Текст книги "Забытый плен, или Роман с тенью"
Автор книги: Татьяна Лунина
Жанр: Современные любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)
– Привет, почему не спишь?
– Тебя жду. Надо кое-что рассказать.
– Я зверски устал, – бросил на ходу измотанный трудоголик, поднимаясь на второй этаж. – Сейчас ополоснусь и в койку. Завтра трудный день.
– У тебя каждый день трудный. Андрюша, ты должен меня выслушать. Черт побери, – разозлилась Татьяна, – ты можешь повернуться? Я не привыкла беседовать с задом!
– Привыкай, – буркнул Лебедев, заходя в кабинет.
Чувствовать свою виноватость за Надькину глупость нужды теперь не было никакой. Сама судьба наказывала бездушного эгоиста, одуревшая от любви бестолковая баба просто послужила средством.
– Это не Моисеев организовал похищение, – решительно заявила Татьяна, входя следом.
– Что?
– Я сегодня случайно встретила Надежду. Сначала она обвинила тебя в убийстве, а после призналась, что сделала второй ключ и отдала своему любовнику.
– Какая Надежда? Что ты несешь?
– Суханова. Она убирала мою квартиру, где жили Голкин с Аркадием.
– И что?
– В двух словах или подробно?
– Короче. – Лебедев снял ремень, расстегнул молнию на брюках.
– Суханова познакомилась с одним типом, влюбилась и сделала по его просьбе второй ключ.
– Зачем?
– Я же объясняю: влюбилась.
– Убийственная логика! А как вообще возникла эта ненормальная?
– Ее привела я, – со вздохом напомнила доброхотка. – Я тебе о ней говорила, забыл?
– Твою мать! – злобно ругнулся Лебедев. – Я, что, должен держать в голове все твои бабские бредни?
– Выбирай слова.
– Да какие, на хрен, слова! – Он яростно сдернул мешавшую штанину и швырнул брюки в угол. – За то, что вы сделали, удавить мало!
– Ты это серьезно?
– Когда наносят в спину удар, не до шуток! Ты меня предала, ответила подлостью на добро.
– Остановись, Андрей, – тихо попросила «предательница», ее начала колотить противная мелкая дрожь, – будешь потом жалеть.
– Я?! – Он с презрением уставился на женщину, носившую в себе его ребенка. – Да ты пыль от моих следов вылизывать должна! Я тебя подобрал, дал крышу над головой, приласкал, разбирался с твоими проблемами, будто мне мало своих, побрякушками, как елку, обвешал. Знаешь, сколько на тебя потрачено? У меня здесь что, монетный двор? Или, может, я деньги с куста срываю? Я пашу как проклятый от зари до зари, чтобы ты, дура набитая, мне палки в колеса ставила? – Рядом орал и брызгал слюной не Лебедев – черт резвился в его оболочке, дергая за послушный язык. Исходить такой яростью человек не мог.
– Успокойся, завтра договорим. – Она развернулась и на деревянных ногах направилась к двери. – Спокойной ночи.
– Чтобы завтра тебя в моем доме не было! – выплюнул в спину хозяин. – Я не хочу тебя больше видеть, никогда!
Гостья плотно прикрыла дверь, прислонилась к стене. Сил не было никаких, во рту пересохло, бешено колотило в висках, очень болело в низу живота. Она судорожно ухватилась за лестничные перила, сделала первый шаг, второй. Внезапно в глазах потемнело, Татьяна оступилась и вдруг с грохотом покатилась вниз, пересчитывая собой на совесть отполированные дубовые ступени.
Глава 10
– Уйди.
– Танюха, прости! Ты попала под горячую руку… Я сорвался, извини.
Она отвернулась от больничной стены – живой анатомический атлас для начинающих травматологов, раскрашенный багровыми, синими, желтыми красками всевозможных оттенков – и посмотрела на человека, бормочущего жалкие извинения. В сухих глазах – ни презрения, ни обиды, ни злости, одна пустота. От этого невыразительного застывшего взгляда по спине шныряли мурашки.
– Тебе лучше уйти, Андрей.
– Хорошо. Я буду завтра. Ты же знаешь, в выходной легче выкроить время. Что принести?
