха. – Даша прикинулась дурой, и Настя фыркнула в ответ.

Последним уроком был факультатив по обществу, и Даша на него не пошла. Хотя она всю физру отсиделась на лавке, ей казалось, что от нее несмываемо разит чужим потом, древней пылью гимнастических матов и резиновым мячом, и нужно было срочно выйти на свежий воздух, иначе все почувствуют, как от нее пахнет, и это будет ужасно. Ее мутило от столовской еды, и во рту сохранялся привкус комковатого пюре. Невыносимо хотелось колы.

«Что молчишь», – неожиданно написал Дима. Даша трижды начинала набирать ответ и в конце концов отправила грустный смайлик и вслед еще одно сообщение: «Устала». Он немедленно ответил: «Перенесем на завтра?» «Хочу погулять прямо сейчас», – написала Даша.

Димка не отвечал долго, минут сорок. Наверное, передумал с ней встретиться. Даша и сама перехотела. Она купила в ближайшем магазине вожделенную колу и, сидя на заснеженной скамейке в чужом дворе, залпом выпила две трети бутылки. Снова замерзли ноги, но это был приятный, бодрящий холод. Бабушка, кутая ее в детстве, говорила: «Жар костей не ломит», а Даша, ненавидящая вариться и потеть в лишних слоях одежды, не понимала, чем это жара лучше холода. Куда лучше десять раз озябнуть, чем один раз вспотеть.

От холодной газировки ломило зубы и щекотало в носу. Даша проверила телефон и увидела три непринятых вызова, все от Димки. Она не стала перезванивать. Вместо этого начала гуглить «причины задержки», но, не закончив, стерла запрос.

Дима подошел к Даше со спины и закрыл ей глаза ладонями. Она не узнала его рук и на долю секунды испугалась:

– Ты чего подкрадываешься?

– Я не подкрадываюсь, я собирался тебе звонить, смотрю, а ты тут сидишь. Ну что, куда пойдем? Гулять? На набережную? – Он отряхнул ей плечи и капюшон. – Ты не замерзла сидеть в сугробе? У тебя на плечах по килограмму снега.

– Я не хочу нигде ходить, я ногу стерла.

– Пойдем тогда ко мне смотреть «Ходячих мертвецов».

– Ты один? – спросила Даша.

Она побаивалась Тамару Ивановну и старалась пореже попадаться ей на глаза. Тамара Ивановна смотрела на всех так, будто заранее ждала от людей чего-то плохого. Даже когда она улыбалась и была приветливой, она как будто знала, на что действительно способен человек. Даше чудилось, что Тамаре Ивановне известно, как Даша украла из магазина шоколадку, как в первом классе соврала, что Пашот толкнул ее в лужу, и каким словом назвала саму Тамару Ивановну в недавнем разговоре с мамой.

– Нет, конечно, я с тобой. Ну? Так мы идем? Или я тебя домой провожу?

– Идем, – ответила Даша. – Ты мне только физику реши.

– И алгебру, видимо, тоже. Решу, конечно. Куда деваться, когда встречаешься с гуманитарием!

Квартира была свободна. На кухонном столе лежала записка «Свари себе пельмени».

– Пельменей хочешь? – спросил Димка.

– Может, позже.

– Нет, ты сразу говори, чтобы я знал, сколько штук варить.

– Тогда буду. Штук десять. И не в чайнике.

– Не понял.

– Это наш домашний прикол. Когда папа студентом был, они с другом в общаге, в своей комнате, варили пельмени в чайнике, чтобы не идти на общую кухню и ни с кем не делиться. Папа это не только рассказывал, но и показывал, натолкал пельменей в электрочайник, они там к чему-то прилипли… Мама сильно потом ругалась.

Даша забралась с ногами на узкий кухонный диванчик и грела руки о чашку с чаем. В этом доме все пили самый простой чай, черный из пакетиков, как полагается – со сладким, а не со всякими церемониями. Дома мама постоянно сидела на диетах, старалась не приносить в дом запретные продукты и ругалась, если их покупали Даша или папа. Даша тащила в дом шоколад тайком, хранила у себя в сумке и ела тоже тайком, в своей комнате. Папа иногда просил поделиться захомяченным.

