Текст книги "Забытый плен, или Роман с тенью"
Автор книги: Татьяна Лунина
Жанр: Современные любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
– Так, золотце.
– Давайте выпьем за мою умницу-жену! – Молодожен поискал глазами официанта.
– Я принесу шампанское, – засуетился Семен Львович.
– Да вот же наши бокалы. – Инна как заправская хозяйка вручила каждому по бокалу. – Мы собирались из них пить, Юрий Петрович помешал, – напомнила она с улыбкой.
– Это шампанское уже выдохлось, – пробормотал Моисеев, – я принесу другое.
– Не мальчик за выпивкой бегать! – остановил его новоявленный родственник. – Пить будем, что моя жена предлагает, но сначала я кое-что скажу. – Женька, который никогда раньше не лез за словом в карман, старательно наморщил лоб, задумался, глубоко вздохнул, потер переносицу и, не отрывая глаз от своего «мышонка», неожиданно признался. – Я вчера ходил в церковь. Молча пялился на иконы, свечек наставил. Кто бы сказал про меня такое еще месяц назад, поднял бы идиота на смех. А теперь сам, как идиот, молился небесам, чтобы оставили тебя, Инка, со мной навсегда, до самой моей последней секунды, – Евгений поднял бокал. – За твое здоровье, мышонок! Будь со мной счастлива, переживи меня. Я не хочу смотреть на этот мир только своими глазами. За тебя! – и осушил бокал до последней капли. Инна хлюпнула носом, но выпила шампанское до дна. – Эй, Львович, не филонь! – заметил Евгений моисеевскую попытку отставить вино в сторонку. – Не хочешь выпить, чтобы внучка долго жила?
– Типун тебе на язык, – огрызнулся старик. – Дай Бог, чтобы ты любил ее так же, как я.
– Вот и пей, – благодушно посоветовал молодожен, – шампанское не яд, не отравишься.
Семен Львович изменился в лице, видно, шутка его покоробила, но вино выпил, даже перекрестился после, чего в жизни никогда прежде не делал. Кажется, Женькин пример оказался заразительным.
– Для верности, – пробормотал он, – чтобы вы были счастливы и прожили вместе лет сто, да.
Через час Лебедеву надоело чужое веселье. Главное для себя он уже уяснил: эти двое действительно любили друг друга. Искренне пожелав им удачи, старый друг незаметно уехал. Здесь доставало радости и без него.
А на рассвете разбудил телефон. Серая трубка, казалось, подскакивала от нетерпения сообщить свою новость.
– Да, – буркнул Лебедев, протирая глаза, стрелки на часах показывали четверку. В ухо кто-то захрюкал. – Я тебе, стервец, яйца оторву, – разозлился Андрей Ильич, – вычислю и оторву!
– Подожди, Андрюха, не бросай трубку. – Хрюкающий голос кого-то напоминал, но кого именно, сонный абонент сообразить не мог.
– Кто это?
– Да я, Егорин.
– Женька, – не поверил своим ушам Андрей Ильич, – что случилось? Вы же вроде в самолете сейчас быть должны?
– Инны нет, – хрюкнуло на другом конце провода.
– Как это нет?
– Умерла.
– Что?!
– Моя жена умерла. Совсем не дышит.
– Идиот, немедленно вызывай «скорую»!
– Хоррошо, – клацнул зубами Евгений, – только я уже вызвал. Приедешь?
– Не задавай дурацких вопросов!
В машине Андрей Ильич перебрал в уме все возможные варианты: потеряла сознание, перебрала и отключилась, наглоталась снотворного, а теперь никак не может проснуться. Такое иногда бывает, Женька просто паникует. Как это возможно, чтобы новобрачная отдала Богу душу в первую брачную ночь?! Такого не может быть, потому что не может быть никогда! Мысли скакали как блохи. Он решил выбросить эти мысли из головы, без приключений доехать и разобраться во всем на месте. Не хватало еще самому отправиться на тот свет, вот тогда уж точно Женьке никто не поможет.
…Уже с порога Лебедев осознал, что паники нет, а есть горе – непредсказуемое, неотвратимое, подлое, как всегда. Дверь открыл Евгений, постаревший за эту ночь лет на десять.