– Не суетись, Лебедев. – Искусанные губы растянула гримаса, которую только с похмелья можно назвать улыбкой, темная корочка на нижней губе треснула, из трещины выступила кровь. Татьяна безразлично слизнула кончиком языка густую темно-красную каплю. – Надо же, всегда думала, что жалость унизить не может, потому что жалеет, как правило, близкий, тот, кто любит. Чужой не пожалеет никогда. Но сейчас меня почему-то мутит от твоей жалости.
– Не говори ерунду!
– Тебе делали когда-нибудь операцию?
– Нет, то есть да. Аппендицит.
– Какое счастье, когда удаляют никому не нужный гнилой отросток… А почему ты ничего не спрашиваешь о нашем сыне? – Вялые интонации плохо вязались с изменившимся взглядом – жестким, ледяным, требующим не юлить.
– Я все знаю. Мне очень жаль, правда.
– В чем правда, Лебедев? Мой сын не захотел жить на этом свете. Может, он даже рад, что ты помог ему отправиться на тот, говорят, там хорошо… Он умный мальчик, ушел от предательства, от необходимости за что-то сражаться, вечно вкалывать, кого-то давить, врать, притворяться, трепать себе нервы – разве стоит в такую жизнь приходить, Андрей? Ты же именно так живешь, значит, лучше других знаешь ответ. Скажи, только честно, стоит? – Бедняга была раздавлена и плохо соображала, что за чушь городит, только понимание этого помогло ему сдержаться. Другому в другой ситуации за подобное высказывание пришлось бы ответить сполна. Никто не смеет определять, по каким правилам живет Андрей Лебедев. Разумеется, в этой жизни приходится иногда давить, иначе не расчистить дорогу от мелкой сошки и мрази, какая кишит под ногами. Чтобы не только себе – другим, которые следом, шагалось легко. Тому, кто способен лишь топтаться на месте, действительно лучше не появляться на свет. А навешивать на одного все ярлыки – подловато и глупо. Они фальшивили оба – пара наивных болванов, пытавшихся подменить прошлым сегодняшний день. За эту подмену обоим теперь и платить. – Дай попить.
– Тебе можно?
– Мне теперь все можно, – усмехнулась она, – даже откровенной можно быть и спокойной. Такая роскошь ведь доступна не каждому, согласен?
– Тебе виднее. – Он наполнил чашку минеральной водой без газа, хотел поднести к потрескавшимся губам.
– Не надо, я сама. – Татьяна остановила чужую руку, обхватила своими двумя белый фарфор, сделала несколько жадных глотков и, довольная, откинулась на подушку. Лебедев поразился, как постарела она за эти два дня. – Так вот, ни сына, ни меня не жалей, не надо. Про сына уже все сказано, про себя добавлю одно: я потеряла только надежду, ничего больше… Но что такое надежда, Лебедев? Подпорка для слабых, чтобы удобнее по жизни шагать. А я, Андрюша, не шагать хотела – летать. Так на кой ляд мне теперь этот жалкий костыль? – Не дожидаясь ответа, снова отвернулась к стене и замолчала. В одноместной палате наступила тишина, слышно было, как за дверью женский голос просил какую-то Олю сменить в двадцать пятой палате капельницу, потом там тоже все стихло. Лебедев решил, что Татьяна задремала, и поднялся со стула. – Подожди, – остановил голос без намека на сон, – успеешь сбежать. Хочу тебе что-то сказать, другого случая больше не будет. – Она резко развернулась на сто восемьдесят градусов, немигающим взглядом уставилась на «беглеца». – Разберись со своей жизнью, Лебедев. Пойми, наконец, что твоей жизни нет никакого дела до твоей души. Твоя душа, дорогой, просто забыта, а что забыто – мертво. Не смей быть живым мертвецом, Андрей! Не позволяй судьбе так над собой изгаляться, черт тебя побери!
– Успокойся, Танюха, тебе нельзя волноваться. Лучше поспи, завтра поговорим, ладно?