Даша надкусила пряник и достала пакетик из чашки: передержала – чай стал слишком крепким. Положила руку на живот: страх, пригревшись, засыпал и почти не шевелился. Можно было представить себе, что все в полном порядке. Как было раньше.

– Что в школе? – спросил Димка, бросая в кипяток пельмени.

– Ничего нового, – откликнулась Даша.

– Вызывали?

– Может, ты еще и электронный дневник посмотришь?

– Да я так просто спросил, чего заводишься с полоборота? Сидишь грустная, нервная… будто не рада, что увиделись.

– Так я грустная или нервная?

– Да не знаю я. Не такая, как обычно.

– Наоборот, все как всегда. Это-то и достало. Каждый день одно и то же.

– А я в Москву лечу на каникулах. – Димка прям заулыбался.

– На все каникулы? – расстроилась Даша.

– Наверное. Вначале конкурс. Это три дня, потому что три этапа и культурная программа. А потом мама договорилась, чтобы я на остаток каникул поехал к ее сестре. Чтобы не просто туда и обратно, а было время немного погулять. Я себе столько всего запланировал!

Даша вздохнула:

– Я бы тоже хотела.

– Ничего. Вот когда поступим…

– Ты-то точно поступишь.

– Ага, щаз. Я упорно на тестах валюсь. Репетитор говорит, у меня нестандартное мышление. Я как тест вижу, так мозги сразу набекрень. Во будет прикол, если ты поступишь, а я нет.

– Со второй попытки точно поступишь, ты же юный гений.

Димка был на месяц старше, но уже в одиннадцатом, потому что после первого класса перескочил сразу в третий, а с восьмого перешел учиться в гимназию, что неподалеку. Дашин папа преподавал там историю, и у Димки тоже (по истории у него было между уверенной тройкой и слабой четверкой).

В седьмом классе Даша тоже сдавала экзамены в гимназию. Родители настояли хотя бы попробовать. Поступить было сложно. Даша очень волновалась, недобрала два балла и не прошла. Наверное, отец мог бы помочь, договориться с кем надо, как все нормальные папы, но он не стал. Принципиально. Так нельзя: другие дети были лучше, ты плохо подготовилась – остаешься в старой школе. Даша на отца почти не обиделась, а вот мама – еще как (принципы дороже дочери) и не разговаривала с ним четыре дня.

– А я, может быть, на зимние праздники уеду, – сказала Даша. – Мама предложила во Вьетнам на Новый год. Они с папой уже выбирают отель.

– Так это же здорово!

– Это, наверное, очень здорово, и я хочу поехать, я ни разу не была на море зимой. Из зимы в лето, ты только представь! Но я думала, мы вместе отметим. Вместе с тобой, Дим.

– Тебя разве отпустили бы? – Он усмехнулся.

– Ты же сам говоришь: нет ничего невозможного для человека с интеллектом.

Родители предпочитали выпить в полночь по бокалу шампанского, поесть бутербродов с икрой и мандаринов и лечь спать, как в самую обычную ночь. Даша надеялась, что ей удастся незаметно вернуться домой поздно.

Димка поставил на стол две тарелки с пельменями:

– Давай уже, ешь, человек с интеллектом.

Он заедал пельмени хлебом и шумно прихлебывал чай. Даша неохотно ковырялась в тарелке и в сотый раз разглядывала магниты на холодильнике. Вон тот, «Крестный отец», в прошлом году привезла из Италии Даша. Страх снова приподнял голову, и не только смотреть Димке в глаза, но и просто смотреть на него было сложно.

– А кто еще в Москву едет? – спросила Даша.

– Егор Михалыч, это наш физик. Ну, еще Кира.

– Кира, значит.

– Вот только не надо начинать.

– Я и не начинаю вовсе, – сказала Даша и, не жуя, проглотила горячий пельмень. – Я прикалываюсь вообще-то, не понял?

Серьезная глазастая Кира жила с Димкой в одном подъезде. Их мамы дружили, и Кира с Димкой тоже дружили с незапамятных времен. Даша не ревновала. Ревновать стыдно, Кира ей просто не нравилась. Она часто звонила Димке, Даша знала это, потому что время от времени на всякий случай проверяла его телефон и читала СМС. Пока там не было ничего подозрительного.