– Не заперто, проходи, – равнодушно бросил он и побрел, не оглядываясь, в кухню, откуда доносились неясные голоса.
– У тебя кто-то есть?
– «Скорая».
– И что?
– Констатируют смерть.
За обеденным столом сидели двое в белых халатах, один что-то писал, другой диктовал в трубку егоринский адрес. При виде хозяина оба тут же закончили свои дела. Тот, кто писал, протянул Евгению свою писульку.
– Вот справка о смерти, свидетельство получите в поликлинике по месту жительства. Она здесь была прописана?
– Нет.
– Сейчас приедет милиция.
– Зачем?
– Так положено.
Дальнейшее слилось в один кошмарный сон длиною часа в полтора, а может быть, в полтораста, на часы никто не смотрел. Когда первые лучи солнца высветили кухню, где они, казалось, провели вечность, по стаканам разливались остатки «Арбатского», Ни сна, ни хмеля – ни в одном глазу. Женька в который раз пересказывал, как это случилось, и все казнил себя, что поздно вызвал «скорую», когда Инна уже начала задыхаться.
– Сердечный приступ?
– Она никогда не жаловалась на сердце, никогда!
– Откуда ты знаешь?
– Я все о ней знаю.
Молча допили водку, занюхали черным хлебом.
– Родные в курсе?
– Позвоню позже, пусть спокойно доспят. А ты, Андрюха, иди, поздно уже, восемь часов. Тебе надо быть на работе. Спасибо.
– Может, кого прислать?
– Нет. Иди. Я позвоню.
– Держись, Женька.
Евгений молча кивнул. Лебедев поднялся из-за стола и вышел, бесшумно прикрыв дверь.
Через три дня Инну Егорину похоронили. А после похорон той же ночью приказал долго жить Семен Львович. Его вынули из петли бельевой веревки, привязанной к старинной бронзовой люстре. В гостиной, где старик свел счеты с жизнью, нашли предсмертную записку. Самоубийца признавался, что хотел отравить вице-президента «Оле-фармы», для чего подсыпал в вино яд. Трагическая случайность, в результате которой погибла внучка, делала дальнейшую жизнь бессмысленной и невыносимой, а потому автор записки просил родных понять его и простить. В постскриптуме Моисеев добавил полное имя сообщника, вдохновителя безумной идеи с отравлением…
Глава 11
Утром в кабинет постучался Василий. Стабильность, достаток и московский жизненный ритм чапаевского тезку не изменили. Он оставался прежней скучающей флегмой, странным образом умудрявшейся держать в голове каждую мелочь, всплывшую хоть однажды рядом с холдингом и его президентом. Из таких мелочей, не приметных другим, но замеченных Васькой, складывалась четкая мозаика, способная выявить всякий сбой в «Оле-фарме». Сбои случались редко, и экс-сыщик откровенно скучал, маясь от безделья в своем кабинете. Вообще, Голкин, казалось, жизнью доволен, но его работодатель не исключал, что однажды белесый умник плюнет на безбедное бытие да двинет обратно в Майск, где творятся иногда чудные дела. Странностей хватало и в российской столице, но здесь они почему-то давно обходили Голкина стороной. Подобная переориентация на других Василию Ивановичу явно претила, чтобы не пуститься от скуки в бега, требовалось скорректировать курс. Правда, в последнее время вечно прищуренные глаза северянина иной раз приоткрывались, позволяя увидеть вспыхнувший там огонек. Наблюдательный шеф, слегка поразмыслив, связал внезапные вспышки с симпатичной медичкой, беспощадно коловшей когда-то оголенный сыщицкий зад. Столкнувшись как-то на улице с этой молодой серьезной особой, которую бережно поддерживал под локоток непривычно сияющий Васька, Андрей Ильич понял, что тот никуда не денется, приняв теперь как судьбу и брюнетку в белом халатике, и кичливую столицу, и «Оле-фарму» с ее поднадоевшим президентом. Но даже такое открытие не избавляло недоверчивого начальника от подозрений, что нынешний влюбленный Василий нередко с завистью вспоминает прежнего Васю – никем не любимого горе-сыщика с проломленным черепом в ковровом рулоне.