– Волнуется человек, Андрюша. А я теперь – автомат с парой функций для входа и выхода… Позови медсестру, она, наверное, на посту, в коридоре. И прекрати, наконец, таращиться, как таракан на воробьиху, никто тебя не склюет. Иди, Лебедев. А завтра не приходи, не нужно. Мне визиты противопоказаны, устаю от них очень. – Вытянула вдоль тела руки, сомкнула глаза и затихла – страстная ревнительница чужой души, проморгавшая счастье для собственной. Андрей осторожно поправил загнувшийся край одеяла, потом вышел, бесшумно прикрыв дверь. Он знал, какое слово способно их примирить, но произнести его не смог бы даже под пыткой…
Это была последняя встреча, больше они не виделись никогда. Татьяна категорически отказалась от его посещений, не сочла нужным сообщить о своей выписке из больницы, не предупредила, когда приедет за вещами, а явилась, заведомо зная, что хозяина дома нет. Она не отвечала на телефонные звонки, не звонила сама, квартира на набережной пустовала, а в «Оптике» девицы опускали глаза и бормотали, что «Татьяна Иванна уехала по делам». Лебедева выпала из лебедевской жизни, и кажется, теперь уже навсегда. Поначалу его грызла совесть, мучила вина, потом ненужные мысли стали вытесняться делами, жизнь возвращалась в привычную колею. Аркадий неожиданно проявил тактичность, с вопросами о пропавшей не приставал. Младший Олевский, по настоянию новой родни сменивший фамилию матери на отцовскую, успешно сдал выпускные экзамены. Андрей Ильич решил отправить его в Лондон: изучать экономику и шлифовать язык. Евгений решение партнера одобрил:
– Мысль неплохая, я бы даже сказал, отличная. Фирме не помешает свой экономист, который будет для нас разбиваться в лепешку.
– Может, для себя? Не забывай, Аркадий – совладелец «Оле-фармы».
– А кому он этим обязан? Если б не мы, гнить бы сейчас мальчишке рядом со свиньями на Кубани.
– Ты говоришь о сыне нашего друга. И его тетка, насколько мне помнится, бухгалтер, а не свинарка.
– На хуторе бухгалтер мало чем отличается от свинаря. Там отовсюду несет навозом, ничто не перешибет такой «аромат».
– Прислушайся к себе, когда кряхтишь на толчке, может, тогда поймешь, что мы все воняем одинаково. Ты, дорогой партнер, похоже, засиделся в своем кабинете, подзабыл, какой душок иногда в наших цехах.
– Этот душок ласкает носы, Андрюха, он делает жизнь приятной, впрочем, как и кряхтение на толчке. Не покряхтишь – не ощутишь радости бытия, – ухмыльнулся Егорин. – Как тебе мой афоризм?
На лебедевском столе включилась кнопка громкой связи.
– Слушаю тебя, Анастасия.
– Андрей Ильич, вы просили напомнить о встрече в Думе. Водитель ждет внизу. И вы не завтракали, – в заботливом голосе прозвучали укоризненные нотки, – а уже время обеда. Может быть, принести что-нибудь?
– Настя, запомни мои слова, повторять не буду. Здесь я приказываю, но не прошу – это во-первых. Во-вторых, я достаточно взрослый, чтобы меня опекать, понятно?
– Да, Андрей Ильич, извините, – виновато пискнул голосок и отключился.
– Хамоват, но почему-то любим, – вздохнул Евгений. – Раскроешь секрет своего обаяния, дорогой Андрей Ильич?
– Как-нибудь, – буркнул тот. – А теперь выметайся из моего кабинета, тебя твой заждался.
– Андрюха, постарайся найти с этим чванливым сопляком общий язык, заручись его поддержкой, – не обиделся на сухой тон Егорин. – Не ерепенься, если он будет чересчур нос задирать, засунь пока свою гордыню куда подальше.
– Может, тогда оторвешь задницу от стула да поедешь на встречу вместо меня?
– Шутишь? Я этих политиков на дух не выношу!
– Тогда заткнись и не лезь со своими советами.
Евгений вдруг хлопнул себя по лбу:
– Черт, совсем вылетело из башки! Мне же Львович звонил.