– Кира едет с мамой. Ей там тоже что-то надо.

– Да мне вообще-то без разницы. Ты лучше скажи: у твоей мамы сегодня есть тренировка?

Тамара Ивановна дважды в неделю ходила на восточные танцы и в дни занятий возвращалась поздно, когда Даша уже была у себя дома.

– Нет, сегодня же среда.

– Точно.

Димка поставил на стул ноутбук и включил очередную серию «Ходячих мертвецов». Даша, как обычно, забралась с ногами на диван и легла Димке на плечо. Было неудобно, даже очень неудобно. У Димки, оказывается, очень острое плечо. Даша потерлась об него щекой и сползла чуть ниже – все равно неудобно. Легла головой к нему на колени. Димка положил руку ей на волосы и машинально гладил, как кошку.

Внутри все дрожало. Вроде как даже подпрыгивало.

– Если замерзла, вон плед, – не отрывая взгляда от экрана, сказал Димка.

Даша взяла оранжевый плед и, укрывшись, легла на то же место. Согреться не получалось, она словно мерзла внутри, а не снаружи. Даша снова налила себе чаю и, выпив половину чашки, села рядом с Димкой, закинув ноги ему на колени. Ноги быстро затекли. Даша почти не замечала, что происходит на экране, даже когда серия закончилась и Димка включил следующую.

Промелькнула невозможная мысль: сказать. Вот так просто: взять и сказать.

Кажется, я…

Может быть, но это еще не точно, я…

Как продолжить, Даша не знала. Потому что все сразу изменится. Скажет – и все сразу станет другим, в следующую же секунду.

А если не сказать, все еще может решиться само собой. Сегодня, завтра или на этой неделе. Так бывает. Окажется, что все страхи напрасны, что она себе все напридумывала. Напридумывала – какое хорошее слово. Даша читала, сильнее всего человек боится того, что никогда с ним не произойдет.

Она снова представила себе, как говорит:

– Дима, ты знаешь…

Какое у него будет лицо? Что он ответит?

Хотя всегда же можно поспешно добавить: «Шутка…»

И все-таки: какое у него будет лицо?

Глава третья
Шесть недель

В первый день каникул Димка уехал. Московский самолет вылетал в половине восьмого, и за два часа до этого Даша надела джинсы, куртку и выскользнула из квартиры. Димка разбудил ее телефонным звонком, как договорились. Родители еще спали.

Даша выскочила из подъезда и с разбегу врезалась в Димку. Она, пряча лицо в капюшоне, сразу же обхватила его за талию:

– Выиграй там все что можно, ладно?

Димка, похлопывая ее по спине, ответил:

– Ну ты зареви еще, можно подумать, навсегда прощаемся. Семь дней всего, Дашкин, ты что?

– Я скучать буду, – прошептала она, дыша в его плечо.

– Сходи в кино с девчонками, потом расскажешь.

– А ты, ты скучать будешь?

– Буду, конечно. – Он поцеловал ее в капюшон – наверняка хотел в лоб, но промахнулся. – Я тебе какой-нибудь подарок привезу.

«Сказать», – промелькнула мысль. Сказать сейчас все как есть, не подбирая слова специально.

– Ну все, мне пора, такси ждет.

Даша выдохнула:

– Посмотри на меня, пожалуйста, я тебе сейчас кое-что расскажу.

– Расскажешь, когда вернусь. Или позвони, ладно?

Он быстро поцеловал ее куда-то в район уха, снова попал в капюшон и поспешил к своему дому. Наверное, действительно приехало такси…

На кухне уже сидела мама с мокрыми волосами, с патчами, наклеенными под глазами, и наблюдала за кофе в турке. Ей почти никогда не удавалось сварить кофе так, чтобы он не убежал и не заляпал грязной гущей всю плиту. Как ни следи за ним, кофе оказывается проворнее.

– Где была? – весело спросила мама.

Даша удивлялась, как она легко просыпается в такую рань. Если бы не мама, Даша бы не верила, что люди-жаворонки существуют. Только мама все равно собиралась на работу дольше, чем Даша в школу, потому что медленно пила кофе, читая ленту «Фейсбука». Считалось, что это ее личное время. Если кто-то еще вставал рано и начинал шарахаться по квартире, мама обижалась.