– Доброе утро. – Голкин невозмутимо прошествовал к начальственному столу, уселся напротив и торжествующе уставился на шефа. Андрей Ильич удивился – обычно Василий никому в глаза не заглядывал. Не потому, чтоб имел нечистую совесть, а исключительно ради комфортных условий для работы своих мозговых извилин. Ведь каждому мыслящему человеку отлично известно: чтобы хорошо думалось, ничто не должно отвлекать. Все живое же, как правило, двигалось, шевелилось, открывало зачем-то рот – пыталось сбить с толку другого. Подобный способ общения для Голкина был неприемлем, поэтому при разговоре он останавливал взгляд на неподвижных предметах, предпочитая всем прочим потолок или стену, либо попросту прикрывал глаза. Андрей Ильич эту особенность быстро в Голкине распознал и принял без оговорок как проявление сути занятного индивида.
– Здравствуй, Василий. Что стряслось?
– Вчера был в театре.
– И что?
Голкин вздохнул, привычно возвел глаза к потолку, но тут же сменил объект наблюдения и со странной ухмылкой воззрился на шефа, напустив на себя значительный вид:
– Спектакль не понравился. Скучно, напыщенно, совсем не похоже на правду. А вот один актер показался мне интересным.
– У тебя три минуты.
– Так заинтересовал, – проигнорировал сухую реплику Голкин, – что не поверите, Андрей Ильич, я не дождался даже финала. Пулей помчался к служебному входу и как страстный почитатель таланта проводил до самого дома. Правда, глаза ему не мозолил. Человек выложился на совесть, устал, наверное, после такой игры артистам не до поклонников. А наш, между прочим, не простой – заслуженный. Как вы думаете, Андрей Ильич, сколько хорошим актерам платят?
– Свободен. О театре поговорим в другой раз. Но и тогда вряд ли отвечу на твой вопрос, потому что с комедиантами дел не имею.
– Неужели? – искренне удивился Голкин и полез во внутренний карман пиджака. Вынул белый конверт, осторожно, точно хрупкую ценность, придвинул ближе к шефу. Тот недовольно поморщился.
– Что это?
– А это тот самый артист, заслуженный, из театра. Я его вчера случайно встретил, когда он в машину садился. Ну и сделал пару снимков на память, хорошо, фотоаппарат с собой оказался. Посмотрите, Андрей Ильич, может, вы тоже его в каком-нибудь спектакле видели? Талантливый мужик, честное слово, здорово играет! Я для вас и билет купил, вдруг захотите в театр пойти, приобщиться к искусству?.. – Голкин поднялся со стула, лениво скользнул взглядом по настенным часам. – Извините, что перебрал отпущенный мне лимит на четыре минуты. Я пойду?
Лебедев молча кивнул. Васька сегодня сам переигрывал, истосковавшись по сыщицким играм. Он явно что-то раскопал, его распирало от желания поделиться своей информацией, но по каким-то причинам четкому изложению обнаруженных фактов неуемный сыскарь предпочел театральщину. Красноречивые взгляды, намеки и прочая дребедень лаконичного Лебедева всегда раздражали. Василий же использовал эти приемы так неумело и глупо, что вызывал даже не раздражение – жалость, какую вызывает актер при фальшивой игре. Андрей Ильич, досадливо вздохнув, потянулся к конверту. Дверь без стука открылась, на пороге появился Егорин.
После похорон Инны Женьку точно подменили. Жизнерадостный, удачливый, самоуверенный циник и самодовольный хохмач превратился в тихого, робкого, сомневающегося во всем неудачника, с которым было тяжело не то что работать – просто рядом дышать. Теперь он не лез на рожон, не спорил, не вваливался победно в чужой кабинет, не давал непрошеные советы, не пытался оспаривать лидерство в «Оле-фарме», как делал это в последнее время. Он будто перепрыгнул через себя, но в этом неловком прыжке сломал позвоночник, разом оказавшись калекой, обузой для себя и других. Лебедев подозревал, что Женька пристрастился к бутылке. Молодую жену Егорин хоронил без поддержки старого друга. Те страшные дни президент «Оле-фармы» провел за решеткой как возможный соучастник убийства.