Это было бесстыдное вранье. В тот самый день, когда на егоринском подбородке пробился первый волосок, Природа, от умиления хватив лишку, выдала юнцу сверх меры уникальную память и безудержное стремление к шашням. Но если со вторым случались порой осечки, то первое не подводило Женьку ни разу. Редкая способность сохранять в сознании любую информацию наводила на мысли о неводе с мелкими ячейками, захватывающем на своем пути что ни попадя. Номера телефонов, даты, имена, события, чужие привычки, дни рождения, адреса – все, что случайно влетало в Женькино ухо или попадало на глаз, оседало в его голове надолго, нередко навсегда. Звонок Моисеева, бывшего главбуха, с которым связывало партнеров немало, забытым остаться не мог. Кроме того, родной дед новой Женькиной пассии постоянно общался с любимой внучкой, а значит, наверняка пересекался и с ее будущим мужем. Егорин признался на днях, что уже назначен день свадьбы, зазывал отметить это событие в узком семейном кругу. Лебедев обещал быть, заведомо зная, что не явится на это позорное сборище ни за какие коврижки. В последние полгода их отношения дали трещину, которая росла на глазах. Не последнюю роль здесь сыграла внезапная Женькина страсть к внучке Семена Львовича. Помимо того, в старом друге стали проявляться черты, прежде совсем незаметные. Самонадеянность, плохо скрываемое чувство собственного превосходства, хитроумие, жалкая тяга к лидерству – ничего подобного раньше не наблюдалось. То ли Женька слегка зарвался, то ли моисеевская внучка отшибла мозги без памяти влюбленному идиоту, но вести с Егориным общий бизнес становилось не просто.
– Львович интересовался твоим здоровьем, подорванным любовной горячкой? – Лебедев встал и первым направился к двери.
– Не угадал.
– Ты путаешь меня с цыганкой. Не советую, Женька, не надо. – Президент «Оле-фармы» остановился у порога и посмотрел в упор на своего вице, с довольной ухмылкой торчащего рядом. – Разобрался бы ты, наконец, со своей жизнью, дорогой мой партнер, а то от твоей болтанки других на блевотину тянет. – Распахнул дверь и вышел, без малейшего желания услышать ответ. А спускаясь по лестнице, вдруг ощутил себя плагиатором, выдавшим чужую мысль за свою.
* * *
Тридцативосьмилетний Геннадий Тимофеевич Козел радел в Государственной думе о здоровье своих сограждан. Каким ветром бывшего историка занесло на ниву здравоохранения, знал один только Бог да еще, может, время, выкидывающее и не такие фортели с людьми. Сам депутат, опекавший прежде бюджет, отнесся к новому назначению философски, мудро рассудив, что при наличии интеллекта, здоровых амбиций и деловой хватки печься можно о чем угодно, была бы власть. Власти хотелось, конечно, больше, но ведь курочка по зернышку клюет, тем и бывает сыта. К той цели, которую наметил себе народный избранник, голодному не добраться, силенок не хватит, и любая неприметная кочка сможет оказаться непреодолимой преградой. Кочевал же Геннадий Козел из выборов в выборы вполне успешно. С равными не ссорился, простых людей не чурался, над оппонентами не глумился, исправно жал поочередно на кнопки, легко угадывая ожидаемый результат, щедро делился о наболевшем, метко бил, отбивался шутя и скоро прослыл одним из самых перспективных российских политиков. Поговаривали, правда, что у него не совсем ладится личная жизнь, но, как известно, хорошему человеку трудно найти достойную половину, поэтому на холостяцкое бытье депутата закрыли глаза, уяснив, наконец, что думец еще молод, чтобы быть многодетным отцом семейства, настанет время – все образуется. Тему любовных историй прекратили мусолить, сплетникам с горлопанами заткнули рты, в новый депутатский срок Геннадий Тимофеевич вкатился уверенно и спокойно, прикрываемый с тыла крепнущей партией, с фронта – горячей поддержкой электората. Ни разу не пойманный на лжи, никого не предавший, принципиальный, неподкупный, известный ревнитель интересов народа, со связями, влиянием, авторитетом – именно к нему направлялся сейчас президент «Оле-фармы» на голодный желудок и с верой в удачу.