– Димка уехал, провожать выходила к подъезду.

– Да, я видела вас. Знаешь, Даш… – она замялась, – ты напрасно так к нему льнешь… прямо на шею вешаешься. Неправильно это: он должен к тебе, а не ты, понимаешь? Ты кофе будешь или пойдешь досыпать?

– Во-первых, я на него не вешаюсь, я его обняла – и все, потому что он на неделю уезжает. Во-вторых, я кофе хотела, а теперь уже не хочу. Вешаешься! Надо же было придумать такое! – Даша вымыла руки и швырнула на стол кухонное полотенце. Теперь от рук пахло средством для посуды. – Зачем ты за нами подсматривала? Чтобы мне потом настроение испортить?

– Я не подсматривала за вами, Даш, я встала, пошла варить кофе, выглянула в окно, а там ты льнешь к нему, а он – как дерево.

– Сама ты дерево, он просто еще не проснулся, и вообще, он сдержанный!

– И ты тоже должна быть сдержанней, Даш. Он к тебе, а ты от него. Иначе им неинтересно, как ты не понимаешь.

– Дурой уродилась, вот и не понимаю.

– Тише говори, отец еще спит.

Кофе, перелившись через край турки, с громким шипением заливал плиту. Мама сняла турку.

– Потом уберу.

– Я и правда не понимаю, – начала Даша. – Девушка должна быть гордой, как еще говорят, загадочной, сдержанной, скромной. Верно? Но тогда выходит ерунда. Как узнать своего человека, если быть загадочной? Как он сможет понять, что я вот такая именно, а не другая? А главное, зачем мне нужен парень, с которым я должна притворяться? Я бы, например, не хотела дружить с человеком, который вечно строит из себя кого-то другого.

– Даш, ты все поймешь, когда станешь старше.

– Опять! Вот ты меня старше – ты все поняла?

– А я и не говорю, что уже поняла. Даш, я же не хочу впустую нудить. Я просто не хочу, чтобы тебя обидели. Когда открываешься перед не тем человеком, потом может быть очень больно. Особенно в первый раз. Но и во второй, и в третий тоже. Всегда больно. Надо быть осторожнее, понимаешь? Присматриваться к людям.

Даша глотнула кофе.

– Димка хороший, – сказала она.

– Я и не говорю, что он плохой, – ответила мама. – Мне многое из того, что ты рассказываешь, в нем очень даже нравится. Похоже, он умный мальчик, целеустремленный. Но я его почти не знаю.

– А я знаю! И я в нем уверена! Я ему верю как себе!

Мама кивнула, молча допила кофе и принялась протирать плиту.

– Планы на каникулы есть? Или без Димы белый свет не мил и ты все каникулы будешь сидеть в телефоне и киснуть?

– Киноклуб на инглише, – вспомнила Даша, – это в четверг.

– Что вы там сейчас смотрите?

– «Шерлока». А в среду у Миланы день рождения. Она пригласила всех в боулинг! В боулинг, прикинь? Я сто лет не играла.

– Я нас тогда на завтра запишу на ногти. Смотри, как отросли. – Она показала руку. – И тебе пора уже поменять цвет на какой-нибудь яркий, раз каникулы, что думаешь?

– А челку покрасить можно? Она смоется через неделю! Хочу в розовый!

– Лично я была бы не против, но твой отец этого не переживет.

– Я у него сама спрошу.

– Ну что же, попробуй. Веди переговоры. Сможешь его убедить – можешь хоть в зеленый целиком покраситься.

– Я не хочу в зеленый. Ты лучше скажи: точно сможешь на маникюр?

Мама кивнула. Она была адвокатом и иногда принималась работать в самое неподходящее время, когда ничего не предвещало беды. В поездках не расставалась с ноутбуком. Однажды в театре прямо посреди спектакля она надолго вышла в холл, оставив Дашу одну в зрительном зале. Даша даже успела испугаться, она тогда совсем мелкой была, только-только пошла в первый класс.