Обезумевший от ненависти Моисеев в предсмертной записке совершил последнюю в своей жизни подлость: представил Лебедева А.И. (вторую точку с яростью продырявило перо моисеевской авторучки) организатором покушения на жизнь своего партнера, чтобы полностью завладеть «Оле-фармой». Мотивы собственного участия в этом деле старый мерзавец обозначил двумя словами: жертва шантажа. Когда следователь ознакомил Андрея Ильича с признанием самоубийцы, «шантажист», давно привыкший к выкрутасам «старинного друга», едва удержался от мата. Ошарашенный Лебедев с минуту таращился на знакомый почерк, изумляясь фантазиям воспаленного стариковского мозга. Слово «бред» оказалось единственным, на которое был способен тогда подозреваемый. Через трое суток Лебедева перевели в другую категорию – «свидетель» и за недостаточностью улик отпустили на волю до выяснения новых обстоятельств, предусмотрительно взяв подписку о невыезде. О том, каковы эти обстоятельства будут, Андрей Ильич не задумывался. Занятый по горло делами, президент «Оле-фармы» пытался заделать брешь, пробитую ситуацией в холдинге. Рассчитывать приходилось только на собственные силы. Впрочем, такой расклад не пугал, в своей жизни Лебедев на других не полагался. Этому с детства учила мать. «Судьба, сынок, часто испытывает человека на прочность, – твердила она Андрюше. – А ты не сдавайся, верь в себя и держись. Тогда тебя пожмет-пожмет и отпустит. Сам борись, не жди помощи от других. Другие-то, может, в беде и помогут, зато потом от радости постараются отвести. Ты уж лучше сам-на-сам, так надежнее».
О других думать не приходилось, а вот друг кинулся на выручку сразу. Когда Женька узнал, из-за чего Лебедева упекли за решетку, тут же помчался доказывать бредовость обвинений новоиспеченного родственника. До конца, конечно, не убедил, но сомневаться заставил. В результате президент «Оле-фармы» находился сейчас не в следственном кабинете, а в собственном, с сидящим напротив вице, вернее, с тем, что от него осталось. Евгений заметно похудел, под тусклыми глазами висели мешки, небритый подбородок темнел щетиной, пальцы дрожали, он это чувствовал и потому старательно прятал руки. Ни скандальные слухи, в результате которых фирма начинала нести убытки, ни возня конкурентов вокруг предстоящего тендера, ни рабочие проблемы, требующие егоринского участия в их решении, – ничто не могло встряхнуть Евгения. Коридор, разделяющий кабинеты соучредителей «Оле-фармы», изредка пересекала унылая тень, чтобы, бесцельно ткнувшись носом в один, запереться потом в другом да торчать там весь день, тупо пялясь в окно. Своим видом и поведением вице-президент холдинга разрушал рабочую атмосферу. Терпеть это дальше Лебедев был не намерен.
– Поговорить надо, – вздохнул Евгений и попытался вытащить сигарету из пачки на лебедевском столе. Руки дрожали, пачка выскользнула из неловких пальцев, упала на колени, пара сигарет вывалилась на пол. Егорин вернул облегченную пачку на место, подложил руки под собственный зад и уставился выжидательно на партнера.
– Почему у тебя дрожат руки? – постарался сдержать себя тот.
– Не знаю.
– Пьешь?
– Нет.
– Не ври.
– Иногда.
– Ел сегодня?
Евгений безразлично пожал плечами. Лебедев включил кнопку громкой связи.
– Настя, принеси нам перекусить. И ни с кем не соединяй.
– Хорошо, Андрей Ильич.
Через несколько минут к лебедевскому столу подкатился низкий сервировочный столик с аппетитной закуской и стеклянным кофейником.
– Свободна, Анастасия, – остановил Лебедев девушку, ухватившую правой рукой кофейник. – Я сам.
– В приемной главный инженер, Андрей Ильич. Ему назначено на одиннадцать.
– Пусть ждет, вызову. Напои его чаем.
Секретарь молча кивнула и вышла. Евгений равнодушно скользнул взглядом по точеной фигурке.
– Новенькая?
– Год работает. Ты же сам мне ее сосватал, не помнишь?
– Нет.