Этот госзаказ был им необходим позарез. Егорин недаром трясся. Дела холдинга шли неважнецки. Система сбыта трещала по швам; новый лекарственный препарат, на раскрутку которого ушли немалые деньги, себя не оправдывал; на одном заводе из-за проблем с сырьем простаивала линия по производству субстанции, на другом шарахнуло током электрика, в результате чего заводской коллектив оскудел на одну единицу. Экспертиза установила содержание алкоголя в крови паршивца, и скандал затух, не успев разгореться. Однако в прессе кое-где проскочил материал об акулах отечественного фармацевтического бизнеса, «для которых человеческая жизнь – лишь средство насыщения своей ненасытной утробы». «Акульи» имена не назывались, но и дураку становилось понятно, в кого метили авторы гнусных статеек. Заместитель начальника службы безопасности опросил каждого из заводчан – все клялись, что держали язык за зубами.
– Продался кто-то, Андрей Ильич, – докладывал Василий. – Есть один хмырь на примете, но кроме собственного чутья предъявить мне ему больше нечего. Можно, конечно, за этим типом понаблюдать, но я считаю, что убитого кабана на пушку брать – только время терять, согласны? – Столичная жизнь не приучила неотесанного провинциала относиться с почтением к руководству. Василий сохранял независимость, достоинство, на любой начальственный чих имел свое мнение и не боялся его озвучить.
С водительского места донесся утробный рык.
– Что случилось, Палыч?
– Да какие ж нервы выдержат такую езду?! То из-за мигалок в пробках торчим, то из-за «чайников» в иномарках, то у нас улицы узкие, то переулки кривые, дождь, снег, пятница или еще какая хрень – всю душу вымотают, пока доедешь! Вот раньше бывало…
– Обо всем, что раньше с тобой бывало, я в курсе, – отключил раскаленный «кипятильник» Лебедев. – Ты лучше за дорогой присматривай, не бубни над ухом.
Водитель досадливо крякнул, но замолчал, только затылок обиженно дернулся, потом снова застыл – аккумулятор презрения к безобразию на столичных дорогах. Валерий Павлович Коровкин, пятидесятилетний экс-инженер одного из «почтовых ящиков», прикрытых за ненадобностью в начале девяностых, молился на своего шефа, выбросив из головы то время, когда гонял соседского пацаненка Андрюху за футбольным мячом, вечно залетавшим в крапиву. Пацаненок оказался не из злопамятных и, столкнувшись случайно лет двадцать спустя с бывшим погонялой, сразу понял, что тому живется несладко, а поняв, предложил работу в собственной фирме. Так один получил шофера, готового перегрызть за начальника глотку любому, другой – стабильную зарплату и спокойные нервы жены.
Андрей Ильич посмотрел на часы: времени оставалось в обрез, если минут через десять пробка не рассосется, встреча будет сорвана.
Мысленно чертыхнувшись, деловой человек опустил боковое стекло и выставился в теплый сентябрьский день с надеждой, что такие деньки не способны на подлость. Он огляделся вокруг, пытаясь оценить обстановку. Удачливым, как всегда, оказался соседний ряд, где машины медленно, но верно проползали вперед.
– Палыч!
– Гиблое дело, – понял с полуслова водитель. – Я уж пытался втиснуться, так разве эти гады пропустят? Нам бы мигалку купить, ласточкой летели бы да плевали на всех.
Лебедев открыл рот, чтобы оборвать наивные бредни, но от неожиданности только клацнул зубами и оцепенел, вылупившись на «счастливый» ряд, где допотопный «Москвич» сменился новенькой «Ауди», застывшей вдруг под боком у «Мерседеса». За рулем сидела блондинка. Темные очки скрывали глаза, загорелую шею оттенял белый жемчуг, задранный нос утверждал свое превосходство – самоуверенная, равнодушная, кичливая штучка, способная пройти по трупам к намеченной цели, та, кого он так долго и безуспешно пытался выбросить из головы. Лебедев распознал бы ее даже в чадре, мигом узнал бы по собственным ощущениям: внезапной сухости во рту, злости, обиде, жару, каким несло от этой чертовки. Президент солидного холдинга, чья одна только фраза могла изменить чужую судьбу, растерялся, как сопливый мальчишка, позабыв вдруг разом все на свете слова. Аполлинария повернула голову влево, небрежно выбивая пальцами на руле какой-то неведомый марш, и уставилась затененными очковыми стеклами на ошарашенного ротозея.