Прошлым летом мама оформила Дашу работать в своей фирме на четыре часа в день, на весь июль. Даша стояла в бесконечных очередях на почте, снимала копии с документов, сшивала их и делала всякую мелкую работу, которую никто больше делать не хотел. У работы был только один плюс, но перекрывающий все минусы – это зарплата (Даша купила себе на распродаже кожаную куртку, рюкзак и крутые кроссовки). Все остальное ей не нравилось, в работе не оказалось ничего захватывающего. Она пробовала читать документы, но ее одолевала скука: одни люди не хотели платить штрафы, кредиты и алименты, другие разводились и делили имущество – чайники, телевизоры, диваны, даже деревья, растущие на даче. Даша не могла понять, почему мама бывает так увлечена работой, что ходит в офис в выходные. Из-за этого у нее не хватает времени на нормальную жизнь. Было бы ради чего возвращаться домой поздно со словами: «Всё, я закончилась!»

Мама говорила, что у нее профессиональная деформация: она сразу распознаёт вранье и сама обманывает легко и непринужденно. Ее не любили в Дашиной школе, потому что она всегда выгораживала Дашу перед учителями, не сдавала деньги на ремонт и могла написать жалобу куда угодно. Бывало, она устраивала Даше приключения, будила ее с утра пораньше и говорила: «Я позвонила в школу и сказала, что ты заболела». Вместо школы они ехали в соседний город, где мама час проводила в суде, а потом они вместе шли в какое-нибудь интересное место, например в «Икею». Правда, мама там начинала работать, сидя на демонстрационном диване, но все равно было здорово: как-то раз Даша купила огромную акулу и всю обратную дорогу ее обнимала (а теперь с ней спала). Мама очень удивилась, увидев их с акулой на кассе!

Дорога туда-обратно была еще лучше. Они или разговаривали, или слушали музыку. Мама ставила альбомы, которые слушала в Дашином возрасте, и рассказывала о них, а Даша ставила то, что было принято слушать в классе, хотя мамина музыка нравилась ей гораздо больше. А если разговаривали, то не про оценки или репетиторов, а про жизнь. Про то, почему мама защищает интересы людей, которые не правы, – и ведь сама знает, что не правы. Почему у нас в стране все так, как есть (и почему лучше об этом ни с кем не говорить). И мама много рассказывала про свою юность, про мальчишек и дискотеки, про лучшую подругу (ну, тетю Катю, ты ее помнишь, мы у нее жили в Питере), и как у мамы на улице украли норковую шапку, и как они с девчонками впервые пили шампанское (наутро чуть не померли), и про то, как она чуть не завалила вступительные, потому что перед самым важным экзаменом гуляла с парнем. И про то, как в первый раз в жизни пришла в суд и с перепугу назвала старенького строгого судью «Ваше Величество». Даша иногда рассказывала что-нибудь в ответ – про какую-нибудь подружку, но на самом деле про себя. Даже если Даша засыпала в машине и спала до самого дома, все равно ей казалось, что они успели поговорить о чем-то важном.

– Мам, – спросила вдруг Даша, – а тебе, случайно, в Новосиб не надо?

Мама закончила красить левый глаз и ответила:

– По работе пока нет, но можно запланировать и сгонять в выходные. В аквапарк, давай?

– Это с папой, а я хочу только с тобой, вдвоем.

Мама кивнула:

– Посмотрим.

Это означало скорее «нет», чем «да». В лучшем случае – «не сейчас».

В первый день Димка прислал четыре сообщения, во второй – два, в третий – ни одного. Даша залезла на сайт конкурса и посмотрела расписание мероприятий. Димка должен быть занят весь день. «Если мужчина хочет позвонить, он позвонит в любом случае», – подумала Даша маминым голосом. Во рту стало сухо и горько. Она написала Лизе и полчаса обсуждала с ней сериалы. Лиза как раз сидела под дверью стоматолога и хотела отвлечься, и Даша словно была рядом с ней. Потом Лиза сообщила «Иду на казнь» и пропала. Только вечером написала, что все хорошо, не больно.

Димка тоже нашелся вечером и скинул сразу много фотографий. В Москве, оказывается, тепло, снега нет, все ходят без шапок, а он приехал в меховой ушанке, как Филипок. Даша ничего ему не ответила, решила помучить до утра, и через час он позвонил – голос у него был такой радостный, что Дашин страх съежился внизу живота и затих.