– Ешь. – Лебедев придвинул к партнерскому носу тарелку с ветчиной и сыром, налил кофе. Евгений отщипнул пальцами кусочек белого хлеба, вяло зажевал, сделал глоток, отставил полную чашку и выдал невозмутимо:
– Я хочу слинять.
– Что?
– Я собираюсь продать свою долю и уехать отсюда к чертовой матери.
– Куда?
– А хрен его знает, пока не решил. Может, в Испанию.
– Почему туда?
– Не знаю, там тепло.
– Зачем?
– Что зачем?
– С какой целью линяешь в Испанию?
– Не знаю, может, пару-тройку ресторанов открою. Мы с Инкой мечтали об этом. – Монотонный голос дрогнул, Женька снова упрятал руки под зад. Лебедев выпустил вожжи.
– Твою мать! – рявкнул он, перегнувшись через стол. – Ты соображаешь, что несешь, эгоист хренов?! Думаешь, мне легко? Может, ждешь, что жалеть тебя буду, сопли вытирать? Ты мужик или тряпка? Мы тут все зашиваемся, госзаказ из-под носа вот-вот уведут, я из-за твоего долбаного родственничка в любой момент снова в КПЗ могу загреметь, а ты мылишься за бугор? Ресторанчики открывать?!
– Не надо было тогда Львовича выгонять, – не поднимая глаз, пробубнил Егорин. – Тогда Инка была бы жива, я спокойно работал, а ты бы не бился сейчас в истерике и не брызгал от злости слюной.
Дверь в кабинет приоткрылась, в щель просунулась голова референта.
– Андрей Ильич…
– Я занят! – гаркнул разъяренный шеф. Помощник испуганно испарился. В наступившей тишине стало слышно, как отщелкивает время секундная стрелка настенных часов. Это негромкое щелканье Лебедева охладило. Он посмотрел сверху вниз на поникшую Женькину макушку, присыпанную сединой, сердце непривычно сжалось от жалости. Андрей Ильич присел рядом, помолчал, потом тихо сказал: – Прости.
И тут старый друг удивил еще больше.
– Бог простит, – ответил он, тяжело поднялся со стула, направился к двери. А у порога оглянулся и добавил: – Могу продать тебе свои акции за треть цены.
Не спуская глаз с осторожно прикрытой двери, Лебедев потянулся к сигаретной пачке, рука наткнулась на плотный конверт. Андрей Ильич не глядя открыл белый прямоугольник, машинально потряс за уголок – по столу веером рассыпались фотографии. Хозяин кабинета отлепился, наконец, взглядом от двери и увидел, что приготовил для шефа тот, кто отвечал за его безопасность.
Василий оказался отличным фотографом, человек на снимках был как живой. Вот он выходил из подъезда, приветливо махал кому-то рукой (крупный план выявил чуть заметную царапину на правой щеке), вот он садился в машину, снимал с рукава невидимую соринку – везде одно и то же лицо: приятное, моложавое, ничем не омраченное и отлично знакомое.
– Твою мать! – в сердцах выругался сдержанный президент «Оле-фармы».
…Голкин не врал. Автор сочинял свою пьесу, кажется, в облаках, а не на грешной земле. Герои красовались друг перед другом, соревнуясь в уме и благородстве. Живых не было – одни идеалы. На пятой минуте от тоскливой скуки стало скулы сводить, на восьмой одолела зевота, на пятнадцатой Лебедев еле сдерживал раздражение, к концу первого акта с завистью смотрел вслед уходящим. Тот, кто был на голкинских снимках, появился в начале второго акта. Андрей Ильич узнал бы его по одному только голосу – хрипловатому баритону с неистребимой насмешливой ноткой, оживляющей и приторный до отвращения образ, и спектакль, и весь этот душный зал, в котором не было нужды теперь находиться. Невежливый зритель в первом ряду извинился перед соседом, сидящим с краю, перешагнул через чужие длинные ноги и нырнул за побитую молью портьеру, где прятался выход.