– Наконец-то вроде прорвались, – обрадовано схватился Палыч за рычаг скоростей. «Мерседес» плавно тронулся с места, оставляя позади сверкающую «Ауди». Водитель бросил на соседей победный взгляд. – Не все вам, ребятки, жировать на свободе, теперь и на нашей полосочке праздник! Укладываемся по времени, Андрей Ильич?
– Вполне, – невозмутимо ответил тот, вытирая влажной ладонью вспотевший лоб.
…Диалог с депутатом вышел коротким: деловые люди знают цену минуте и не разбазаривают время по пустякам. К тому же серьезная подготовка к сегодняшней встрече помогла каждому быстро уяснить свой интерес. За народным избранником маячила поддержка нужных людей из правительства, за президентом «Олефармы» с ее филиалами в регионах – поддержка электората. О доле молодого политика, как и о прочих долях, открыто не говорилось, однако и так понятно, что без этого непременного условия отнимать драгоценное депутатское время никто никому не позволит.
– Подавайте заявку на участие в тендере, – подытожил Козел. – «Оле-фарма» – солидная компания, вы спасаете миллионы людей. К сожалению, нация больна не только духом, но и телом. Лечить ее – наша с вами задача, согласны?
– С этим трудно не согласиться.
– Приятно, что у нас одна точка зрения на проблему. Как говорил Вергилий, «мы ответствовать равно готовы»,[2]2
Публий Вергилий Марон, «Буколики».
[Закрыть] верно?
– Вы заставляете меня повторяться, – улыбнулся Лебедев. – Я опять вынужден ответить вам «да».
– Кстати, не хотели бы перед тендером себя похвалить? Я бы советовал не поскупиться на рекламу, пусть раскрасят ваш холдинг яркими красками. Тогда у заказчика возникнет уверенность, что лучшего исполнителя ему не найти. Что скажете?
«Мы не поплавки, чтобы раскрашиваться», – подумал Андрей Ильич, а вслух произнес:
– Скажу, что поддакивать не люблю, но с вами вынужден.
– Уверен, вы работаете с хорошим рекламным агентством, но могу порекомендовать самое лучшее. Народ там креативный, опытный, разрисуют ваш холдинг так, что самому себе завидовать будете.
«Чертов проныра знал, о чем толковал. Медленное продвижение последнего препарата на рынке во многом объяснялось убогой раскруткой. Похоже, бывший историк основательно покопался в истории фирмы, значит, был в курсе и других неприятностей. Недаром заговорил о рекламе, как будто „Оле-фарма“ только на свет родилась и никому не известно, чего она стоит». Лебедева раздражал самодовольный выскочка, не сделавший за свою жизнь ничего полезного, только моловший языком да умевший держать нос по ветру. Захотелось плюнуть на унизительные переговоры, встать и уйти.
– Что ж, я никогда не отказываюсь от новых партнеров, особенно с такими рекомендациями. Как говорят англичане, неплохо иметь вторую тетиву для своего лука.
– Вот и отлично! – Депутат порылся в бумагах, выудил визитную карточку. – Здесь контактные телефоны владельца «Контакта», извините за тавтологию, – улыбнулся он, протягивая визитку. – Это рекламное агентство, которое, надеюсь, вам пригодится. Удачи! – Улыбка, как ни странно, казалась искренней и обещала успех.
* * *
Он все же поперся на этот фарс с мендельсоновским маршем. Как отказать, когда в твоем кресле нетерпеливо ерзает свалившийся на голову сияющий жених и, умоляюще заглядывая в глаза, талдычит о совести, о неотвратимости судеб, о дружеском долге и прочей ерунде. Лебедев согласился. Не под напором банальных доводов, а из собственного ощущения, что ставить точку пока рановато. Как говорится, тексты судьбы расписываются для каждого на небесах, но знаки препинания расставляет в них человек. Неудачный любовный выбор старого друга поставил в их отношения запятую, каким окажется следующий знак – раздумывать вряд ли придется долго.