После звонка Даша лежала в ванне и, пока вода не остыла, вспоминала, как они с Димкой впервые поцеловались. Это случилось в апреле, но было будто вчера: она сама потянулась к нему, уже не могла больше ждать, а его губы были сухими и прохладными. Она боялась, что все испортила, и была готова заплакать, а он словно выдохнул с облегчением, вцепился в нее мертвой хваткой и никак не мог отпустить домой. Даша опоздала на полчаса, ее немного поругали – надо же предупреждать, когда задерживаешься, а она была такая счастливая, так смеялась внутри: и пускай себе ругают, и пускай, она все равно никого не слушает, столько в ней счастья, что никто никогда в жизни не сможет ее расстроить.

Даша стала замерзать. Она добавила горячей воды и положила руки на живот. Все как всегда, там ничего не могло быть. Конечно же, ничего, будь не так – Даша бы обязательно почувствовала. Невозможно не ощущать, что внутри тебя новая жизнь. Даша была по-прежнему худой и, к Дашиному сожалению, плоской, словно десятилетняя. Непонятно, что Димка в ней нашел. Мама говорила, что до рождения Даши была такой же, а теперь ей остается только завидовать или ходить в зал трижды в неделю.

Но скоро страх не только вернулся на прежнее место, чуть ниже пупка, но и холодком заструился по спине вдоль позвоночника. С ним еще можно было поторговаться: все будет хорошо, если я не буду наступать на трещины на асфальте, если у лестницы окажется четное количество ступеней, если я насчитаю двадцать зеленых машин, если Димка пришлет сообщение, если в его дворе будет гулять пудель Митя, если поймаю по радио любимую песню, – и тогда страха становилось меньше на каплю, на микрон, на выдох-вдох.

На всякий случай она купила в аптеке подальше от дома тесты на беременность. Три теста, чтобы уж наверняка, хотя девушка-фармацевт и сказала, что эти тесты очень точные. Даша, разумеется, изобразила, что она покупает тесты для старшей сестры.

Даша представляла, как обо всем рассказывает маме, будто смотрела кино. Настолько все казалось нереальным. Она вздрагивала каждый раз, когда кто-то из родителей открывал дверь в ее комнату. Мама заходила и поливала цветы, брала из шкафа книгу или запускала в комнату робот-пылесос, и каждый раз она отмечала: «Опять сидишь в телефоне». Даша не хотела привлекать лишнее внимание и отмалчивалась, хотя сама-то мама жила в телефоне ничуть не меньше нее…

Вообще-то Дашу редко по-настоящему ругали. И вспомнить-то особо нечего. Разве что… Однажды, когда она училась в пятом, они с Лизой и другими девчонками на спор воровали в магазине напротив школы маленькие шоколадки. Нужно было вынести шоколадку так, чтобы не заметили ни продавцы, ни охранник. Всем удалось выйти с добычей, а Даша бестолково все кружила и кружила по магазину, не в силах взять чужое. Она решила купить плитку и сказать всем, что украла ее, но через окно на нее смотрела Лиза, и проще было положить плитку в карман куртки, чем выйти из магазина с покупкой. Ну что – ее поймали, все убежали, и начался такой стыд, не описать словами: разумеется, никто не поверил, что она случайно, заплатить не разрешили, вызвали полицию.

Мама примчалась очень быстро, заплатила за шоколад и устроила в магазине грандиозный скандал. Полиция уехала восвояси, перед Дашей сухо и неохотно извинились.

– Поговорим дома, – сказала мама, когда Даша пристегивалась в машине. – Ты шоколад-то ешь, ешь, раз так сильно захотелось.

Даша не смогла проглотить ни кусочка. Всю дорогу до дома она ехала ни жива ни мертва, а мама, будто ничего не случилось, рассказывала, что в таком же возрасте украла из магазина красный лифчик, который бы ей никогда не купили; что ни разу его не надела, потому что он оказался пятого размера, и что до сих пор ей стыдно проходить мимо здания, где находился уже тысячу лет назад закрытый магазин.