* * *
Анатолий Федорович Троицкий, от рождения Кошечкин, жизнь любил, однако сюрпризами судьба артиста не баловала. По правде, не считая того, единственного, с непредсказуемым финалом, их у Кошечкина не было вовсе. Звание «заслуженный» он выслужил честно: ролями, годами, покладистым характером, наконец, талантом, которым Бог не обидел. Псевдоним, давно ставший привычным, выпускник «Щуки» взял по совету своего педагога, заявившего однажды, что с фамилией Кошечкин далеко в актерской профессии не уехать.
– Фамилия, Толя, это судьба, – просвещал бархатным баритоном способного ученика любимый учитель. – Кто добился успеха? Яншин, Жаров, Ульянов. Все они, безусловно, яркие, одаренные личности, но дело не только в этом. У этих людей счастливое совпадение имени, профессии и таланта – все привлекает внимание. Зритель, дорогой мой, не любит таких, как сам, его Пупкиным не удивишь. Нет, он платит за праздник и желает за свои кровные все самое лучшее, начиная с той минуты, когда читает в программке актерский состав. А твоя фамилия, извини, вызывает не интерес, а насмешку.
– Что же делать? – растерялся доверчивый Кошечкин. Он сразу примерил себя к обстоятельствам, предлагаемым педагогом, и ужаснулся бесперспективностью собственной театральной судьбы.
– Надо брать псевдоним.
– Какой?
– Подумай.
Кошечкин думал долго, целых двое суток. А утром третьего дня его осенило. Накануне матери пришло от школьной подруги письмо, в котором та приглашала к себе погостить.
– Счастливая эта Троицкая, – вздыхала завистливо мать, перечитывая послание на четырех страницах. – Сколько Тоньку ни помню, всегда у нее все хорошо. Вот и сейчас, с двумя детьми второй раз замуж выходит. – Вопрос о замужестве для Ирины Михайловны был болезненным. Природа наградила ее красотой, но судьба обделила счастьем: первый брак оказался с брачком, второго не предвиделось вовсе. – Да еще какого мужика отхватила! Троицкая и в школе у всех учителей в любимчиках ходила. Фамилия у нее такая везучая, что ли?
Так все подмечающий Кошечкин стал Троицким. Псевдоним действительно принес удачу – о молодом актере заговорили. Он служил в одном театре, по режиссерам не бегал, товарищи по сцене его уважали, некоторые даже завидовали. Завистников Анатолий не сторонился (театр без зависти – что еда без соли), друзей выбирал с умом, умел ждать, и скоро фамилия Троицкий, мелькая на театральных афишах, стала любима многими. Появилось признание, звание, поклонницы и подарки с цветами. Анатолий снялся в трех фильмах, в нескольких сериалах. Был успех, потом режиссеры снова о нем забыли. Зато вспомнило безденежье, с которым заслуженному артисту скорее всего так и пришлось бы мыкаться до березки, да подвернулся счастливый случай: интересная роль, оплаченная, кстати, вполне прилично. Играть пришлось, правда, не на сцене, а в жизни, но и жизнь – та же сцена, только зритель один здесь – Бог. Троицкий не думал, что за эту игру будет наказан Всевышним, скорее, напротив: благодаря необычному предложению Анатолий Федорович сумел перебраться с окраины ближе к центру и теперь жил в десяти минутах езды от своего театра.
Хозяин уютной квартиры придирчиво оглядел сервированный стол. Русскому артисту не пристало ударять лицом в грязь перед заморским гостем, а этот, несомненно, обещал к тому же удачу.
Приглашение в Берлин свалилось, как декорация на голову при прогоне спектакля (с Троицким однажды случилось такое: грохнулась сверху балка, хорошо, бутафорская, не настоящая. Целую неделю болела потом макушка). Позвонил приятный мужской голос с акцентом, представился герром Гольцем и, путая русские слова с немецкими, сказал, что кинокомпания «Бабельсберг» (?!) имеет честь пригласить герра Троицкого для участия в съемках фильма под рабочим названием «Крах» – о любви русского офицера и простой немецкой фроляйн. Так и заявил: имеет честь пригласить. На вопрос ошарашенного артиста «Почему я?» незнакомец ответил, что был вчера на спектакле с участием герра Троицкого, потрясен игрой и желает встретиться, чтобы обсудить детали. После тут же добавил, что предпочел бы домашнюю обстановку: давно мечтал увидеть, как живут актеры в новой России. Российский артист открыл было рот, чтобы буркнуть «как в старой», но вовремя спохватился и промолчал. Договорились на сегодня, на семь. Сейчас было семь без пяти минут.