…Уютный ресторанчик в одном из тихих московских переулков, скромно притулившийся к чудом уцелевшему огромному дубу, был в этот вечер открыт лишь для гостей новобрачных. Тут все радовало глаз и обещало оргазм желудку. Сервированные фуршетные столы, где не было разве что райского молока, запахи, способные вызвать даже у сытого голодные спазмы, оживленные лица, улыбки, низкий, чуть хрипловатый голос известной певицы, наверняка ободравшей молодожена как липку за счастье себя лицезреть и слышать – все обнадеживало, что о времени, проведенном здесь, жалеть не придется.
– А можно мне теперь называть вас Андреем и обращаться на «ты»? – Лебедевского локтя коснулись пальцы, обтянутые белым тончайшим шелком, на безымянном блестело новое обручальное кольцо.
– На каких правах? – не сдержал улыбку Андрей Ильич. Он знал эту девушку чуть не с пеленок. По каким-то непонятным причинам моисеевская внучка с детства выделяла его среди других. Делилась своими секретами, хвасталась, советовалась по каждому пустяку, словом, не упускала случая привлечь к себе внимание редкого дедова гостя. После позорного изгнания главбуха Инна как в воду канула. Ее имя всплыло только в егоринском кабинете, когда партнер со вздохом доложил, что влюбился. Глядя сейчас на счастливую невесту, Лебедев начинал понимать подбитого ветром Женьку, рискнувшего стать причастным к семье вора, мошенника и подлеца. А еще президент «Оле-фармы» засомневался в собственной правоте. Похоже, внучка вовсе не охотилась за тем, что уплыло из дедовых рук, она просто имела глупость полюбить его друга – бабника, шалопута и циника, каких мало. Андрей Ильич от души понадеялся, что эта влюбленная девочка в белом окажется сильнее своего непутевого муженька и вправит ему со временем мозги. Инна остановила официанта, взяла с подноса пару бокалов.
– На каких правах? – лукаво повторила она, протягивая Лебедеву шампанское. – На правах любящей жены вашего друга – раз, на правах когда-то влюбленной в вас по уши девочки – два и наконец третье, самое главное…
– Радость моя, – выткался из воздуха невестин дедок, – куда ты пропала, золотце? – В руках он держал по бокалу с золотистым вином.
– Дед, – обрадовалась Инна, – привет! Я с Андреем беседую, – незаметно подмигнула она Андрею Ильичу, самовольно переходя на новую форму общения. – А ты-то куда исчез? Я тебя тоже нигде не видела.
– Да я тут, – неопределенно кивнул в сторону Моисеев, – хлопотал. – Он приветливо улыбнулся гостю. – Здравствуй, Андрюша, очень рад тебя видеть! – Наклонившись, осторожно поставил бокалы, с достоинством выпрямился и начал плести кружева. – Прости меня, Андрей, не держи на старика зла. Я виноват перед вами, перед тобой и Женей, да… – Помолчал пару секунд, покорный судьбе. – Но счастьем внучки моей клянусь, Богом клянусь: не в той степени, как ты думаешь! Я все объясню, ты поймешь меня, да… – Снова мастерски выдержал паузу. – Я ведь тебя, дорогой Андрюша, искал, чтобы руку пожать, вместе выпить за молодых – мою внучку и твоего друга. – Его голос вдруг дрогнул, из правого глаза выкатилась крупная капля. Семен Львович досадливо смахнул ладонью слезу, по-детски шмыгнул носом, одернул пиджак, дружески протянул для пожатия руку.
В этом спектакле Лебедев ощущал себя дилетантом рядом с маститым актером. Моисеевские интонации, жесты, взгляд – все говорило о лицедейском таланте, который с годами только шлифуется, приводя прочих в трепет или восторг. Трепета бесталанный «партнер» не испытывал, восторгаться не думал, подыгрывать не умел, верить в предлагаемые обстоятельства не научился. Он молча поставил свой нетронутый бокал между другими двумя, повернулся лицом к артисту сказать на прощание пару слов, чтобы тут же показать ему спину.
– Спасибо, Андрюша, – неожиданно всхлипнул тот, резво подскочил вплотную и, не давая раскрыть рот, заелозил пухлой рукой по лебедевскому плечу. – Поверь, дорогой ты мой человек, мы же связаны с тобой судьбою, а такие узлы не рубятся просто так. Я знал, я верил… – Моисеев вдруг спрятал лицо в ладонях, жирные плечи затряслись мелкой дрожью.