Анатолий Федорович поправил салфетки и мечтательно уставился в окно, задернутое от любопытных глаз плотной шелковой шторой. Теперь наши актеры, почитавшие за счастье вякнуть пару слов перед камерой в Голливуде, могут отдыхать: истинно русскую театральную школу будет представлять в Европе он, Троицкий Анатолий, приглашенный на главную роль. О том, что сомнительная затея может лопнуть как мыльный пузырь, «представитель» старался не думать. Довольно потирая руки, он чуть не на цыпочках обошел круглый стол под старинной люстрой, удачно приобретенной у знакомого антиквара, пристроился рядом в кресло и приготовился ждать. Ровно в семь раздался дверной звонок.
На пороге стоял хорошо одетый, тщательно выбритый молодой мужчина лет тридцати с небольшим. Худощавый, среднего роста, блондин, белесые брови, бесцветные ресницы, рыбий взгляд – вылитый немец, серая моль. Артиста охватила гордость за русскую нацию: такую стать и силу в мире еще поискать.
– Герр Троицкий? – Немец старательно выговаривал каждую букву трудной фамилии, именно эта старательность выдавала в нем иностранца.
– Добрый вечер, господин Гольц! Проходите, пожалуйста, я вас ждал. – Анатолий Федорович слегка наклонил голову и отступил в сторону, досадуя на себя. Поклон, пусть даже самый легкий, со словом «ждал» здесь неуместны: это выдает желание понравиться гостю. Подобная накладка в начале встречи никуда не годится. – Сюда, будьте любезны, – суховато добавил артист, уводя немца подальше от накрытого стола в кабинет. «Такой стол заслужить еще надо», – мрачно подумал Троицкий. – Присаживайтесь. Итак, о чем вы хотели поговорить? – Тут хозяин себя похвалил: вполне вежливо, но с достоинством, прогибаться перед немчурой даже за самый расчудесный контракт он не намерен.
Гость плюхнулся на бежевый тисненый велюр и стал озираться вокруг, не скрывая восторженного любопытства.
– У вас тут очень карашо! Мы можем сейчас смотреть фото герра артиста? Или их принесет ваш агент?
– Мой агент в отъезде, – не моргнул глазом «герр», – деловая командировка.
– Очень карашо. Я есть ждать.
– Кого? Агента?
Представитель «Бабельсберга» рассмеялся наивности русского актера.
– О, нет! Я ждать здесь ваши карточки, понимать? Роли, театр, fersteen sie!
Озадаченный Анатолий Федорович чуть было не ляпнул «яволь», вовремя прикусил язык, молча кивнул и полез в нижний ящик письменного стола, где с ночи томилось в ожидании Гольца все, с чем не стыдно показаться артисту. Троицкому не нужен агент. За ним – десятки удачных ролей и звание, такой багаж далеко не у каждого.
– Очень карашо, sehr gut! – восхищенно цокал языком немец, листая страницы альбома. – Я думать, вы есть участвовать в нашем проекте, да!
В дверь позвонили.
– Кто это? – озадачился хозяин. – Я никого не жду.
– Я ждать, – успокоил гость. – Это ваш договор. Будем смотреть?
– Да, конечно. – Анатолий Федорович заторопился в прихожую и гостеприимно распахнул дверь, держа наготове улыбку.
На пороге стоял президент «Оле-фармы». Незваный гость бесцеремонно потеснил опешившего хозяина и вошел в квартиру.
– Постойте, вы кто? – опомнился Троицкий. – Что вам здесь нужно?
– А нужно нам совсем немного, – раздался за спиной голос без малейшего намека на немецкий акцент. – Поговорим, господин артист?
– Вам обоим лучше уйти, не то я вызову милицию!
– Неужели? – бросил через плечо тот, кто хуже татарина, без приглашения направляясь в гостиную. – О, да тут стол накрыт! Собираетесь обмыть новый контракт? А как же эликсир молодости? Уже растратили деньги от нашей сделки? Или все заграбастала любимая внучка? – Лебедев сел за стол, бросил в рот маслину из хрустальной розетки. – Поделитесь секретом перевоплощения, уважаемый Егор Дмитриевич. Если с вами поладим, так я могу звать вас Митричем, не так ли?
– Что вы городите?! Какой я вам Митрич?
– Такой, что убил Сашку, – невозмутимо просветил сзади «немец». – Четырехпалого, забыл?
– Вы лжете! – взвизгнул вдруг баритон. – Не знаю я никакого четырехпалого!
– Забыл, – искренне огорчился президент «Оле-фармы», потянувшись за второй маслиной. – Может, вы и фамилию свою не помните, господин Куницын? Так я приведу сюда тех, у кого память лучше. Например, Ивана Петровича Стригунова, руководителя отдела перспективных проектов, профессора, уважаемого человека. Он ведь первый вел с вами переговоры об «Антистарине», припоминаете? Когда прилетал в Майск по вашей же просьбе. А можно еще и других пригласить: внучку Полину, например, или…
– Хватит! Что я должен вам рассказать?
– Правду.
В общих чертах правда оказалась предполагаемой. Польстившись на высокий гонорар и не вдаваясь в подробности, актер согласился сыграть в северном захолустье роль деда, целителя-самородка, изобретшего чудодейственный эликсир. Девушка, выдавшая аванс, за который в театре пришлось бы трубить больше года, вызывала доверие, версия о внезапной кончине родного дедушки, мечтавшего осчастливить человечество своим препаратом, показалась вполне убедительной.
– Понимаете, – глотала слезы необычный работодатель, – дедуля был удивительный человек, таких сейчас нет. Он всю жизнь посвятил созданию этого эликсира. Колдовал над отварами день и ночь, дом был забит доверху всякими травами. Вы не думайте, он не какой-нибудь там шарлатан! Он сельский врач, самый настоящий, какие в русской литературе описаны. Помните чеховского Дымова? Мой дед – его точная копия. К нему люди шли с рассвета до поздней ночи, никому никогда не отказывал, всех лечил.
– А почему бы вам самой не обратиться в какую-нибудь приличную фармацевтическую компанию? – рискнул потерять гонорар бестактным вопросом Троицкий.
– Да ведь дедушка уже вел переговоры с одной фирмой! Если они узнают, что дед умер, украдут препарат. Пообещают золотые горы и обманут. Сами знаете, в какое время живем, ничего нет святого. У нас богатыми становятся только воры да жулики, честному человеку нигде не пробиться.
«Это правда», – мысленно поддакнул артист, чьи способности пасовали перед наглостью и нахрапом бездарей.
– Да и не понимаю я в этом ничего, из меня бизнесмен – как из мыши слониха.
– Но если ваш родственник уже с кем-то встречался, подмену тут же заметят и…
– Так вы с дедом как две капли воды, – перебила просиявшая внучка, – в том-то все дело!
Лебедев, слушавший наивную сказку, не сдержался:
– И вы поверили?
– А вы бы нет? – огрызнулся Анатолий Федорович.
– К Аполлинарии специально тогда нагрянули? Знали, что я там?
– Она просто позвонила, попросила привезти продукты. Сказала, что заболела, а у нее случайный гость из Москвы. Случайно этим гостем оказались вы.
– Слишком много случайностей, – проворчал Голкин.
– И вы закрыли на них глаза, – подытожил Андрей Ильич.
– За тот гонорар, что мне заплатили, я закрыл бы не только глаза, но и рот с ушами. Я, между прочим, никого не грабил, не убивал. Я – артист, меня попросили подыграть – я подыграл. Какие ко мне претензии?
– Как случился пожар? – Василий лениво подтянул к себе стул и пристроился рядом с шефом.
– Грабитель залез в дом. Мы собирались уже уезжать. Полина заскочила в туалет на дорожку, а я прикуривал сигарету. Вдруг откуда ни возьмись эта сволочь. Тычет мне в спину ножом да еще советует не волноваться. Я сам чуть не обмочился со страху, думаю: пропади они пропадом, эти деньги! И тут сзади как грохнет – Поля шарахнула поленом бандита по голове. Он тут же рухнул, мы убежали. Вот и все.
– Так сразу и убежали?
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.