– Дедуля, – бросилась к нему испуганная внучка, – что с тобой?
Дальнейшее произошло в секунды, никто не успел и глазом моргнуть. Наивная невеста поверила в представление и, забыв про шампанское, бросилась утешать плачущего дедулю. Кроме дедовых слез, она ничего не видела, а потому проморгала другого гостя, некстати подкатившего в этот момент со своим мартини. Слегка подвыпивший гость попросту надумал поздравить еще раз молодую. Со снайперской точностью гостевой бокал стрельнул в хозяйский, но все подпортила траектория, внезапно вильнувшая вбок. На темный костюм пролилось золотое вино, на белоснежное платье – красное.
– Черт!
– Ой!
Стыдливо горюющий родственник вмиг позабыл о слезах.
– Деточка моя, прости! – засуетился он вокруг внучки. – Ох, боже ж ты мой, это я во всем виноват!
– Успокойся, дед, – пыталась скрыть досаду невеста, отставляя шампанское и отряхивая с пышной юбки винные капли, – ни в чем ты не виноват.
– Это моя вина, – подхватил повинную эстафету незадачливый поздравитель. – Извините меня, Инночка, бога ради простите!
– В чем каемся, Юрий Петрович? – Из-за спины виноватого выдвинулся Евгений; взгляд, затуманенный счастьем и легким хмелем, при виде испорченного свадебного наряда не изменился. Он обнял расстроенную молодую жену за талию, притянул к себе, ласково клюнул в щеку. – Не огорчайся, мышонок, это к счастью, – шепнул что-то в подставленное с готовностью ушко, потом бережно обхватил тонкие пальцы своей пятерней, застыл рядом. Так они и стояли, рука в руке – пара влюбленных счастливцев, которой нечаянно повезло с Божьим даром.
– Юрий, может, вспомнишь наконец, что у тебя есть жена? – В узкий кружок вплыла пятая и сразу же заполнила собой небольшое пространство. Статная, величавая, привыкшая раздавать команды, счастливая мать семейства, не скрывающая, что слово «лидер» в ее доме вопреки грамматике относится к женскому роду. – Инночка, вы самая прелестная невеста из всех, кого я видела в своей жизни. – Приветливый взгляд скользнул по залитому шелку. – Не огорчайтесь, дорогая, мой наряд в свое время был так же испорчен, только тогда на меня опрокинули стакан с дешевым портвейном. Догадайтесь с трех раз, кто это сделал? – Не дождавшись ответа, с напускной строгостью посмотрела на мужа. – Признавайся, Юрий, твоя работа?
– При чем здесь портвейн, Ксюша? Ты бы еще всю биографию вспомнила!
– Твоя, – со вздохом подтвердила собственную догадку проницательная супруга, потом ласково улыбнулась невесте. – Придется вам, дорогая, настроиться на долгую жизнь с вашим красавцем-мужем. Думаете, одну вас поливал вином Юрий Петрович? Как бы не так! Но вы не поверите, никто не пожалел об этом, все пары живут долго и в согласии. У моего Юрия легкая рука, значит, быть счастливой и вам.
– А я уже счастлива, – улыбнулась Инна.
– Глядя на вас, дорогая, в этом не приходится сомневаться. А теперь, Юрий, ты поведешь меня танцевать, сейчас, кажется, будет танго. – Она взяла мужа за руку и уверенно повела за собой. Юрий Петрович Зябликов, известный хирург-кардиолог, одно появление которого вызывало переполох среди подчиненных, послушно поплелся за своей половиной, как провинившийся школьник, при этом он отнюдь не выглядел недовольным.
– Мда-а, – многозначительно протянул Евгений, глядя вслед удалявшейся паре, – уж лучше одиночество, чем такой союз.
– Глупости, – возразила Инна, – они счастливы вместе, разве этого не видно? Бабушка всегда говорила: на хорошую жену смотреть хорошо, а с умной жить хорошо. Наша бабуля была мудрой женщиной, правда, дед?
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.